Manor chronotop in children’s literature of XX - beginning of XXI century.pdf Представление об усадьбе как важнейшем топосе, определяющем не только географический, но и культурный ландшафт России, на протяжении длительного периода характеризовало специфику национального менталитета и получило выражение в «усадебном тексте» и «усадебной мифологеме» русской культуры. Идеологические и общественно-исторические изменения, обозначившиеся в XX в., определили трансформацию усадебной культуры и ее смещение на периферию национальной картины мира. Новые тенденции в восприятии усадебной культуры, характерные для советского и постсоветского периодов, нашли отражение в усадебном тексте русской литературы. В этой связи представляет интерес детская каникулярная проза XX в., а также современные готические фэнтези, в которых функционирует хронотоп пионерского лагеря, соединивший атрибуты советской идеологии и традиции усадебной культуры. Кроме того, в детской нереалистической прозе можно увидеть и попытки воссоздания собственно усадебного пространствакакзнака прошлого в контекстесовременнойдействительности. Одной из художественных доминант каникулярной повести XX в. выступает образ пионерского лагеря, игравший ключевую роль в формировании советского мышления у подрастающего поколения. В принципах его организации и в присущей ему атрибутике наряду с идеологическими установками советского режима (социальное равенство, приоритет общего над индивидуальным, культ личности вождя и др.) обнаруживается аллюзивное сопоставление (полемиче-ское / конструктивное) с усадебной культурой, обращение к которой было связано с тем, что после революции многие жилые дворянские комплексы преобразовывались в культурные и оздоровительные учреждения для детей и взрослых (дома отдыха и парки культуры, санатории, пионерские лагеря и др.). Местоположение пионерского лагеря, размещенного либо непосредственно в бывшей дворянской усадьбе, либо на прилегающей к ней территории, обусловило необходимость включения в его топику мировоззренческой и пространственной оппозиции свое / чужое, новое / старое. Политизированная составляющая детского учреждения подчеркнуто противопоставлялась идеологическому содержанию прежнего усадебного быта. В художественном моделировании хронотопа пионерского лагеря обращает внимание смещение акцента с господского дома, бывшего средоточием дворянской усадьбы, на новый центр лагерного пространства, в качестве которого выступает открытая площадка, отмеченная такими атрибутами, как стяг со знаменем, скульптурные изображения культовых советских личностей и др. В каникулярной повести образ дворянского дома либо вообще не включен в хронотопическую систему, либо представлен в негативном семантическом поле: как средоточие преступной тайны, чужое, враждебное пространство. Как правило, он описывается в темных тонах, погружающих в атмосферу эмоциональной напряженности, по контрасту с залитой светом территорией лагеря. Например, во второй части трилогии А. Рыбакова - повести «Бронзовая птица» - помещичья усадьба изображается как чужое пространство, центром которого является старинный дом с бронзовой птицей, хранящий тайну о графских сокровищах. В то же время именно усадебный топос вносит в повесть детективно-приключенческие элементы: мотивы погони, преследования, преступления, обнаружения врага, поиска сокровищ и др. Хронотоп пионерлагеря, кроме центральной площадки, где происходят ежедневные обрядово-ритуальные действия (сборы, линейки, награждения, поднятие и спуск флага и др.), включает изображение жилых пространств. В каникулярных повестях 1920-30-х гг. в качестве жилищ обычно выступали палатки; в литературе послевоенной эпохи отражена новая тенденция в организации отдыха пионеров, связанная с возведением летних домиков с минимальными удобствами. Однако и в том и в другом случае в архитектурном образе пионерлагеря подчеркивается его временный характер, контрастирующий с семантикой прочности, постоянства, долговечности дворянских усадебных построек. Наименование места отдыха для детей «лагерем» также указывает на его временность, переходность. Индивидуально-авторскому стилю усадебной архитектуры подчеркнуто противопоставляется типовой, незатейливый характер жилых сооружений в пионерлагере, призванный выразить идеи социального равенства, единомыслия, коммунистического аскетизма (в противоположность извращенной, с точки зрения советского функционера 1920-30-хгг., дворянской культуре). Следует заметить, что ключевые особенности усадебного пространства (дóма, садово-паркового ансамбля), воплощавшего личностный взгляд на мир, сглаживались в соответствии с советскими канонами. Так, мраморные скульптуры, украшавшие парк чаще всего античными образами, замещаются гипсовыми статуями, знаменующими новые идеалы и выполняющими пропагандистскую функцию: пионера с горном или барабаном, вождя советского народа, человека труда ит. д. При этом если для усадебного миромоделирования, как правило, было характерно гармоничное сочетание природного и культурного, то в хронотопе пионерлагеря акцентируется природное начало, но не потому, что оно осмысляется как ценностно-значимое, а потому, что на данном этапе существования советского государства (1930-е гг.) окончательно не сложилась модель собственной культуры. При этом топосы природного мира, не представлявшие для советской завоевательной системы самостоятельной ценности, наполняются политизированным содержанием. Так, стихия огня, связанная в усадебном хронотопе с охранительной функцией, идеями семейного очага, историей рода и оформленная в окультуренном образе камина, в каникулярной повести трансформируется в об-раз пионерского костра на лоне природы. Вместе с тем образ пионерского костра приобретает значение инициации. Например, в ритуале прощального костра прочитывается стабилизирующая для новой системы идея связи поколений, передачи традиции. По контрасту с лежащей в основе усадебного бытия идеей творческой и духовной свободы, связанной с выражением индивидуально-авторского видения мира, правила организации отдыха в пионерлагере были ориентированы не на выявление личностного начала в подростке, а на формирование в нем коллективного сознания. Структура отрядов, ячеек, частью которых становился пионер, определяла вектор «правильной» самоидентификации, которая состояла в осознании своей принадлежностик большой системе, кколлективным ценностям. Суточный режим отдыхающего в лагере пионера также свидетельствует об идеологической детерминированности личности. Распорядок дня подростка отличался жесткой регламентацией, прописанной в уставе лагеря и обозначенной на стендовых листах. Ритмы природного бытия получают в лагерном хронотопе обрядовое значение, связанное с задачей утренней и вечерней пропаганды советских принципов (речевки в честь вождя, произнесение клятв и др.). Таким образом, организация пространства детского лагеря демонстрирует стремление вписать и природный мир, и существование юного героя в жесткую идеологическуюсистему. В каникулярной словесности XX в. образ летнего лагеря имел преимущественно позитивную семантику, связанную с мотивами нравственного совершен-ствования подростка (например, повести Н. Богданова «Пропавший лагерь», «Как я был вожатым», А. Гайдара «Военная тайна», А. Алексина «Тридцать один день» и др.). Реалистическая интенция произведений подчеркивалась вводимыми в сюжет социально-психологическими коллизиями, обусловленными противоречиями советской действительности. В каникулярной прозе послевоенного периода семантика лагерного топоса расширилась за счет включения жанрово-стилевых примет, восходящих к авантюрно-приключенческим, детективным традициям, которые, однако, «не разрушали, а, наоборот, проясняли реалистическую основу произведений» [Маслинская, 2015, с. 38]. В современной детской литературе образ пионерского лагеря, как правило, воссоздается в нереалистических жанрах - «ужастиках», фэнтези, сказках и др. Одним из характерных признаков летнего лагеря, представленного в этих жанрах, выступает его связь с советским и дореволюционным прошлым. Хронотоп лагеря в фантастической прозе становится одновременно и местом действия, и образом, в котором интегрируются два аллюзивных плана, связанных, с одной стороны, с усадебной культурой, а с другой - с советской топологией. При этом оба аллюзивных уровня пересекаются с мотивами памяти о прошлом - советском и досоветском, а также мотивами разрушения, гибели. Заброшенными и обветшалыми предстают локусы как усадебной, так и советской культуры, составляющими хронотоп пионерского лагеря. Так, в «Пионерско-готическом романе» В. Крапивина парковая территория лагеря заполнена полуразрушенными гипсовыми статуями советской эпохи: «Кое-где валялись в сорняках побитые гипсовые барабанщики и горнисты… Было грустно и страшновато видеть закаменевших ребятишек - опрокинутых, но с непоколебимым упорством продолжавших держать на изготовку барабанные палочки и прижимать к губам треснувшие гипсовые фанфары. Некоторые статуи лежали навзничь и пыльно-белыми лицами смотрели в небо» [Крапивин, 1994, с. 79]. В повести С. Ольшевской «Смертельно опасные желания» [2011] семантика старинного полуразрушенного особняка, преобразованного в советские годы в детский лагерь, восходит одновременно к нескольким жанрово-стилевым традициям: к каникулярной повести, к усадебному тексту, а также к готической литературе, где образ дома являлся воплощением тайны, местом загадочных происшествий и способствовал созданию особой эмоциональной атмосферы ужаса, страха. В сюжете повести Ольшевской представлены типичные для готической литературы мотивы таинственного исчезновения детей, убийства, родового проклятия, а также образыприведений, вампировидр. Знаки усадебной культуры функционируют в современной детской литературе и в другом эстетическом модусе, имеющем дидактико-просветительский характер. Так, в цикле сказок иркутского писателя Ю. И. Баранова «Тайна Тихвинской площади» (2006) обращение к усадебному хронотопу связано с авторским намерением приобщить юного читателя к культурно-исторической сфере. В отличие от готической разновидности детского фэнтези с присущим ему деструктивным пафосом, в произведении Баранова доминирует познавательно-приключенческое начало, позволяющее автору представить историко-краеведческие факты не просто в качествепредметарефлексии, но и как яркиесобытия в жизни героев. В «летней сказке» 1 «Загадки старинной усадьбы» воссоздается образ одного из памятников современного Иркутска - усадьбы Владимира Платоновича Сукачева, занимавшего в дореволюционные годы пост градоначальника. В настоящее время усадьба выполняет функцию художественного музея. Музейно-усадебное пространство становится топосом, в котором разворачивается сюжет «летней сказки», а «загадки» усадьбы мотивируют развитие нравственной и культурологической перспективы в картине мира героев. Сюжетная организация сказки обнаруживает не только внешнюю событийную канву, но и внутреннюю логику, которая определяется воспитательно-образовательной функцией детской литературы: по мередвижения сюжетагерои получают новыезнания и опыт, расширяют свой интеллектуальный и культурный горизонт. О познавательной активности героевзаявлено уже в начале повествования: 1 Принципы организации сборника обнаруживают логику природного годового цикла, и наряду с «летней сказкой» в него включены также осенняя, зимняя и весенняя сказочные истории. Тасе позвонил одноклассник Антон и предложил сходить на экскурсию в усадьбу Сукачева. - Какаяещёэкскурсия? Какая усадьба? - Во-первых, экскурсия - это когда мы куда-нибудь идём всем классом. Вовторых, мне некогда. Ячитаю сказку «Волшебница Нина», - ответила Тася. - Во-первых, - подражая Тасе, сказал Антон, - экскурсия - это когда всё равно сколько человек идет смотреть что-то познавательное. Во-вторых, в усадьбе, на крыше дома стоитякорь. Я давно хотелузнать - почему?» [Баранов, 2009, с. 3]. Таким образом, архитектурная доминанта усадьбы - дом с якорем на крыше - представляет для героев тайну, загадку, которая вызывает у них интерес и становится импульсом к получению новых знаний. Однако если для Антона важным мотивом к знакомству с музеем-усадьбой выступает интеллектуальная интрига, то для героини более значимой становится попытка через приобщение к неизведанному пространству соприкоснуться со сферой чудесного. Мотив ожидания чуда является одним из главных в характеристике образа героини. Не случайно в качестве причины, поясняющей нежелание девочки поехать на экскурсию в музей, автор указывает, что в это время она была погружена в чтение сказки о «Волшебнице Нине». Музей в представлении героини располагался, скорее, в плоскости повседневности, не связанной с привлекательными для нее категориями волшебного и чудесного, поэтому первоначально она отдала предпочтение виртуальной книжной реальности. Тоска по чуду отчетливо звучит и в следующей фразе героини: «Вот если бы ты пригласил меня поехать или даже полететь куданибудь далеко-далеко!», - протянула Тася» [Там же]. Закономерно, что именно Тася оказывается наиболее восприимчивой к чуду, даже к такому, которое еще не явлено непосредственно: «…сквозь падающие цветы сирени ей почудилось приближение чего-то необычного. Как будто каждый из падающих цветков, прикоснувшись к ней, принес частицу сказочных приключений и превращений» [Там же, с. 5]. Несмотря на нереалистическую природу жанра сказки, представленная в ней модель усадебного мира максимально приближена к традиционной. Усадебный хронотоп изображается автором как системно-организованный, упорядоченный мир, каждая часть которого имеет свои функции и значение. Кроме того, центральные элементы усадебного пространства наделяются дополнительной символической семантикой. Так, якорь на крыше господского дома, привлекший внимание героя сказки, оказался связан с семантикой имени супруги В. Сукаче-ва, которую звали Надежда. Он «символизировал надежду на то, что вся боль-шая, дружная семья бросит здесь якорь и будет жить долго и счастливо» [Там же, с. 26]. Усадебное пространство, изображенное в сказке, заключает в самом себе знаки, которые помогают расшифровать его семантику. Поэтому экскурсия по музею-усадьбе предполагает свою логику и принципы организации. Нарушение этой логики становится отправной точкой в истории фантастических приключений героев сказки: «Молодые люди, вынуждена предупредить, что вы неправильно начинаете осмотр усадьбы. Это здание выполняло функции конюшни, а осмотр начинается с дома для прислуги. Кроме того, сегодня 27 июля - день рождения Владимира Платоновича, а завтра, 28 июля - день его Ангела. В эти дни возможны любые чудеса. Нарушая порядок осмотра, вы вносите путаницу в упорядоченное движение волшебства» [Тамже, с. 5]. Следует отметить, что введение в фантастическое повествование информации, относящейся к сфере объективной действительности (имеется в виду упоминание о датах, связанных с днями рождения и тезоименитства хозяина усадьбы), способствует усилению степени достоверности происходящего и одновременно проблематизирует в сознании детей представление об усадебной реальности. Кроме того, в ненавязчивой форме автор указывает на такую деталь дореволюционной культуры, как празднование дня ангела, т. е. небесного покровителя, имя которого человек получал при рождении. Две даты ориентируют на причастность человека к двум реальностям: день рождения можно отнести к плоскости земного существования, а день ангела - к духовной сфере. Соответственно, приобщение героев к усадебной культуре открывает для них проблему многомерности человеческой жизни и окружающей действительности, в которой взаимодействуют земное, обыденное и духовное, чудесное. Важной приметой усадебного хронотопа в сказке Баранова является категория памяти. Заметим, что в тексте функционирует образ не просто усадьбы, но усадьбы, ставшей музеем, что обусловливает максимальную культурно-историческую насыщенность данного локуса и усиливает его аккумулятивную функцию. Архитектурно-ландшафтные особенности усадьбы, а также размещенные в доме портретные галереи и библиотеки имеют не только эстетическое, но и мнемоническое значение, связанное с сохранением прошлого в настоящем. Почти каждый элемент усадебного пространства выражает особенности семейно-родового космоса и погружает в контекст его легенд и преданий. Иными словами, природно-куль-турная сфера усадебного мира несет информацию о человеке и эпохе, выступает как знак памяти, переключая из плоскости настоящего времени в прошлое. Вхождение героев сказки в мир усадьбы осуществляется через приобщение кего природно-культурнойсфере, выступающейкакзнакпамятиочеловеке. У входа в первый же дом усадьбы Тася и Антон увидели раскидистые кусты сирени. - Смотри! - Крикнул Антон. - Эту сирень посадил Владимир Платонович [Баранов, 2009, с. 5]. История жизни семьи градоначальника Сукачева, масштаб его деятельности раскрывается героям и читателям через серию портретов, собранных в музее. «Со всех сторон на них смотрели портреты. Как живые!», - отмечает автор [Там же, с. 6]. Наряду с портретами членов семьи Сукачева в галерее представлены изображения иркутских градоначальников, а также императора Николая II и императрицы Александры Федоровны, что свидетельствует о включенности частной семейнойисториирода Сукачевых вбольшую историю города и страны. Заметим, что введение в текст культурно-исторической информации осуществляется с помощью адаптивных механизмов, что делает ее доступной для детского восприятия. В частности, автор использует прием «развоплощения»: люди, изображенные на портретах, оживают и вступают в диалог с героями, сообщая на понятном для них языкесведенияо себеи своейжизни. «Портретгородского головы Трапезникова Н. П.», - громко прочитал Антон. - А ты же говорил, что Владимир Платонович Сукачев был городским головой? - спросила Тася. - Конечно же, был. С 1885 года по 1897 год, - откуда-то послышался тоненький голосок. - Антон! Это кто сказал? - Незнаю. - Антон испуганно оглянулся. - Да, я это говорю, я. - Снова послышался уже знакомый голос. Ребята посмотрели влево и увидели большой темный портрет, на котором был изображенмужчина в черном фракесребенкомна руках. - Ну да, это я избирался городским головой двенадцать лет. - Снова сказал мальчик на портрете. Неудивляйтесь. Сейчас мне всего пять лет. - Это портрет папенька мой Платон Петрович заказал художнику Пескову ещё в 1854 году. А уж потом я вырос, окончил Киевский, а затем и Петербуржский университет. Правда, папенька? Человек в черном фраке молча, кивнул. Тася и Антон просто остолбенели. Они смотрели на говорящий портрет не в силах вымолвить ни слова. Наконец, Тася, собравшись с духом, спросила: - А как это вы разговариваете? Ведь вы же портрет. - А что вас так удивляет, сударыня? Хочу и говорю. А папенька не хочет и не говорит» [Баранов, 2009, с. 6-7]. В музее-усадьбе герои сказки обнаруживают несколько пространственновременных и культурных измерений: дореволюционное прошлое, реалистическое настоящее и вневременное сказочное. С помощью привычных для жанра фэнтези способов автор дает героям возможность переходить в разные измерения: например, надев старинное пенсне В. П. Сукачева, герой получает способность видеть прошлое. При этом прошлое представлено в сказке в активной позиции: музейное пространство усадьбы, его экспонаты оживают и вступают в диалог с героями, влияют на ход событий. Сюжет путешествия осложняется в сказке мотивом интеллектуального движения героев. Для того чтобы вернуться из волшебного астрального мира в реальную действительность, дети должны найти правильный ответ на заданный смотрительницей усадьбы вопрос. Однако читатель выясняет, что сложность поставленной задачи заключается не только в отсутствии у героев знаний, связанных с историей усадьбы Сукачева, топонимикой Иркутска, но и в том, что прошлое неоднозначно, его интерпретация противоречива. Так, в сказке приводятся сведения из нескольких исторических исследований, дающих разную информацию о названии места, на котором была возведена усадьба Сукачева. Вместе с тем неоднозначность прошлого и неопределенность настоящего не создает пессимистическую картину мира. Напротив, автор показывает, что в меняющейся, подвижной реальности большое значение имеет приоритет нравственного и интеллектуального начала, исходящего от человека. Историко-культурная полисемантичность привносит элемент чуда в повседневную действительность, а также инициирует постоянный поиск, способствует совершенствованию человека. Так, процесс логических рассуждений героев, ставший в сказке объектом изображения, становится одним из способов преодоления неблагоприятных обстоятельств. Благодаря собственным размышлениям дети смогли самостоятельно ответить на часть сложного вопроса, заданного смотрительницей усадьбы. Интеллектуальное путешествие становится способом взаимодействия героев с окружающим миром культуры и истории, приобретенные знания расширяют картину мира детей. Кроме того, автор намеренно демонстрирует привлекательность процесса познания: гносеологический опыт ставит героев в сильную позицию, позволяя им влиять на ход событий. Интеллектуальное движение сопрягается в сказке с духовным становлением: приобщаясь к истории родного города, дореволюционной культуре, герои нравственно совершенствуются, постигают законы дружбы, преданности, великодушия, честности. Так, только с помощью друзей герои получили возможность вернуться домой. В финале сказки вводится образ ангела со списком «добрых дел, совершенных Владимиром Платоновичем». Ангел «старательно считал, сколько деяний городского головы не были забыты жителями города» [Баранов, 2009, с. 26]. Таким образом, заключительным аккордом сказки звучит авторская мысль о том, что человек живет в памяти потомков только благодаря своим добрым делам. Таким образом, в детской литературе XX - начала XXI в., очень неодинаковой по своим художественным достоинствам, представлены разные модели усадебного хронотопа. Обращение к усадебной традиции в каникулярной прозе XX в. связано с воссозданием образа летнего пионерского лагеря. В современной нереалистической прозе атрибутика усадебной культуры накладывается на традицию готического хронотопа и современную рецепцию мифа о советском детстве. Усадебный мир как музейное пространство и знак памяти о дореволюционном прошлом функционирует в жанре современной авторскойсказки.

Скачать электронную версию публикации