Poetics of literary dream in Sigizmund Krzhizhanovsky’s novel “Sideline”.pdf Изучение сновидений в художественной литературе выделяется в особую об-ласть современного литературоведения, которая называется художественной гип-нологией, онейрологией, онейропоэтикой (oneiros - «сновидение»). В. В. Савелье-ва определяет онейропоэтику как «область поэтики, которая сосредоточена на филологическом анализе сновидения как вербального художественного текста» [2013, с. 23]. Пространство сна в литературном произведении исследователи в данной сфере обозначают различными терминами («онейрический текст», «сно-видное пространство»), наиболее лаконичным и устоявшимся из которых являет-ся «онейротоп» (Т. Ф. Теперик, В. Савельева, Н. А. Нагорная и др.). При исполь-зовании данной категории стоит учитывать, что «онейротоп включает в себя описание сновидения, но ему не равен. В него входит весь комплекс художест-венных средств, связанный с изображением сновидения, это ближайший компо-зиционно-смысловой контекст, связанный с его изображением» [Теперик, 2008, с. 9]. Таким образом, онейротоп включает в себя описание сновидения, его интер-претации, а также ситуации засыпания - пробуждения. Современное литературоведение все чаще обращается к исследованию раз-личных аспектов художественной системы выдающегося писателя, переводчика и литературоведа С. Д. Кржижановского, чье творчество на протяжении многих лет было знакомо лишь узкому кругу филологов. Одним из основоположников изучения произведений Кржижановского является В. Г. Перельмутер, выступив-ший редактором-составителем первых опубликованных сборников новелл писа-теля, а также автором посвященных его творчеству литературоведческих статей («Когда не хватает воздуха» [Перельмутер, 1990], «Прозеванный гений» [Перель-мутер, 1991], «Трактат о том, как невыгодно быть талантливым» [Перельмутер, 1989] и др.). Рассмотрев основные литературоведческие работы, посвященные произведениям С. Д. Кржижановского, можно выделить несколько аспектов творчества писателя, к которым наиболее часто обращаются исследователи: спе-цифика так называемого минус-пространства в художественной системе Кржижа-новского [Топоров, 1995]; типы и функции лингвистических новообразований в произведениях писателя [Бышук, 2008], особенности пространственно-времен- ной организации текста автора [Подина, 2002]; экзистенциальная проблематика [Горошников, 2005]; жанровое своеобразие творчества Кржижановского [Воробьева, 2002]; интертекстуальная составляющая поэтики «музыкальных новелл» пи-сателя [Мансков, 2007], специфика игрового начала [Клецкина, 2007], философ-ско-эстетические искания в прозе Кржижановского [Ливская, 2009] и др. Особенно интересными в свете темы нашего исследования представляются ра-боты Р. М Ханиновой [2008; 2009; 2013], посвященные произведениям писателя, в том числе представленного в них онейрического текста, с точки зрения антро-пологической поэтики. Две главы монографии Р. М. Ханиновой «Антропологиче-ская поэтика русской повести и рассказа 1900-1930-х гг.» [2013] посвящены исследованию литературных сновидений в художественном пространстве Кржи-жановского («Философема сна в прозе Сигизмунда Кржижановского», «Экфрасис и сон-экфраза в малой прозе Сигизмунда Кржижановского»), в том числе автор рассматривает через призму антропоэтики онейротоп новеллы «Боковая ветка» («Вещь в антропоцентрической перспективе сновидения: новеллы «Боковая вет-ка» и «Серый фетр»). В фокусе исследователя в данном случае находится глав-ным образом проблема философского содержания сферы вещного мира новеллы, онтологическое декодирование онейрического и несновидного пространства «Бо-ковой ветки». Автор не концентрируется на особенностях структуры представ-ленного в тексте онейротопа, а также специфике приемов имитации фикциональ-ным текстом нон-фикционального пространства. Творчество С. Д. Кржижановского предполагает причудливое переплетение реальности и грезы, его произведения напоминают мрачноватые сказки или прит-чи, в которых действуют герои, находящиеся в пограничных состояниях: они не до конца живы, но и не совсем мертвы («Автобиография трупа», «Швы», «Чу-дак»), то ли бодрствуют, то ли погружены в сон («Мост через Стикс», «Фантом», «Рисунок пером», «Боковая ветка»), состоят из какой-либо одной части тела («Итанеэсиес», «Сбежавшие пальцы»), являются неодушевленными в пределах привычной реальности предметами («Мишени наступают», «Поэтому») и т. д. При этом зачастую реальность «фантазма», сна является доминирующей, «гово-рящей», максимально эстетически и идеологически наполненной. Для Кржижа-новского именно «фантазм» является истинной реальностью, скрытым миром, который поражает безупречной логической обоснованностью даже самых пара-доксальных образов. Данное представление сближает творческий метод автора с поэтикой сюрреализма, в рамках которой источником вдохновения художника является истинная «сверхреальность», пространство подсознания и сна. Художественная система С. Д. Кржижановского является онейрически напол-ненной, в этом утверждении мы солидарны с Р. М. Ханиновой, которая утвержда-ет, что сон является одним из «сквозных» образов творчества писателя [2013, с. 64]. Онейротоп представлен в нескольких произведениях С. Д. Кржижановско-го, таких как «Возвращение Мюнхгаузена», «Мост через Стикс», «Фантом», «Ри-сунок пером», «Поэтому» и др. В рамках данной статьи мы обратимся к исследо-ванию специфики онейротопа в новелле С. Д. Кржижановского «Боковая ветка». Изучение онейрического пространства указанного произведения представляется целесообразным и продуктивным в связи с тем, что большая часть текста новеллы представляет собой развернутый онейротоп (ситуация засыпания, описание сна, ситуация пробуждения, контекст и т. д.), в пределах которого реализуется основ-ная концептуальная составляющая текста. Онейрический текст новеллы характеризуется высокой концентрацией сюр-реалистической образности и размытостью границ между сном и явью. Сновиде-ние «не объявлено» [Бочаров, 1974, с. 205], и этот прием, как указывает В. В. Савельева, словно наделяет онейротоп временной материальностью и вещественно- стью [Савельева, 2013, с. 56], способствует созданию иллюзии реалистичности событий, произошедших с героем в городе сновидений. О том, что Квантин уснул, читатель догадывается по ряду примет, но констатации отхода ко сну нет, напротив, на поверхности лежит ситуация неудавшегося засыпания. Герой пыта-ется задремать, ему зябко («Не то тянуло от окна, не то лихорадило»), возможно, он нездоров, портфель, который он пытается использовать вместо подушки, не-удобен, и Квантин решается бодрствовать, на самом деле, вероятно, засыпая: Если представить себе страну или мир, в котором под тульи шляп, под кожаные подкладки их, иногда - ну, пусть редко-редко - забредали бы так, по соседству, окраинные причерепные мысли… то… - мягкий толчок, точ-но не буферами о буфера, а подушечьим пухом о пух, вдруг остановил по-езд, - то (должно быть, семафор)… нет, лучше не вдоль то, а по боковой [Кржижановский, 1989, с. 42] 1. 1 Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках с указанием страниц. Момент засыпания описывается Кржижановским максимально реалистично. Главный герой предается философским размышлениям о двойственной природе человеческого мозга, который всегда содержит что-то скрытое, истинное, некон-тролируемое сознанием: Если предположить, что самый наш мозг поверх другого мозга, как шляпа поверх головы, что тот в настоящую думающий, подкорковый, рас-кланивается моим мышлением, приветственно приподымает его при встре-че с… (с. 42). Его мысли путаются, обрываются, и, наконец, он, сам того не понимая, засыпает: Но вперерез мысли точно тень опустившегося семафора и о слух ват-ным прикосновением: - Прошу предъявить ваши сновидения (с. 42). Замысловатая реплика вошедшего в вагон кондуктора служит маркером того, что реальность ускользнула от героя и словно запускает, приводит в действие круго-ворот фантастических образов, сопровождающих его приключение. На то, что Квантин уснул, указывает не только необычная просьба кондуктора предъявить сновидения, но также лексемы и словосочетания, значение которых связано с темой сна, засыпания, а точнее с образом подушки как посредника меж-ду сном и человеком: «мягкий», «подушечий пух», «ватное прикосновение». Само тело героя становится неестественно легким, словно пустым, портфель уподобля-ется подушке: Квантин поднялся и - к выходу. Ноги его как-то ватно легки и пусты, портфель под локтем мягок и упруг, как взбитая к ночи подушка (с. 43). Сонным стариком, который, «шаркая паром», медленно идет сквозь ночь, кажется Квантину необычный старинный паровоз, в который он пересаживается из своего вагона: Старый паровичок, шаркая паром, казалось, шел сквозь ночь, волоча мягкие ночные туфли, то и дело спадающие с пят (с. 43). Реальность новеллы стремительно трансформируется после того, как герой «предъявляет свои сновидения» кондуктору и выходит из вагона. Ночная земля почему-то становится теплой, паровоз выглядит устаревшим музейным экспона-том, дует теплый тропический ветер, приносящий аромат невиданных пряных трав, за окном проносятся совершенно невероятные для средней полосы России пальмы, в вагон влетает диковинная бабочка и т. д. Периодически автор словно подсказывает читателю, где стоит искать источ-ники сновидных образов героя: ...вброшенная ударом голубого воздуха, в вагон впорхнула бабочка и билась смятыми крылышками над подпотолочной сеткой. Квантин узнал узоры ее пыльцы: urania ripteus, притропический вид, не перелетающий и двадцатой параллели. Страница энтомологического атласа, приподняв-шись - своими пестрыми подобиями - в память, снова опала под переплет-ную крышку (с. 44). Квантин - человек, обладающий определенным читательским опытом, он иден-тифицирует бабочку, вспоминает ее название на латыни, затем на улицах города сновидений узнает в лицо Томаса Мора, отвечающего в онейрическом мире за экспорт утопий в сознания спящих. Кржижановский переосмысливает саму идею возникновения утопий: они злонамеренно внушаются людям миром снов, помо-гают подготовить реальность к захвату сновидным пространством. Таким обра-зом, «дневной», практический опыт Квантина находит отражение в его снах, трансформируется в яркие образы онейрического пространства, влияет на форми-рование идеологической основы взглядов героя на город снов и знакомую ему несновидную реальность. Наконец на то, что увиденное Квантином было сном, указывает момент про-буждения: Прямо напротив, в метре от глаз - желтая вагонная стена. Сверху - по-доткнутые железом полки. Квантин поднял голову с доски и, щуря глаза, огляделся по сторонам. Поезд стоял. В проходе - спина носильщика, при-давленная тюком, за пыльным окном - знакомая стеклянная навесь Мос-ковского вокзала. Упершись ладонью в скамью, он все еще медлил вклю-читься в день (с. 59). Герой не может поверить в то, что увиденное в городе сновидений, было лишь игрой подсознания, он ищет приметы сновидной реальности в утренней суматохе прибывшего на вокзал поезда, в какой-то момент ему кажется, что он оставил в городе снов портфель, который тут же находится в коридоре: Пора. Он сбросил ноги со скамьи и протянул руку к портфелю. Что та-кое! Ладонь ткнулась о дерево - портфеля не было ни в изголовье, ни у стены. И тотчас же сквозь память: сумеречные хоры - синий свет - вытя-нутая рука лысоголового - и падающий вниз, к тем, четырехуглый черный портфель. И вслед - новым оборотом карусели - один за другим - откру-жившие образы ночи (с. 59). Квантин не находит примет, подтверждающих, то увиденное им ночью не было просто сном, однако не находит он и успокоения, понимая, что сила и ловкость жителей города снов состоит в умении мгновенно исчезать и растворяться в про-странстве без следа: И все-таки, - подумалось Квантину, - единственно возможная техника подмены светлой карты черной, дня ночью - это стремительность, мгнове-нье, умеющее быть быстрее «мгновения ока» (с. 60). Кржижановский вводит в онейрический текст одну из самых распространен-ных содержательных особенностей нелитературного сновидения - пробуждение падением, возвращение в мир реальности через пугающее неминуемое и потенци-ально смертельное падение во сне: В одно мгновенье он представил себе свою мозжащуюся о камень голо-ву и разбрызг мозга. Стена, раздвигаясь вширь и ввысь, беззвучно неслась навстречу сшибу. Лучше не видеть. Стиснуть веки и… Но что-то острое и светлое, как лезвие ножа, втиснутого под тугую покрышку, насильно расщепляло веки; уступая, он раздернул их - и тотчас же яркий дневной свет вхлынул в зрачки. Прямо напротив, в метре от глаз - желтая вагонная стена (с. 59). Квантин обнаруживает, оказавшись свидетелем погрузки в вагоны новых невиди-мых сновидений, что сны, прозрачные при обычном взгляде на них, становятся видимы в отражении. Гладкий пол вокзала неожиданно становится скользким зеркалом, которое в один момент вдруг превращается в отвесную стену, сбросив-шую с себя героя. Квантин летит вниз, осознает близость своей гибели, которая в реальности оборачивается для него внезапным пробуждением в знакомом же-лезнодорожном вагоне. К. Г. Юнг связывал сновидный мотив падения со страхом неудачи или смерти, который подавляется сознанием спящего [Юнг, 2014, с. 289]. Герой Кржижановского через падение спасается из сновидного мира, испытав перед этим страх разоблачения и смерти. Помимо пробуждения падением Кржижановский использует такую особен-ность нелитературного сна, как невозможность крика, внезапная немота, что в реальности является одним из симптомов так называемого сонного паралича [Левин, 2010, с. 13]: Теперь уже не было надежды. Он скользил вниз и вниз с нарастающей скоростью. Под ним - по зеркальному скату - неслись пестрые стаи отра-жений. Быстрота была такова, что он уже не различал их контуров: вихрь слепящих пятен рушился вместе с ним в пустоту. Он хотел вскрикнуть, но несущимся навстречу воздухом забивало рот (с. 58). Стоит отметить, что данный прием имитации нон-фикционального пространства (сна) является традиционным для художественной литературы и встречается во многих произведениях российских и зарубежных авторов (сон Татьяны («Евгений Онегин» А. С. Пушкина), сон Чарткова («Портрет» Н. В. Гоголя), «Дурной сон» Б. Л. Пастернака и др.). Кржижановский следует традиции: стремится уподобить литературное сновидение нелитературному, обращается к сновидному опыту чи-тателя, пытается напомнить ему пугающие ощущения падения, внезапной немоты во сне, побудить к сопереживанию герою. Таким образом, структура онейротопа «Боковой ветки» может быть представ-лена в виде своеобразной петли: подготовка ко сну, неосознанное засыпание (во-преки принятому решению бодрствовать), путешествие в город сновидений, про-буждение падением и возвращение в «досонное» пространство железнодорожного вагона. В тексте новеллы реализуются две основные метафоры, связанные с темой сна: «сон-смерть», «сон-жизнь». Первая из них, наиболее характерная для христи-анской культуры («вечный сон»), представлена в нескольких вариантах: герой называет поезд, увозящий его в город сновидений, «саркофагом на колесах», ко-торый может завести в любую катастрофу. Основной идеолог города сновиде- ний - лектор вечерних курсов, проповедующий идею захвата мира яви снами, описывается как некто с черепом, обтянутым кожей, что сближает его с традици-онным в европейской культуре образом смерти. Наконец, само описание города сновидений наполнено танатологической лексикой («темнота», «недвижье», «мертвые», «кладбище», «гнилушечий» и т. д.): Темнота, будящая сов и летучих мышей, разворошила недвижье города снов. Улицы, еще так недавно мертвые, как дорожки кладбища, были пол-ны теперь всевозрастающим оживлением. Жалюзи уползли вверх, обнажая черные дыры окон. Лишь кое-где за их открытыми рамами затлевал и ник мутный гнилушечий свет. Створы дверей, распахиваясь, как крылья ноч-ных птиц, начинающих лет, выбрасывали в улицы торопливые силуэты людей (с. 55-56). Перед читателем предстает мрачный безрадостный город, который, подобно ноч-ной птице или летучей мыши, приходит в движение лишь с наступлением темно-ты и буднично готовится к очередной «смене» доставления спящим сновидений. Метафора «жизнь-сон» реализуется, в частности, через образ «портфеля-по-душки», который помогает мнимо бодрствующим людям спать в вертикальном положении, создавать и поддерживать иллюзию важности данной государством работы, чина, должности и т. д. Эти особенные усовершенствованные модели по-душек помогают сновидцу грезить наяву, принимать сон за реальность, фантазию за истинную действительность: Стоит лишь сунуть вот эту штуку под локоть, и вы, не меняя даже вер-тикального положения на горизонтальное, с раскрытыми глазами, при яр-ком дне, погружаетесь в глубочайший сон: вам снится, что вы деятель, вершитель, общественник, измыслитель новых систем - и портфелевидная подушка, выпруживаясь из-под локтя, толкает из снов в сны (с. 51). Новые «портфельные» подушки не только подменяют жизнь сном, они выполня-ют функцию «выпрямления», опустошения человеческого мозга, превращения его в подобие мягкой, «хорошо взбитой подушки»: Мозг - он распяливается вширь, последние мозговые извилины и мор-щины на нем выравниваются, он делается гладок и чист от мысли... (с. 51). Образ «портфеля-подушки» повторяется в новелле несколько раз: сначала это портфель, подложенный под голову в попытке героя уснуть в вагоне, затем за-метно «полегчавший» портфель, с которым Квантин выходит на перрон города сновидений, далее следует расшифровка образа, объяснение того, что портфель - это и есть новая усовершенствованная модель подушки, произведенная в сновид-ном городе. Наконец портфель - это деталь, которая выдает героя жителям города и провоцирует погоню за ним, а в финале новеллы при пробуждении «убежав-ший» из-под головы Квантина портфель становится возможным свидетельством реальности существования фантастического города. Также метафора «жизнь-сон» реализуется в образе «миллионномозгого сна о всеобщем братстве», который внушается миром снов людям. Цель жителей сно-видного города - подменить явь сном, ведь главное отличие реальности от фанта-зии в том, что реальность устойчива, а фантазия рассыпается при свете дня. Но современная действительность уже не так понятна и устойчива, как раньше, в то время как сны люди научились видеть одни и те же. Именно этот единый сон, протекающий под флагами цвета усыпляющего мака, поможет сновидному миру прорваться в реальность: ...разве не удалось нам уже и сейчас унифицировать сны, разве не на-веяли мы человечеству сладчайший миллионномозгий сон братства, еди-ный сон о единении. Знамена цвета маковых лепестков колышутся над толпами... (с. 53). Идея общечеловеческого сна о равенстве как подмены действительности лежит в основе стратегии лидеров города сновидений. При этом коллективно экспорти-руемая утопия, очевидно, грозит обернуться антиутопией, ведь мир грез настроен воинственно и совсем не чужд жестокости в случае ожесточенного сопротивления спящих: Глаза спящих под щитами век. То, что вчера еще было утопией, сегодня стало наукой. Мы сломаем факты. Мы разобьем наголову всех их status quo: вы увидите убегающие статус-квовые спины. Если «я» восстанут про-тив «мы»: в ямы, в колодцы с кошмарами, мозгом о дно. Мы спрячем солн-це под черные пятна, мы погрузим весь мир в бездвижный непробудный сон. Мы усыпим самую идею пробуждения, а если пробуждение будет про-тивиться, мы выколем ему глаза (с. 54). Примечательно, что классическое антиутопическое общество характеризуется стремлением к всеобщей унификации, что выражается, в частности, в попытках влияния на содержание сновидений индивидуумов, т. е. влияния рационального на подсознание. Именно эту смысловую доминанту определяет в тексте «Боковой ветки», в частности, Р. М. Ханинова [2013, с. 61], указывая, что Кржижановский воплощает в новелле желание тоталитарного государства контролировать част-ную жизнь (подсознание, сны) своих граждан. На наш взгляд, в «Боковой ветке» то самое «бессознательное» вполне разумно, оно целенаправленно формирует сны спящих и внушает им единый разрушительный для несновидного мира сон: сон-обман, сон-оружие. Соответственно, любая утопия и тоталитарное государство как ее искаженное воплощение, по Кржижановскому, родом из темного, непозна-ваемого подсознания, они заражены его хаосом и неминуемо ведут к катастрофе. В. В. Савельева, исследуя художественную гипнологию русских писателей, предлагает классифицировать литературные сны по жанрово-функциональному, сюжетно-композиционному, образно-эстетическому и персонажному признакам. Также исследователь обращает внимание на специфику выполнения онейриче-ским текстом сюжетной, психологической и идейно-символической функций в художественном произведении [Савельева, 2013]. С точки зрения жанрово-функционального признака онейротоп, представлен-ный в «Боковой ветке» Кржижановского, можно охарактеризовать как сон-откро- вение, «кризисный сон» [Бахтин, 2002, с. 167], сон-путешествие, сон-инициацию. Для снов подобных типов характерно ментальное перерождение героя, осознание правды о существующем миропорядке, собственном внутреннем мире. По сюжетно-композиционному признаку рассматриваемый нами онейрический текст является развернутым, так как занимает практически все пространство новеллы. С точки зрения образно-эстетической, онейротоп «Боковой ветки» можно охарак-теризовать как фантастический, аллегорический сон. По персонажному признаку сон Квантина относится к мужским сновидениям. Онейротоп «Боковой ветки» выполняет все указанные В. В. Савельевой функ-ции. Увиденный героем сон является двигателем сюжета, запускает процесс осоз-нания Квантином истинной сущности реальности, а следовательно, онейрический текст выполняет сюжетную функцию. Герой проявляет смелость, осознает, на чьей он стороне («лазутчик»), и готов бороться за мир яви, что свидетельствует о выполнении онейротопом психологи-ческой функции (перерождение, инициация): Это было на руку выскользнувшему из капкана «лазутчику». Слово это, внезапно вброшенное в слух, звучало теперь для Квантина как отщелк ключа, как пароль в явь, больше - как лозунг, осмысляющий все страхи, блуждания и опасности здесь, в паутине улиц города, экспортирующего сны... Да, лазутчик, он выследит все извивы их замыслов, он разорвет, хотя бы ценою гибели, все это черное миллионоузлие, он остановит эти прокля-тые катушки, сматывающие ночь (с. 55). Во сне герой обретает не мечту, а правду. Сон становится откровением, он не предсказывает будущее, а, возможно, открывает сущность настоящего. Вырвав-шись из города снов, герой не в состоянии просто отмахнуться от нелепого кош-мара и готов бороться за права реальности. Будучи на территории сновидений, он выбирает мир яви. Сновидный текст новеллы также выполняет идейно-символическую функцию, так как иллюстрирует представление Кржижановского о революционной идее как пугающей фантазии (та же мысль автора прослеживается и в «Возвращении Мюнхгаузена»), ставшей реальностью в России. «Боковая ветка» указывает на адресанта и заказчика идеи «сна о братстве», объясняет, кому это прежде всего выгодно и к чему может привести увлечение коллективными грезами. Актуальная для времени написания новеллы коммунистическая идеология представляется в тексте Кржижановского иррациональной фантазией, сном, источник которого таится в глубинах пугающего и непознанного подсознания. Из всего вышесказанного следует, что в новелле С. Д. Кржижановского «Бо-ковая ветка» реализуется структурная модель литературного сновидения, которую можно представить в виде схемы: неосознаваемая героем ситуация засыпания - сон-путешествие - пробуждением падением. Основной текст новеллы содержит все приметы классического литературного сна, который стремится имитировать нон-фикциональный текст, уподобляется «реальному» нелитературному сновиде-нию [Савельева, 2013, с. 32]. Для онейрического текста «Боковой ветки» харак-терно: перемещение в фантастическое пространство (город снов), неясность очер-таний предметов, аллегоричность, сюрреалистичность образов (хор непробудных, ловцы облаков, портфель-подушка), резкое появление и исчезновение персо- нажей, смена локаций («вдруг»), трансформация пространственных объектов (вокзальный пол превращается в отвесную зеркальную стену), присутствие фан-тастических персонажей (девушка из макового дурмана, лектор-череп и др.), про-буждение падением и т. д. Художественный мир С. Д. Кржижановского эстетически ярок, парадоксален и чрезвычайно идеологически наполнен, он представляется увлекательным «пу-тешествием мысли», полным причудливых персонажей и оригинальных выводов. Онейрический текст новеллы Кржижановского «Боковая ветка» - это пространст-во, в котором при помощи экспрессивных сюрреалистических образов реализует-ся самобытная идея о «подсознательном», сновидном происхождении коммуни-стической утопии, переосмысливаются ее природа и предназначение.

Скачать электронную версию публикации