“Instant old man” in Konstantin Vaginov’s novel “Garpagoniana” (“returned youth” as a plot of the socialist reconstructi.pdf Действие «Гарпагонианы» разворачивается в конце первой пятилетки. Констан-тин Вагинов работал над романом в 1932-1933 гг., но заметки для будущего произ-ведения составлял еще раньше [Бреслер, 2014]. «Гарпагониана» не была опублико-вана при жизни писателя. Попытки ее издания предпринимались в 1960-е гг. М. Б. Мейлахом и Т. Л. Никольской, но не увенчались успехом [Московская, 2018]. Книга вышла отдельным томом в США в 1983 г. и содержала многочис-ленные неточности, в том числе в заглавии («Гарпагониада» вместо «Гарпагониа-на») [Вагинов, 1983]. Краткая история создания текста изложена в комментариях к роману в изданиях прозы Вагинова 1991 и 1999 гг. [Вагинов, 1991, с. 579-580; 1999, с. 557-558], полная - в статье Д. М. Бреслера [2018]. Пушкинская метафора из «Подражания Корану», употребленная нами в назва-нии статьи, с наибольшей полнотой аттестует одного из главных героев «Гарпа-гонианы» - Локонова, который узнает о своей неожиданной «старости» от собу-тыльника Анфертьева: «Старик вы, вот что, из юноши прямо в старики угодили. Вся жизнь вам кажется ошибкой. Так ведь перед смертью чувствуют» [Вагинов, 1991, с. 441]. «Быть молодым» к окончанию первой пятилетки требовала сама действитель-ность: в 1932 г. страна справила свое 15-летие. Пафос обновления, омоложения сопровождал вырастающие на глазах заводы и фабрики, дома для пролетариата, культурные объекты. Этому способствовали географические и геологические от-крытия (точное нанесение на карту объектов Северной Земли, открытие ряда но-вых островов в Арктике - Ушакова, Шмидта, Визе и др., открытие хребта Ивана Черского в Якутии, системы Корякского нагорья, крупных очагов современного оледенения в горах Северо-Восточной Сибири, пика Коммунизма на Памире, хребта Академии наук; была измерена глубина Байкала и др.). «Посмотрите, това-рищи, как много за последнее время, за время революционное, как много открыто нами ископаемых, много месторождений железной руды, различных нефтей, углей, различных полезных минералов! Это свидетельствует о том, что в страну пришел новый, молодой, энергичный хозяин и начинает хозяйство- вать», - замечал А. М. Горький [1953, с. 12]. Перерождение, которое было связано с «особым переживанием открывшейся новизны жизни и именно с таким обновленным восприятием мира» [Вигилянская, 2007, с. 132], переживали и советские писатели, например Б. Л. Пастернак (сбор-ник «Второе рождение»), О. Э. Мандельштам («Сегодня можно снять декалько-мани…»), Н. С. Тихонов («Анофелес») и др. Уже после смерти Вагинова накануне Первого всесоюзного съезда советских писателей в 1934 г. Ю. К. Олеша конста-тировал: «Мир стал моложе. Появились молодые люди. Я стал зрелым, окрепла мысль, но краски внутри остались те же. Так произошло чудо . Так ко мне вернулась молодость» [Первый всесоюзный съезд советский писателей, 1934, с. 236]. Годом раньше Зощенко развивал эту мысль в повести «Возвращенная мо-лодость» [2006, с. 5-247]. Между текстом Зощенко и романом Вагинова наблюдаются определенные пе-реклички. Писатель мог читать «Возвращенную молодость» в журнале «Звезда» (1933. № 6, 8, 10), где в том же году были помещены три его стихотворения (1933. № 1. С. 85). Вагинов отталкивается от текста Зощенко, создавая в «Гарпагониане» двойни-ка главного героя повести по принципу зеркальности. В пользу этого говорят несколько фактов. В первую очередь перекличка фамилий двух персонажей, зна-чение которых связано с волосяным покровом: Локонов («Гарпагониана») и Во-лосатов («Возвращенная молодость»). Зощенко в повести оправдывает выбор фа-милии главного героя [Зощенко, 2006, с. 42-43], называя ее скромной, похожей на все остальные. В ходе своих размышлений автор «Возвращенной молодости» за-мечает: «Конечно, можно бы потрудиться и придумать фамилию более красивую или более оригинальную, а не брать столь случайное, ничего не обозначающее наименование» [Там же, с. 42]. Вагинов выбирает для своего героя возвышенную фамилию - Локонов (ср.: пушкинское «вьется локон золотой…»), противопостав-ляя ее сниженной - Волосатов. Только судьба носителя этой «высокой» фамилии окажется трагичной, тогда как «прозаичный» Волосатов станет более успешным в деле «омоложения». У героев «Гарпагонианы» и «Возвращенной молодости» зеркально противо-положны возраст (Локонову - тридцать пять лет, Волосатову - пятьдесят три) и ключевая портретная характеристика (Локонов почти лыс, Волосатов с седой шевелюрой). Герои противопоставлены и по социальному статусу: Локонов - иж-дивенец, деклассированный элемент, находящийся на попечении матери. Волоса-тов - финансово самостоятельный «стареющий господин», прославленный педа-гог и ученый-астроном. Сближает персонажей их желание вернуть молодость, что соответствовало ду-ху времени. «Безрассудная смелость» научных и околонаучных опытов была от-ражением экстремизма в социальной и политической среде, что, в свою очередь, являлось показателем психологических установок (сознательных и бессознатель-ных) на массовое преображение советского гражданина [Куляпин, Скубач, 2013, с. 96]. В 1930-е гг. поиски наикратчайшего пути к изменению человеческой при-роды сообразно с материалистической логикой продолжались. Дальше профессо-ра Преображенского из «Собачьего сердца» (1925) М. А. Булгакова, специалиста в области омоложения, пошел, например, Всеволод Далмат, герой романа М. Э. Козакова «Время плюс время» (1932), изобретший препарат антигипноток-син для достижения вечной бодрости, который, по его мнению, способствовал искоренению старости как явления. Вагинов отказывается от хирургического («Собачье сердце») и химического («Время плюс время») пути возвращения молодости для своего персонажа. Локо-нов, подобно Волосатову, идет третьим - психологическим - путем, предприни-мая попытку самолечения посредством анализа своей болезни (вялости, апатии, хандры) и последующего ее (не)преодоления. В пояснительной записке к «Гарпагониане», адресованной М. Э. Козакову, Ва-гинов разъяснял, что герой его романа предпринимал несколько безуспешных попыток вернуть молодость [Вагинов, 1991, с. 513]. Перемена места жительства (Локонов из центра Ленинграда переезжает на окраину) не способствует его ду-ховному возрождению, вместо этого он думает о самоубийстве. Попытка ходить вокруг техникума (которая Вагиновым не описана, но упоминается как один из узлов романа в упомянутой записке), также, по-видимому, не приносит сущест-венных результатов. Третья попытка - возродиться благодаря любви (пусть и на короткий срок удавшаяся Волосатову из «Возвращенной молодости») - тоже про-валивается. «Омоложение» Локонова оканчивается трагически: он не только не достигает положительного результата, но и погибает от руки того, кто указал ему на его «старость», торгаша и пьяницы Анфертьева. Неудачи персонаж Вагинова связывает с политической ситуацией в стране, сформировавшей определенные социально-бытовые условия, при которых у него отсутствует возможность рассчитывать на улучшение своего положения: «Локо-нов чувствовал, что он является частью какой-то картины. Он чувствовал, что из этой картины ему не выйти, что он вписан в нее не по своей воле, что он является фигурой не главной, а третьестепенной, что эта картина создана определенными бытовыми условиями, определенной политической обстановкой первой четверти двадцатого века. Вписанность в определенную картину, принадлежность к опре-деленной эпохе мучила Локонова. Он чувствовал себя какой-то бабочкой, наса-женной на булавку» [Вагинов, 1991, с. 450]. Третьестепенная роль, отведенная Локонову после революции как бывшему дворянину, сыну прокурора [Там же, с. 452], автоматически попавшему в деклас-сированные элементы [Чуйкина, 2006, с. 96-129], мучает героя «Гарпагонианы». Он, подобно тем «механическим гражданам», направлявшим А. М. Горькому гневные письма, оказался против собственной воли «подданным» СССР [Горький, 1953, с. 431]. Вписанность в хронологические рамки определенного историческо-го периода мешает Локонову жить, собственное существование кажется ему про-тивоестественным: насильственно «насаженный на булавку» времени он, как и бабочка, лишился своего назначения, основная его функция, какой бы она ни виделась персонажу (в романе это не уточняется), атрофировалась, его свобода оказалась существенно ограниченной. Автоматически записав Локонова в люм-пены, его тем самым превратили из субъекта в объект: бабочка, основная функция которой опылять цветы, будучи посаженной на булавку, стала вещью, причем вещью, которая не соответствовала задачам эпохи. В упоминавшейся пояснительной записке к «Гарпагониане» Вагинов говорит о «музеальности» своего Локонова, что он, не вписавшись в определенный исто-рический момент, обречен на превращение в экспонат [Вагинов, 1991, с. 513]. Однако, с точки зрения социально-политической, даже превратившись в «демон-страционный образец» (бабочку на булавке), Локонов не годился для нового со-ветского музея, основной целью которого было уже не хранение предметов самих по себе по принципу их принадлежности к определенному периоду, а демонстра-ция того, как постепенно бытие изменяло сознание и в результате этой эволюции произошла революция. Как показали разыскания В. Г. Ананьева, приоритетной функцией музея в рамках этой концепции оказывалась пропаганда господствую-щей идеологии, поскольку музей является государственным предприятием и на него идут народные деньги. «Поэтому и музейным в полном смысле этого слова оказывался тот предмет, который лучше всего “проповедовал”, а так как “пропо-ведовать” приходилось явления и процессы - предмет неизбежно уступал место документу» [Ананьев, 2012, с. 259]. Таким образом, музеи попадали в парадок-сальную ситуацию: с одной стороны, необходимо было производить отбор пред-метов-«пропагандистов», с другой - заменять их наглядными «пособиями», вроде карт, графиков, диаграмм, которые отражали бы динамику воздействия бытия на сознание. Предмет, выставленный сам по себе в музейном пространстве, не давал целостное представление об этой динамике. Вместе с тем не только предметы, но и большое количество людей выводилась представителями официальной власти за пределы «картины» советской жизни. Происходил парадоксальный процесс: после революции все население импера-торской России стало «подданными» СССР, но к концу первой пятилетки пред-ставители той его части, которые так и не научились жить в новой стране, были объявлены персонами нон грата, «лишними людьми». Они обвинялись, как это было ранее с представителями «есенинщины» [Корниенко, 2010, с. 30], во всех неудачах государства, особенно в воровстве, хищении и порче государственного имущества. Официальное объявление этой части населения лишней автоматиче-ски «опредмечивало» ее; государство самостоятельно решало вопросы «полезно-сти» и «бесполезности» отдельного гражданина и было безжалостно к «лишним людям», поскольку они уже оказались списанными в утиль. Сталин, подводя ито-ги первой пятилетки, отмечал: «Нельзя сказать, чтобы эти бывшие люди могли что-либо изменить своими вредительскими и воровскими махинациями в нынеш-нем положении в СССР. …они умирают и доживают последние дни» [1933, с. 25]. Одним из способов выйти из стана «лишних людей» было «омоложение», опи-санное в повести Зощенко, герою которого Васильку молодость нужна была для того, чтобы осовремениться, переменить «буржуазный» скепсис на лояльное от-ношение к новой действительности: герой «Возвращенной молодости» по началу идет «неверным» путем закалки собственной оболочки (начинает заниматься физкультурой), а после приходит к выводу, что обновление мысли (психологии) в духе марксистско-ленинской идеологии [Жолковский, 1999, с. 70] - вот подлин-ное омоложение. Локонова из «Гарпагонианы» не интересуют идеологемы, поскольку он чувст-вует определенную несвободу, исходящую от них. Ему нужна молодость для воз-вращения себе субъектности, «ясного и радостного ощущения мира» [Вагинов, 1991, с. 430], подобного тому, которое он испытывал в юности, когда еще не был насильно поставлен на третье место в картину определенной исторической эпохи. Юность представляется ему идеальным временем легкости чувств и действий. Когда во второй главе романа Локонов с ужасом открывает для себя, что его шаг не похож на легкий шаг юноши, его начинает пугать дряхлость. «Где же мой пре-красный сон, где же сон моей юности!» [Вагинов, 1991, с. 380] - в отчаянии вос-клицает он. Локонов бунтует против своего положения в сложившейся иерархии. Он пола-гает, что переезд поспособствует его омоложению. Поскольку вещи в комнате напоминают ему о его возрасте, то Локонов решает избавиться от «умерших» для него предметов (стола времен Александра I, шкафчика для книг времен Павла I, дивана, двух кресел красного дерева) и перебирается из центра Ленинграда на рабочую окраину, в Выборгский район, в обстановку, состоящую из грошового стула, крохотной этажерки, некрашеного кухонного столика и расшатанной кро-вати. На новом месте персонажа ждет неожиданный удар: перечитывая свои дневники, чтобы как-то развеять гнетущее ощущение старения, Локонов отмечет, как прескверно в них отразился его образ - не таким юношей он себя представлял. Если Василек из «Возвращенной молодости» пытался скорректировать свое от-ношение к воспоминаниям отрочества и таким образом научиться жить в настоя-щем, то Локонов решает от них избавиться. Сначала он думает сжечь дневники, но после решает сделать из них скатерть и салфетки для попойки с Анфертьевым. Таким образом персонаж намеренно выхолащивает собственное прошлое, лишая себя той основы (дневников), где были пунктирно отмечены этапы его становле-ния как личности. Также он дистанцируется от персонализированной «социои-деологической системы вещей» (Бодрийяр) своей комнаты, благодаря которой имеет возможность вспоминать, как он, например, «любил читать Пушкина, рас-троганный, даже иногда плакал над отдельными строчками, не в силах вынести красоты» [Там же, с. 422]. Иначе говоря, Локонов одновременно отказывается от ретроспективного образа самого себя, считая отразившуюся в дневниках проек-цию неудовлетворительной, а также возможности нюансировки воспоминаний посредством вещей. Намеренно отсекая свое прошлое, Локонов делает ставку на настоящее: через любовь к Юленьке он надеется вернуть себе молодость. Но на этом пути персо-наж сталкивается с проблемами, решить которые оказывается не в состоянии. Желая полюбить Юленьку он не знает, как определить это чувство, поскольку к тридцати пяти годам ни разу его не испытывал, ему было не с чем сравнивать: «У него не было воспоминаний о первой встрече, о запоминающихся на всю жизнь прогулках, о беспокойстве, о взаимных подарках, о неожиданных востор-гах, возникающих по поводу самых простых слов, сказанных самым простым го-лосом» [Там же, с. 400-401]. Представления Локонова о любви зиждутся на книжных штампах. В одной из сцен романа ему хочется просить у Юленьки «ло-кон на память, глядеть в ее глаза, взять ее руки и целовать ладони, хотелось, что-бы она гладила его по голове» [Там же]. Не понимая, что испытывает ревность, Локонов следит за своей «возлюбленной», боясь приблизиться к ней, а после со-стоявшегося на квартире Торопуло знакомства - заговорить с Юленькой. Помимо неопытности в амурных делах, Локонова мучит его внешний вид, свидетельствующий о безысходной (поскольку жил он с матерью на правах несо-вершеннолетнего) бедности персонажа. Локонов «с самой нежной заботливостью охранял свой, пришедший в явную негодность, костюм. Как с драгоценным, хрупким предметом обращался он со своими заплатанными и сильно поредевши-ми брюками» [Там же, с. 400]. В истории «любви» к Юленьке он заведомо считает себя аутсайдером, поскольку ему нечего предложить ей, кроме «душевного богат-ства тысяча девятьсот двенадцатого года» [Там же, с. 401]. Комплекс неполно-ценности не позволяет персонажу отвлечься от скверных мыслей о своем выду-манном сопернике, который прельщает «падкую» на богатство и статус Юленьку: «Должно быть он специалист, наверное, он хорошо зарабатывает, любит старинные гравюры, собирает редкие книги и слоновую кость, и ему ничего не стоит увлечь девушку» [Вагинов, 1991, с. 403]. После долгожданного знакомства Локонову удается пригласить Юленьку в гости в Выборгский район. Однако, не обладая должной «пассионарностью», в сцене свидания он бездействует, застав-ляя Юленьку сомневаться в себе: «Что же, - думала она, - он даже не поцеловал меня, неужели я ему не нравлюсь...» [Вагинов, 1991, с. 447]. Эпизод заканчивает-ся проводами до дома и последующими отчаянными мыслями Локонова о не-удачной попытке вернуть молодость. Персонаж Вагинова терпит поражение как в прошлом (от которого отказыва-ется), так и в настоящем (где он бессилен). Попытка компенсировать неудачи в альтернативном мире, в данном случае в мире сновидений, также оказывается безрезультатной. Локонов, чтобы «взбодриться», коллекционирует сновидения, которые для него на улицах, во дворах, в общественных заведениях и т. п. запи-сывает Анфертьев. Но сам персонаж оказывается лишенным возможности видеть сны и рассчитывать как-то отвлечься от своего мучительного положения третье-степенной фигуры на картине определенной исторической эпохи. Подробнее об этом аспекте деятельности Локонова мы уже писали ранее [Чечнёв, 2019], но к сказанному стоит добавить то, что утрата способности видеть сны вызвана, на наш взгляд, несостоятельностью персонажа как в прошлом, так и в настоящем. Намеренный отказ от юношеских впечатлений и бездействие в зрелом возрасте лишают возможности душу Локонова получить достаточное количество пережи-ваний, способных породить сон как психосоматическое состояние. О важности впечатлений от настоящего говорится в «Онейрокритике» Артемидора (известном соннике античности), которую персонаж Вагинова считает недостаточно глубо-кой книгой [Там же, с. 458], предпочитая читать «антифеминистский» памфлет Боккаччо «Ворон» или «Камасутру». Перспектива будущего возвращения молодости также оказывается закрытой для Локонова, поскольку, не имея ни прошлого, ни настоящего, нельзя составить какой-либо прогноз на грядущее. Справедливости ради необходимо отметить, что персонажу Вагинова все же удается вернуть молодость, правда, всего на один день. Происходит это после подготовки к самоубийству, которое не совершается по причине затянувшихся приготовлений: «Жизнь не удалась, - подумал он (Локонов. - Я. Ч.) и стал мы-лить полотенце. Наступал рассвет. Внезапное успокоение сошло на рабо-тающего человека. - Рано еще, - подумал Локонов. Он отложил мыло и хорошо намыленное полотенце и решил пройтись по городу» [Там же, с. 443]. Во время прогулки Локонова захлестнуло «чувство жизни»: ему захотелось побежать, его одолевал восторг, ум все вокруг воспринимал с одобрением, мысленно персонаж причислял себя к молодому поколению. В предуведомлениях к приключениям Василька рассказчик «Возвращенной молодости» пытается понять, «какую ошибку совершают люди, что уже в три- дцать пять лет к ним приходит увядание» [Зощенко, 2006, с. 39]. Вагинов вполне определенно дает свои ответы на этот вопрос. Тридцатипятилетний Локонов ока- зывается персонажем-пустышкой, «механическим гражданином», существование которого, лишенное какой бы то ни было подоплеки, буквально механистично: мотивы ушедшей молодости и покупки сновидений повторяются практически в каждой сцене с участием персонажа, бытие которого наполнено переживанием по поводу утраченного «сна юности» и желания избавиться от этих мыслей. Ло- конов обречен на гибель. Недаром его убийца в порыве пьяного откровения гово- рит о неспособности Локонова «прикрепиться» к «реальной жизни», поскольку его не интересуют ни деньги, ни служебное положение, ни удобства, ни слава, ни прошлое, ни настоящее: «…старый мир вы презираете, новый мир вы ненавидите» [Вагинов, 1991, с. 441]. Молодость, которую хочет вернуть Локонов, оказыва- ется игрушкой ума, недостижимым идеалом, поскольку сам персонаж не пред- ставляет себе, каким образом можно вернуть «ясное и радостное ощущение мира».

Скачать электронную версию публикации