The metaplot of resettlement to Siberia in N. D. Teleshov’s works.pdf Достаточно изученная в историческом и социологическом плане проблема русских переселенцев в Сибири не получила до сих пор должного освещения в отечественном литературоведении. В работах И. В. Столяровой, Н. Ю. Филимоновой, где в сопоставительном аспекте исследуется творчество Н. С. Лескова иГ. И. Успенского, переселенческая тема, интересовавшая в свое время писателей, указывается только в качестве попутной. Отдельного внимания заслуживает статья Л. Г. Беспаловой «“Переселение крестьян в Сибирь” в творчестве русских писателей», в которой, по сути, впервые имена писателей объединены данной тематикой [Беспалова, 1965], и монография И. А. Айзиковой и Е. А. Макаро-вой «Тема переселения в Сибирь в литературе центра и сибирского региона Рос сии 1860-1890-х гг.» [2009]. Следует отметить, что в данном исследовании переселение осмысляется глубоко и всесторонне как интегрирующая тема, вокруг которой завязывается литературный диалог. Между тем, художественная рецепция писателей и очеркистов находила самые разнообразные жанрово-стилевые формы (от лирических форм до прозаических циклов), где переселение становилось мотивом, сюжетом и даже метасюжетом. Целью данной статьи является выяснение генезиса мотива переселения, сюжетной схемы переселения в русской литературе рубежа XIX-XX вв., а также категориального статуса переселенческой рефлексии в творчествеН. Д. Телешова. На исходе XIX в. проблема переселения крестьян в Сибирь стала все больше занимать писателей как первого, так и второго ряда, организовывая своего рода «многоголосие русского литературного процесса» [Айзикова, Макарова, 2009, с. 7]. К данной проблеме в разное время обращались С. И. Турбин («Страна изгнания», 1872), А. И. Эртель («Переселенцы», 1876), С. Каронин (Н. Е. Петропавловский) («Как и куда они переселились», 1880), Н. И. Наумов («Роковая встреча», 1883; «Картинка с натуры», 1894), В. М. Михеев (стихотворение «Новоселы», 1884), К. М. Станюкович (псевдоним - Л. Нельмин) («В далекие края. Путевые наброски и картины», 1886), Г. И. Успенский («Поездки к переселенцам», 1888), Н. С. Лесков («Продукт природы», 1893), В. Л. Кигн-Дедлов («Переселенцы и новые места. Путевые заметки», 1894), Н. Д. Телешов («Переселенцы», 1894- 1919), И. А. Бунин («На чужой стороне», 1893; «На край света», 1894), А. М. Горький («Для мира», 1896), С. А. Гусев-Оренбургский («Агасфер», 1901) и др. Образы переселенцев, наряду с образами ссыльных и арестантов, бег-лых и прочих «неизвестных» людей, были запечатлены в творчестве прозаиков, формировавших главным образом хронотопический образ Сибири и Урала. Таковы сочинения А. П. Чехова, В. Г. Короленко, С. Я. Елпатьевского, Д. Н. МаминаСибиряка идр. Проблема переселения крестьян в Сибирь получила особую актуализацию в литературе конца XIX в. вследствие кризиса реалистической эстетики, перестройки жанровой системы, поисков нового содержания и форм, в частности нарратива, объединяющего собственно художественный, документально-публи-цистический и этнографический дискурсы. В произведениях с такого рода нарративом переселение осмыслялось главным образом на уровне темы, а образ переселенца рассматривался как один из национальных типов, наряду с образом рядового крестьянина, «маленького», «неизвестного» человека и т. п. В художественном плане такой подход к переселению приводил к вовлечению в литературу статистических, этнографических, исторических и пр. методов и материала. Подобную картину мы можем наблюдать в творчестве Г. И. Успенского, А. П. Чехова, А. И. Эртеля, К. М. Станюковича, В. Л. Кигна-Дедлова идр. К середине 1890-х гг. в русской литературе появляется и другой взгляд на переселение крестьян в Сибирь, связанный с творчеством Н. Д. Телешова, И. А. Бунина, М. Горького и С. А. Гусева-Оренбургского. Данные писатели, несмотря на глубинные различия в творчестве и мировоззрении, актуализировали бытийный смысл акта переселения: у Горького это поэтизация подвига, у Бунина - рефлексия прощаниясродинойкакпрощаниесжизнью, уГусева-Оренбургского - приравнивание переселения к вечным скитаниям Агасфера, у Телешова - к ветхозаветному переселению. Такое разнообразие сюжетно-фабульных реализаций одного и того же сюжета позволяет поставить вопрос о метасюжете 1 переселения в русской реалистическойпрозеконца XIX в. 1 Под метасюжетом понимается сюжет, который встречается в произведениях различных авторов, фольклоре, а также в различных произведениях одного и того же писателя. Это «своего рода организованный контекст в виде структурированной истории, его форми В основе сюжета переселения лежит комплекс архетипических мотивов. В современном литературоведении существует несколько концепций происхождения мотивов. Сточкизрения психологическойтеории (А. Н. Веселовский) мотив - это плод поэтического освоения мира первобытным человеком; с точки зрения мифологической теории (О. М. Фрейденберг) в основу мотивов и сюжетов легли первоначальные представления, основанные на геноморфизме, т. е. «на единообразии небесного, земного и человеческого» [Фрейденберг, 1988, с. 223]. Следует отметить, что реконструкция инвариантной схемы мотива переселения, восходящего, с одной стороны, к библейским, с другой - к мифо-ритуальным источникам, требует отдельного культурологического и литературоведческогоисследования. Прежде чем приступить к анализу сюжета переселения, необходимо указать на явление сюжетно-мотивного метаморфизма в литературе, о котором упоминает В. И. Тюпа: «В литературной практике многие традиционные мотивы могут быть развернуты в целые сюжеты, а традиционные сюжеты, напротив, “свернуты” в один мотив» [Тюпа, 2006, с. 172]. Вследствие этого достаточно трудно провести границу между мотивом переселения и сюжетом переселения, поэтому под мотивом переселения мы будем иметь в виду «некий микросюжет», выражаясь словами Е. М Мелетинского, т. е. сам акт переселения как оставление старого дома, земли и движение к новому, сюжет же переселения - это объединение данного мотива с другими, смежными (свое и чужое пространство, жизнь и смерть и пр.) в более сложную организацию. В аспекте мифо-ритуальной реконструкции мотива переселения речь идет об обрядах, направленных на космизацию нового пространства: засеивание поля, возведение алтаря или установление креста. По мысли М. Элиаде, «каждая территория, занятая с целью проживания на ней или же использования ее в качестве “жизненного пространства”, сначала преобразуется из “хаоса” в “космос”, то есть под воздействием ритуала ей придается некая “форма”, посредством которой она становится реальной» [Элиаде, 1998, с. 24]. С этой точки зрения структурная схема мотива переселения будет включать следующие элементы: тот, кто переселяется, пространство границы и новой земли. В исследовании О. М. Фрейденберг также можно уловить, что мотив переселения восходит к соляро-хтоническому мифу: «Олицетворенный мотив “плавающего” или “шествующего” солнца выразится в страннике, путнике, мореходе, но также и в спускающемся под землю или поднимающемся ввысь лице (акробате); здесь мотивы дадут путешествия, странствия на чужбине, уходы - приходы» [Фрейденберг, 1997, с. 224]. Таким образом, в аспекте мифо-ритуальной концепции мотив переселения связан с семантикой перехода от тьмы к свету, от хаоса к космосу. Этому вполне соответствует и другое архаическое представление о переселении как о переходе в иной, высший мир. Мотив переселения является достаточно распространенным, одним из ключевых в Священном Писании, на страницах которого он разворачивается в целые сюжеты: начиная изгнанием людей из Эдема, переселением Авраама, египетским переселением и исходом избранного народа и заканчивая частными переселениями Ноемини, Руфи и др., а также библейской концепцией переселения праведников в Небесный Иерусалим. Таким образом, сюжет переселения обладает сложной схемой, объединяющей мотивные комплексы, и глубоким содержанием, руют персонажи, история, происходящие с ними или по их инициативе события. Метасюжет существует в “отрыве” от отдельного произведения, писателя, вбирая в себя все, что попадает в его сферу: новых персонажей, события, персонажей, которые начинают интерпретировать эти события пр.» (Теория литературы: анализ художественного произведения. Словарь терминов. URL: http://tezaurus.oc3.ru/docs/3/dictionary.php?label=%CC&word=%C C%E5%F2%E0%F1%FE%E6%E5%F2). связанным как с философскими, метафизическими, так и с конкретно-историче-скимиаспектами. С нашей точки зрения, в творческом сознании Телешова переселение в Сибирь ассоциировалось с вавилонским переселением избранного народа, с одной стороны, и переселением праведников в Царство Небесное - с другой. Основанием для данных сопоставлений являются сами тексты писателя. Так, в его сибирском рассказе «Между двух берегов» (1903) офицер на палубе парохода, идущего по Иртышу, исполняет псалом-плач евреев о вавилонском пленении: «На реках вавилонских / там сидели мы и плакали, / когда вспоминали о Сионе...» (Телешов, 1956, т. 2, с. 201), Сибирь осмысляется как безрадостная чужбина, где человек оказывается против своей воли. Сибирское переселение соотносится именно с вавилонским пленом из-за общепринятой семантики сибирского хронотопа как места каторги, ссылки, смерти, т. е. наказания. С другой стороны, многочисленные аллюзии на евангельский сюжет о Мессии и Небесном Царстве прослеживаются в наброске к сказанию «Пророк», а также в рассказе «Хлеб-соль», включенном в цикл «Переселенцы». Ветхозаветный сюжет о переселении евреев в Вавилон организован следующими структурно-семантическими дихотомиями мотивов: потеря дома и возвращение домой (в Израиль), преступление (грехи евреев против заповедей Бога) и наказание (Бог наказывает свой народ), попрание святыни (золотые принадлежности Иерусалимского храма внесены в языческое капище) и ее обретение, преступление и покаяние (в чужой земле евреи обращаются к Богу, псалом-плач евреев в вавилонском пленении), мотивами родной (Иерусалим и Израиль) и чужой земли (Вавилон). Отметим, что дихотомический статус взаимоотношений между данными мотивами определен как библейской метафизикой, соединяющей прошлое, настоящее и будущее в одну смысловую цепь через акт пророчества (пророческие книги Иеремии, Иезекииля и Аввакума), так и самим историческим переселением, которое имело насильственный характер. Набор действующих лиц и их функций в данных мотивах следующий: тот, кто переселяет/возвращает домой (Бог, высшая сила), кого переселяют (евреи - совмещение субъекта и объекта действия), за что (грехи/покаяние), пространственновременные обстоятельства (свояичужаяземля). Новозаветный сюжет о переселении как поиске и обретении Царства Небесного основан на противопоставлении земного и небесного миров. С точки зрения новозаветной концепции истинным Иерусалимом является не земной город, а «сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр. 21: 2), обретаемый в процессе опять же не земного, а духовного пути. Основными мотивами в данном случае являются: мотив Небесного града, мотив духовного перерождения, мотив грядущего воссоединения человека и Бога, мотив брачного таинства. Принципиально, что по новому пути эстетизации переселения как трагичного и вечного поиска «земли обетованной» Телешов пошел одним из первых, начав создание цикла рассказов «Переселенцы» 2. Верно указывали на его новаторскую 2 Следует отметить, что рассказы, включенные в цикл, были по достоинству оценены критикой и писателями-современниками Телешова (Чеховым, Короленко, Горьким, Бу-ниным, Махаловым-Разумовским и др.) Так, С. Д. Разумовский следующим образом откликнулся на рассказ «Нужда»: «Спешу поздравить тебя с рассказом “Нужда”. По силе и изяществу я считаю его лучшим из всего, что печаталось не только у тебя, но и вообще в беллетристике о переселенцах» (Махалов, 1899, л. 16). Горький в январе 1901 г. писал Телешову из Нижнего Новгорода: «Нет ли у Вас еще “Елки Митрича” в отдельном издании? Эту вещьздесь часто читают в публичных чтениях, ребятишкиее оченьлюбят и были бы рады получить в подарок...» [Горький, 1954, с. 145]. И. Бунин благодарил писателя позицию исследователи советского периода: «В этом отношении Телешов идет дальше всех, кто так или иначе касался этой темы прежде, - дальше Бунина, дальше Успенского» [Пантелеева, 1987, с. 11]. Цикл рассказов Телешова «Переселенцы» - зрелое произведение в полном смысле этого слова. Его замысел возник у писателя еще во время путешествия по Сибири, а завершение приходится на 20-е гг. ХХ в. В дорожной тетради (1894) прозаик зафиксировал предположительную структуру произведения, эпиграф и основную идею будущего предисловия. В эпиграф должны были войти строки из поэмы Н. А. Некрасова: «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка Русь!» Эскиз структурыбудущего цикла выгляделследующим образом: «1. Вместо предисловия / Послесловие Божьи дети a, b, c,d, Сцены на Тюменском поле С Богом» (Телешов, 1894, л. 200). Данный набросок позволяет выявить изначальный замысел писателя - путевой очерк. На это прямо указывает и первоначальное заглавие «Самоходы (очерки из быта переселенцев)». Однако со временем замысел меняется: Телешов выбирает другое название - «Переселенцы», снимает эпиграф и характерные подзаго-ловки («Очерки из быта переселенцев», «Наброски из жизни сибирских пере-селенцев»), убирает предисловие и послесловие. Прозаик начинает формировать произведение не с очерковым нарративом и эксплицитным автором, но собственно художественное повествование. В конечном итоге в цикл вошло шесть произведений («Самоходы», «Елка Митрича», «Домой», «Нужда», «Хлеб-соль», «Лишний рот»), образующих единство на разных уровнях: пространственно-временном (пограничный хронотоп: путь в Сибирь, река, поле, ночь, осень), композиционном (рамочная композиция), повествовательном (автор-повествователь и герой-повествователь), образном (образ перевозчика в рассказах «Домой» и «Хлеб-соль», образ сироты в рассказах «Елка Митрича», «Домой», «Нужда», образ умирающего старика в «Самоходах» и «Лишнем рте») и мотивном (мотив возвращения домой и смерти на чужбине в рассказах «Самоходы» и «Лишний рот», мотив попрания святыни в рассказах «Самоходы», «Домой», «Нужда», «Лишний рот», мотив обретения дома и духовного перерождения в рассказах «Елка Митрича», «Домой», «Хлеб-соль»), но, главнымобразом, на уровнеметасюжета опереселении. Авторская трактовка сибирского переселения в цикле рассказов Телешова определяется взаимопроникновением ветхозаветной и новозаветной семантики. Формально цикл состоит из шести рассказов, но с точки зрения композиции метасюжета рассказы можно объединить в несколько блоков по принципу общности центральных мотивов: 1) мотивы переселения на новые места, возвращения домой и смерти на чужбине являются центральными в рассказах «Самоходы» и «Лишний рот», образующих композиционную раму цикла. Соответственно в метасюжете им отведена функция экспозиции-завязки иразвязки; 2) мотив попрания и обретения святыни (мотив отказа от своего ребенка и принятия сироты) является центральным во втором, третьем и четвертом рассказах («Елка Митрича», «Домой», «Нужда»). Роль данных рассказов - в развитии сюжета, раскрытии трагизма переселенияи вины переселенцев; 3) мотив покаяния и поиск Небесного Царства организует сюжет и нарратив пятого рассказа «Хлеб-соль». На этот рассказ приходится кульминация метаза рассказ «Домой» и предполагал разместить рецензию на него в журнале «Южное обозрение» [Литературное наследство, 1973, с. 438]. сюжета, связанная с прорывом к истинной «обетованной земле», с духовным прозрением персонажа. Характерно, что в названии цикла «Переселенцы» не актуализирован топос Сибири, за счет чего переселение заявляется не только как конкретно-истори-ческая или культурно-национальная тема, но и как тема философская, психоло-гическая. В конечном итоге она обретает символическое звучание. Автор цикла переводит мучительные поиски переселенцами нового дома, новой родины от конкретного, предметно-вещного сибирского пространства в иную плоскость и осмысляет ее как томление человека по воссоединению всего и всех в Боге: герой предпоследнего рассказа «Хлеб-соль», на который приходится кульминация метасюжета, грезит о таком месте, где бы «...вся Россия, весь народ православный, все до единого человека» собрался и услышал его мессианскую проповедь (Телешов, 1956, т. 2, с. 151). Сосредоточенность автора на феномене переселения определяет специфику нарратива «Переселенцев». В рассказах «Самоходы», «Елка Митрича», «Домой», «Нужда» повествование ведется автором-повествователем, а в рассказах «Хлебсоль», «Лишний рот» - героем-повествователем, который включает в свой текст и слово героев, Еремея и Григория, что уже выводит тип повествования на уровень сказа. Все это способствует созданию многоголосого звучания и объемной, изображеннойс разных точек зрения картины мира. Рассказ «Самоходы», открывающий цикл, композиционно соотносится с последним рассказом цикла «Лишний рот». В обоих произведениях в центре повествования находится историястариков, отправившихся со своими семьями на новые места и умирающих в пути. Оба произведения объединяет дихотомия мотивов переселение / возвращение домой. По мере того, как внешне герои рассказов все дальше продвигаются к новой земле (Устиныч впрягается в тройку с сыном и внуком и везет на себе повозку («Самоходы»), Тимофей находится в переселенческом лагере («Лишний рот»)), внутренне они все больше и чаще возвращаются на родину. В «Самоходах» возвращение происходит посредством воспоминаний и предсмертного бреда старика: «Вспоминаются ему и соседи, и старое разоренное гнездышко с раскосыми углами, с растасканной крышей, и хочется ему подняться сейчас же и бежать без оглядки назад, где нет уже ни зерна его, ни клочка земли, - а там пускай оставляет душа его грешное тело, пускай относят его в эту знакомую белую церковь и проводят на знакомый погост, на облюбованное местечко, по соседству с добрыми людьми - земляками» (Телешов, 1956, т. 2, с. 109). В рассказе «Лишний рот» возвращение домой происходит на фабульном уровне: произведение начинается с описания былых счастливых времен, когда Тимофей был молод иу него былдом и сад. Номинация рассказа «Самоходы», с одной стороны, указывает на историкосоциальный контекст (бедность Устиныча, заставившая его впрячься в человеческую тройку), с другой - актуализирует «самость» переселенцев (тот, кто ходит сам, своим ходом), с третьей - соотносит переселение с семантикой архетипического мотива тройки. Герои Телешова, запряженные в тройку, воспринимаются просвещенным читателем как русские люди, находящиеся в поисках идеального мира. Трагизм этого поиска заключается в векторе переселения: идеальный мир оказывается позади, что аллюзивно соотносит телешовских переселенцев с ветхозаветными. Дихотомия мотивов переселение / возвращение домой в метасюжете телешовского цикла определяет и пространственную оппозицию «своего» и «чужого», семантику которой составляют не только архетипические, мифологические смыслы, но и литературные, направленные на рецепцию хронотопа Сибири в русской литературе. Сибирь в произведении Телешова противопоставляется европейской России, образ которой идеализируется, наделяется чертами упорядоченного, космизированного мира, где все знакомо и любимо: «Ему (Семке. - О. М.) казалось, что нигде нет такого хорошего места, как Белое, и во всем свете нет такой хорошей реки, как Узюпка» (Телешов, 1956, т. 2, с. 123). В противовес этому сибирский хронотоп - это неупорядоченный, хаотический мир («Дело было в Сибири, на одной из грязных немощёных улиц большого города...» (Там же, т. 2, с. 158)), мир толпы, бараков и дорог, где даже природные объекты представляются инициальной зоной (топосы рекии поля). В метасюжете телешовского цикла присутствует и дихотомия мотивов попрание святыни / обретение святыни. Так, герои рассказа «Нужда» бросают своего больного ребенка на берегу реки, посягая на бытийные ценности. Первые две главы рассказа «Нужда» посвящены изображению внутренних терзаний Матвея и Арины. В третьей главе изображается переселенческая толпа и пробуждение в герое звериного, инстинктивного начала: «А вокруг него (Матвея, героя рассказа «Нужда». - О. М.) уже ревела толпа, точно буря; его теснили, толкали, напирали со всех сторон. Общее стихийное чувство тревоги и поспешности охватило внезапно и его самого; в нем пробудился затравленный зверь, настала пора спасать свою шкуру» (Там же, с. 143). Образ толпы усиливает адовую семантику пространства Сибири, так как толпа - одна из вариаций инвариантной категории архетипическогоХаоса. С другой стороны, в цикле Телешова происходит и обретение утраченных семейных, общечеловеческих ценностей: переселенческий сторож Митрич устраивает для сироток рождественскую елку в бараке («Елка Митрича»), а беглый каторжник спасает больного мальчика Семку ценой собственной свободы («Домой»). В данных произведениях запечатлен процесс восстановления разрушенных семейных связей, когда чужие друг другу люди оказываются ближе родственников (неслучайно Семка молится за Неизвестного, плачет по нему и все время зовет: «Дедушка! дедушка! Дедушка!» (Там же, с. 135)). Мотивная дихотомия наказания и покаяния развивается в рассказе «Хлебсоль». Муки перевозчика Еремея, «у которого сердце изнемогло да изныло, душа замутилась» (Там же, с. 153) по поводу всеобщей и собственной греховности, аллюзивно соотносятся с плачем евреев в плену. Объединяет эти сюжеты пограничный топос реки (евреи исполняют псалом-плач на реках вавилонских, а Еремей связан с сибирской рекой родом своей деятельности), пространство Бога (с точки зрения евреев, плен и переселение - это наказание Божье; по мысли Еремея, его хлеб так горек именно по Божьему установлению: «Истинно сказано в писании: проклята земля, - гаркнул он (Еремей. - О. М.), засверкав своими огромными глазами. - Со скорбью будешь питаться от нее во все дни; тернии и волчцы произрастит она тебе; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю!» (Там же, с. 150)) и пространство идеального мира (для евреев это Иерусалим, соотносящийся с сакральным Небесным Иерусалимом, для Еремея - это такое место, где бы «вся Россия, весь народ православный, все до последнего человека» услышали бы его мессианское слово (Там же, с. 151)). Образ Еремея воссоздается на фоне размышлений рассказчика о неумолимом движении времени, его имя восходит к древнееврейскому и означает «возвышенный Богом», что сближает его с именем ветхозаветного пророка Иеремии и его плачем. Мотив плача, скорби перевозчика по вышнему граду представляется принципиальным, так как на уровне метасюжета он предваряет фабульное возвращение на родину, в мир гармонического прошлого в последующем рассказе «Лишний рот». Таким образом, единство цикла рассказов Телешова «Переселенцы» видится в единстве метасюжета переселения, который восходит к ветхозаветному сюжету, организованному рядом мотивных дихотомий. Все это важно не только для понимания места мотива переселения в системе литературных мотивов, но и для понимания функции библейского дискурса в эстетике писателя. Если соотнести рассказ «Лишний рот», написанный в 1919 г., с творчеством Телешова тех лет (центральными жанрами в 1920-е гг. оказываются мемуары, биографические очерки), то смысловая незавершенность произведения вполне могла быть обусловлена размышлениями писателя о судьбе России в процессе ее духовного переселения: гармоническое прошлое, с его точки зрения, навсегда утрачено, а будущее, связанное с утопическими надеждами, еще не установилось. Уникальность цикла «Переселенцы» видится в том, что писатель одним из первых художественно воплотил и эстетически осмыслил глубинную, восходящую к библейским источникам семантику сюжета о переселении. Единство цикла состоит не только в общей теме, структуре нарратива и стилевом исполнении, но и в метасюжете, имеющем экспозицию, развитие, кульминацию и развязку. Именно на уровне метасюжета, организованном рядом мотивов, переселение раскрывается не только как историческая или культурно-национальная проблема, а как бытийная.

Скачать электронную версию публикации