Siberian prerevolutionary periodicals as the context for the cultural transfer: translations of the Lermontov’s poems fr.pdf Сибирская дореволюционная периодика является уникальным материалом, по-скольку она, наряду с изданиями центрального региона, выступает активным субъектом межкультурной коммуникации конца XIX - начала XX в. Новейшая история осмысления этого материала представлена в трех хрестоматиях, в кото-рых впервые опубликованы и комплексно осмыслены оригинальные переводы сибирских авторов, выполненные специально для региональной периодики и на печатанные на страницах томских газет 1880-1910 гг., а также информация о кри-тике, подражаниях и перепечатках произведений зарубежных писателей и поэтов [Лермонтовская энциклопедия, 1981; Переводы английской и американской лите-ратуры…, 2016; Переводы французской литературы…, 2016]. Данный комплекс литературно-художественных текстов «уникален с точки зрения историко-куль-турной значимости, поскольку он системно раскрывает важнейшие черты культурного сознания региона сквозь призму имагологической парадигмы, то есть посредством понимания процесса формирования представлений о “своем” (нацио-нальном, региональном) и “чужом” (инонациональной словесной культуре). Эти воззрения декодируются в характерных сюжетах, мотивах, образах и жанре сочи-нений, выбранных авторами сибирских газет» [Переводы немецкой литерату-ры…, 2016, с. 5]. Материалом для данной статьи послужили обнаруженные в сибирских газетах публикации, представляющие русскую литературу сквозь призму зарубежной, а именно поэзию М. Ю. Лермонтова, существующую только в немецких перево-дах поэта и переводчика Фридриха Боденштедта (1819-1892), опубликованных впервые в двухтомном издании «Поэтическое наследие Лермонтова», вышедшем в Берлине в 1852 г. [Lermontoff’s Nachlass, 1852]. На сегодняшний день немецко-язычные переводы Боденштедта из Лермонтова признаны неотъемлемой частью наследия русского классика и входят в новейшее полное собрание сочинений поэта [Лермонтов, 2000]. На страницах местной печати в 1896 г. появляются два перевода видного си-бирского автора Ивана Северного, переложившего стихи Лермонтова/ Боден-штедта на русский язык и представившего их читателю. Внимание к наследию Боденштедта на этом не исчерпывается, его продолжает эссе Петра Львовича Черневича, использующего немецкие переводы Боденштедта из азербайджан-ского поэта Мирзы Шафи, а также псевдопереводы поэзии Боденштедта, выпол-ненные известным сибирским общественным деятелем, писателем и поэтом Георгием Андреевичем Вяткиным (1885-1938). Целью настоящей публикации является введение этого материала в научный оборот: выявление рецептивных стратегий местных авторов и траектории вос-приятия ими творческого наследия М. Ю. Лермонтова и Ф. Боденштедта. Фридрих Боденштедт (Friedrich Martin von Bodenstedt) был известен как образцовый переводчик на немецкий язык произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева, а также персидских и английских поэтов [Щеголев, 2016, c. 264]. Отдельными изданиями выходили его переводы с английского сонетов Шекспира [Bodenstedt, 1862] и произведений современников английского гения [Bodenstedt, 1860]. К его наследию относится также сборник переводов украин-ских песен [Bodenstedt, 1845] и песен восточных народов [Bodenstedt, 1880] и др. В XXI в. наблюдается интерес к его страноведческим изысканиям: его исследова-ние, посвященное Абхазии и Черкесии, вышло на русском языке в начале XXI в. [Боденштедт, 2002]. Ф. Боденштедта много связывало с Россией: с 1841 по 1843 г. он был домашним учителем в доме князя Голицына в Москве, лично знал А. И. Герцена и М. Ю. Лермонтова, состоял в переписке с Н. А. Некрасовым, Ф. И. Тютчевым, А. К. Толстым, И. С. Тургеневым, пропагандировал русскую литературу в Германии. Итогом этого проникновения в русские литературные круги стало двухтомное издание стихов М. Ю. Лермонтова на немецком языке [Lermontoff’s Nachlass, 1852]. Позднее преподавание в гимназии в Тифлисе, где Боденштедт брал уроки восточных языков у азербайджанского поэта и педагога Мирзы Шафи Вазеха, получило свою реализацию в переводах с персидского: «Песни Мирзы Шафи» [Bodenstedt, 1873] принесли Боденштедту наибольшую известность благодаря передаче изысканного восточного колорита и мастерству языка. Примечательно, что на русский язык Мирза Шафи часто переводился с немецкоязычных изданий [Боденштедт, 1903; 2002]. Ф. Боденштедт такжебылизвестенсовременникам какученый иредактор. Что касается его оригинального литературного творчества, то оно в русской рецепции осталось недооцененным: в словаре Брокгауза и Ефрона отмечается лишь, что литературная деятельность Боденштедта была чрезвычайно разнообразна, авторы словаря также заключают: «драмы Боденштедта страдают недостатком движений, а потому не имеют того успеха, которого они заслуживают по изяществу выражения и мысли», а «между его эпическими произведениями заслуживают внимания» лишь «Лезгинка Ада» и мелкие «Эпические стихотворения» [Брокгауз и Ефрон, 1891, с. 212]. Между тем творческое наследие Боденштедта, не вошедшее в горизонт осмысления отечественных историков литературы, является куда более масштабным и многогранным, что отражается в публикациях сибирских журналистов, справедливо воспринявших эту фигуру как самостоятельную, вне лермонтовского контекста. Активно переводя на немецкий язык произведения иностранных авторов и наполняя таким образом концепт всемирной литературы И. В. Гете, Ф. Боденштедт ставит перед собой задачу познакомить читателей со словесной культурой других стран, наследием талантливых поэтов. В предисловии к немецкому изданию Лермонтоваосвещаетсяразвитие русскойпоэзии в целом: Der fremde Dichter, welchen ich meinen Landsleuten hier in deutschem Gewande vorführe, glänzte als Mittelstern des schönen Dreigestirnes russischer Poesie, das mit Puschkin aufging und mit Kosloff erloscht [Lermontoff’s Nachlass, 1852, S. 7]. Иностранный поэт, которого я здесь представляю соотечественникам в немецком одеянии, сиял звездой в центре созвездия русской поэзии, которое взошло вместе с Пушкиным и угасло с Козловым (здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, перевод немецких источников наш. - Ю. С.). Произведения упомянутых здесь русских поэтов также выходят отдельными сборниками в переводах Боденштедта [Bodenstedt, 1854; 1866]. Боденштедт много писал о характерных чертах личности и творчества Лермонтова как национального поэта: его восхищали выраженная в произведениях «естественность и простота русского народа», способность наблюдать и сопереживать. По мысли немца, именно любовь к простому народу порождает у Лермонтова «живое взаимодействие» поэта и его читателей, выражается в простом слоге, «близости мотивов, ясности выражения, простоте образов» [Lermontoff’s Nachlass, 1852, S. 11]. Издание Боденштедта примечательно тем, что в него вошли достаточно редкие материалы: основой послужил трехтомник произведений Лермонтова, вышедший в Петербурге в 1842 г., однако его дополнили и «еще нигде не опубликованные, имеющие высокую ценность рукописные источники» [Ibid., S. 314], полученные от самого Лермонтова или от общих друзей. Некоторые произведения были запрещены в России цензурой и публиковались впервыев полном объеме, например «одно из самых значимых творений поэта» «Демон» («Der Dämon»). Боденштедт также отмечал, что его перевод может быть не всегда точен, однако только оттого, что переводить приходилось с рукописей и почерк, исправления и пометки автора иногда затрудняли понимание [Ibid., S. 351]. Ученые разных эпох и стран интересовались творчеством Ф. Боденштедта, но в литературоведческих исследованиях он предстает скорее как транслятор иноязычных культур. Его переписка с писателями разных стран легла в основу исследования Г. Шенка [Schenk, 1893], многих ученых привлекало наследие Боденштедта-ориенталиста [Balke, 1965; Ammann, 1989; Bayram, 2008]. Русский исследователь И. Б. Томан заинтересовался им, как переводчиком Тургенева [Томан, 1998]. Переводческий талант Ф. Боденштедта изначально увлек и сибирских авторов рубежа веков. Первое упоминание немецкого культуртрегера в сибирской периодике опосредованно и появляется в 1896 г. в№ 4 томской ежедневной газеты «Сибирский вестник». В статье под названием «Тайны взгляда» рассматривается влияние цвета глаз на характер человека и другие мистические силы человеческого взгляда. Статья написана Петром Черневичем, подписавшимся криптонимом «П. Ч.». Автор ставит своей целью разоблачить суеверные суждения о свойствах цвета глаз и называет их «поэтической вольностью», которую используют поэты для придания окраске глаз некоего «психологического значения» [Черневич, 1896]. В качестве примера П. Черневич приводит стихотворение азербайджанского поэта и мыслителя Мирза-Шаффи (Мирзы Шафи Вазеха) в переводе Боденштедта, дословный переводна русский языкприводится автором вскобках: Поэтической вольностью можно назвать только то психологическое значение, которое придают некоторые поэты окраске глаз, и никто, конечно, не примет на верухотя бы следующегоопределения Мирза-Шаффи (Боденштедта): Ein grau’s Auge Ein schlaues Auge; Auf schelmische Launen Deuten die Braunen! Des Auges Blaue Bedeutet Treue: Doch eines schwarzen Augen Gefunkel Ist stets wie Gottes Wege dunkel. (Серые глаза - коварные глаза; карие - своенравные; голубые - указывают верность, сверкание же черных глаз таинственно, как пути господни) [Там же]. Ф. Боденштедт играет роль посредника между сибирскими читателями и азербайджанским писателем, чьи стихотворения получили распространение во многом благодаря переводам немецкого поэта. Для сибиряков выбор такого материала означает, с одной стороны, интерес к локальному тексту, воображаемой географии Востока, с другой стороны, особую форму ориентализма, которая явно импонировала мировоззрению европейца Боденштедта и определяла его выбор для дальнейшего перевода и трансляции. Восточные мотивы неразлучно связаны с литературой эпохой романтизма [Алексеев, 2015, с. 7], романтический художественный метод же особенно импонировал настроенным в целом ретроспективно сибирским авторам, о чем свидетельствует активная переводческая рецепция поэзии романтизма: например, более 20 переводов сибирских авторов из Г. Гейне иН. Ленау [Никонова, Серягина, 2015]. Подобное внимание к репрезентативным локусам воображаемой географии было определенно навеяно и собственными задачами областников по изобретению и оформлению культурного пространства Сибири, формированию собственной региональной идентичности в обход имперского центра. Творчество Боденштедта послужило также материалом для собственной локальной интерпретации русской классической поэзии, на которую решился сибирский поэт Иван Северный. В рубрике «Фельетон “Сибирского вестника”» в номерах 71 и 76 за 1896 г. вышли два стихотворения М. Ю. Лермонтова «Моим врагам» и «Наволю». Публикации былиснабжены следующими примечаниями: «Моим врагам» Из М. Ю. Лермонтова * * Это перевод одного из стихотворений нашего великого поэта, имеющихся только в немецком переводе Боденштедта [Северный, 1896а]. «На волю!» Из М. Ю. Лермонтова* * В№ 71 «Сиб. Вестника» мы поместили перевод одного из стихотворений («Моим врагам») нашего великого поэта, имеющегося только в немецком переводе Боденштедта. Сегодня помещаем перевод другого такого же стихотворения [Северный, 1896б]. В современном Полном собрании сочинений Лермонтова опубликованы три стихотворения, сохранившиеся только в немецких переводах Боденштедта. Но И. Северный оставляет без внимания сочинение «Kleine Einfälle und Ausfälle» отчасти и потому, что его жанр и объем в 107 строф не был удобен для обнародования в периодике. Известно, что стихотворение «Kleine Betrachtungen» было записано Лермонтовым в альбом своего друга, офицера Бибикова, но не сохранилось. Ф. Боденштедт выполнил его вольный перевод по памяти [Лермонтовская энциклопедия, 1981, с. 59]. Стихотворение «Моим врагам» уИ. Северного значительно короче первоисточника, из 26 строф остаются 16. Содержание также передано достаточно вольно, за основу перевода взяты некоторые фразы из оригинала, в остальном переводчик свободно интерпретирует идеи стихотворения. Это отражено и в заглавии перевода: «Короткие замечания» Лермонтова (Боденштедта) становятся у Северного посвящением-посланием «врагам», что задает более резкий тон, акцентирует байроническое самопозиционирование лирического Я, высвечивая типично лермонтовские черты романтической поэтики, понятные и созвучные ожиданиям сибирского читателя. Моим врагам. Из М. Ю. Лермонтова Нет, не изменник я стране своейродной, Своихотцовдостоин я вполне, Но раболепие и лесть противны мне: Я горддушой! Чужим умом я не живу, каквы, - На костылях чужих ходить я не желаю И, не боясь людской молвы, Всю вашу злобу презираю. За то, что я всегда иду вперед И не убил в себе частицуБога, Вы подставляете исподтишка мне ногу И утверждаете, что я не патриот… О, жалкие шуты! Бессильна вашазлоба: Я не боюсь людей пристрастного суда. И гордый тем дойду до гроба, Что пошлымне был никогда! [Северный, 1896а] Und nicht wie ihr auf fremden И не живу, как вы, чужим умом! Krücken schleiche! Kleine Betrachtungen Короткие замечания Ich bin an meinem Lande kein Verräther, Я своей стране не изменник Und nicht unwürdig bin ich meiner Väter, И не недостоин я своих отцов, Weil ich nicht euch in allen Stücken Оттого что я не во всем похож на вас gleiche, Weil ich bei ihrem Thun vor Scham oft roth bin, Mir nicht Musik erscheint Geklirr von Ketten, Und mich nicht lockt der Glanz von Bajonetten: Behaupten sie, dass ich kein Patriot bin! Weil ich nicht ganz von altem Korn und Schrot bin, Und nicht mit jedem Schritte rückwärts gehe: Behaupten sie, das sich kein Patriot bin, Mein Land nicht liebe und es nicht verstehe! Sie haben Recht, - der Teufel mag’s verstehen - Am schnellsten geh’n bei uns, die rückwärts gehen, Weil schneller sie zu ihrem Ziele kommen, Als ich der vorwärts seinen Weg genommen! Gott segnete mit Augen mich und Füβen - Doch als ich auf den Füβen gehen wollte, Und als ich mit den Augen sehen wollte, Musst ich’s im Kerker als Verbrecher büssen. Gott gab mir eine Zunge, aber als Ich reden wollte, ging’s mir an den Hals! Es ist ein eigen Ding in meinem Land, Und wundersamer Brauch Посколькуячасто краснеюот стыда завашипоступки, Для меня звонцепейне звучит, какмузыка, Именя не привлекает блескштыков: Вы утверждаете, что я не патриот! Посколькуясовсем не старойзакалки И каждымшагомне идуназад: Вы утверждаете, что я не патриот, Своюстрануне люблю иее не понимаю! Вы правы - черт тому свидетель, - Быстрейвсего унас идут те, кто идет назад, Посколькуони быстрей приходят к своим целям, Чем я, который начал свойпуть вперед! Бог наделил меня глазами и ногами - Однако когдая хотел идти И когда хотел смотреть, Я должен был в тюрьме, как преступник, каяться. Бог далмне язык, но когда Я захотел говорить, мне встали поперек горла! Есть одна вещь вмоей стране И этот диковинный обычай здесь im Schwunge hier: процветает: Der Kluge braucht zur Dummheit Умному нужен рассудок, den Verstand чтоббыть глупым, Zum Schweigen seine Zunge hier! Чтобмолчать - нужен ему здесьязык! [Лермонтов, 2000, с. 247-248] (Подстрочник наш. - Ю. С.) Наряду с романтизацией, усилением лирико-драматического начала в перевод Северного адекватно инкорпорируются философско-религиозные элементы («И не убил в себе частицу Бога»), а также и маскарадно-театральный мотив («О, жалкие шуты!»), - очевидно, типичные с позиции автора лермонтовские аллюзии. В то же время И. Северный сглаживает категоричность самопозиционирования Я, противопоставления себя врагам: в его тексте враждебность общества выражается не напрямую (например, «Но раболепие и лесть противны мне»), но сквозь призму проекции на оппонентов, «я» заменяется на «Вы» («Вы подставляете исподтишка мне ногу»). Лермонтов и вслед за ним Боденштедт использу-ют поэтические метафоры, непосредственно исходящие от лирического Я, ср.: «Поскольку я… краснею за ваши поступки»; «Поскольку я совсем не старой закалки»; «Чем я, который начал свой путь вперед» ит. д. Скрытая бескомпро-миссность, непримиримость лермонтовского обращения обнажается сибирским автором в заглавии, но скрывается на уровне риторики, поскольку и само лирическое Я в тексте связывается у читателя этой дважды опосредованной интерпретации сЛермонтовым, ав переводене может воспроизводиться дословно. Однако заключительные строки русского текста оказываются значитель-но трансформированными во вполне определенном ключе: «замечания» (Be- trachtungen) Лермонтова/ Боденштедта переводятся в гораздо более экспрессивно нагруженный регистр. Философски осмысленный парадокс оригинала о «золоте молчания» в кругу неприятелей («Умному нужен рассудок чтоб быть глупым, / Чтоб молчать - нужен ему здесь язык!») замещается штюрмерской картиной непримиримых чувств: «бессилие злобы» и отсутствие «боязни» контрастирует с «гордостью до гроба» и двойным отрицанием «не былпошлым никогда». Наконец, Северный переносит политически окрашенный конфликт стихотворения, противостояние либерально настроенного патриота ретроградному окружению в своей стране, в личностное русло. Рефлексирующий герой Лермонто-ва/ Боденштедта лишается способности к обобщению. Исключен рефрен «Бог дал/ даровал мне»; исчезают и политически окрашенные образы несвободы («звон цепей» и «блеск штыков»), что могло быть связано, скорее всего, с цензурными соображениями переводчика, особенностями местных реалий. Ранее к немецким переводам стихотворений Лермонтова обращался русский поэт и переводчик Дмитрий Минаев. Его переводы были опубликованы в «Историческом вестнике» в 1883 г. [Лермонтов, 2000, с. 368]. При переводе Д. Минаев объединил два стихотворения «Kleine Betrachtungen» и «Kleine Einfälle und Ausfälle» в одно, озаглавленное им «Мелочи и отрывки». Следует отметить, что в своем варианте Д. Минаев мастерски воспроизводит образность перевода Боденштедта: сохраняет метафоры цепей и штыков («Что звон цепей мне слуха не ласкает, / Что блеск штыков меня не привлекает»), стремления двигаться вперед в отличие от окружающих («Кровь у меня кипит, и я стремлюсь вперед»; «Тот у нас идет быстрее, кто всегда назад ползет»). С точностью отражены последние строки стихотворения и сохраняются фразеологизмы («На костылях чужих, как вы, не ковыляю»; «Тут сам бессобьется столку»). Минаев более точно следует оригиналу, аИ. Северный, которому вряд ли не были известны публикации переводов в центральной печати, намеренно представляет свою вариацию стихотворения Лермонтова/Боденштедта, особенности которой отражают характерные черты местного представления об отечественной словесной культуре. Второй перевод из Лермонтова / Боденштедта выполнен в сходной с первым манере, что выражено уже на уровне заглавия, представляющего не просто вектор «Наружу» («Hinaus»), но эмфатически заряженную интенцию лирического Я («На Волю!»). На Волю! Из М. Ю. Лермонтова Гром дико грохочет И дождик шумит; Под кровлею каждый Укрыться спешит. Мне кровли не нужно: Нужнамне свобода! Что значатмнегромы? Что значит погода? Не лучшель на воле В грозу умереть, Чем в душной неволе Под кровлей сидеть! [Северный, 1896б] Hinaus Wild heulen die Donner, Laut prasselt der Regen, Bang’ fliehen die Menschen Von Äckern und Wegen - Sie suchen nach Obdach Im schützenden Haus; - Ich möchte hinaus, Aus dem schützenden Haus! Ich möchte hinaus, Und lieber verkommen In Stürmen und Blitzen, Im Wetter und Graus, Als länger hier sitzen Im schützenden Haus - Ich möchte hinaus! [Lermontoff’s Nachlass, 1852, S. 283] Наружу Дико ревутгромы, Громко барабанит дождь, Боязливобегут люди С полей и дорог - Они ищут укрытия В надежномдоме; -Я хотел бы наружу, Из надежного дома! Я хотел бы наружу, И лучшесгинуть В бурях имолниях, В грозу и ужас, Чем и дальшесидеть тут В надежномдоме - Я хотел бы наружу! (Подстрочник наш. - Ю. С.) С помощью классического для романтизма приема параллелизма в немецком стихотворении Лермонтова/Боденштедта скрывается метафора обывательства ипассивности, желание человека спрятаться от потрясений в стенах дома становится знаком душевной слабости, на ее фоне ярче проступает отчаянный порыв лирического Я, которое делает свой выбор в пользу «бури и молний». Мирное свободолюбие героя в переводе обращается в узнический сюжет: дом сменяется «кровлей» («душной неволей»), гроза выступает синонимом свободы. Северный вновь концентрирует сюжет на единственной лирико-драматической линии внутреннего романтического конфликта, происходящего в зоне фронтира между Я и миром, поэтому из стихотворения в его варианте исчезают «люди», «дом» и «дороги»; нивелируются важные для поэтики оригинала рефрены («Im schützenden Haus, Ich möchte hinaus»), усиливающие антитезу. Зато появляются знакомые читателю интимизирующие приемы: уменьшительно-ласкательные суффиксы («дождик»), риторические вопросы («Что значат мне громы? / Что значит погода?»). Таким образом, сибирский автор обнажает, заостряет конфликт стихотворения, облекая его в более понятную и близкую реципиенту поэтику, сходную с чувствительным романтизмом, с одной стороны, и с потенциально приятным читателю городским романсом - сдругой. Интересно, что Д. Минаев в данном случае, как и И. Северный, акцентировал тему узничества иввелобраз узника: Я из-под затвора Рвусь на воздух вольный. Жадно рвусь на волю И за гнет суровый Проклинаю долю Узника, готовый, Как былинка, сгинуть... [Лермонтов, 2000, с. 327] Боденштедт подчеркивал, говоря о своих переводах из Лермонтова, что ни один из двух известных методов («die wortgetreute und die frei nachbildende» - ‘ни дословный, ни свободный) не использовался им при переводе поэзии Лермонтова, однако выбранный им способ передачи все же оказывается несравнимо более точным ивернымподлиннику: Betrauend auf die hohe Ausbildung, den Reichthum und die Biegsamkeit der deutschen Sprache, steckte ich mir das Ziel, die ganze Farbenfrische des Originals wiederzugeben, ohne in den metrischen Vorbildern das Geringste zu ändern, ohne ein Bild oder einen Gedanken zu verwischen, und vor Allem: ohne das Maβ des Schönen zu überschreiten [Lermontoff’s Nachlass, 1852, S. 23]. Владея хорошим образованием, богатством и гибкостью немецкого языка, я поставил себе цель передать всю красочность оригиналов, нисколько не изменяя метрический эталон, не сглаживая ни одной мысли и, прежде всего, не нару-шая полнотыпрекрасного. Стратегия переводов И. Северного отличается от стремления немецкого переводчика. Сибирский автор вольно трансформирует мотивы и поэтику, что было свойственно его манере вообще. И. Северный известен своими подражаниями поэзии Г. Гейне, на основе которых он, вдохновленный все теми же сентиментально-романтическими мотивами, создал оригинальные вариации, подобные вышеприведенным (см. [Серягина, 2016а]). В послесловии ко второму тому переводов из Лермонтова Боденштедт предлагает читателю биографию поэта в совокупности с критикой его наследия, а также описывает обстоятельства и впечатления от личных встреч. По мнению переводчика, произведения Лермонтова во многом автобиографичны и передают личностные настроения: …Da seine eigene geistige Persönlichkeit den Hauptinhalt seiner poetischen Schöpfungen bildet, und mit wenigen Ausnahmen auch da, wo er fremde Personen und Zustände schildert, sein eigenes Denken und Empfinden überall leicht erkennbar ist [Lermontoff’s Nachlass, 1852, S. 320]. Так как его собственная духовная личность составляет основное содержание его поэтических творений, и за незначительными исключениями, где он описывает других людей или обстоятельства, легко узнаваемо его собственное мышление ивосприятие. По сути, то же личностное начало привносит в свои интерпретации и Северный, очевидно знакомый не только с переданными Боденштедтом стихотворениями, но и с их контекстом, поэтому переводы И. Северного нельзя считать неудачными. Для сибирских авторов точка зрения Боденштедта стала предметом живого интереса, поскольку она, очевидно, позволяла осмыслить стороннюю позицию, иной, внешний взгляд на отечественную классику, не зависимый от имперского центра русской культурной политики. Во-вторых, подобные публикации представляли уникальный материал, требующий введения в горизонт знания местного читателя из просветительских соображений. Позднее, в 1905 г., в№ 145 «Сибирского вестника» публикуются два стихотворения пол заглавием «Из Фридриха Боденштедта (Перевод с немецкого)» в переводе известного сибирского общественного деятеля, поэта и переводчика Георгий Вяткина [Вяткин, 1905]. Ф. Боденштедт на русский язык переводился крайне редко, наибольшим успехом у переводчиков пользовались его «Песни Мирзы Шафи» [Боденштедт, 1880; 1903], отдельных же сборников его оригинальной поэзии в России не выходило. Тем более значимыми представляются прецедентысибирской рецепции его стихотворений. Как известно, Г. Вяткин являлся значимой фигурой в литературной жизни Сибири рубежа XIX-XX вв. На момент выхода рассматриваемых переводов ему было только 20 лет, но он уже публиковался во многихсибирских газетах, переводил с английского, немецкого, французского, норвежского и других языков. Современники называли его «лириком чистой воды», его поэзия отличалась глубокой музыкальностью и живописностью, но преимущественно это была гражданская лирика, пронизанная «огнем живых исканий» [Жуков, 2002, с. 2]. Выбор для перевода сочинений Боденштедта не стал исключением. В многочисленных сборниках оригинального творчества Ф. Боденштедта не находится поэтических образцов, которые могли бы послужить материалом для переводов Вяткина. Исходя из исследований переводного творчества сибирского поэта, можно сделать вывод о принадлежности опубликованных произведений к категории псевдопереводов - оригинальных произведений, приписываемых другому автору. Псевдопереводы были частым явлением в сибирской периодике того времени [Серягина, 2016б]. Обастихотворения публикуются без названий, под цифрами I и II. Из Фридриха Боденштедта (Перевод с немецкого) I Озаренный сияньем грядущего дня, Светлой радости светлый певец, - Я приду, я приду на могилу твою Одиноко угасший боец… Я приду… и подгнивший, погнувшийся крест, Утонувший в грязи и пыли, Я украшу венком из прекрасных цветов, Из цветов обновленной земли… Те цветы расцветут, как улыбка весны, Краше солнца и ярчеогня, Средь родимых полей, на янтарнойзаре, На зарелучезарного дня. II Грядущее - наше! О, братья! В великой борьбе Не бойтесь страдания горестной чаши… И будьте упрямы, и верьте себе: Грядущее - наше! Мы - дети труда. Мы в полночь на свет появились. Как листья под бурей, по свету носились И спутницейвечной быланам нужда: Мы - дети труда. Мы любим борьбу. Наш дух закаляют печали. Мы гордо стремимся к сияющей дали. На смертную битву зовем мы судьбу: Мы любим борьбу. - Даздравствует свет! - Сказали мы гордо и смело, И ринулись в битву за правое дело, За дело, честнее которого нет: Даздравствуетсвет! Грядущее - наше! В далиуже сверкает оно, Сиянья иблескаи света полно, Весны благодатной светлееи краше… - О, братья! Грядущее - наше! [Вяткин, 1905] Стихотворения объединены общими мотивами: обновления, светлого будущего, борьбы за счастье. В первом из них лирический герой обращается к некоему погибшему поэту, борцу, обещая прийти к его могиле и облагородить ее. Образ покосившегося креста отражает старое и отжившее, а образы цветов из «обновленной земли, зари лучезарного дня» символизируют искомое светлое будущее, на которое мог надеяться «одиноко угасший боец» и которое настигнет его лишь после смерти. Второе стихотворение менее лирично, оно ближе к немецкой политической поэзии второй половины XIX в., насыщено лозунгами и призывами («Грядущее - наше!»; «О, братья!»; «Мы - дети труда, / Да здравствует свет!»), которыеначинают и завершают каждое четверостишье. Псевдопереводы выполнены в 1905 г., в период волнений в Томске, связанных с началом первой русской революции. Г. Вяткин контаминирует приведенные стихотворения, выражая идеи и стремления современного общества, мечты о светлом будущем, о процветании, о честной борьбе за свою судьбу - все то, что волновало поэта-областника и его единомышленников. В целом восприятие Боденштедта в сибирской дореволюционной периодике представляло читателю достаточно полную картину его наследия и художественного метода: он представал как поэт, ориенталист, переводчик русской литературы. Однако важнейшее значение посредничества Боденштедта заключается в том, что оно позволило сибирским поэтам напрямую обратиться к русской классике, интерпретировать лермонтовские стихотворения, переданные немецким автором, и таким образом выразить собственную идейно-эстетическую индивидуальность, запечатлев характерные черты искомого на рубеже веков регионального культурного самосознания.

Скачать электронную версию публикации