F. M. Dostoevsky about Karl Marx and Friedrich Engels.pdf Ф. М. Достоевский, Карл Маркс и Фридрих Энгельс принадлежали к одному поколению: родившиеся на рубеже 1810-1820-х гг., как деятели и мыслители они сформировались на фоне европейских революционных событий конца 1840-х гг. К. Маркс и Ф. Энгельс были участниками февральской революции 1848 г. в Париже и мартовской революции в Германии, а Достоевский в 1849 г. посещал кружок М. В. Буташевича-Петрашевского, возникновение которого также было тесно связано с этими европейскими революциями. В 1849 г. Маркс, высланный сначала из Германии, а затем из Франции, навсегда эмигрировал в Лондон, куда в конце 1849 г., после поражения немецкой революционной армии, перебрался и Энгельс. В течение этого же года Достоевский был арестован, находился в одиночной камере Петропавловской крепости, предстал перед военным судом, был приговорен к смертной казни, которая, как известно, в последний момент была заменена четырехлетнейкаторгойспоследующейшестилетнейвоенной службой в Сибири. Лондонский период жизни Маркса и Энгельса - это активная политическая деятельность, наиболее известным результатом которой стал так называемый I Интернационал, а также создание знаменитого экономического учения, книги «Капитал», первыйтом которой вышелв свет в 1867 г. Достоевский же уже в Сибири отказал политическим революционным идеям в плодотворности и жизнеспособности. Из его письма А. Н. Майкову от 18 января 1856 г. из Семипалатинска: «Может быть, Вас смущал наплыв французских идей в ту часть общества, которая мыслит, чувствует и изучает? Но согласитесь сами, что все здравомыслящие, то есть те, которые дают тон всему, всему, смотрели на французские идеи со стороны научной - не более» [Достоевский, 1985, т. 281, с. 208]. Вот принципиальное подведение итогов деятельности кружка петрашевцев, по Достоевскому: «французские идеи со стороны научной - не более». И здесь же он предлагает истинную «политическую идею» России: «наша политическая идея, завещанная еще Петром» [Там же], т. е. идея Российской империи Петра I. В свою очередь, интерес русского писателя к современным ему экономическим теориям и концепциям, с которыми он впервые познакомился именно в кружке петрашевцев [Гуидо, 2012, с. 27-30], в Сибири только возрос, более того, обогатился новыми смыслами и контекстами. В сибирских письмах Достоевский настойчиво просил брата Михаила прислать ему «экономистов и отцов церкви», «историков, экономистов», «Отечеств записки», «отцов церкви и историю церкви» [Достоевский, 1985, т. 282, с. 171, 173]. Экономическая проблематика постепенно становится частью картины мира писателя в сложном сочетании с религиозными, историческими и национальными вопросами [Новикова, 2013]. Наиболее очевидно это проявилось в публицистической деятельности Достоевского первой половины 1860-х гг. Высланный из центральной России в самом начале 1850 г., в 1859 г. писатель вернулся в совершенно другую страну - в Россию, стоящую на пороге масштабных социально-политических, юридических, экономических реформ. Достоевский сразу же включился в актуальную общественную жизнь, будучи уверенным в том, что реформирующейся России жизненно необходима его почвенническая концепция, сформированная Сибирью и каторгой. В это время в его деятельности отчетливо актуализируется особая позиция сочетания художественного и исторического, политического подхода к современности, характерная и для других его русских современников [Силантьев, Созина, 2013]. Во имя активной пропаганды почвеннических идей он обратился, прежде всего, к журналистике, и журналы братьев Ф. М. иМ. М. Достоевских «Время» (1861-1863) и «Эпоха» (1864-1865) стали ярким явлением пореформенной России первой половины 1860-х гг. Экономическая проблематика была представлена в них с самого начала, уже во «Времени» 1861 г. Именно в этом контексте в материалах журнала братьев Достоевских и появляется имя Фридриха Энгельса. В мартовском номере «Времени» за 1861 г. была опубликована анонимная рецензия на книгу немецкого экономиста Бруно Гильдебранда «Политическая экономия настоящего и будущего» [Hildebrand, 1848], вышедшую в свет в 1860 г. на русском языке в переводе М. П. Щепкина [Политическая экономия…, 1861]. Особого внимания заслуживает анонимный характер этой статьи. Экономические работы во «Времени» принадлежали чаще всего известному экономисту И. Н. Шиллю [Белов, 2001, с. 415], поэтому можно предположить, что он мог быть автором и данной рецензии. Однако, как указывает В. Н. Захаров, глубоко изучивший материалы «Времени» и «Эпохи», «анонимность и псевдонимность» была принципиальной стратегией братьев Достоевских как издателей и редакторов, которая, в свою очередь, сочеталась с тем, что «Достоевские редактировали все публикации “Времени” и “Эпохи”: правили статьи; то, с чем были согласны, пропускали в печать; то, что вызывало возражения, отклоняли» [Захаров, 2005, с. 699, 700]. Исходя из этого утверждения авторитетного исследователя наследия Достоевских, можно предположить, что выраженный в анонимной рецензии подход кЭнгельсувозражений у них не вызвал. Книга Б. Гильдебранда представляет собой развернутый обзор немецкой экономической мысли; особое внимание в ней уделено работе Энгельса «О положении рабочего класса в Англии» [Engels, 1845]. «Наибольшее место в его книге занимает разбор сочинения Энгельса “О положении рабочего класса в Анг-лии”», - подчеркивает автор рецензии [Политическая экономия…, 1861, с. 85]. «О положении рабочего класса в Англии» - один из первых масштабных трудов Энгельса по политической экономии, в основе которого его жизнь в Манчестере в течение 1842-1844 гг., его собственный опыт коммерческой деятельности и предпринятые им здесь специальные исследования современного положения английских рабочих. Считается, что именно эта книга Энгельса изменила к лучшемуотношение кнемуКарла Маркса, сначаладостаточно холодное. В свою очередь, Б. Гильдебранд и анонимный автор рецензии во «Времени» по отношению к труду Энгельса занимают иную (и единую) позицию - это позиция его резкой критики. В «Политической экономии настоящего и будущего» русского автора восхищает, прежде всего, именно критика Энгельса: «Тут сосредоточивается вся блестящая сторона критического таланта нашего автора. Он победоносно опровергает его основные положения» [Там же]. По мнению автора рецензии, суть неприятия Б. Гильдебрандом политико-экономической концепции Энгельса состоит в том, что тот, «возводя частную выгоду на степень высшего начала экономической науки», разорвал «всякую связь между наукою и нравственною задачею человеческого рода» [Там же, с. 77], которая для самого Б. Гильдебранда была ключевой. Настойчивая апелляция известного немецкого политэконома к «нравственной силе народов» [Там же, с. 90] и обусловила его общее критическое отношение к труду Энгельса, полагает автор рецензии, полностью его разделяя. Для усиления этой позиции он обращается к авторитету Дэвида Юма, оригинальная философия которого сформирована сложным сочетанием позитивистского (в том числе, экономического) и специально психологического подхода к человеку: «Гениальный Юм был убежден, что “вообще участие к другим в каждом человеке гораздо сильнее, чем своя собственная выгода”» [Там же, с. 88]. Отсюда русский автор делает вывод о том, что в «нравственной природе человека» «личный интерес и совесть гармонируют друг с другом» [Там же]; но именно это ине учитываетЭнгельс. Еще находясь в Сибири, Достоевский просил присылать ему «экономистов и отцов церкви» - именно в таком сочетании. Политическая экономия Энгельса во «Времени» проверяется категориями нравственности и совести, и этой проверки оназдесьне выдерживает. Если имя Фридриха Энгельса связано в материалах Достоевского с экономической проблематикой, то имя Карла Маркса оказалось вовлеченным в геополитические размышления писателя. Достоевский для журнала «Гражданин» некоторое время, помимо других материалов, составлял еженедельные обзоры иностранных событий, которые свидетельствуют о том, что текущую политическую жизнь Европы писатель изучал системно и глубоко. В одной из таких статей от 8 октября 1873 г., входящей в общий обзор «Иностранные события» за 1873 г., Достоевский пишет: «Рим, в первый раз за 1500 лет, поймет, что пора кончить с высшими мира сего и оставить надежду на королей! И поверьте - Рим сумеет обратиться к народу, к тому самому народу, который римская церковь всегда и высокомерно от себя отталкивала и от которого скрывала даже Евангелие Христово, запрещая переводить его. Папа сумеет выйти к народу, пеш и бос, нищ и наг, с армией двадцати тысяч бойцов иезуитов, искусившихся в уловлении душ человеческих. Устоят ли против этого войска Карл Маркс и Бакунин? Вряд ли; католичество так ведь умеет, когда надо, сделатьуступки, все согласить» [Достоевский, 1980, с. 202-203]. В этих статьях 1873 г. Достоевский подробно описывает и анализирует развернувшуюся во французском Национальном собрании борьбу между сторонниками существующего республиканского строя и партиями, стремящимися к восстановлению монархии. Совершенно не случайно имя Карла Маркса возникает именно в этом контексте; здесь писатель характеризует общее состояние Европы как господства «злого духа целого столетия несогласий, анархии и бесцельных французских революций» [Там же, с. 201], «социализма» [Там же, с. 203], в конечном счете, «новой антихристианской веры» [Там же, с. 201], к которой обратились «все “малые и сирые”, трудящиеся и обремененные, уставшие ожидать Царства Христова» [Там же]. Так политическая ситуация в современной Европе, в конечном счете, оборачивается у Достоевского религиозной проблематикой иповесткойдня. А именно, описывая текущие европейские события, писатель на первый взгляд достаточно неожиданно обращает особое внимание на «римское движение», которое «пронеслось в последние полгода по всей Европе» [Там же, с. 202]: «Некоторые наблюдатели и теперь уже угадывают, что всё это движение легитимистское, так вдруг и с таким напряжением разрешившееся теперь во Франции, - может быть, не что иное, как клерикальная переделка, ичто первоначальное слово его вышло из Рима» [Там же]. Нетрудно предположить, что к этим «некоторым наблюдателям» Достоевский относил, прежде всего, самого себя. С его точки зрения, борьба между республиканцами и монархистами в Национальном собрании Франции, в сущности, - это «последняя (здесь и далее выделено автором. - Е. Н.) попытка римского католичества обратиться еще раз, в последний раз, за помощью к королям и высшим мира сего и последняя надежда на них» [Там же]. Причем, как это представлялось Достоевскому, римское католичество исчерпало свои возможности влияния на «королей и высших мира сего» и поэтому принципиально изменило свою европейскую политику, «в первый раз за 1500 лет» сделав ставку не на них, но на «народ», на «всех “малых и сирых”, трудящихся и обремененных»: «…попытки сблизиться с народом во Франции, в Германии и Швейцарии новым изобретением - устройством в массах народных богомолий, некоторые неслыханные доселе демократические выходки католического высшего духовенства в Германии с обращением кнароду» [Там же]. В восприятии Достоевского в Европе начинается борьба за народ, и в эту борьбу вступили две силы - «Рим» и «Карл Маркс»; при этом «папа сумеет выйти кнароду, пеш и бос, нищ инаг», а КарлуМарксу «не устоять». Причем не только Карлу Марксу, но и Бакунину. В интенсивном контексте «Иностранных событий» рядом с Марксом назван М. А. Бакунин, российский революционер и идейный последователь Маркса (несмотря на очень непростую историю их личных взаимоотношений). Упоминание здесь Бакунина со всей очевидностью свидетельствует о том, что Достоевский так или иначе вписывает и Россию в общеевропейские процессы «злого духа целого столетия несогласий, анархии и бесцельных французских революций». В частности, Бакунин, с которым писатель был хорошо знаком, как известно, был одним из первых теоретиков российского анархизма. Кроме того, Бакунин был политическим мыслителем, яростно боровшимся как с самой идеей империи, так и с Российской империей собственно: «…я, русский, открыто и решительно протестовал и протестую против самого существования русской империи. Этой империи я желаю всех унижений, всех поражений» [Бакунин, 1920, с. 100]. Это выдержка из его речи на Конгрессе Лиги мира и свободы в 1867 г. в Женеве - одном из конгрессов, связанном с формированием I Интернационала. Так получилось, что этот Конгресс посетили и супруги Достоевские, жившие в это время в Швейцарии. Своими впечатлениями о нем Достоевский поделился сС. А. Ивановой в письмеот 29 сентября (11 октября) 1867 г. из Женевы: «Ясюда попал прямо на Конгресс мира что эти господа, - которых я в первый раз видел не в книгах, а наяву, - социалисты и революционеры, врали с трибуны перед 5 000 слушателей, то невыразимо! И эта-то дрянь волнует несчастный люд работников! Это грустно. Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру. Большие государства уничтожить и поделать маленькие» [Достоевский, 1985, с. 224]. В это время в Женеве Достоевский встречался также с А. И. Герценом, чье имя также могло бы попасть в этот «российский» контекст. Говоря в письме к С. А. Ивановой о «социалистах и революционерах», писатель сразу же обозначает их особое влияние на «работников», «на несчастный люд работников», но не «народ», не на весь народ в целом, о котором он будет размышлять в «Иностранных событиях» 1873 г. Это обращение к «работникам» очевидно коррелирует с названием работы Энгельса «О положении рабочего класса в Англии» и свидетельствует о том, что Достоевский имел достаточно отчетливое представление об основном адресате учения Маркса и Энгельса. Далее в письме также обозначена коллизия «Рима» и «Карла Маркса»: «социалисты и революционеры», которыестремятся «истребить христианскую веру». И наконец, фраза о том, что «большие государства уничтожить и поделать маленькие», является прямым обращением к антиимперской позиции Бакунина, совершенно для Достоевского неприемлемой. «Здесь я за границей окончательно стал для России - совершенным монархистом главный и величайший факт нашей истории мысль о всеславянском значении Петра», - написал Достоевский весной 1868 г. А. Н. Майкову из той же Женевы [Там же, с. 281]. Имперское сознание писателя, восходящее к исторической деятельности Петра I, оформилось уже в Сибири, и эта позиция оставалась неизменной: «наша политическая идея, завещанная еще Петром». Причем в контексте европейской жизни 1860-х гг. имперская идея Петра в восприятии Достоевского уточнятся как «всеславянская». Достоевский противопоставляет «социалистов и революционеров», «Карла Маркса и Бакунина» не только «Риму», «христианской вере», но и Российской империи, созданной Петром I. Карл Маркс тоже воспринимал Россию как империю, империю Петра I, которая, уже с его точки зрения, угрожает современному европейскому политическому порядку. Свое отношение к России Маркс выразил в работе «Разоблачения дипломатической истории XVIII в.» (1856-1857) [Маркс, 1989], посвященной в основном вопросу создания и упрочения России как империи. Не случайно он постоянно именует здесь Россию «Московией» [Там же, с. 3 и др.], по названию ее древней столицы. В работе привлечен обширный материал русской истории, начиная с Древней Руси, многочисленные факты российско-европейских связей XVIII в., однако в центре его исторического анализа - две эпохи, татаро-мон-гольское иго и правление Петра I, поскольку еще одной важной особенностью отношения Маркса к России является его абсолютное убеждение в ее «азиатской» природе: «Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольскогорабства» [Там же, с. 11]. Именно «школа монгольского рабства» и легла в основу империи Петра I, по мысли Маркса: «Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира» [Там же]. Так Петр предстает прямым наследником Чингисхана, и созданная им империя - азиатская по своей природе и сущности: «Петр Великий действительно является творцом современной русской политики. Но он стал ее творцом только потому, что лишил старый московитский метод захватов его чисто местного характера, отбросил все случайно примешавшееся к нему, вывел из него общее правило, стал преследовать более широкие цели и стремиться к неограниченной власти, вместо того чтобы устранять только известные ограничения этой власти. Он превратил Московию в современную Россию тем, что придал ее системе всеобщий характер» [Маркс, 1989, с. 10]. Именно в имперской и азиатской природе России Маркс находил реальную угрозу современному европейскому миру, в том числе миру близких ему концепций и идей: «она угрожает мирувосстановлением всемирной монархии» [Там же, с. 3]. В контексте современных трудов Эдварда Саида и его последователей восприятие Карлом Марксом России как азиатской империи представляется предельно актуальным [Российская империя…, 2005]. Но этот же научный контекст (от Карла Маркса до Марка Бассина, Адиба Халида, Натаниэля Найта, Марии Тодоровой и др.) позволяет ярче и отчетливее высветить специфику имперской позиции Достоевского, которая нашла наиболее развернутое выражение в материалах «Дневника писателя» 1877-1878 г., посвященных русско-турецкой войне. Они свидетельствуют о том, что «восточная» проблематика, даже заданная глубоко волновавшей писателя войной, не была для него самоценной: «…восточный вопрос есть и славянский вместе»; «…восточное христианство (NB. сущность Восточного вопроса)», - утверждает писатель [Достоевский, 1984, т. 26, с. 30]. Кульминацией размышлений Достоевского о «восточном вопросе» становится (вновь!) обращение к исторической имперской миссии Петра I, связанной с царством Московским, как это было и у Карла Маркса. Но там, где у Маркса - азиатская империя, у Достоевского - «славянский вопрос» о «восточном христианстве»: «Восточный вопрос (то есть и славянский вместе) родился он при первом сплочении великорусского племени в единое русское государство, то есть вместе с царством Московским. Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства, которую Петр Великий признал в высшей степени и, оставляя Москву, перенес с собой в Петербург. Петр в высшей степени понимал ее органическую связь срусским государством и с русской душой. Вот почему идея не только не умерла в Петербурге, но прямо признана была как бы русским назначением всеми преемниками Петра. Вот почему ее нельзя оставить и нельзя ей изменить. Оставить славянскую идею и отбросить без разрешения задачу о судьбах восточного христианства (NB. сущность Восточного вопроса) - значит всё равно что сломать и вдребезги разбить всю Россию, а на место ее выдумать что-нибудь новое, но только уже совсем не Россию. Это было бы даже и не революцией, а просто уничтожением, а потому и немыслимо даже, потому что нельзя же уничтожить такое целое и вновь переродить его совсем в другой организм» [Там же]. «Сущность Восточного вопроса», по Достоевскому, - «восточное христианство»; отсюда, с его точки зрения, - христианская историческая миссия Российской империи, восходящая к Петру I. Поэтому сформированное в Женеве в 1868 г. представление о «всеславянском значении Петра» на фоне русско-турецкой войны получает окончательную формулировку: Россия как «Всеславянская империя» [Тамже, с. 79]. Наконец, в январском «Дневнике писателя» за 1881 г., который стал его завещанием, дан окончательный ответ Достоевского на вопросы, заданные Марксом и Энгельсом мировому сообществу: «Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!» [Достоевский, 1984, т. 27, с. 19].

Скачать электронную версию публикации