On probable socio-cultural determinants of non-visual sensory perception evidentials grammemes in diachrony of Northern .pdf 1. Постановка проблемы Результаты наших предшествующих исследований проблем эволюции и генезиса глагольной категории эвиденциальности (засвидетельствованности) на материале преимущественно самодийских и юкагирских языков позволили выдвинуть и обосновать гипотезу о том, что исключительно редкая в современных языках Евразии, имеющих грамматикализованную эвиденциальность, сенсорная граммема незрительной чувственной засвидетельствованности является в аспекте диахронической типологии одной из наиболее древних, генетически первичных и универсальных эвиденциальных граммем в диахронии языков северноазиатского происхождения [Ильина, 2006; 2010; 2013; 2014; 2016]. При обосновании и первоначальной верификации изложенной гипотезы мы опирались в основном на следующие данные, как давно известные, так и вновь установленные. В Северной Азии и Евразии в целом многие языки имеют эвиденциальные глагольные граммемы. Но граммема незрительной чувственной засвидетельствованности, указывающая исключительно или преимущественно на незрительные сенсорные источники получения сообщаемой информации (слух, тактильные ощущения и др.), была известна в Евразии до недавнего времени только по материалам четырех самодийских языков: ненецкого, энецкого, нганасанского и северных диалектов селькупского. Глагольные формы - носители (манифестанты) этой граммемы традиционно обозначаются в самодистике термином «аудитив», так как в абсолютно преобладающем большинстве документированных употреблений указывают на слуховое восприятие репрезентируемой референтной ситуации, устанавливаемой говорящим по ее акустическим признакам [Прокофьев, 1935, с. 69-70; 1937, с. 44; Терещенко, 1947, с. 224-225; 1973, с. 145-146; Вербов, 1973, с. 100]. Поэтому грамматикализованные суффиксальные показатели самодийских аудитивных форм принято переводить на русский язык приблизительными лексическими эквивалентами: «слыхать», «слышно», «слышится». Идентичность базовой семантики северносамодийских и селькупской аудитивных форм и существенное материальное сходство их суффиксальных показателей дают необходимые основания (диахронно-типологические и сравнительноисторические) для отнесения самодийской граммемы аудитива в диахронической ретроспективе к прасамодийскому языку. По современным представлениям прасамодийский язык выделился из прауральской языковой общности примерно в V- IV тыс. до н. э., самостоятельно существовал (как совокупность контактирующих диалектов) приблизительно в течение трех тысячелетий и распался на несколько ветвей примерно на рубеже нашей эры или в последние столетия I тыс. до н. э. [Хайду, 1993, с. 8; Хелимский, 2000, с. 13-25; Дыбо, Норманская, 2010, с. 71]. В данной связи уникальность самодийской граммемы аудитива в Евразии представлялась нам весьма странной, особенно с учетом генетических и/или долговременных ареально-контактных связей самодийских языков с рядом других северноевразийских языков - обско-угорских, пермских, юкагирских, тунгусских. Вэтих языках есть эвиденциальные глагольные граммемы и оппозиции, типологически сходные с самодийскими. Но граммемы незрительной чувственной засвидетельствованности, типологически сходные с самодийским аудитивом, в известных нам исследованиях этих языков не выделялись. Вместе с тем эвиденциальные сенсорные граммемы незрительной чувственной засвидетельствованности, в том числе указывающие, подобно самодийскому аудитиву, на слуховое восприятие говорящим референтной ситуации, давно выявлены американистами в ряде индейских языков и отражены в обобщающих лингвотипологических работах зарубежных и отечественных исследователей. Эти индейские сенсорные граммемы были учтены Н. А. Козинцевой в ее известной семантической модели эвиденциальных высказываний [Козинцева, 1994, с. 93- 95]. Следовательно, самодийская граммема аудитива не является лингвотипологической аномалией, реализовавшейся только в самодийских языках, а напротив, является лингвотипологической закономерностью, реализованной и в других языках, обслуживающих или обслуживавших в недавнем прошлом традиционные этнические культуры древнего происхождения. Поэтому уникальность в Евразии самодийской граммемы аудитива мы осмыслили как лингвотипологический парадокс, требующий анализа, объяснения и целенаправленного поиска типологических аналоговэтой самодийскойграммемы в других языках Северной Азии. Этот лингвотипологический парадокс был в существенной мере снят после выявления близкого типологического (грамматико-семантического) аналога самодийского аудитива в записанных В. И. Иохельсоном в конце ХIХв. архаичных текстах традиционного фольклора колымских юкагиров [Ильина, 2010]. Формальная структура самодийских синтетических и юкагирских аналитических аудитивных форм существенно различается. Но их базовая грамматическая семантика и коммуникативные функции, особенно архаичные, диахронически ранние, уходящие в глубокую древность, в значительной степени сходны. Так, базовым и вероятно генетически первичным значением и самодийского, и юкагирского аудитива является указание на слуховое восприятие не любой ситуации, а только ситуации невидимой. Поэтому, например, и самодийские, и юкагирские аудитивные формы речевых глаголов, вводящих цитируемую чужую речь, грамматически выделяют речевые сообщения невидимого говорящего, воспринятые исключительно на слух, и грамматически противопоставляют их видимым речевым актам, воспринятым не только на слух, но и зрительно [Ильина, 2014]. И самодийские, и юкагирские аудитивные формы употреблялись в шаманских обрядах, в сообщениях камлающих шаманов о действиях духов-помощников, которые в самодийской и юкагирской традиционных этнических культурах считались невидимыми. И в самодийских, и в юкагирских фольклорных текстах употребляются типологически сходные полипредикативные эвиденциальные высказывания, в которых слуховой источник информации указывается дублированно: лексической семантикой сказуемого модусной части - глагола слухового восприятия играмматической семантикой сказуемого диктумной части в аудитивной форме. Последняя указывала, что ситуация, воспринятая на слух, невидима. Наличие настолько типологически сходных эвиденциальных сенсорных граммем незрительной чувственной засвидетельствованности в самодийских июкагирских языках представляется существенной и научно значимой лингвотипологической параллелью. На современном уровне лингвистических и этнонологических знаний эта лингвотипологическая параллель не может быть, на наш взгляд, сколько-нибудь доказательно объяснена ни вероятными отдаленными генетическими связями самодийских и юкагирских языков, ни их возможными древними ареально-контактными связями. Поэтому на сегодняшний день наиболее перспективным направлением научного объяснения отмеченной лингвотипологической параллели представляется гипотеза о грамматикализации семантической зоны незрительной чувственной засвидетельствованности в диахронии самодийских и юкагирских языков под влиянием идентичных или существенно сходных социокультурных детерминантов. 2. Междисциплинарный подход к проблеме социокультурной детерминации граммемы аудитива Исследование проблемы социокультурной детерминации эвиденциальных граммем и эвиденциальных грамматических оппозиций предполагает междисциплинарный подход. Особенно необходимо соотнесение данных лингвистической диахронической типологии с данными исторической этнологии. Это дает возможность выявить в документированном материале остаточно сохранившиеся в нем глубокие языковые и этнокультурные архаизмы и на основе их междисциплинарного синтеза реконструировать явления и связи, существовавшие в глубокой древности. Так, в самодийских и юкагирских языках сенсорная граммема аудитива в базовом и диахронически раннем значении обусловила грамматически обязательное выделение в речевых сообщениях невидимых референтных ситуаций и противопоставление их ситуациям видимым, зрительно воспринятым говорящим. Это дает основание предполагать, что конституируемая граммемой аудитива как маркированным членом оппозиция эвиденциальных граммем, указывающих на зрительное либо не зрительное чувственное восприятие референтных ситуаций, сформировалась в диахронической ретроспективе самодийских и юкагирских языков под влиянием древней ментальной оппозиции видимого и невидимого. Эта ментальная оппозиция считается в этнологии центральной в системе бинарных оппозиций древнего мифологического мировоззрения и мышления и прослежена исследователями по архаичным мифологическим материалам в традиционных культурах Америки и Северной Азии [Леви-Строс, 1983; Мелетинский, 1983; Симченко, 1996; Островский, 1997]. В данной связи представляется значимым, что именно в ряде языков коренных этносов Америки и Северной Азии выявлены сенсорные эвиденциальные граммемы незрительной чувственной засвидетельствованности и оппозиции граммем, указывающих на зрительное и незрительное чувственноевосприятие референтныхситуаций. В наших предшествующих работах древняя ментальная оппозиция видимого и невидимого рассматривалась как наиболее универсальный социокультурный (духовно-культурный) детерминант грамматикализации семантической зоны незрительной чувственной засвидетельствованности [Ильина, 2013; 2014; 2016]. Но учет только этого древнего фундаментального социокультурного детерминанта не позволяет объяснить, почему в диахронической ретроспективе самодийских июкагирских языков семантическая зона незрительной чувственной засвидетельствованности была грамматикализована именно на базе семантики слухового восприятия невидимой ситуации, а, например, не на базе семантики тактильных ощущений или обоняния. Для объяснения такого варианта исходной грамматикализации семантики незрительной чувственной засвидетельствованности необходимо в дополнение к ментальной оппозиции видимого и невидимого выявить на документированном этнокультурном и языковом материале также другие древние, но более конкретные социокультурные детерминанты, исторически долговременно существовавшиев этническихкультурах самодийцев июкагиров. Для традиционных этнических культур Северной Азии и сопредельных ареалов Евразии и Америки системные историко-этнологические знания сейчас достигают в ретроспективе эпохи неолитической культуры охотников на дикого северного оленя. Эта древняя северноевразийская культура была впервые реконструирована известным российским этнологом Ю. Б. Симченко (см.: [Симченко, 1976; 1982]). Реконструкция осуществлялась на основе выявления в современных культурах коренных этносов Северной Евразии и отчасти Северной Америки (алеутов и эскимосов) сходных древних субстратных черт. Согласно выводам Ю. Б. Симченко, в Северной Азии в наибольшей степени сохранили древний социокультурный субстрат, восходящий к культуре охотников на дикого северного оленя, этнические культуры северных самодийцев (ненцев, энцев и особенно нганасан) и юкагиров. Однако в юкагирской культуре, по мнению Ю. Б. Симченко, этот древний субстрат существенно редуцировался в последние столетия в связи с инокультурными влияниями: тунгусскими, якутскими и русскими. По аналогии с подходом Ю. Б. Симченко к выявлению древнего социокультурного субстрата в современных этнических культурах самодийцев и юкагиров логично предположить, что и языки самодийцев и юкагиров сохранили в той или иной мере общий древний грамматико-семантический субстрат, исторически связанный с языком и культурой неолитических охотников на дикого северного оленя. В данной связи значимым представляется существенное типологическое сходство самодийских июкагирских эвиденциальных систем [Ильина, 2013]. И в самодийских, и в юкагирских языках эвиденциальность является центральной категорией глагола. Это, в частности, означает, что в адекватных сообщениях о репрезентируемых референтных ситуациях указание источника информации об этих ситуациях является грамматически обязательным в любых реальныхвременных планах. И в самодийских, и в юкагирских языках глагольные грамматические формы, считающиеся индикативными формами времени, указывают на прямую личную засвидетельствованность репрезентируемой ситуации, а в прототипических контекстах - на ее отчетливую зрительную засвидетельствованность. Эта особенность индикативных форм отмечалась для самодийских языков Г. Н. Прокофьевым [Прокофьев, 1936, с. 158], а для юкагирских языков Е. А. Крейновичем [Крейнович, 1982, с. 139-143]. И в Северной Азии, и в целом в Евразии только в самодийских и юкагирских языках обнаружена сенсорная эвиденциальная граммема незрительной чувственной засвидетельствованности. Эта граммема наиболее рельефно выделяет невидимые репрезентируемые ситуации и противопоставляет их ситуациям видимым, отчетливо зрительно воспринятым. Наконец, главное в контексте данной статьи. И самодийская, и юкагирская граммемы незрительной чувственной засвидетельствованности многозначны. Но важно, что их базовым значением в документированной синхронии и, вероятно, первичным в диахронии является указание на слуховое восприятие невидимой ситуации. Это базовое и генетически первичное значение отчетливо и доказательно реализуется в диахронически ранних коммуникативных функциях данной граммемы. Поэтому ее разноязычные типологические аналоги мы обозначаем термином «аудитив», в соответствии с традицией самодистики. Диахронически ранней коммуникативной функцией эвиденциальной граммемы мы называем прослеженное в документированном языковом материале регулярное употребление этой граммемы в исторически значимых и типичных с глубокой древности для данной этнической культуры конкретных коммуникативных ситуациях, то есть ситуациях речевого общения. Древность, диахроническая глубина, историческая этнокультурная значимость и типичность той или иной коммуникативной функции эвиденциальной граммемы обосновываются междисциплинарно с привлечением данных лингвистической типологии, исторической этнологии и фольклористики. Естественно, что научными фактами для лингвистического исследования являются не все реально существовавшие в прошлом диахронически ранние коммуникативные функции эвиденциальной граммемы, атолько те из них, которые сохранились на документированных срезах языка иинформативно отраженыв документированном языковом материале. Именно такие информативно представленные на документированных срезах самодийских и юкагирских языков диахронически ранние коммуникативные функции граммемы аудитива указывают на ее вероятные социокультурные детерминанты: материально-культурные идуховно-культурные. В качестве вероятного материально-культурного детерминанта граммемы аудитива мы рассматриваем визуально-акустические свойства древнего традиционного жилища типа чума, для которого издревле константны почти полная визуальная замкнутость и высокая звукопроницаемость. Данные свойства чума обусловили то, что пространство внутри чума и пространство снаружи около чума являлись зрительно изолированными, но акустически объединенными. Регулярно (повседневно в летний сезон) и долговременно (в течение тысячелетий) в этих пространствах осуществлялась хозяйственная деятельность и происходило речевое общение многих сменяющихся поколений охотников на дикого северного оленя и северных оленеводов. Поэтому представляется закономерным, что в языках, обслуживавших эти традиционные генетическисвязанные культуры, в которых чум являлся основным или одним из основных типов жилища, унифицировались и грамматикализовались средства, дифференцирующие и противопоставляющие действия видимые, зрительно воспринятые, и действия невидимые, воспринятые только на слух. Граммема аудитива в своем базовом и генетически первичном значении - слуховое восприятие невидимой ситуации - как раз и является таким языковым средством. В качестве вероятного духовно-культурного детерминанта граммемы аудитива мы рассматриваем традиционный шаманский обряд, в процессе которого камлающие шаманы издревле сообщали обычным «непосвященным» участникам обряда о своем общении с духами-помощниками, которые считались невидимыми. Считалось, что невидимые духи вообще не могут чувственно восприниматься обычными «непосвященными» людьми. Чувственно воспринимать невидимых духов могут исключительно шаманы, но не зрительно, а только на слух, по акустическим признакам, «шумам» духов. Данные особенности сакрального общения тоже могли, как и свойства чума, детерминировать в диахронии грамматикализацию семантики слуховоговосприятия невидимых ситуаций. 3. Лингвофактологическоеобоснование материально-культурной детерминации граммемыаудитива В соответствии с ориентацией нашего исследования на междисциплинарное объяснение базовой и диахронически исходной семантики граммемы аудитива приведенные ниже примеры употребления аудитивных форм в традиционном фольклоре сгруппированы не по монодисциплинарным чисто лингвистическим основаниям, а по междисциплинарным основаниям, рассмотренным в предшествующем разделе. Эти группировки выделяют диахронически ранние коммуникативные функции граммемы аудитива, отражающие вероятные социокультурные детерминанты ее базового и диахронически исходного значения - указания на слуховое восприятие невидимой ситуации. Примеры (1)-(17) лингвофактологически верифицируют вероятную материально-культурную детерминацию данной семантики визуально-акустическими свойствами древнего традиционного жилищатипа чума. В примерах (1)-(6) из ненецкого и (7)-(9) из юкагирского фольклора персонаж, находящийся около чума, воспринимает событие, происходящее внутри жилища. Вследствие реальных визуально-акустических свойств чума такое событие происходит вне поля зрения персонажа, в невидимом для него пространстве иустанавливается им только по акустическим признакам, на слух. В речевых сообщениях данный слуховой источник информации о невидимом событии выражается грамматически - сказуемым в форме аудитива (AUD). В ненецком языке (и других самодийских языках) аудитив - синтетическая форма с суффиксальным показателем (нен. =моно= (=воно=) с вариантами). В юкагирском (колымском) языке аудитив - аналитическая форма: деепричастие на (л)лä + грамматический показатель аудитива мод= (мэд=), восходящий к основе глагола модi= (мэдi=) ‘быть слышным’, ‘звучать’. Возможно, что и самодийские суффиксальные показатели аудитива диахронически восходят к лексической основе с аналогичным или близким значением [Künnаp, 2002, p. 151]. (1) нен. Мяд’ хэван’ ти тэвыв’. Мякы мякна хибяхава лаханако=вон=да (AUD=3SG). Арка Вай’ не эвна. ‘Я до чума дошел. В чуме, слышно, кто-то разговаривает. Это была жена Старшего Вай. ’ (ЭПН, с. 509, 528) (2) нен. Мякан тэвван сер’ изелем’. Мякнан мун’ со=воно=до’ (AUD=3PL). ‘Когда яподошелкчуму, слушаю. Вчумеслышны голоса.’ (Тамже, с. 510; 529) (3) нен. Контекст. Персонаж-рассказчик Евадана тэта (букв.: Сирота, имеющий оленей), находящийся около чума Великана тунгуса, сообщает о событиях, происходящих внутри чума. Сусуй ацькэр… мяд няна хая’. Эвта=вано=да (AUD=3SG). Ылька тыгор ма=мано=да (AUD=3SG) эсьты: - Няр’ не нюв хазер’ татын, няhэ мэ’ин. ‘Юноша Сусуй… пошел к чуму. Слышно - сватается. Великан тунгус, слышно, говорит: - Как я отдам трех моих дочерей, это мои товарищи.’ (ЭПН, с. 715, 728) (4) нен. Ян’ нë’ хэван’ тэвыв’, нябав ярсуб=вон=да (AUD=3SG). Пыда ма=мано=да (AUD=3SG) : -ˆ Не надов ханакы. (Там же, с. 378, 391) ‘Я до входа в чум дошла. Невестка (в чуме) плачет=слышно. Она говорит=слышно: - Моя золовка умерла, наверное.’ (5) нен. Инзелебнани…: мякы мякна ёнэ нинекани вабцри со=ван=да (AUD=3SG). ‘Прислушавшись, я понял…: в чуме слышится только голос среднего брата.’ (Вануйто, Буркова, 2010, с. 318) (6) нен. Мякы мякна ңоблери хасава тарем’ ма=моно=да (AUD=3SG): - Сюдбабц’ ню, пин’ вэдеркар, ями терсиси, ңамгэ худ то? (Там же, 2010, с. 335). ‘Чума внутри мужчина так сказал=слышно: «Дочь Сюдбабца, наружу выгляни, кто откудаприехал?»’ (7) юк. Контекст. Старик-юкагир подходит к своему жилищу (урасе) и по звучащему пению узнает, чтожена жива и находитсяв урасе. Пýдäтмäрíџäí: тäрíкiäдiä jáхтäллä мóдiчˆ (AUD=3SG). ‘Содвораприслушивается: старушкакакпоет, слышно.’ (Иохельсон, 1900, с. 3). (8) юк. Пáба¯ˆ ´ гi мóлло-мóдiч(AUD=3SG): «Äмä, пон чомóн lýнäi, шäшпäд-áңil тонк». Анíџа¯¯ ђа пýдäтмóдiм, тýдä пáба-аџýгäлä мóдiм. (Тамже, с. 159) ‘Старшая сестра сказав-слышна: «Мама, сильно задымило, дверь закрой!» Анíџа¯ ђа (имя собственное, букв.: Сквернослов) на дворе слышал, слова своей старшей сестры слышал.’ (9) юк. Контекст. На спящих юкагиров напали враги. Герой, услышав снаружи крики девушки, входит в жилище и видит реальную ситуацию, ранее воспринятую только на слух. Мóдiм - тíнäтан мáрхil óрнäллä мóдiчˆ (AUD=3SG), jýом - паi чáнма хóдоi, тýдä jондóџäгäлä тýдä-будíä áтахун нугóнä мóiм. Тäтˆläт óрнäi. (Там же, с. 139) ‘Слышит: та (ранее названная) девушка (ма´ рхil) крича-слышна, видит: молодая женщина (паi) на спине лежит (это видно), свое одеяло над собой двумя руками держит (это видно), в таком положении находясь, кричит (это видно).’ Приведенные ниже примеры (10)-(17) так же, как и примеры (1)-(9), лингвофактологически верифицируют диахронически раннюю функцию граммемы аудитива, детерминированную визуально-акустическими свойствами чума. Только в (10)-(17) в отличие от (1)-(9) персонаж, находящийся внутри чума, воспринимает на слух и устанавливает по акустическим признакам невидимое событие, происходящееснаружи, вне чума. (10) нен. ˛´´ ´ śeňńr miī …Śiβe χākkąδ jińśīlé. pīχtō=ββanōn=d ˘ …Horcht der Siebenklafter-Ostjake vom Zelte aus: man hört, dass auf den Hof zwei Männer gekommen sind. (Lehtisalo, 1947, S. 87) ‘Высокорослый чужеземец из чума слышит: снаружи два ненца подъехали=слышно.’ ˛¼ (11) нен. Ламдо’ не ню мят’ тю. Со=воно=да (AUD=3SG), саюв’ мяд’ сюрте=воно=до’ (AUD=3PL). Увна тойта=воно=до’(AUD=3PL), лахана=воно=до’(AUD=3PL):- Ябтако Носитэта, пыр мякна хась пягурув’? (ЭПН, с. 202, 208) ‘Дочь Ламдо в чум вошла. Услышала (букв.: слышит=слышно): войскa чум окружили=слышно. По шесту стучат=слышно, говорят=слышно: - Ябтако Носитета, в чуме будешьумирать?’ (12) нен. ¾ Мят’ тюни’. …Селиро Харюци мяд’ хазовна яд=вона=да (AUD=3SG). ‘Мы вошли в чум. …Селиро Харюци, слышно, идет около чума.’ (Там же, с. 466, 488) (13) нен. Пихи-пихиня хадна¡¡ ңани’ седа лану=мон=да (AUD=3SG). ‘И на улице снова, слыхать, затих голос пурги.’ (НЭ, с. 61, 72) (14) нен. Пихий пихиня ңацекэ¡¡ ма=мон=до’ (AUD=3PL): «Янэдо¡¡ на¡¡ мяд¡¡ си¡¡йв’ тяхана ңаха¡¡ на хаваць». ‘На улице (букв.: на уличной улице) ребята, слыхать, сказали: «Чумы наших свояковсемьдней тому назад снялись».’ (Там же, с. 125, 137) (15) нен. Ңоб¡¡ ңэдалëда то=воно=да (AUD=3SG) пихиня. Тад мят тю. Ёней-Нохо hэвы. ‘Слышно, как кто-то на легковой нарте подъехал снаружи. В чум вошел. Средний-Нохо оказался.’ (ФН, с. 260, 261) (16) нен. Мяд’сидимана сидя саңговота ядна то=ван=ди’ (AUD=3DU). ‘По обеим сторонам чума, слышно, прошлись два тяжелых человека.’ (Ва нуйто, Буркова, 2010, с. 342) (17) нен. Не туридась, пой’ ханувна сидя ңэдалëда хыркада=вано=да (AUD=3SG)… Пихина мэнаха’ ханоди’ hэд=мон=ди’ (AUD=3DU). ‘Когда вернулась женщина, мы услышали, как приехали две упряжки… Приезжие, слышно, распрягли оленей.’ (Там же, 2010, с. 343) ţìв ¼ ąв ide χ ˛ ˛ āşaββÄ ¼ ¾ ˛ i’’(AUD=3DU). ˛¼ Подчеркнем, что представленная в примерах (1)-(17) лингвистическая фактология, показательно иллюстрирующая отражение в грамматической семантике языка визуально-акустических свойств чума, является глубоко архаичной. Она утрачена или существенно редуцирована в тех языках Северной Азии, у носителей которых чум давно перестал быть одним из основных типов жилища. Поэтому весьма важно и ценно для лингвистики, что эта архаичная фактология информативно сохранилась в ненецком традиционном фольклоре. Так, примеры, подобные (10)-(17), широко представлены в ненецких эпических песнях жанров сюдбабц (песни о предках-великанах) и ярабц (песни-плачи). В них типичны сюжеты, в которых главный герой по тем или иным причинам вынужден длительное время находиться в чуме, не покидая его. Н. М. Терещенко отмечала, что это «обычное времяпрепровождение героев ненецких сказаний, предшествующее их вступлению в какие-либо активные действия (обычно в военные столкновения)» [Терещенко, 1990, с. 82]. Специфика восприятия такими эпическими героями внешнего мира информативно передана ненецкой писательницей А. Неркаги в русском изложении эпоса «Сын Пучи»: «Звуки говорят обо всем, чего я не вижу (курсив наш. - Л. И.). Слышу, как трое Братьев часто уезжают то ли на охоту, то ли еще куда. Слышу детей, женщин. Знаю, когда приходят олени. Слышу песни, плачи, радости» [Неркаги, 2005, с. 108]. Подобные фольклорные сюжеты на ненецком языке наполнены формами аудитива в базовом и диахронически исходном значении - указание на слуховое восприятие невидимой ситуации. В них отчетливо проявляется связь данной семантики аудитива с визуально-акустическими свойствами чума. Поэтому их фактологическую значимость для объяснения и обоснования материально-куль-турной детерминации граммемы аудитива трудно переоценить. 4. Лингвофактологическоеобоснование духовно-культурной детерминации граммемыаудитива Приведенные ниже примеры (18)-(30) ориентированы на лингвофактологическое отражение диахронически ранних коммуникативных функций граммемы аудитива в сфере сакральной коммуникации традиционного шаманского обряда и на лингвофактологическое обоснование духовно-культурной детерминации граммемы аудитива традиционными особенностями этой сакральной коммуникации. Информативно документированные Т. Лехтисало в 1911-1912 и 1928 гг. ненецкие шаманские обрядовые песни дают серьезные основания полагать, что формы аудитива издревле регулярно и типично употреблялись камлающими самодийскими шаманами в сообщениях «непосвященным» участникам обряда о действиях своих духов-помощников. И в самодийской, ив юкагирскойтрадиционных этнических культурах духи-помощники шаманов считались невидимыми и их действия устанавливались только на основе слухового восприятия камлающего шамана. Поэтому примеры (18)-(30) лингвофактологически верифицируют вероятную духовно-культурную детерминацию отмеченными особенностями сакральной коммуникации шаманов базовой и диахронически первичной семантикой граммемыаудитива «указание на слуховое восприятиеневидимойситуации». (18) нен. Контекст. Ненецкий шаман высокого статуса в начале камлания, обращаясь ксвоим духам-помощникам, говорит: Ś˛¯˛˛˛˛¯˛˛˛˛¾˛˛¯˛˛¯¯˛˛¯˘˛˛ˆ ¼¯ˆˇ¼ ŋa¾˛˛˛ еň¡ńeňnaň¡ńi” Xuňnaňnaň¡ńi” şomţaβaň¡ńi” mal’l’eŋkaňnəXedəmmīèв”naň¡ńi” βīβ¼r¡˘ŕшδù” ţò=ββ˘aņ¾oņ¯=ţu”(AUD=3PL). Fhüher irgendwann, zur Zeit meines Gutwerdens (d.h. als ich Zauberer wurde), in meinem Traume ihr Rauschen hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 474) ‘В моем прошлом когда-то, когда я окончательно окреп (как шаман), в моем сне ваши шумы пришли=слышно.’ Из этого сообщения следует, что, во-первых, способность слышать «шумы» духов шаман приобретает на определенном этапе своего обучения, «окрепнув» в статусе шамана, и во-вторых, что эту приобретенную способность он реализует только в определенном состоянии - шаманском сне. Поэтому слуховое восприятие шамана не обычное, а сакральное, сверхъестественное, близкое к интуиции на базе слухового восприятия. Примеры сообщений шамана о прибытии призванных им духов-помощников: (19) нен. ¾ k ¾ ^ ½ A ´˛` ¼a Jāmiňe χāδai’’ tβoņ=ţə Die Erdalte, meine Grossmutter hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 479) ‘Земля-мать, моя бабушка, пришла=слышно.’ (20) нен. è=β ˛ 'ń ˇ kōm (AUD=3SG). ˛ ˇ ´ m ` ¸ ¸ ¸ ˛ ¾ˇ´¾` ¸ ˇa`^ kkōmmi’’ tè=ββoņ=ţəA (AUD=3SG)½ ¼ kù·’’ ņe χāδa Die Bärenmutter meine Grossmutter hörte man kommen. (Ibid., S. 480) ‘Мать медведей, моябабушка, пришла=слышно.’ (21) нен. Βa ¾ ˇ rk ´ ēв ´ . ¸ ˇ ¸ ¸ ˇ¾˛a l'l'e χāδªkkō i’’ t ¾`^ A è βoņ=`ţə½ =β Jā ˛ ˘˛‡ ˛ ˛ t tsa (AUD=3SG). ¼ ˘ ´ m m ˛˛ˇ Meine Grossmutter von jāt l'l'e hörte man ihn kommen. (Ibid., S. 479) ‘МоябабушкасмысаОби пришла=слышно.’ (22) нен. tai ˘˛‡ ˛ ˛ ¸ tsa ¾ˇ kkō ¾`^ A è=ββoņ=`ţə½ ˛^¼˛ ¸ Kāsə·mnāj χāδa (AUD=3SG). ˇ ´ m m ¸ ¸ Das Weib vom Kazym, meine Grossmutter, hörte man kommen. (Ibid., S. 480) ‘Женщина с Казыма, моя бабушка, пришла=слышно.’ Пантеон духов-помощников шаманов формировался исторически: многократно наследовался в ряду поколений шаманами-учениками от шаманов-учителей, обновлялся и пополнялся новыми духами. В примерах (19)-(22) представлены духи женского пола, которые, вероятно, имеют очень древнее происхождение, восходят к древнему культу «Матерей природы», считавшемуся Ю. Б. Симченко важным компонентом духовной культуры охотников на дикого северного оленя [Симченко, 1976, c. 239-267]. В примерах (23)-(28) представлены духи мужского пола, которые, вероятно, имеют более позднее происхождение и возникли не в культуре охотников на дикого оленя, ав культуреоленеводов. (23) нен. ¾``^ A è=ββoņ=ţə½ ˛ ˇa Jil'l'eв'e jiri’’ t Den Lebensmittelspender, mein Grossvater, hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 479) ‘Дух-даритель съестных припасов, мой дедушка, пришел=слышно.’ 168 aвe·m ´ ˇ ì·kkō (AUD=3SG). ˘¾ ˛` ˛˘ ˛ ert't ´ ˇ ´ m m ¸ ¸ (24) нен. ½ ` A ^ ½ ˛^A´ a` ţə=ņoβt mmiδəō''mtlāβrā Den Sitzenden von sieben Lärchenbaumen meinen Grossvater, hörte man kommen. (Ibid., S. 480) ‘Духсеми лиственниц, мой дедушка, пришел=слышно.’ (25) нен. ˘˛ è=β  ¾ Śìβ X ˛ jirìkkō ´ ˇ (AUD=3SG). ¼ ¸ ¸ ¸ ˛ ˛ ^¾¸˛ ˛ mtèā ińāňj rē ˛ Den sitzenden Geist meines Eislandes hörte man kommen. (Lehtisalo, 1947, S. 480) ‘Духмоей Ледянойстраны пришел=слышно.’ (26) нен. ˘˛˛ Aa è¾˛t iōkˇìkδəō''lаmtā iīňś't ˛^A l'ōδə ½ A ^ ½ =ββoņ=ţə ` ` S a ˛ (AUD=3SG). t ¸ ¸ ½ A ^ ½ =ββoņ=ţə ` T ˛ ¼ oXò ˛ 'ń jir (AUD=3SG). ´ m ˘ ´ m ¸ ¸ ¸ ¸ ˛ e-Stammes, meinen Grossvater, hörte man kommen. ˛¸ Den Sitzenden des toX(Ibid.) ¼ ˘˛ òt'ś ˛ ¾˛˘ ‘Духрода Тохо, мой дедушка, пришел=слышно.’ (27) нен. ` i’’ āmtal'l'ō aχ=ββoņ=ţə ` i·t't ^ ½ A ¼^A àββāntə ½˛ ¾ aè A ^ ½ T ˛ ´ 'īвi·t ˛˘ ˛ ˛ ˛ 'tśīň'ń δə (AUD=3SG). t t ˛¸ ¸ ¸ ¸ ¸ ˛ e-Stammes hierauf hörte man ihn kommen. ˛ Den Sitzenden (Geist) des t'īв ˛ ś ´ (Ibid., S. 479) ‘Духрода Тибице наконец-то пришел=слышно.’ (28) нен. ¼ ^½ ə ¾ è ^ ½ A ˛ ´ ˛` ¾˘a ţə=ņoββ=t eXmmiăk Den Geist des māntū-Stammes, hörte man kommen. (Ibid., S. 480) ‘Духрода Манту пришел=слышно.’ Отметим, что в шаманской песне каждое из приведенных высказываний шамана имело свою специфическую мелодию, которая сообщала непосвященным участникам обряда о прибытии того или иного духа. «Музыкальная драматургия шаманского обряда, - пишет О. Э. Добжанская, - связана с последовательным чередованием разных мелодий, соответствующих разным духам-помощникам. Эти мелодиипоявляются в ритуале последовательно, отражая последовательность чередования (прихода) духов-помощников шамана» [Добжанская, 2008, с. 24]. Примеры цитирований шаманамивысказыванийдухов-помощников: (29) нен. Контекст. Шаман, камлая, цитирует своего вызванного и прибывшего духапокровителя (предка-великана), которыйневидим. ˛ ˛ Māntū·k ´ ˇ jirìkkō (AUD=3SG). ‡¸ ¸ ´´ ni9 tarem9 man=ta (АUD=3SG): «sаnamna!» Meinen riesenhaften Grossvater wieder so hörte man sagen: «Rauchig gewordener Stier im zweiten Jahr!» (Lehtisalo, 1947, S. 471) ‘Мой великанский предок (букв.: дедушка) так сказал=слышно: «Дымным ставший олень-самец, бычок-второгодок!»’ (Шаман, цитируя невидимого духа, вероятно, сообщает «непосвященным» участникам обряда о жертве, требуемой духами, и указываетмасть, пол и возраст жертвенного оленя.) ´¯¯˘ ˘¯ Sиδ(а) b¡еi jirikow(а) Nа ¯˘¯ mt(a)Xaδe Xora ¯ ¯ =mono¯ (30) юк. Контекст. Юкагирский шаман, камлая, цитирует предсказание своего духапомощника, который невидим (устами шамана вещает вселившийся в него невидимыйдух). (Алма) jалÔíн̀ˆˆ äт мóлло мóдiч(AUD=3SG): «Опóчlä тiн Öнмунлаңiн äгýџуңiтäi, тáңпугi агýрпäңiтäi». (Иохельсон, 1900, с. 99) ‘(Шаман), камлая, говоря-слышен:«Позже этим местом на Колыму кочевать будут, мучиться будут».’ Заключение Оба выделенных социокультурных детерминанта грамматикализации базового и генетически первичного значения граммемы аудитива «слуховое восприятие невидимой ситуации» являются весьма древними, ведут, вероятно, в историческую ретроспективу, более глубокую, чем эпоха неолитической культуры охотников на дикого северного оленя. Но важно, что в рамках этой культуры, функционировавшей долговременно, в течение нескольких тысячелетий, почти на всем евразийском Севере, оба выделенных детерминанта сосуществовали и оба выполняли значимые социокультурные функции. Следовательно, они совместно и взаимодополняюще влияли на ментальные и языковые процессы, в том числе на становление и/или закрепление ментальной оппозиции видимого и невидимого исопряженной с ней эвиденциальной оппозиции глагольных граммем, указывающих на зрительное / не зрительное чувственное восприятие референтных ситуаций. Выделение и анализ в данной статье вероятных конкретных материальнокультурного и духовно-культурного детерминантов эвиденциальных сенсорных граммем самодийских и юкагирских языков позволили предложить и аргументировать объяснение исходной грамматикализации эвиденциальной семантической зоны незрительной чувственной засвидетельствованности в сопоставляемых языках на базе значения «слуховое восприятие невидимой ситуации» как диахронически первичного значения.

Скачать электронную версию публикации