Turkic-Mongolian parallels among the terms of spiritual culture in Mongolian languages.pdf Как известно, алтаистика, или гипотеза о родстве тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков, возникла на базе сравнительно-исторического языкознания около 300 лет тому назад и на протяжении всего этого времени разрабатывается как зарубежными, так и отечественными учеными. Ради справедливости следует сказать, что гипотеза эта до сих пор так и не получила окончатель ного удовлетворительного решения. По проблеме родства этих языков существуют разные мнения, вплоть до противоположных. Одни соглашаются с их генетическим родством и этим объясняютвсе сходства, другие считают общие элементы в лексике и грамматике результатом длительных контактов этносов. Но бесспорно общим итогом является вывод о наличии большой лингвистической общности между тюркскими и монгольскими и между монгольскими и тунгусо-маньч-журскими языками. Так, один из классиков алтаистики В. Л. Котвич в своем капитальном труде «Исследования по алтайским языкам» [1962, с. 351] пришел к мнению, что в тюркских и монгольских языках общими являются до 50 % грамматических элементов и около 25 % лексики. Это серьезный вывод. Однако до сих пор нет перечня этих общих элементов, чтобы реально было бы возможно оценить данную общность, установив происхождение каждой лексемы и окончательно решить вопрос о наличии в далеком прошлом существования гипотетического тюрко-монгольского праязыка. Рациональнее всего изучать общую тюрко-монгольскую лексику в рамках семантических групп. В работе мы подробно рассмотрим некоторые лексемы, общие для монгольских итюркских языков, относящиесяк духовнойкультуре. Так, например, обращает на себя внимание большая общность в области цветообозначения. Х.-монг. аг в структуре составного прилагательного аг цагаан ‘совсем белый, седой’, аг цагаан сахалтай ‘седоусый, белоусый, седобородый, белобородый’, агсагал ‘1. 1) аксакал; 2) белая борода, белые усы; 2. белоус (растение)’, агсагалдай ‘1. аксакал; 2. седобородый, белоусый’, агсагалдай өвгөн (фольк.) ‘седобородый старик, старик с белой бородой’, адууны агсагалдай өвгөн (фольк.) ‘старик-табунщик с белой бородой’; стп.-монг. aγ: aγčaγan, aγčaγan saqaltai, aγsaqal, aγsaqaldai, aduγun-u aγsaqaldai ebügen с теми же значениями; калм. аг (редко) ‘белый’, аг сахлта өвгн ‘старик с белой бородой’, ‘совсем белый, седой’ вне всякого сомнения являются тюркскими заимствованиями: ср. др.-тюрк. aq, āq ‘белый’, saqal ‘борода’, āq saqal ‘старец, почтенный человек’. Прилагательное ақ, как свидетельствует «Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика»[СИГТЯ, с. 598], является общетюркским и употребляется еще для обозначения белой масти лошади. Праформа этого тюркского слова восстанавливается в виде *a:q. Х.-монг. ал и стп.-монг. al редко используются как самостоятельные слова со значением ‘красный’, чаще всего они выступают в качестве усилительного слова в составе ал улаан, al ulaγan ‘алый, ярко-красный’, как и калм. ал: ал улан ‘алый, красный, ярко-красный’, а также бур. ал в составе ал шара ‘красножелтый’ явно взяты из тюркских языков: ср. др.-тюрк. al ‘алый, ярко-красный, светло-красный; оранжевый; карий (?) (о глазах)’. С тюркским al можно сопоставить на алтаистическом уровне собственно монгольский корень ula-с семантикой ‘красный’, который вычленяется из монгольских слов ula-γan ‘красный’, ula-yi= ‘краснеть’, ula-btur ‘красноватый’ (ср. соответственно х.-монг. улаан, улай=, улбар, бур. улаан, улай=, улабар, калм. улан, ула=, улавр ~ улавтр). С ним сопоставляетсяэвенкийское (х)ула-ма ~ (х)ула-рин ‘красный’. Х.-монг. и калм. цал, стп.-монг. čal не имеют самостоятельного значения и употребляются в качестве слова-усилителя в парной лексеме х.-монг. цал буурал, стп.-монг. čal buγural ‘седой или белый как лунь’, калм. цал буурл ‘совершенно белый’. Его можно считать заимствованием древнетюркского čal ‘сероватобелый, пепельно-белый, чалый’. Корень *ča-, вычленяемый в тюркском čal, на алтаистическом уровне следует сопоставить с собственно монгольским корнем *ča-с семантикой ‘белый’, который прослеживается в х.-монг. цаа буга, цаа гөрөөс, калм. ца ~ цаа, стп.-монг. ča ~ ča buγu, бур. сагаан ‘северный олень’; х.-монг. цагаан, калм. цаhан, стп.-монг. čaγan ~ čaγaγan, бур. саган ‘белый’; х.-монг. цай=, калм. цəə=, стп.-монг. čayi= ‘белеть’. Этот же корень прослеживается ивэвенкийском чалбан ‘береза’. Х.-монг. алаг, стп.-монг. alaγ ‘пестрый, разноцветный; пегий (о лошади)’, бур. алаг ‘полосатый, белобокий, пегий (о масти лошади)’, калм. алг [алӑг] ‘пестрый, полосатый; белобокий; пегий (о масти)’ можно сопоставить с др.-тюрк. ala ‘пе-гий, в яблоках’. По свидетельству СИГТЯ тюркская словоформа хорошо представлена в тюркских языках и является древнейшей со значением ‘пестрый, пятнистый, крапчатый; пегий (о масти животного); полосатый’; она считается прототипом монгольского варианта алаг, существующего во всех монгольских языках [СИГТЯ, с. 607-608]. Архетип тюркской словоформы восстанавливается в виде *ala со значением ‘пестрый, пятнистый, полосатый’. Х.-монг. бор, стп.-монг. boru ‘1) серый; сизый, сивый (о масти); 2) смуглый (о цвете лица); коричневый, бурый; 3) простой, неприхотливый’, бур. боро ‘1) серый; 2) серый, сивый (о масти); 3) смуглый (о цвете лица); 4) простой, неприхотливый, нетребовательный; примитивный; 5) выносливый; 6) седеющий’, калм. бор [борӑ] ‘1) сивый (о масти); серый; 2) смуглый (о цвете лица); 3) невзрачный; простой, неприхотливый’ соответствуют др.-тюрк. boz ‘1) серый; 2) с проседью (о волосах); 3) серая с оттенками (о масти лошади)’, являясь его ротацирующим вариантом. СИГТЯ свидетельствует о широком бытовании тюркской словоформы boz в различных тюркских языках с разными значениями: ‘цвета земли, бурый (также - о медведе)’, ‘смуглый’, ‘серый (также - о волке), сивый (о масти лошади), сизый, светло-серый, светло-пепельный, беловатый, белёсый’, ‘бледно-голубой’, ‘пегий’, а в единичных случаях в отдельных языках также со значениями ‘целинный, целина (о земле)’, ‘молодость’, ‘вид лишая’, ‘ковыль’, ‘сухая степь, покрытая ковылем, полынью’, ‘марево (в жаркий день)’, ‘самка фазана’, ‘цвет’ и говорит о ее гомогенности с монгольской словоформой boru. Тюркский архетип восстанавливается в виде *bo:z со значением ‘серый, бурый (серовато-коричневый)’ [СИГТЯ, с. 605-606]. Х.-монг. хөх, стп.-монг. kӧke ‘1) синий, голубой; 2) зеленый (чаще о растениях); 3) серый, сивый (чаще о масти); 4) смуглый, темный, черный (о цвете лица, кожи); 5) массивный (о мускулах и т. п.); 6) перен. иронический, насмешливый; 7) что-либо синее’, бур. хүхэ ‘1) синий, голубой; 2) зеленый (большей частью о растениях), 3) серый, сивый (о масти); 4) сизый (о цвете); 5) бледный; 6) се-рый (о погоде); тяжелый (о времени года); скучный, нудный (о человеке); одно только, без примеси (о продуктах питания); 6) перен. продолжительный; сплошной; сильный; 8) синий цвет, синий’, калм. көк [көкӗ] ‘1) синий, голубой; зеленый; 2) серый, сивый (чаще о масти); 3) зеленый, неспелый, недозрелый (о плодах)’ соответствуют др.-тюрк. kӧk ‘голубой, синий, сизый’. Это слово, как свидетельствует СИГТЯ [с. 604], широко представлено как в древних, так и в современных тюркских языках в форме көк, гөк, көй, гөй, күк, күөх, кӑвак со значениями ‘голубой, лазоревый’, ‘синий, аквамариновый’, ‘сивый, чалый, серый (о масти), сизый (об окрасе); седой’, ‘небо, небосвод’, ‘синяк, синька синий цвет траура, синева’, ‘зеленый’, ‘ранняя весенняя трава’, ‘зелень, зеленая трава; овощи; ботва; сено’, ‘незрелый (о плодах)’, ‘скупой’. Архетип этой тюркской словоформы восстанавливается ввиде *kӧk со значением ‘зеленый, голубой, синий’. Х.-монг. хар, стп.-монг. qara ‘1) черный; темный; темно-; 2) лишний, излишний; 3) тягостный, мучительный, ужасный; неприятный; 4) простой, обычный; физический, черный, грубый; 5) перен. злой, коварный, зловредный; 6) устар. светский, мирской, недуховный; 7) собственный, свой; 8) что-либо черное’, бур. хара ‘1) черный; темный; 2) постный; чистый (без примеси); 3) простой; простонародный; 4) черный, простой, физический; 5) самый сильный, самый…; 6) собственный, свой; 7) только, лишь; исключительно; совсем; 8) очень, слишком; 9) черное; черные (о шахматах); черновая, черновик; 10) зло; преступление, злодеяние; 11) сожаление, жалость’, калм. хар [харӑ] ‘1) черный; темный; 2) постный (без молока); чистый (без примесей); 3) простой, простонародный; 4) чер-ный, физически тяжелый; 5) дурной, скверный; вредный; порочный, преступный; 6) самый сильный; самый…; только, лишь; 7) исключительно; совсем; 8) очень, слишком; 9) черный (о шахматных фигурах); 10) зло; преступление, злодеяние’ соотносятся с др.-тюрк. qara ‘1) черный (о цвете); черное; 2) темный, лишенный света, погруженный во мрак; тьма, мрак; 3) перен. злосчастный, злополуч-ный; горестный, безрадостный; лихой, тяжелый, изнурительный; 4) перен. плохой, скверный, плохо, скверно; черное (как синоним отрицательного начала), дурное; 5) перен. обыкновенный, для повседневных нужд, непарадный, простой; низкосортный, грубый; 6) грязь; 7) чернила, тушь’. Как свидетельствует СИГТЯ, это слово повсеместно представлено как в древних, средневековых, так и в современных тюркских языках в виде қара, гара, хара, хура со значениями ‘черный’, ‘темный; смуглый’, ‘ночь’, тьма’, ‘вороной’, ‘сажа’, ‘чернила’, ‘письменность’, ‘траур’, ‘земля, суша, материк’, ‘грязь; грязный, чумазый’, ‘большой, обильный’, ‘многочисленный, масса’, ‘крупный рогатый скот, поголовье’, ‘густой, дремучий (лес)’, ‘кажущаяся величина людей и предметов’, ‘физическая (сила)’, ‘креп-кий, доброкачественный; лучший’, ‘опора’, ‘вес, авторитет’, ‘очень, совершенно, совсем, абсолютно’, ‘нечто темное, черное пятно силуэт, очертания, тень’, ‘цель, мишень’, ‘без примеси влаги, сухой и сильный (мороз), сухой и горячий ветер, суховей, ветер без осадков, дождь без примеси снега, бесснежный’, ‘без жира, постны (о мясе)’, ‘сухой хлеб без масла, молока, незаправленный, незабеленный (похлебка, чай)’, ‘проза’, ‘простой, обыкновенный; простолюдин, простой народ; необразованный (человек); неквалифицированная, черная (работа)’, ‘мрачный, безотрадный, печальный, суровый’, ‘несчастливый, злосчастный’, ‘злой дух; дурной, злой; жестокий, черствый’, ‘хула, клевета’. Здесь же говорится о гомогенности монгольской и тюркской форм и об отнесении их на уровень праформ. Тюркский архетип восстанавливается в виде *qara со значением ‘черный’ [СИГТЯ, с. 592-598]. О древности этих словоформ в монгольских и тюркских языках говорит и столь большая семантическая разветвленность по языкам, во многом совпадающая. Х.-монг. шар, стп.-монг. šir-a (< *sira < **sїra) ‘1) желтый; рыжий; русый (о человеке)’, бур. шара, калм. шар [шарӑ] ‘1) желтый; рыжий; русый; 2) красный, прекрасный, красивый; 3) входит в состав ботанических и зоологических названий, 4) что-либо желтое’ соответствуют древнетюркскому sarїγ ‘1) желтый; 2) бледный; 3) соловый (о масти лошади); 4) желтая краска’. Как свидетельствует СИГТЯ, это слово повсеместно представлено в древних, средневековых и современных тюркских языках в виде сары, сари, hары, саров, сарув, сарығ, сариғ, сарық, сериқ, арағас, шурӑ, сарӑ со значениями ‘желтый’, ‘светло-желтый, соловый (о масти лошади)’, ‘белый, бледный (о цвете кожи)’, ‘светлый, русый (о волосах); белокурый, блондин’, ‘рассвет’, ‘рыжий; золотистый; красноватый; золотуха’, ‘желток (яйца)’, ‘топленое масло’, ‘желтая краска, охра’, ‘желтуха’, ‘белый, светлый, седой; бельмо’, разбросанными по разным тюркским языкам [СИГТЯ, с. 601-602]. При этом форма сары без конечного согласного бытует в огузских и кыпчакских языках, а форма с конечным согласным -ғ - в языках уйгурского типа. Конечный согласный говорит о глагольном происхождении этого тюркско-го слова. Монгольская словоформа **sїra восходит к тюркской форме огузокыпчакского типа сары с метатезой, хотя здесь не исключено влияние и языков булгарского типа, где бытует форма шурӑ. Древнеуйгурская форма сарығ с конечным согласным легла в основу **sїrγa, давшую стп.-монг. sirγ-a, х.-монг. шарга, бур. шарга, шаргал, калм. шарh [шарғӑ] ‘соловый (о масти лошади)’. Тюркскийархетипэтого слова восстанавливается ввиде *saryγ со значением ‘желтый’. Тюрко-монгольская общность обнаруживается и среди некоторых терминов, относящихся к музыкальной культуре монгольских народов. Так, х.-монг. хөг, калм. көг, стп.-монг. kӧg ‘гармония; настройка’, зап.-бур. хүг ‘1) пылающий уголь (красный); 2) перен. жизнерадостность, веселье’ в составе общебурятского хүгжэм ‘музыка’, которое, кстати, представлено и в других монгольских языках: ср. х.-монг. хөгжим, калм. көгҗм, стп.-монг. kӧgǰim c тем же значением ‘музыка’, соответствуют др.-тюрк. kӧg ‘мелодия’, а также др.-тюрк. kӧglä= ‘петь’. Зап.-бур. хүг ‘жизнерадостность, веселье’ по своей семантике больше сходится с др.-тюрк. kӧg ‘шутка, смешная история’. В «Древнетюркском словаре» [1969, с. 311] указано, что др.-тюрк. kӧg ‘мелодия’ имеет китайское происхождение: ср. кит. цюй, khyog ‘песня’. Как свидетельствует СИГТЯ, это слово есть не только в древнетюркском языке, но и почти во всех средневековых и современных тюркских языках в форме кӧг, хӧг, кӧк, кӱк, кӧй, кӱй с различными значениями в разных языках: ‘1) мелодия, мотив, напев; 2) поэма, исполняемая на кобузе; 3) песня-плач, причитание; 4) веселый, в хорошем расположении духа; 5) настроенный (о музыкальном инструменте); 6) лад, гармония, согласие; 7) способ, метод, манера действия; 8) крик, уханье; 9) колок (струнного музыкального инструмента)’. Для тюркских языков архетипвосстанавливается в виде *kӧ:g [СИГТЯ, с. 614]. Одним из распространенных у монгольских народов музыкальных инструментов является хур, названия которого по монгольским языкам представлены следующим образом: х.-монг. хуур, бур. хуур, стп.-монг. quγur ‘хур, музыкальный смычковый инструмент’, калм. хур ‘скрипка’. Старую словоформу quγur следует сопоставить с др.-тюрк. qobuz ‘комуз, музыкальный струнный инструмент’. Здесь мы видим ротацирующий вариант этого тюркского слова. Интервокальный -γ-монгольского слова закономерно соответствует интервокальному -b-соответствующих тюркских лексем: ср., например, х.-монг. хайрцаг ‘ящик; коробка; сундучок, ларец; шкатулка’ < стп.-монг. qayirčaγ < *qagirčaγ < **qaγïrčaγ < др.-тюрк. qabïrčaq ‘1) ящик, сундук; 2) погребальные носилки, гроб’; х.-монг. хуурцаг ‘1) ящик, ларец, шкатулка; сундучок; 2) гроб’ < стп.-монг. qaγurčaγ id. восходит к древнему тюркскому варианту *qaburčaq (с тем же значением), что дает в монгольском языке при адаптации другое развитие - qaγurčaγ > qa´určaγ > хуурцаг ‘1) ящик, ларец, шкатулка, сундучок; 2) гроб’. Древний монгольский комплекс -aγu-закономерно дает в современных монгольских языках долгий -уу-, как, например, в слове уул ‘гора’ < aγul-a. Как свидетельствует СИГТЯ, это древнее тюркское слово широко представлено в средневековых и современных тюркских языках в виде кобуз, кобыз, кубуз, кубыз, копуз, купуз, ковуз, комуз, кубыз, комус, хомус, кобза с разнообразными значениями по языкам - ‘1) кобза, музыкальный струнный щипковый инструмент; 2) кобза, деревянный смычковый музыкаль-ный инструмент; 3) музыкальный инструмент в виде скрипки; 4) варган; 5) старый тюркский саз наподобие уда; 6) гармонь; 7) музыка’. Тюркский архетип восстанавливается в виде *qobuz [СИГТЯ, с. 614]. Другим музыкальным инструментом, весьма распространенным у монгольских народов, особенно среди ойратов, в том числе и у калмыков, является домбра, которую халха-монголы называют домбор, калмыки домбр [домбӑр] ‘домбра; балалайка’, буряты домборо, домбро ‘домбра’, в старописьменном монгольском языке бытует название dombura ‘домра, домбра’. Это слово пришло в монгольские языки явно из кыпчакских тюркских языков, в которых оно широко представлено [СИГТЯ, с. 615]. Ср.: кбалк. домра, тат. думбра, башк. думбыра, ног., ккалп., каз. домбыра, кирг. домбура, алт. томра, узб. дўмбра ~ дўмбира, тув. домра, чув. тӑмпӑр почти во всех этих языках с одним значением ‘двухструнный щипковый музыкальный инструмент’, в ногайском и казахском имеется дополнительное значение ‘балалайка’, а в алтайском языке оно идет как основное, в узбекском это слово означает ‘барабан’, а в чувашском - ‘подражание треньканью, бренчанью струн’. Как утверждает та же грамматика, тюркское слово имеет иранское происхождение: du:barbät. Архетип для тюркских языков восстанавливается в виде *domra [СИГТЯ, с. 615]. Далее подробно остановимся на анализе тех шаманистических терминов, происхождение которых в монголоведении вызывает наибольшие споры и разногласия. К таким терминам относятся бөө, заарин ‘шаман’, удаган ‘шаманка’. В бурятском языке эти термины представлены хорошо и бытуют они во всей этнографической Бурятии. При этом слово бөө везде однозначно, это - ‘шаман’, удаган - ‘шаманка’. В западных говорах представлен вариант одигон, одёгон, у нижнеудинских бурят - идаган. Для удаган К. М. Черемисов дает еще устаревшее значение ‘мать, матушка’ (окинский говор) [БРС, cтб. 463а]. Зап.-бур. заарин у Черемисова приведено со значением ‘шаман’ [Там же, cтб. 240б]. И. А. Манжигеев [1978, с. 24, 51] определяет его как ‘самое высокое духовное звание шамана, присваиваемое ему после девятого посвящения’, а заарин бөө - ‘шаман девятой степени посвящения’. Термин бөө в бурятском языке дает ряд производных. При этом весьма важно отметить, что образованный от него глагол бөөлэхэ означает не только ‘шаманить, камлать’, но и ‘петь’, а отглагольное существительное бөөлөөн - ‘камлание’. Образованное от него слово бөөлөөшэн Черемисов приводит как западное со значением ‘певцы’, а также ‘паломники’ [БРС, cтб. 107б]. В языках старых и новых баргутов тоже бытуют слова бөө, удган с теми же значениями ‘шаман’ и ‘шаманка’. Кроме того, есть и бөөлэхэ ‘шаманить’. Относительно заарин здесь сведений нет. Таким образом, термины бөө и удаган достаточно устойчивы во всем баргу-бурятском ареале. В то же время они есть и в других современных монгольских языках. Ср., например, х.-монг. бөө, калм. бө [бөө] ‘шаман’; х.-монг. удган, калм. удhн [удғӑн] ‘шаманка’; х.-монг. зайран (почтит.) ‘шаман’. Судя по материалам Б. Х. Тодаевой [1981], термины бөө и удган в тех же значениях представлены и во всех языках и диалектах Внутренней Монголии КНР. В дагурском языке зафиксированы слова ядаган ‘шаманка’, ядагала-‘шаманить’ и джаарин ‘помощник шамана’. Все эти термины были характерны и для средневековых монгольских языков. Во всяком случае, в «Сокровенном сказании монголов» (1240) уже есть bö’e ‘шаман’, ‘колдун’, ǰa’arin ‘предзнаменование неба’; в китайско-монгольском словаре XIV в. ‘Хуаи июй’ даны bö’e ‘шаман’ и iduqan ‘шаманка’. В ойратском языке XVII в. зафиксированы бөө, бөү ‘шаман’, бөүлө-‘шаманить’, удуга, удугун ‘шаманка’, в старописьменном монгольском - böge, bögeči ‘шаман’, bögele-, bögečile‘шаманить’, iduγan, niduγan, uduγan, udaγan ‘шаманка’, uduγala-‘шаманить’, ǰaγarin, ǰayirang ‘шаман’. Хотя в «Сокровенном сказании» слово iduγan не отмечено, о его бытовании в языке монголов той эпохи свидетельствует П. Кафаров: «Ву: тот, кто имеет сношение с духами. В древности, в Китае, так назывались девицы-шаманки, чествовавшие духов пляскою… впоследствии, это имя осталось за шаманами. У монголов были ву обоих родов, мужчины и женщины; по Дтбц. (“Дэнтань бицзю”. - В. Р.), первые назывались бо, другие - идуань» (ср. стп.-монг. iduγan - В. Р.) [Старинное монгольское сказание…, 1866, с. 237, примеч. 511]. Из тюркских языков только в якутском есть слово удаған в значении ‘шаманка’, при этом определяется его монгольское происхождение [VEWT, S. 510а]. В литературном тувинском языке есть сочетание чааран хам ‘начинающий шаман’, ‘шаман-шарлатан’. Термины же бөө ‘шаман’, удугун ‘шаманка’, цзаарин ‘шаман-кузнец’ отмечены только в монгольском языке юго-восточных тувинцев, на котором они до сих пор общаются в быту. Из тунгусо-маньчжурских языков отмечены лишь эвенкийские варианты удаган, удуган, идакон, идакэн в значении ‘шаманка’, а также негидальские одован, одоган ‘шаманка’, солонское джаара ‘шаманскаяшапка’. Относительно происхождения, этимологии этих терминов в монголоведении единого мнения пока не сложилось. Имеющиеся предположения весьма противо-речивы. Так, Д. Банзаров [1955, с. 86-88] много внимания уделил этимологии са-мого термина шаман, но не расшифровывает происхождение бөө, дав ему лишь старомонгольское соответствие böge. Об удаган (идоган) ‘шаманка’ он говорит, что это похоже на Итугэн (Этугэн) - богиню земли у монголов [Там же, с. 65]. О термине заарин он не упоминает. Г. Ц. Цыбиков [1991, с. 164-165] возводил бөө к китайскому ву, которое обозначало и жреца, и жрицу, а удаган - к тюркскому слову от (ут)’огонь’. Г. И. Михайлов [1975, с. 91-92] связывал единством проис-хождения удаган (одигон, идуган) с одхан и этуген и считал, что эти слова связа-ны с очень древним культом огня или очага. Т. М. Михайлов [1980, с. 88-89, 198- 199], по сути дела, поддержал данное мнение о происхождении термина удаган, а в вопросе о бөө солидарен с Кафаровым, считавшим, что в основе бөө лежит китайское ву ‘гадатель, священнослужитель’, ‘кудесник’. Б. С. Дугаров [1991, с. 260-263] возводит бөө (böge), как и беки, к иранскому бага ‘бог’, ‘король’ через тохарскую форму богу (ср. слав. бог). Л. П. Потапов [1991, с. 128-129], как иТ. М. Михайлов [1980, c. 198-199], хотя и учитывает древнетюркскую параллель bögü ‘мудрец’, ‘шаман’, но склоняется к китайскому ву. Г. Д. Санжеев [1985, с. 101] выдвинул предположение, что монг., бур. удаган, одигон (< iduγan) следует сопоставлять не с тюрк. от (ут) ‘огонь’, а с др.-тюрк. їduq ‘святой’, ‘свя-щенный’. Перечень мнений, предположений и гипотез можно продолжить, но и приведенные достаточно красноречиво свидетельствуют о сложности проблемы происхожденияи этимологиирассматриваемыхтерминов. Внутренняя реконструкция, проведенная нами на материале монгольских языков и диалектов, позволяет возвести зап.-бур. одигон, бур.НУ идаган, даг. яда-ган ‘шаманка’, а также стп.-монг. iduγan, niduγan к праформе *iduγan, архетипом которой является **ïduγan, от которого еще при раннем переломе *ï (позднее *i) закономерно развились формы удаган, удган. Архетип **ïduγan ни в коей мере нельзя возводить к тюрк. от ‘огонь’ Нам представляется верным предположение Г. Д. Санжеева о том, что в основе идуган (< **ïduγan. - В. Р.) лежит др.-тюрк. ïduq ‘священный’. Само же др.-тюрк. ïduq М. Рясянен [VEWT, S. 164b] возводит к др.-тюрк. ïd-‘посылать, отправлять; отпускать’ через промежуточную форму ïdïq, ïduq ‘отпущенный; посвященный духам, богам; жертва богам’. Окончание же -an, -un в монгольском языке закономерно присоединяется к заимствованным именным основам при их адаптации. Ср., например, халх. ариун, бур. арюун, стп.-монг. ariγun ‘чистый; священный’ < тюрк. arïγ ‘чистый’. Х.-монг., бур., калм. бөө ‘шаман’ (< böge) Г. И. Рамстедт [Ramstedt, 1935, S. 56b] иМ. Рясянен [VEWT, S. 83a] сопоставляют с тюркскими формами: др.-тюрк. и чаг. bӧgü ‘мудрец’, чаг. bügi ‘колдовство’, тур. büjü ‘чародейство’, ком. bügü ‘мудрец, пророк’ ит. п. Сэчэнчогт [MÜIT, n. 812a] тоже сопоставляет монг. böge с уйгурским bøwi ‘шаман’. Сближение монг. böge с др.-тюрк. bögü ‘мудрец’, ‘мудрый’ имеет сильную позицию, поскольку тюркское слово зафиксировано в более древних источниках, а кроме того, оно входит в целое гнездо однокоренных слов (ср. др.-тюрк. bögün-‘понимать, уразуметь’, bögüš ‘понимание, уразумение’, оба восходящие к др.-тюрк. *bögü-‘понимать, уразуметь’). В монгольских же языках термин бөө (böge) изолирован. Не исключено, что др.-тюрк. bögü ‘мудрец’ само должно быть сопоставлено с кит. ву ‘жрец’, ‘жрица’, что может говорить о древнейших связях тюркского этноса с древним китайским. Об этом же свидетельствуют, кстати, и многочисленные китайские заимствования в древних тюркских языках, как, впрочем, и в древнемонгольском. Относительно заарин следует отметить, что не лишено оснований предположение Сэсэнчогта [MÜIT, n. 2321b] о связи монг. ǰaγarin, для которого помимо значения ‘шаман’ присущи еще и значения ‘прорицатель, гадатель на лопатке’, ‘гений-хранитель, передающий повеление Неба’, с тюрк. yaγrïn ‘лопатка’. Мы считаем эту гипотезу перспективной, поскольку в тюркских языках бытуют слова ярынчы, чарынчы, яғрынчы ‘прорицатель, гадатель на лопатке’. Лексика, относящаяся к теме тенгрианства и буддизма, представленная как у древних тюрок, так и у монголов, достаточно сложна и разнообразна, поэтому требует отдельного рассмотрения вне рамок этой статьи. Здесь имеется довольно много общих тюрко-монгольских терминов, таких как, например, х.-монг. тэнгэр ‘1) небо, небеса, небесный свод; 2) гром; 3) погода; 4) бог; гений’ и др.-тюрк. täŋri ‘1) небо; 2) бог, божество’; ном ‘1) книга; 2) учеба, грамота; 3) буддийское учение, буддийский канон’ и др.-тюрк. nom (< согд. nwm) ‘1) религиозное учение; религиозный закон; 2) книга, писание, сутра - религиозный трактат, священная книга буддизма; 3) элемент, дхарма’; судар ‘1) сутра; 2) история’ и др.-тюрк. sutur (< санскрит sūtur) ‘сутра’; бурхан ‘бог, будда, бурхан’ и др.-тюрк. burqan, burxan ‘1) будда как личность, достигшая нирваны; 2) посланник, вестник, пророк; 3) бурхан, идол’; тойн ‘лама, монах из дворян’ и др.-тюрк. tojїn ~ tojun (кит. лаожэнь, dau-žin) ‘буддийский монах’; стп.-монг. ajaγ-qa tegimlig - так уважительно называют буддийского монаха и др.-тюрк. ajaγqa tegimlig ‘достойный поклонения, досточтимый’ [Древнетюркский словарь, 1969, c. 26а] - так называют буддийского монаха; х.-монг. буян ‘1) добродетель; 2) благодеяние, благотворительность’ и др.-тюрк. bujan (санскрит punya) ‘благодатный поступок, благодеяние; заслуга’, mujan ‘1) благодеяние, доброе дело; 2) награда, воздаяние’; хилэнц ‘грех, греховное деяние’ идр.-тюрк. qїlїnč (< qїl= ‘делать, действовать’). Как можно видеть из произведенного выше сравнительно-исторического анализа некоторых терминов из сферы духовной культуры монгольских и тюркских народов, лексическая общность в их языках прослеживается не только среди терминов, относящихся к живой и неживой природе, хозяйственной деятельности и материальной культуре, но и к духовной культуре, глубоко проникнув во все эти сферы. Все рассмотренные общие тюрко-монгольские слова хорошо этимологизируются из тюркских языков, что говорит об их заимствованном характере в монгольских языках. Это заимствование происходило в эпоху праязыков в результате тесных контактов монгольских племен с тюркскими, конкретнее - с племенами булгарского типа, поскольку эти тюркские слова распространились по всем монгольским языкам по мере разрастания монгольского этноса и образования современных монгольских языков. Дальнейшее более детальное и более углубленное исследование тюрко-монгольских отношений в области лексики может четче прояснить, как и когда происходили процессы взаимодействия тюркских имонгольскихэтнических групп.

Скачать электронную версию публикации