Poetic collection «The sun of heart» by Vivian Itin.pdf В 1922 г. в «Сибирских огнях» была опубликована рецензия на стихотворные сборники и рассказы Николая Гумилева. В последнем абзаце автор писал: «Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России останется глубокой трагедией» [Итин, 1922]. Прошло около года со дня расстрела Гумилева, а он был назван великим поэтом. Статья была подписана «В.И.» - Вивианом Итиным, поэтом, глубоко чтившим Гумилева и Блока. Даже приняв революцию, будучи членом редколлегии газеты «Красноярский рабочий», заведующим отделами агитации и пропаганды, политического просвещения красноярского отдела РОСТа, председателем товарищеского дисциплинар ного суда, секретарем правления Первого сибирского съезда писателей, создателем новосибирской писательской организации, ответственным редактором журнала «Сибирские огни», председателем правления Западно-Сибирского объединения писателей, делегатом Первого съезда Союза писателей, Итин писал многие стихотворения (с революционным уклоном в том числе) в стилистике Гумилева. Такая стилистика наложила особый отпечаток на творчество Итина, на его лирического героя - мужественного, героического, готового побеждать время и пространство. Это чисто гумилевская линия его поэзии - тот оттенок, который Итин привнес в сибирскую творческую среду. Не случайно Леонид Мартынов и Лидия Сейфуллина называли его своим учителем. В этом смысле учителем Итина стал Гумилев. Сборник «Солнце сердца» с предисловием Валериана Правдухина был издан «Сибирскими огнями» в Новониколаевске в 1923 г. Он состоит из стихотворений, написанных начиная с 1912 г. Поэтому «революционные образы» у Итина сочетаются с символистко-романтическими. Как пишет В. Правдухин: «…раздвоение по двум руслам: с одной стороны - грезы о голубых берегах, голубых высотах, зачарованной выси, искание синих берегов, лучезарных сфер, родственных ему звезд бесконечности, - и все это наряду - с другой стороны - со звериной, непосредственной и стихийной жаждой первобытных ощущений, каких-то оргийных вдыханий в себя тайги, зим, тропических запахов, переживаний зверя; восприятие революции, как сказочного похода, первобытной, дикарской и прекрасной охоты “за врагом быстроногим и ловким”» [Итин, 1923, с. 5]. Надо сказать, что вторая творческая линия, отмеченная Правдухиным, не противоречит первой в том смысле, что революция Итиным воспринимается как некое событие, требующее от поэта проявления силы и мужества и погружения в новый - экзотический - мир. Остановимся на этом образе: экзотический. Итин видит события 1917 г. как обновление мира, в каком-то смысле открытие его как новой страны, нового топоса. В немалой степени этому способствует его приезд из Петербурга, где прошла юность, Москвы, где он работал, потом родной Уфы, куда он вернулся в 1918 г., в Сибирь - край, безусловно, незнакомый и удивительный для Итина. Образы и мотивы его поэзии, связанные с тайгой, зимой, «дремучими лесами», «пустынями таинственной Сибири», - это вариация на тему африканских и восточных путешествий Гумилева и других поэтов Серебряного века, тяготевших к «иным» пространствам. Выходит так, что грезы о других мирах, родившиеся изначально как подражание символистам и романтикам, приводят Итина к мечтам о фантастических странах, которые открывает поэту революционное преобразование. Это источник и «Страны Гонгури», и ярко выраженного двоемирия в лирике Итина. Здесь, как отмечал В. Яранцев, мы можем увидеть и отсылки к стихам Бальмонта, Брюсова иБлока [Яранцев, 2015, № 46, с. 261]. Соотношение «мечты и яви» - вот тот стержневой момент, на котором строится сборник стихов «Солнце сердца». Он состоит из двух частей - «Аидоней» и «Заповедь». Первая метафорически отсылает к древнегреческой мифологии, к миру мертвых, которым правит Аид. В судьбе Итина это его прошлое, которое поэт четко отделяет от будущего. Вторая часть «Заповеди» - своего рода «новые» стихи поэта, с элементами футуристического стиля, с перебивамиритма. Символистко-акмеистическая линия «Аидонея» уходит своими корнями к «Жемчугам» и «Капитанам» Гумилева; перевод «Бубенцов» Э. По отсыла-ет к «Колоколам и колокольчикам» Бальмонта и «Звону» Брюсова; мотивы «голубого счастья», «видений голубых», «голубой Полинезии» и «голубой тишины» напоминают о голубом цветке немецких романтиков Шпильгагена, Новалиса и значении синего у символистов - Вяч. Иванова, Блока, о синем рае Гумилева. В первой части «Солнца сердца» звучат тютчевские и ахматовские ассоциации («Дух - словно океан огромный…»), не остается в стороне Итин и от описания авиатора («Знак бесконечности») - яркой темы для поэтов начала ХХ в. (вспомним Блока и Ходасевича, Зенкевича и Каменского), образы войны у Итина ориентированы на военные стихотворения Гумилева («Наступление» перекликается с текстом Гумилева даже по заголовку). Мотив сна, важный для Итина 1, с одной стороны, возникает из символистского онейрического топоса, с другой - идет от гумилевских образов страны эфира, грез и мечтаний, уносящих поэта в иную страну. А двоемирие и разорванность души рождены платоновской двойственностью, столь ценной для символистов. Кроме того, можно указать и на влияние Психеи Ходасевича на многие итинские строки (например, «В трибунале»). «Заповеди» начинаются с программного для Итина стихотворения «Любить хаос горящих миров…». Чеканные длинные строки, в которых излагается жизненное и поэтическое кредо поэта, напоминают косвенные источники этого текста - «Моих предков» Кузмина и «Моих читателей» Гумилева. Кузмин рассказывает, как звучат в нем голоса его предков - «моряков старинных фамилий», «франтов тридцатых годов», «важных, со звездами, генералов»: «…и вот вы кричите сотнями голосов, / погибшие, но живые, / во мне: последнем, бедном, / но имеющем язык за вас» [Кузмин, 1990, с. 21]. Гумилев описывает своих читателей - «сильных, злых и веселых, / Убивавших слонов и людей, / Умиравших от жажды в пустыне, / Замерзавших на кромке вечного льда, / Верных нашей планете, / Сильной, веселой и злой» [Гумилев, 1988, с. 341]. Именно «Читателей» Гумилева Итин процитировал в марте 1922 г. в своей рецензии в «Сибирских огнях»: «Больше, чем когда бы то ни было надо знать, “Как не бояться, / Не бояться иделать что надо”» [Итин, 1922]. В стихотворении «Любить хаос горящих миров…» Итин перечисляет то, что было важно в его жизни: принятие хаоса и разрушенного мира, соединение нежности «звериных шкур и листьев мимозы», превращение поэта в бандита, раба и героя, пробужденного, как Илья Муромец, чтобы «своротить мировые системы». Это напоминает ту мозаику образов, которую создают Кузмин и Гумилев: поэт для Итина - разный, как читатели для Гумилева, как предки Кузмина. Личность его складывается из разных элементов, противоречащих друг другу, но Итин видит в этомособуюсилу, способную созидать. В других текстах «Заповедей» поэт пытается, подобно Маяковскому, наступавшему «на горло собственной песне», через преодоление/перелом собственной души понять новый мир: «Приказываю: во что бы то ни стало / Перепрыгните через себя!» [Итин, 1923, с. 50]. И центральным образом этой части становится солнце - жестокое, жгущее, палящее, но дарующее иное бытие, о котором, казалось бы, всюжизнь, ещесранних лет, мечтал Итин. Наверное, в этом и заключается творческая трагедия поэта: он всегда романтически тяготел к иным мирам и пространствам и, собственно, он их обрел: и пугающие снега Сибири, и тайгу, и странствия по экзотической земле, и новый мир, который ему пришлось как-то осваивать, принимать и даже строить, но было ли это иномириетем, о чем онмечтал? Ведь его стихи - даже суперреволюционные - не стали воплощением его надежд и чаяний. Конечно, обвинить в неискренности Итина невозможно, но писать по-пролетарски он не мог. И разумеется, его поэзия ни в коеймере не могла быть понятна рабочему классу. 1 Об этом писал В. Яранцев в своем биографическом романе о поэте «Вивиан Итин. Гражданин страны Гонгури» [Яранцев, 2015]. Как настоящий поэт, он все время оборачивался, все время искал что-то из прошлого, что должно было сделать лучше эту новую, иную жизнь. В откровенно заказных стихотворениях, таких, как «Электрификация», «Наша раса», «Я люблю борьбу…», посвященном Зазубрину, Итин неоднократно подчеркивает элемент преодоления, напряжения, сложности выбора: «Здесь борьба труднее революций. / Вглавномштаберазума» [Итин, 1923, с. 57]. Замечательно то, что, например, «Наша раса» звуково откликается на «Наступление» Гумилева. Трехиктный дольник передает радость борьбы и победы. Выше отмечалось, что у Итина есть и одноименное стихотворение - «Наступление». Можно увидеть, как этот текст Гумилева варьируется в творчестве уже сибирского поэта: Непонятная дышит сила, Переплескивает берега... О, какрадостно жутко было По невидимым тропам шагать! Заврагом быстроногим иловким, По пятам, опустить штыки... На прикладеижевской винтовки Острой пулей царапать стихи [Там же, с. 59]. Гумилевские строки о Первой мировой войне, в которой он принимал участие и получил два Георгиевских креста, за что его ругали неоднократно, обвиняя в милитаристских настроениях, тем не менее посвящены мужеству тех, кто сражается за родину, а кроме того, для Гумилева образ воина всегда был особенно дорог как образ героя: Мы четвертыйдень наступаем, Мы не ели четыре дня. Но не надо ястваземного В этот страшный и светлый час, Оттого что Господне слово Лучшехлебапитает нас. И залитые кровью недели Ослепительны илегки, Надо мноюрвутся шрапнели, Птиц быстрейвзлетают клинки [Гумилев, 1988, с. 234]. Итин реагирует на эти строки, но адресует героизм революционерам, Красной армии: Ничего, чтомой томик Шекспира Нацыгарки свертели в пути, - Взбита старая мираперина, Будет радостней жизнь любить... [Итин, 1923, с. 60] Новая страна, новая раса - так переосмыслен образ воина Гумилева, так старается Итин принять чуждыйему мир. Косвенные цитаты из «Наступления» Гумилева есть в поэме Итина «Солнце сердца», включенной в сборник, но напечатанной еще в 1922 г. в третьем номере «Сибирских огней»: Только солнце сердца бьется В тьме степей и смертильдов…. … Преодолеть слепойстихии Должны мыогненный ожог. Как сердцеалый свой поток, Нас сердце бросило России… [Итин, 1923, с. 69] Это вариация на тему ныне растиражированных строк Гумилева: «Золотое сердце России / Мернобьется в груди моей» [Гумилев, 1988, с. 235]. Как прошлое видится и былая любовь к Ларисе Рейснер - возлюбленной, которая сравнивается свражеским кораблем: Быть может, бешено любя, В корабль враждебный с Камской кручи я Безмолвно целился - втебя! [Итин, 1923, с. 62] Это, несомненно, отсылка к гумилевскому «Кораблю» из «Романтических цветов». «Бледно-мерцающий взор» героини у Гумилева - лишь повод для создания картины гибели корабля: «Чтоты видишь во взоремоем, В этом бледно мерцающемвзоре?» - «Я в нем вижу глубокое море С потонувшим большим кораблем» [Гумилев, 1988, с. 97]. Героиня из внешнего мира (первые две строки стихотворения - беседы с лирическим «я») оказывается внутри воображаемого пространства, где происходит «безумная предсмертная борьба» корабля 2. Итин же представляет свою возлюбленную вражеским кораблем, в который он целится. Сибирь становится для Итина экзотическим манящим пространством, которое должен освоить поэт - подобно тому, какГумилевосваивал жаркую Африку: Я был искателем чудес Невероятныхи прекрасных, Но этот мир теперь исчез И я ушел в дремучий лес В снега и вьюги зим ужасных. Пред мной колышится дуга И мыслитонут в громком кличе, Поютморозные снега И в беспредельном безразличьи Молчит столетняя тайга [Итин, 1923, с. 63]. Отсюда - острое и сильное противопоставление холода и жара, зимней тундры и юга, снегов и солнца: «Солнце - огненное знамя / Жжет холодными мечтами / 2 Ритм «Корабля» Гумилева - трехстопный анапест - напоминает знаменитое блоковское «Ты - как отзвук забытого гимна». Не-морской сюжет о Кармен в стихотворении Блока приобретает явные морские черты, стихия страсти соотносима с разбушевавшейся морской стихией, поэтому герой видит «даль морскую и берег счастливый», край «синий, синий», переживает «бурю цыганских страстей». Гумилев отзывается на размер и скрытый сюжет. Предзакатные снега» [Там же, с. 66]. Но ассоциации, связанные с зимней тьмой, ведут к «Бесам» Пушкина, а возможно, - подсознательно или сознательно - к «Бесам» Достоевского. Пушкинские стихи отчетливо слышны в строках итинской поэмы: Вьюга мне слипает очи; Все дороги занесло; Хоть убей, следане видно; Сбились мы... Вьюга злится, вьюга плачет… Бесконечны, безобразны, В мутноймесяца игре Закружилисьбесы разны, Будто листья в ноябре... Сколько их! куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового лихоронят, Ведьму ль замуж выдают? 3 [Пушкин, 1909, с. 82-83] Посмотри, какблизко Серый... Ах, какая тьма взвилась! Словно черные химеры Затеваютмертвый пляс. Караульныйчто-лидремлет. Время-льхочет перестать, - Таки клонит сонна землю Лечьи больше не вставать. Все быстрееинелепей Теней ночи хоровод... Уж не вражьи-ль это цепи… … Вьюга длится, длится, длится, Словно злобный вой зверей, Ветер северныйтомится, Как быжизньзадуть скорей. Тьмаогромна иглубока И растет, растет, растет, Словно с дальнего востока Солнце черное встает [Итин, 1923, с. 68]. В подтексте этого сложного сплетения описанных Итиным красноармейцев и их врагов оказываются бесовские образы Пушкина, повлиявшие на роман Достоевского о революционерах, и получается, что однозначного приятия нового мира у Итина нет. С одной стороны, мывидим «тени ночи» и «черное солнце» как вражеское начало и как отказ поэта от прошлого, с другой - открывается жутковатыймир, окрашенный двойственнымикрасками. Конечно, северная метель и отряд красноармейцев почти прямо отсылают к «Двенадцати» Блока: Ветер, ветер! На ногах не стоит человек… [Блок, 1999, с. 7] Черное, черное небо… [Там же, с. 11] Гуляет ветер, порхает снег. Идутдвенадцать человек… Винтовокчерныеремни Кругом - огни, огни, огни... [Там же] Разыграласьчтой-то вьюга, Ой, вьюга, ой, вьюга! 3 Цитата данавсовременнойорфографии. Не видать совсем друг друга Зачетырезашага!.. [Блок, 1999, с. 18] «- Эй, товарищ, кто идет?!» [Итин, 1923, с. 68] Итина прямо адресован к «Товарищ! Гляди / В оба!» [Блок, 1999, с. 11] Блока, а образы солнца и пожара («Есть высшее цепи инерций. / Есть Воля прекрасней Стожар... / О солнце, все солнце и сердце / Тебе - Мировой Пожар!» [Итин, 1923, с. 71], конечно, идут отблоковских стихов: Мировойпожар раздуем, Мировойпожар в крови - Господи, благослови! [Блок, 1999, с. 12] Вообще, поэма Итина, во многом ориентированная на гумилевские и пушкинские стихи, встроена и в авангардистскую традицию: разные части написаны разными размерами - и классической силлабо-тоникой, и чисто тонически, используется поэтическая «лесенка» и рваный ритм, активно звучат идеи «обновления» и «возрождения» вплоть до изменения географии: «Мы сдвинем Азию на юг! / И солнце в первозданной тундре / Начертит свой палящий круг, / Ползучих роз лаская кудри» [Итин, 1923, с. 70]. Судьба Вивиана Итина поистине удивительна: настоящий петербургский поэт оказался в центре революции и сотворения нового мира в практически незнакомой «стране» - Сибири. Он сумел увидеть фантастическое будущее, описанное им в романе «Страна Гонгури» (1922) - романе, который родился из повести «Открытие Риэля», созданной еще в Петербурге и отправленной в горьковский журнал «Летопись», но не опубликованной там. «Страну Гонгури» называют первым советским научно-фантастическим произведением. Когда Итин жил в Канске в 1920 г., прямо в городском кинотеатре «Фурор» (позже ставшим детским кинотеатром «Кайтым»), он писал свою книгу (вечером, когда все расходились после сеанса) при свете самодельной коптилки Отпечатана она была тиражом 500 экземпляров - бледным шрифтом на тугой оберточной бумаге, в обложке из синеватого полукартона, в какую раньше заворачивали сахарные головы. Сейчас эта книга - библиографическая редкость. А тогда она стоила очень дешево, и, как шутилсам автор, еераскупиликрестьяне «для курева». Итин участвовал в гидрографической экспедиции по обследованию Гыданского залива, в 1929 г. - в Карской экспедиции, в морском колымском рейсе на судне «Лейтенант Шмидт» (1934), от устья Колымы вернулся в Новосибирск сухопутным путем на собаках и оленях. По материалам своих путешествий написал книги «Восточный вариант», «Морские пути северной Арктики», «Колебания ледовитости арктических морей СССР», «Выход к морю», по рассказам полярников - повесть «Белыйкит». 17 октября 1938 г. Итин, как и его любимый поэт Гумилев семнадцатью годами раньше, был приговорен к расстрелу по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Но еще ранее Итин не раз был отмечен как «неблагонадежный» интеллигентлитератор, далекий от нового мира, созданного революцией. В материалах Пленума Сибирского краевого комитета ВКП(б) в 1928 г. застенографирована речь редактора газеты «Советская Сибирь» и литературно-публицистического журнала «Настоящее» А. Л. Курса, который, не называя имени Итина, разоблачает его статью, посвященную последним сборникамГумилеваи его гибели: Есть у нас поэт, который пишет стихи и посвящает их памяти Гумилева. Правда, стихи эти не печатаются, потому что у нас есть цензура, или, в крайнем случае, можно вырвать страницу из журнала. Кто такой Гумилев - многим известно. У Гумилева было две профессии: одна - поэзия конквистадорства, буржуазного завоевательства, другая - контрреволюция. За первую профессию его возвеличила наша буржуазия. Завторуюпрофессию егорасстрелялапитерскаяЧК. Случайное ли это явление - гумилевщина? Нет, не случайное. Я могу показать вам корни гумилевщины, уходящие к 22 году. В 1922 г. в «Сибирских Огнях» мы могли прочитать рецензию на книжку Гумилева. Эта рецензия оканчивается такими словами: «Значение Гумилева и его влияние на современников и для революционной Россииостанетсяглубокойтрагедией». Вы видите, какие опасности кроются для нас в литературе, которая делается рукамичуждой для нас части интеллигенции [Пленум, 1928, с. 85]. Подчеркивая «идеологическую невыдержанность автора статьи» [Там же, с. 139], А. Л. Курс тем самым отказывает Итину в праве называться советским писателем, акцентирует внимание на его «враждебности». Возможно, в какой-то мере рецензия Итина и послужила тому, что в 1938 г. он был расстрелян. Однако его стихи хотя и свидетельствовали о приятии им советского бытия, но вто же время открывали его иные стороны и интересы и безусловную тягу к прошлому миру. Поэта реабилитировали в 1956 г., ав 2014 г. вышла книга его стихов, прозы и воспоминаний «Искатель чудес».

Скачать электронную версию публикации