Рассматривается сквозной сюжет «провинциал в столице», реализованный в прозе В. М. Шукшина. Сюжет семантически поливариантен. Первый комплекс - «завоевание столицы» - связан с реализацией амбивалентных сем: завоевание оценивается первоначально героями как победа, затем превращается в личностное и общественное поражение. Инвариантом является сюжетная линия «столица как плен и каторга для души». Второй семиотический комплекс базируется на модели столицы как карнавального пространства и искупительного места. Персонажи Шукшина проходят испытания за пересечение символической границы. Третий комплекс реализуется психологически: посещение столицы выключает героя из обычной жизни и кардинально меняет его. Сюжет «провинциал в столице», являясь структурообразующим для творчества писателя, наполнен мифологическими, топографическими, автобиографическими деталями.
The plot of «a provincial in the capital» in the works of V. M. Shukshin.pdf «Провинциал в столице» - очень продуктивная сюжетная схема, востребованная в литературе и культуре разных стран и эпох. Для В. М. Шукшина, с огромным трудом завоевавшего себе место на столичном культурном олимпе, этот сюжет особенно значим. Структурно сюжет разветвляется на несколько составляющих микросюжетовсразличным семиотическим содержанием. 1. Завоевание столицы 1.1. Победа и смерть в Москве. Трагическое содержание сюжетной схемы, обозначенное одновременно через победу/смерть, реализовано прежде всего в романе «Я пришел дать вам волю» (1971). Степан Разин, «прущий» на Москву на свою гибель, сравнивается исследователями как с Христом, так и с антихристом. Так, И. И. Плеханова указывает, что «аналогия с Христом подчеркивает и непримиримость самого Иисуса, и крестный путь “распятого грозного атамана”» [Плеханова, 2009, с. 198]. На подобную амбивалентность смыслов в образе Разина указывает и Е. Черносвитов, говоря о том, что русская душа героя мается «между двух, чуждых ей взглядов на мир - христианством и эзотерической мистикой» [Черносвитов, 1989, с. 129]. По Шукшину, при всем богоборческом пафосе и кощунственных поступках Разина (рубка икон и пр.), вождь крестьянской войны - это мессия XVII в., он сознательно идет в столицу на муки и смерть ради освобождения человечества. В истолковании Матвея Иванова жертва Разина даже вышеХристовой: Вы что, в смерть не верите, что ли? Ну, тот - сын божий, он знал, что воскреснет… А ты-то? То ли вы думаете: любют вас все, - стало, никакого конца не будет. Так, что ли? Ясновидит: сгинет - нет, идет [Шукшин, 2014, т. 4, с. 296]1. Матвей вспоминает крестный путь Иисуса в Иерусалим почти сразу после того, как атаману в бреду представляется сцена его триумфального вступления в российскую столицу: И, утратив вовсе сознание, увидел Степан на короткое время: Москва… В ясный-ясный голубой день - престольная, праздничная. Что же это запраздниктакой? Звон колокольный и гул… Сотни колоколов гудят. Все звонницы Моск вы, все сорок сороков шлют небесам могучую, благодарную песнь за доб рые и славные дела, ниспосланные на землю справедливой вселенской силой. Народликует. Да что же запраздник? Москва встречает атамана СтенькуРазина. Едет Стенька на белом коне, в окружении любимых атаманов и есаулов. А сзади - всеего войско. Народ московский приветствует батюшку-атамана, кланяется. Степан тоже кланяется с коня, улыбается. Натерпелись люди… (т. 4, с. 293-294) Москва «престольная, праздничная», встречающая атамана «звоном сорока колоколен», - с одной стороны, и Москва «висельная», «голгофная» - с другой. Столица в романе является средоточием всей Руси, ее сердечных помыслов, но это еще и топос Власти. Отсюда - завоевание Москвы мыслится как решающий этап освобождения всего русского народа от ига Государства. Однако в этом «победительном» акте скрыта одновременно и угроза поражения восстания. Разинтриумфатор освободить крестьян, разумеется, в любом случае не смог бы - благую весть о воле сумел принести людям только Разин-страстотерпец. Атамана, конечно, не случайно ввозят в Москву «распятым»: И загудели опять всесорок сороковмосковских. Разина ввозилив Москву. Триста пеших стрельцов с распущенными знаменами шествовали впе реди. Затем ехал Степан на большой телеге с виселицей. Под этой-то висели цей, с перекладины которой свисала петля, был распят грозный атаман - 1 Далее цитаты из произведений В. М. Шукшина даются по этому изданию с указанием тома истраницы вкруглыхскобках. руки, ноги и шея его были прикованы цепями к столбам и к перекладине виселицы. Одет он был в лохмотья, без сапог, в белых чулках. За телегой, прикованныйк ней зашею тоже цепью, шелФрол Разин. Телегу везли триодномастных (вороных) коня (т. 4, с. 321). Эмблематичная деталь, традиционно связанная с образом Руси, - птица-тройка в данном контексте отсылает к мысли о неготовности крестьянской Руси к освобождению (птица-тройка влачит к месту казни) и, кроме того, вводит песенный мотив «черного ворона» как знака неминуемой, роковой судьбы героя. Разумеется, в данном случае для Шукшина неважно, провинциалом ли завоевана столица. Разин реализует пределы всякой экзистенциально выстроенной человеческой судьбы, однако движение героя к центру есть один из необходимых векторов такой судьбы. 1.2. Москва - плен, каторга для души. В рассказе «Жена мужа в Париж провожала» (1971) новоявленный москвич Колька Паратов - обаятельный парень, сероглазый, чуть скуластый, с льняным чубарикомчубчиком. Хоть невысок ростом, но какой-то очень надежный, крепкий сибирячок, каких запомнила Москва 1941 года, когда такие вот, ясноглазые, в белыхполушубкахдень иночьшли ишли по улицам, одним своим видом успокаивая большой город (т. 5, с. 210). В середине рассказа Шукшин еще раз повторит главное: сибирские - значит «крепкие, способные вынести много» (т. 5, с. 212). Экскурс в историю Великой Отечественной войны вовсе не случайный, он понадобился автору для того, чтобы акцентировать амбивалентность отношений между Сибирью и столицей. Колька Паратов, внешне так похожий на защитников Москвы 1941 г., выступает скорее в роли завоевателя. «Гордая» москвичка Валя оказывается «в плену» (т. 5, с. 211) у сибирского солдатика. Знаковая деталь - Колька в одной из сцен немотивированно переходит на немецкий язык. На простой вопрос: «Какой размер, Коля?» - он почему-то отвечает: «Фиер цванцихъ» (Там же). Впрочем, покорение столицы оборачивается неволей и для самого «сибиряка-Кольки» (Там же). Он быстро осознает, что «сел намертво», «влип», его жизнь - «добровольная каторга» (т. 5, с. 212, 215). Они с женой «напрочь чужие друг другу люди» (т. 5, с. 212), но вырваться из московского плена Кольке уже не дано. В финале повествования он открывает на кухне газ и заканчивает жизнь самоубийством. В контексте завоевания москвички Вали не случайной оказывается и «литературная» фамилия шукшинского персонажа: автор как бы напоминает сюжет о купце Сергее Сергеевиче Паратове («Колька был парень не промах») из пьесы А. Н. Островского «Бесприданница», покорившем Ларису Огудалову и разбившем ей жизнь. Однако окончательная расстановка акцентов оказывается в рассказе Шукшина прямо противоположной: на фоне «левых» заработков жены именно Колька смотрится «бесприданником», а трагическая судьба Ларисы проецируется на суицидальный финал Колькиной судьбы. При этом несомненна и гендерная ротация, произошедшая с персонажами: именно Колька заботится о маленькой дочери, смотрится более чувствительным и по-женски ранимым, Валя же воплощает агрессивную стратегию завоевания «места под солнцем», увеличивая материальноеблагосостояние семьи. В заголовке рассказа упомянута еще одна столица - Париж, которая одновременно иррадирует к двум смысловым полям: с одной стороны, это такая же «каторга», как Москва, это некое адское место (в песне, откуда взята строка, - жена насушила «сухарей», именно в Париже должен «забрать» мужа «черт»). С другой - Париж становится буквальной реализацией понятия «(за)границы», метафизически маркируя зону жизни и смерти, неизведанного, непостижимого бытия. И в этом смысле Париж - антитеза Москве, зона освобождения от каторги, обмана. Неоднозначность семиотики столичного топоса в поэтике Шукшина несомненна. Н. В. Ковтун подчеркивает, что «городские локусы, вещно-предметные знаки обнаруживают в мире Шукшина полисемантичность, своеобразно вписываясь в художественную картину мира. Автор понимает бытие как процесс, вечное движение форм, диктующее взаимообратимость явлений, взаимопроницаемость пространств» [Ковтун, 2012, с. 92]. 2. Москва - пространствоигры, лицедейства, обмана В рассказе «И разыгрались же кони в поле» (1964) дан сюжет посещения героями ВДНХ, где экспонируется образцовый жеребец. Председатель степного алтайского колхоза Кондрат убежден, что выставочный красавец-конь не годится в подметки его собственному - Буяну. В миражном пространстве главной советской выставки организуется некое лицедейство, карнавал, когда одно выдается за другое: внешне красиво выглядящий орловский жеребец, по мнению Кондрата, при беге «не выдержит и двадцати верст» (т. 1, с. 226). Герои рассказа - Кондрат и его сын Минька, приехавший учиться в Москву на артиста (что значимо в контексте сквозного мотива лицедейства), тоскуют по родной стороне. Однако если Кондрат не отрицает собственной тоски, то молодой Минька готов разменять ее на увеселения в Парке культуры им. Горького. Минька уже ощущает себя горожанином, явно понимающим преимущества городской жизниперед сельской. Москва становится для «человека от земли» не просто местом для праздничной жизни, но и своего рода пространством искушения, где происходит проверка его на верность нравственным (почвенническим) ценностям. Московская топонимика в текстах Шукшина чаще всего связана с местами общественного посещения, зонами публичной коммуникации. Помимо ВДНХ, Парка культуры Горького, московских вокзалов, это ГУМ и зоопарк - знаковые точки столичного пространства. Театрализованность данных локусов, их насыщенная игровая природа позволяет трактовать Москву для провинциала как Новый Вавилон. Героине киноповести «Печки-лавочки» (1969) Нюре хочется посетить ГУМ, а герою - зоопарк и, если удастся, съездить в крематорий, такова «странная туристическая программа Ивана Расторгуева» [Скубач, 2016, c. 150]. Именно это последнее пространство и детализируется далее, характеризуя Москву как Некрополь, город мертвых: Профессор-хозяин тоже изобразил обаятельную улыбку. - А как себя чувствует Вавилон? Профессор-гость не снималигривого тона: - Ну, ему-то что сделается! Растет. Шумит. - Нет, это не рост - нагромождение, - сказал хозяин. - Рост - нечто другое… Живая, тихая жизнь. Все, что громоздится, то ужасно шумит о себе (т. 5, с. 294). Прирост населения связан именно с деревней-матушкой, которая, как говорит герой, «опять за всех отдувается». Столица же как бы «уравновешивает» этот прирост, решая проблему по-европейски, не вполне характерным для русского сознания способом - крематорием. Миф «Москва как Вавилон» частотно появляется в литературе советского периода (М. Булгаков «Дьяволиада», 1924; Ю. Олеша «Зависть», 1927; Н. Эрдман «Мандат», 1925; «Самоубийца», 1928; А. Белый «Москва», 1926; и др.) и «существует в культуре и различных текстах до сегодняшнего дня… Для МосквыВавилона актуальными становится мотивы лабиринта, бесовского кружения, столпотворения, образы демонического и потустороннего… символы проклятия игреха» [Бояршинова, 2015, с. 17, 18]. В киноповести Шукшина мотив бесовского лабиринта, адовой воронки связан именно сГУМом: ГУМ. Людская река растекается здесь на десятки проток. То закрутит у при лавка с носками, то увлечет в салон электроприборов… То вынесет на гор батый мостик, и тогда можно оглядеться, передохнуть, прийти в себя (т. 5, с. 295). Отметим, что заданная В. Н. Топоровым символическая оппозиция к городубездне, городу-Вавилону, названная им Небесный Иерусалим (град Небесный) [Топоров, 1987, с. 122], в текстах Шукшина не реализуется. Отсутствие символической вертикали позволяет предположить, что Небесный Иерусалим покинут героями и связан у Шукшина с топосом провинции, деревни. По замечанию И. П. Смирнова, «только в провинции (откуда явился Христос) способна выжить доподлинность» [Смирнов, 2003, с. 216]. Шукшин, назвавший в одном из писем к матери Москву «тяжким мучительным городом» и мечтавший «приехать домой, в деревню» (т. 8, с. 275), прекрасно этоосознавал. Шукшинский герой-провинциал подвергается испытанию столицей, Москва становится проклятым местом, местом наказания за грехи - прежде всего за разрыв связей с родной землей. При этом пребывание героя на «чужой территории» пробуждает в нем желание утвердиться в этом мире. Именно такое ситуативноагрессивное поведение реализует и его комплекс провинциала в столице. 3. Комплекспровинциала в столице Желание подражать «столичному», а на самом деле - псевдостоличному подчас делает героя откровенно смешным. В рассказе «Классный водитель» (1963) Пашка Холманский - «из кержаков, с верхних сёл по Катуни», желая «покрасоваться» перед сельской красавицей Настей, выдает себя за москвича. Он манерно предлагает ей «тур вальса», удивляется ее «серости», с комичной серьезностью сообщает, что читал «Капитал» Маркса. Узнав, что у Насти есть жених, действительно инженер-москвич, и что дело у них идет к свадьбе, Пашка готов сразиться с «соперником»: Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинулфуражку на затылок, прищурился. - Посмотрим, кто кого сфотографирует, - сказал он и поправил фуражку. - Гдеон? - Кто? - Инженеришка. - Его нету сегодня. - Я интеллигентов одной левой делаю (т. 1, с. 190). Пашка Холманский, действительно, становится в определенный момент сильнее и решительнее Настиного избранника, однако любовная битва им в итоге проиграна, и совсем не потому, что его соперник - москвич, а потому, что любовь не зависит ниот каких географических координат. По замечанию исследователей, «провинциалы и жители столицы находятся словно в разных пространствах, поэтому особенно интересной является ситуация, когда, например, жители глубинки попадают в столичный мир, чужой и неприветливый для них, но очень заманчивый и соблазнительный» [Карпова, Строганов, 2012, с. 35]. В киноповести «А поутру они проснулись» (1974) герой рассказывает о приятеле-провинциале из Хабаровска, приехавшем в Москву: У меня друг живет в Хабаровске, приезжал в командировку… ну, погуляли малость: давно не виделись, а у него на производстве со спиртом связано. Потом, знаете, эти сибиряки: наскучают там, приезжают и давай ферверки пускать. Кошмар! Я уж говорю: «Коля, тормози, я не выдюжу», он толькорукоймашет (т. 7, с. 250). Москва, пространственно отдаленная для любого провинциала, воспринимается как центр культуры, но приезжающий туда шукшинский герой фактически даже не успевает «вкусить» прелестей культуры, занимаясь в этот короткий промежуток внезапно возникшего свободного времени тем, чем он занимается дома в выходные дни, - выпивает. Таким образом, сюжет «провинциал в столице» втягивает героя в пространство испытаний, реализуемых, главным образом, через оппозиции культура/цивили-зация, город/деревня. Москва в мифопоэтическом аспекте часто трактуется Шукшиным какадскоеместо, современный Вавилон, карнавальный мир. В этом ключе не менее значимым представляется пребывание героя Шукшина в «местной» столице, столице Алтайского края - Барнауле. 4. «Локальная» столица - тюрьма Примечательно, что смыслы, связанные в текстах Шукшина с Москвой как тюрьмой для души, можно спроецировать на биографический сюжет писателя. Такой тюрьмой, скорее в буквальном, а не метафорическом смысле, становится ближайшая для писателя региональная столица - Барнаул. По воспоминаниям земляков Шукшина, вдовы репрессированных сростинцев не зря так часто пели песню «А вБарнауле тюрьмабольшая…» [Он похож на свою родину, 1989, с. 94]. В незаконченном автобиографическом рассказе под названием «Солнечные кольца» (опубл. в 1989 г.) писательвспоминает оматери: А когда взяли отца, она сама же плакала. Все ждала: отпустят. Не отпустили. Перегнали в Барнаул. Тогда мать и еще одна молодая баба поехали в Барнаул. Ехали в каких-то товарных вагонах, двое суток ехали. (Сейчасзашестьчасов доезжают.) Доехали. Пошлив тюрьму (т. 9, с. 40-41). Действительно, Барнаул, где расстреляли безвинно арестованного отца, был для писателя городом неприятным и избегаемым. «Анализ произведений Шукшина показывает, что Барнаул либо “выпадает” из пространства художественного мира писателя, либо приобретает негативные коннотации. …Это своеобразный locus non gratus в художественном пространстве Шукшина» [Марьин, 2012, с. 102-103]. В повести «Там, вдали» (1966) именно в городе, чьи приметы узнаваемы (например, герой работает в СМУ-5), происходит нравственное разложение героини Ольги: она пьет, гуляет, оказывается замешанной в историю со сбытом нелегально производимой обуви. Барнаул становится местом обмана, лжи, деградации личности. Шукшин вновь обращается к идее глубокого духовного кризиса, что переживает человек, оторвавшийся от своих корней и предавший свою природную сущность. Таким образом, сюжет «провинциал в столице» в творчестве В. М. Шукшина обретает многоплановость. Москва предстает как место завоевания и воплощения мечтаний героя о свободе и воле (Степан Разин), как место духовной каторги и смерти для тех шукшинских персонажей, кто так и не смог преодолеть разрыв связей с родной землей, деревней (Колька Паратов). Кроме того, Москва показана мифологически как место адского наваждения и обмана, бесовского лабиринта, становящегося для героя одновременно наказанием за грехи и искуплением. Москва манит провинциала достопримечательностями культурного толка, которые он часто или не успевает увидеть и понять, или это культурно-столичное оказывается псевдокультурным, лживо наигранным и карнавальным по своей сути.
Шукшин В. М. Собрание сочинений: В 9 т. Барнаул: Изд. дом «Барнаул», 2014.
Черносвитов Е. Пройти по краю. Василий Шукшин: Мысли о жизни, смерти и бессмертии. М.: Современник, 1989. 237 с.
Смирнов И. П. О метапозиции. Провинция // Звезда. 2003. № 11. С. 216-219.
Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. М.: Наука, 1987. С. 121-132.
Скубач О. А. Советская культурная география середины ХХ века в прозе В. М. Шукшина // Геопоэтика писателей Сибири и Алтая: Сб. науч. ст. / Отв. ред. А. И. Куляпин. Барнаул: АлтГПУ, 2016. С. 141-150.
Он похож на свою родину: Земляки о Шукшине. Барнаул: Алт. кн. изд-во, 1989. 248 с.
Плеханова И. И. Степан Разин - шукшинское решение дилеммы «С кем быть - с Христом или с истиной?» // Творчество В. М. Шукшина в межнациональном культурном пространстве: Материалы VIII Всерос. юбилейной науч. конф. с междунар. участием, Барнаул, Бийск, Сростки, 23-25 июля 2009 г. Барнаул: Азбука, 2009. С. 189-206.
Ковтун Н. В. Образ городской цивилизации в поздних рассказах В. М. Шукшина: миметический и семантический аспекты // Вестн. Том. гос. ун-та. Филология. 2012. № 1(17). С. 74-93.
Марьин Д. В. Шукшинская география (города СССР в жизни и творчестве В. М. Шукшина) // Сибирский филологический журнал. 2012. № 3. С. 99-105.
Карпова Е. М., Строганов М. В. Провинциал/-ка в столице // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 3. С. 35-37.
Бояршинова Н. А. Формирование образа Москвы в отечественном кинематографе: Дис. … канд. искусствоведения. М.: ВГИК, 2015. 180 с.