Prohibition to bypass the law in the legal regulation mechanism: A historical and legal aspect.pdf В современных социально-правовых реалиях происходит значительная интенсификация общественных отношений. Отмеченная тенденция отчетливо выражается не только в постоянном количественном росте общего массива разнообразных социальных связей, но и в их постепенном усложнении, а также в возникновении их качественно новых форм. Наиболее востребованные из них находят закрепление и детализацию в действующем законодательстве. Например, правоотношения, основанные на введенных в 2015 г. в Гражданский кодекс Российской Федерации (ГК РФ) нормах о рамочных, опционных и абонентских договорах, отношения, происходящие от таких новаций в гражданском праве, как альтернативные и факультативные обязательства (Федеральный закон от 08.03.2015 № 42-ФЗ «О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации»), а также социальные связи, вытекающие из проведения до 31 декабря 2028 г. эксперимента по установлению в ряде субъектов РФ специального налогового режима «Налог на профессиональный доход» (Федеральный закон от 27.11.2018 № 422-ФЗ «О проведении эксперимента по установлению специального налогового режима “Налог на профессиональный доход” в городе федерального значения Москве, в Московской и Калужской областях, а также в Республике Татарстан (Татарстан)»), и др. В этих динамично меняющихся условиях существенно актуализируется потребность в постоянном, комплексном и концептуально обоснованном совершенствовании механизма правового регулирования, в переоценке и приведении различных форм правового воздействия в строгое соответствие с прогрессивными конституционными началами, международными нормами и принципами, развивающимися правами и свободами, многофакторными социальными ожиданиями. Положения ст. 2 Конституции РФ задают одно из ключевых направлений модернизации данного механизма - систематическое совершенствование и отладка правозащитных юридических средств, устанавливающих и обеспечивающих гарантии юридической защищенности субъекта как в отдельных правоотношениях, так и в целых сферах жизнедеятельности общества. Значение таких преобразований для развития институтов правового государства в условиях высокой изменчивости законодательства сложно недооценить, а совокупность мер, применяемых публичной властью в данной области, достаточно вариативна и не ограничивается экстенсивным расширением казуальных запретов или пересмотром существующих санкций. Инициатива Верховного Суда РФ по внедрению в уголовное законодательство качественно новой формы противоправного поведения - уголовного проступка (Законопроект № 612292-7 «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в связи с введением понятия уголовного проступка»), увеличение диапазона использования административной преюдиции в уголовном законодательстве, нашедшей поддержку как Президента Российской Федерации, прекратившего исполнение своих полномочий в связи с истечением срока его пребывания в должности Д.А. Медведева (Послание Президента Федеральному Собранию Российской Федерации от 12.11.2009), так и Президента России В.В. Путина (Послание Президента Федеральному Собранию Российской Федерации от 03.12.2015), применение в правозащитных целях неюрисдикционного процесса [1. С. 112-113], а также ряд иных мер позволяют констатировать масштабные качественные преобразования правовой материи, влекущие точечное устаревание, а в отдельных аспектах - институциональные пробелы в теоретических знаниях о самой сущности такой фундаментальной юридической категории, как «противоправное поведение». Последняя уже не в полной мере укладывается в имеющиеся доктринальные представления о ней, а возникший и растущий дисбаланс между таким важным явлением и познаниями о нем комплексно и негативно сказывается на описательном и объяснительном потенциале теории государства и права. На практике этот дисбаланс проявляется как одна из важных причин возникновения разного рода дефектов в правотворчестве и правоприменении, неполноты охраны и защиты правоотношений, неэффективности устанавливаемых мер юридической ответственности и механизмов предупреждения противоправного поведения. Изложенное актуализирует исследования как неправомерного поведения в целом, так и наиболее значимых изменений законодательства, сказывающихся на его трактовке. В этом контексте показательной и весьма важной правовой новеллой выступает запрет на обход закона с противоправной целью (Федеральный закон РФ от 30.12.2012 № 302-ФЗ «О внесении изменений в главы 1, 2, 3 и 4 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» (в ред. от 04.03.2013)), вызвавший многочисленные дискуссии в научном сообществе. Приведенное законодательное преобразование явилось поворотом в правовом регулировании, так как повлекло обширную переоценку границ дозволенного и запрещенного, вытеснив из правовой жизни целый пласт юридически значимых отношений, которые ранее не обладали противоправным характером и могли расцениваться только как формы свободной реализации субъективных прав. При этом осуществление соответствующих изменений в праве России происходило в условиях крайне недостаточной изученности самого феномена обхода закона, что, по существу, исключало полноценную научную обоснованность реформы. Отмечая наличие Концепции развития гражданского законодательства (одобрена Советом при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства 07.10.2009), подготовленной на основании Указа Президента Российской Федерации от 18.07.2008 № 1108 «О совершенствовании Гражданского кодекса Российской Федерации», а также развернутой пояснительной записки к соответствующему законопроекту, отметим, что выработка целостной теоретической основы, объясняющей правовую природу обхода закона и связанные с данным явлением общие закономерности, вплоть до настоящего момента остается одной из важных и проблемных задач, стоящих, прежде всего, перед теорией государства и права. В свою очередь, потребность в решении очерченной задачи и приведении понятия «противоправное поведение» в соответствие с изменившейся правовой действительностью актуализирует тщательный анализ прежнего опыта противодействия обходу закона, выявление особенностей его запрещения в памятниках отечественного права, локализацию направлений развития соответствующих ранее действовавших охранительных норм и оценку их эффективности, а также исследование генезиса доктринальных представлений о теоретической сущности обхода закона и его деструктивном влиянии на общественные отношения. Учет данных положений необходим и предстает неотъемлемым условием последовательного и всестороннего понимания феномена обхода закона, его места в системе иных правозащитных средств, а также особенностей его функционирования в механизме государственно-правового регулирования общественных отношений. Начать полагаем с тезиса, что проведенная реформа вовсе не связана с практической реализацией мер противодействия какому-либо принципиально новому юридическому феномену. Напротив, выделение действий в обход закона в качестве отдельной формы неправомерного поведения имеет многовековую историю, восходящую к праву Древнего Рима. В его терминологическом аппарате такие действия обозначались как «Agere in fraudem legis» (Обход закона. Недозволенные действия, противные не букве, но духу закона; запрещались прямо или косвенно; практически приравнивались к действиям contra legem) [2. С. 30]. Древнеримский правовед Юлий Павел (Julius Paulus) утверждал: «Поступает против закона тот, кто совершает запрещенное законом; поступает в обход закона тот, кто, сохраняя слова закона, обходит его смысл» [3. С. 113]. Другой римский юрист Домиций Ульпиан (Domitius Ulpianus) высказывался: «Обход же закона бывает тогда, когда закон хотя и не желает, чтобы что-либо было совершено, однако не запрещает совершенно это, и это совершается; и как отличается сказанное от задуманного, так различаются обход закона с тем, что совершено против закона» [3. С. 113]. При несформированности критериев, позволяющих четко отграничить обход закона от иных противоправных деяний, а также констатируя недостаточную упорядоченность и неполноту характеристик этого деяния, данных классическими римскими юристами, именно их идеи заложили основы доктринального понимания юридической природы обхода закона не только в праве Древнего Рима, но и в ряде других государств. Важно подчеркнуть, что в отличие от многих иных реципированных институтов римского права запрет на обход закона не получил широкого распространения даже в странах романо-германской правовой семьи. В настоящий момент с некоторыми особенностями он существует в правовых системах Франции [4], Германии [5. С. 11], Италии [6. С. 577] и Испании [7. С. 16], однако в целом может рассматриваться как правозащитный механизм, находящий лишь локальное использование в континентальном праве. Вместе с тем факты его закрепления в современном законодательстве отдельных развитых стран убедительно свидетельствуют о том, что в наши дни обход закона не приобрел статуса юридического архаизма, имеющего ценность исключительно для историко-правовых наук, как и не утратил социально вредный характер. Переходя к непосредственному анализу отечественного опыта внедрения запрета на обход закона в механизм правового регулирования, надлежит, прежде всего, отметить его общую непродолжительность. Это не позволяет рассматривать противодействие обходу закона в качестве одного из традиционных направлений реализации правоохранительной функции государства и внутренней политики. Многие правоведы солидарны в оценках содержания памятников отечественного законодательства и высказывают единодушные мнения о том, что на всем протяжении длительного дореволюционного периода государственно-правового строительства обход закона не выделялся в качестве разновидности противоправного деяния и никак не запрещался, а в научной и учебной литературе того периода предметная и подробная теоретическая разработка действий в обход закона не проводилась. Е.Д. Суворов отмечает, что сам термин «обход закона» хотя и находил использование в научных работах, опубликованных в конце XIX - начале XX в., но при этом употреблялся в разрозненных смысловых значениях, в числе прочего - в качестве синонимов понятий «мнимая сделка» и «притворная сделка» [8. С. 7-11]. Вместе с тем А. И. Муранов со ссылкой на циркуляр Министерства иностранных дел Российской империи № 4105 от 15.07.1900 г. утверждает, что термин «обход закона» применялся в праве при регламентации правоотношений с участием иностранцев, но только в качестве синонима слова «обман» [9]. При этом ученый констатирует, что даже обширному и, по его мнению, достаточно прогрессивному для своего времени законодательству Российской империи в сфере международного частного права обход закона не был известен и не применялся в судебной практике при решении возникающих споров. В первой главе первого раздела четвертой книги десятого тома Свода законов Российской империи от 1857 г., посвященной регулированию общих положений о договорах, закреплялась ст. 1529, устанавливающая следующее правило: «Договор недействителен и обязательство ничтожно, если побудительная причина к заключению оного есть достижение цели, законом запрещенной». Норма предусматривала казуально-абстрактный перечень деяний, на которые распространялся соответствующий запрет. Характер этого предписания, направленный на противодействие преодолению общеобязательных правил поведения с противоправной целью, несколько сближает рассматриваемую правовую норму с запретом на обход закона в его современной форме. Однако это не дает оснований для отождествления данных правозащитных средств. Практическое применение концепции противодействия обходу закона и ее непосредственное внедрение в механизм правового регулирования были осуществлены на более позднем - советском этапе развития государства и права. Самым первым нормативным актом, опосредовавшим данные процессы, явился декрет ВЦИК от 22.05.1922 «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых ее законами и защищаемых судами РСФСР», в пп. «б» п. 7 которого устанавливалась недействительность договоров, совершенных с целью, противной закону или в обход закона. Это обстоятельство наглядно иллюстрирует значимость, придаваемую запрету на обход закона в видении законодателя РСФСР, так как данный нормативный акт, по вполне обоснованной оценке Д.М. Гренкина, являлся декларацией, провозглашавшей общие принципиальные положения [10. С. 39]. Он не регулировал конкретные обязательства, не был предназначен для этого и по объективным причинам не мог охватить всего многообразия признаваемых в стране имущественных прав и отношений, закрепляя лишь самые важные, отправные для частного права положения, в числе которых был и запрет на обход закона. Одновременно в рассматриваемом акте содержалось поручение, адресованное Президиуму ВЦИК и СНК, о выработке на основании этого постановления соответствующих гражданско-правовых законов и проекта их кодификации. Исполнение данного поручения и категоричные правила ст. 30 первого отечественного кодифицированного источника частного права -Гражданского кодекса РСФСР (ГК РСФСР), принятого в 1922 г., представляют несопоставимо больший интерес для исследования, так как именно в этой статье было осуществлено непосредственное внедрение запрета на обход закона в механизм правового регулирования, выражена официальная оценка этой новой форме поведения как социально вредной и определены ее последствия - недействительность любых сделок, совершенных в обход закона. Формально-юридический анализ показывает, что данная правовая новелла представляет собой предельно общую норму-запрет, распространяющуюся на все правоотношения, регулируемые гражданским законодательством. Важно, что обход закона не был интегрирован в правовую материю в статусе самостоятельного и качественно нового института права, имеющего правозащитное целевое назначение. Он выступал лишь одним из предусмотренных ГК РСФСР оснований для признания сделки недействительной. В таком качестве данный запрет был задействован в обеспечении комплексной охраны прав и законных интересов участников соответствующих правоотношений наряду с иными не менее важными основаниями для признания сделок недействительными, хотя при этом и влек для нарушителя самые неблагоприятные последствия. Например, при несоблюдении установленной законом формы сделки на каждую из сторон возлагалась обязанность вернуть другой все полученное по сделке (ст. 151 ГК РСФСР). Совершение сделки под влиянием обмана, угроз или насилия давало только потерпевшей стороне право требовать возвращения исполненного с обязательным взысканием несправедливого обогащения в пользу государства (ст. 149 ГК РСФСР). В свою очередь, квалификация соглашения как сделки против закона, в обход закона или сделки, заключенной в целях причинения явного ущерба государству, на основании ст. 30, 147 и 402 ГК РСФСР полностью исключала двустороннюю реституцию. Стороны не возвращались в то имущественное положение, в котором они были до заключения договора в обход закона. Вместо этого действовавшие санкции предусматривали безвозмездное и принудительное обращение предмета сделки, совершенной в обход закона, в доход казны как неосновательного обогащения [11. С. 971-972]. Продолжая анализ техники юридического письма, укажем, что обход закона запрещался в правилах всего одной статьи рассматриваемого кодекса, диспозиция которой имела не описательный, а простой характер. Дефинитивная норма, раскрывающая понятие «обход закона» для целей данного кодекса, также отсутствовала. Предшествующего опыта противодействия обходу закона не имелось, и даже при его наличии он был бы неприменим, так как п. 6 Постановления ВЦИК от 11.11.1922 «О введении в действие Гражданского кодекса РСФСР» предусматривал запрет на толкование положений ГК РСФСР на основе ранее действовавшего законодательства Российской империи, правовых актов Временного правительства и наработанной в эти периоды правоприменительной практики. В совокупности используемая конструкция диспозиции ст. 30 ГК РСФСР 1922 г. и указанные обстоятельства влекли очевидную терминологическую неопределенность, нечеткость и неоднозначность категории «обход закона», на что обращалось внимание [12. С. 245; 13. С. 22]. Проблема обострялась тем, что обход закона оставался не только новым, непривычным для правовой системы, но и малоизученным явлением. При отсутствии достаточного количества фундаментальных работ, посвященных анализу обхода закона, его сущность лишь отчасти прояснялась отдельными доктринальными положениями. Так, в первой советской энциклопедии государства и права давалось весьма лаконичная трактовка сделок, совершенных в обход закона. Они определялись как «...сделки, являющиеся сами по себе не противозаконными, но заведомо направленные к достижению результатов, не допускаемых законом» [14. С. 1339-1340]. При этом характеристика самих действий, образующих обход закона, на энциклопедическом уровне не приводилась, а с учетом характера приведенной трактовки не представлялось возможным понять, по каким признакам можно отличить сделку, совершенную в обход закона, от сделки, недействительной по другому основанию, вследствие ее совершения с целью, противной закону. Н. Г. Вавин утверждал, что сделка совершается в обход закона, «когда она имеет своею целью привести окольными путями к последствиям, которые стоят в противоречии с законом» [15. С. 9-10], и полагал, что для достижения таких последствий чаще всего прибегают к заключению притворных и фидуциарных сделок [16. С. 21]. В работе И.Б. Новицкого констатируется схожесть притворных сделок со сделками в обход закона, отмечая, что последние по своей сути законны и волеизъявление участников направлено на заключение именно такой сделки, однако она должна привести к незаконному результату, «чтобы обойти препятствия, которые они встречают в законе, и все-таки прийти к своей цели, хотя и не прямым путем» [17. С. 87]. С.Н. Братусь и М.В. Зимелева несколько иначе характеризовали обход закона, используя при этом телеологический подход. Ученые считали, что сделка в обход закона выражается в совершении допустимой сделки, посредством которой стороны предпринимают попытку достичь цели, противоречащей закону [18. С. 136]. Н.В. Рабинович полагает, что «характерным моментом для сделок, рассматриваемых как “обходные”, является способ действия -нарушение закона не прямо, а путем различных комбинаций, скрывающих и маскирующих это нарушение» [13. С. 25]. Вместе с тем ученый критически оценивает существовавшие доктринальные трактовки положений ст. 30 ГК РСФСР 1922 г., отмечая, что содержащаяся в них интерпретация понятия «обход закона» никак не соотносится со смысловым значением положений кодекса [13. С. 23]. Она обратила внимание на существование прикладных проблем разграничения судами недействительных сделок, запрещенных в правилах ст. 30 ГК РСФСР [13. С. 24-25], и высказалась о нецелесообразности выделения сделок в обход закона в качестве отдельной разновидности недействительных сделок [13. С. 22, 25]. В этом с ней солидарна Р. О. Халфина, отмечавшая, что сделка, совершенная в обход закона, почти всегда может рассматриваться как притворная сделка и «имеет своим правовым результатом осуществление цели, противоречащей закону» [19. С. 188]. Приведенные доктринальные позиции не исчерпывают идеи советских правоведов по поводу проблемы обхода закона, но наглядно иллюстрируют отсутствие единства в терминологии, существование не решенных юридической наукой, но весьма важных проблем разграничения сделок, совершенных в обход закона, со сделками, совершенными с целью, противной закону, а также с мнимыми и притворными сделками. В действовавшем законодательстве проблема терминологической неопределенности также не была решена. Диспозиция ст. 30 ГК РСФСР не дополнялась соответствующим понятием, не была введена специальная норма-дефиниция, а аутентичное или легальное толкование, способное раскрыть понятие «обход закона» и его основные признаки, не осуществлялось. Верховный Суд РСФСР не давал разъяснений по правильному и единообразному применению указанной нормы, хотя в отдельных решениях и ориентировал суды на точное установление сознательного совершения сделки в обход закона с целью нарушить закон или с явным ущербом для государства (Из деятельности Верховного Суда РСФСР. Определения гражданской кассационной коллегии от 30.09.1924), а также разъяснял судам необходимость «особо осторожного подхода к сомнительным с житейской (а не с формальной) стороны договорам, выясняя в каждом отдельном случае, нет ли обхода закона» [20. С. 37-38]. Осуществленный анализ позволяет утверждать, что правоприменительная практика и доктрина в хронологических рамках действия ГК РСФСР 1922 г. расценивали в качестве сделок, совершенных в обход закона, достаточно многообразные казуальные соглашения и даже целые группы сделок. Показательным примером здесь выступает чрезвычайно объемная группа разнородных отношений, участие в каком-либо из которых влекло квалификацию действий сторон как обход закона - даже при отсутствии прямого указания об этом в нормативной правовой базе. Речь идет о так называемых непоименованных договорах, широко распространенных в современном гражданском обороте. Отметим, что дореволюционное законодательство и доктрина рассматривали такие соглашения, не предусмотренные законодательством, но не противоречащие основным началам частного права и базовым требованиям, предъявляемым к сделкам [21. С. 158; 22. С. 145], как вполне правомерное и допустимое поведение, вытекающее из свободы договора и свободы согласования его условий. Однако, вопреки данной правовой традиции, в изменившихся реалиях всякий договор гражданско-правового характера, прямо не предусмотренный нормами ГК РСФСР, в соответствии с правовой позицией Верховного Суда РСФСР признавался сделкой, совершенной в обход закона [20. С. 36]. Считалось, что в обход закона совершаются сделки, нарушающие государственное планирование (например, заключение договора поставки фондируемой продукции в нарушение государственных планов ее распределения), сделки организаций, не предусмотренные их уставами (заключение договоров оптовой продажи организацией, занимающейся в соответствии с ее уставом только розничной торговлей, заключение промысловыми артелями сделок по продаже продукции, не произведенной ими самостоятельно, а приобретенной для последующей перепродажи) [23. С. 226]. По такому же основанию признавались недействительными спекулятивная купля-продажа, а также сделки, связанные с использованием собственного имущества с целью получения нетрудовых доходов. Обходом закона признавались неоднократные, в том числе и хронологически отделенные друг от друга акты дарения между одними и теми же лицами имущества, которое фактически образует наследство [24. С. 845]. Таким же образом квалифицировались договоры дарения вещей на случай смерти дарителя [25. С. 255]. Считалось, что стороны обходят нормы закона о форме договора в случае приобретения права собственности на жилое недвижимое имущество путем домашнего, а не нотариального акта [26. С. 333]. Аналогичным образом оценивались действия, направленные на исключение применения к сделке правил ст. 182 ГК РСФСР, пресекающих возможность продажи жилья чаще, чем один раз в три года, посредством заключения между сторонами договора займа с залогом строения [27. С. 24]. В качестве сделки, совершенной в обход закона, рассматривалась продажа собственником принадлежащего ему имущества, на которое должно быть обращено взыскание его кредиторов [18. С. 136]. Сделками, совершенными в обход закона, являлись соглашения о торговом посредничестве гражданина по реализации продукции организации за комиссионное вознаграждение, договоры возмездной переуступки права пользования земельным участком, договоры учреждений и предприятий с третьими лицами по составлению проектов и смет по капитальному строительству [23. С. 226-227]. Важно, что при существовавшей четкой дифференциации права по отраслям пределы действия ст. 30 ГК РСФСР 1922 г. по запрету на обход закона на практике не ограничивались только гражданскими отношениями. При отсутствии в отраслевом законодательстве соответствующих норм-запретов, обходом закона официально признавались отдельные действия в области трудового права. В частности, применение работодателем обязательного увольнения по основанию непригодности к работе работника, совершившего уголовное преступление [28. С. 728; 29. С. 1014], реализация предпринимателем мер, направленных на сокрытие фактически существующих трудовых отношений с работником под формой гражданско-правовых отношений (Циркуляр Наркомюста РСФСР от 01.06.1924 № 99 «О борьбе с обходами законодательства о труде»), и др., в сфере гражданского процессуального права (например, при попытке сторонами прекратить судебный процесс путем заключения сомнительной мировой сделки) [30. С. 746] и даже в области отношений по поводу прохождения службы сотрудниками государственных учреждений. Также в случае оказания работниками кредитных организаций содействия скупщикам облигаций в продаже данных ценных бумаг в обход правил о покупке банками облигаций массовых займов [31. С. 47] или в ситуации, когда договор о выдаче стипендий заключается непосредственно со студентами, а не с компетентными органами, в ведении которых находятся вопросы образования (Из деятельности Верховного Суда РСФСР. Определения Пленума от 21.07.1924 (протокол № 15)). В целом эти обстоятельства позволяют выделить тенденцию неординарно широкой востребованности гражданско-правового механизма противодействия обходу закона, постепенного экстенсивного расширения сфер его применения в отраслях публичного права, которое могло бы лечь в основу издания соответствующих охранительных норм в ряде областей правового регулирования, обособленных от гражданского права. Последняя группа примеров, с учетом предусматривавшегося в положениях ст. 191 Гражданского процессуального кодекса РСФСР 1923 г. (ГПК РСФСР) права обжаловать действия нотариусов, дает основания утверждать, что обход закона гипотетически мог иметь место в отдельных отношениях по поводу осуществления публичных полномочий, что распространяет противодействие этому явлению на область, относящуюся к современной административной юстиции, достаточно прогрессивная модель которой была разработана в республике в 1917 г., но впоследствии осталась нереализованной в праве РСФСР и СССР [32. С. 113]. При этом юридическая природа и основные отличительные признаки обхода закона даже в гражданском праве не были формально определены. Четких критериев, позволяющих дать точную оценку сделки или иного юридически значимого поведения как действий, совершенных в обход закона, в правовых нормах предусмотрено не было. По существу, смысловое содержание категории «обход закона» в каждом конкретном случае устанавливалось по субъективному усмотрению наделенного соответствующими полномочиями правоприменителя. Подход к объективизации словосочетания «обход закона» в праве как исключительно оценочной категории делал это понятие чрезвычайно гибким, применимым в любых ситуациях, имеющим логический объем, не зафиксированный и никак не ограниченный правовыми предписаниями, а определяемый в каждом конкретном случае по внутреннему убеждению компетентного субъекта. Я. Н. Бранденбургский по этому поводу утверждал: «... советская юстиция исходит из того основного положения, что в области хозяйственной жизни существуют отношения только публично-правовые, и с этой точки зрения государство может аннулировать состоявшиеся между частными лицами соглашения, договоры и проч., если последние, по той или иной причине, невыгодны или вредны для нашего пролетарского государства. Так нужно понимать выражение: “недействителен договор, совершенный с целью, противной закону или в обход закона”. Так всегда это истолкует революционное правосознание народного суда» [33. С. 1-2]. Важно выделить законодательное преобразование, связанное с локальным, но коренным изменением статуса запрета на обход закона в механизме правового регулирования. Одновременно с изданием постановления о введении ГК РСФСР уже действовавший Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. (УК РСФСР) был дополнен ст. 79а (Постановление ВЦИК от 11.11.1922 «Об изменениях и дополнениях Уголовного кодекса РСФСР»), в которой была осуществлена криминализация сокрытия «наследственного имущества в целом или в части, а равно искусственное уменьшение стоимости наследства, в целях обхода законов о праве наследования и наследственных пошлинах» (Постановление ВЦИК от 01.06.1922 (в ред. от 25.08.1924) «О введении в действие Уголовного кодекса РСФСР»). В элементном составе данного преступления обход закона выступает обязательным квалифицирующим признаком. Это обстоятельство позволяет утверждать, что обход закона с момента его первоначальной интеграции в механизм правового регулирования был расценен законодателем как социально вредная модель поведения, в отдельных правоотношениях обладающая признаками повышенной общественной опасности, в связи с чем образующая состав уголовного преступления. С учетом особенностей расположения ст. 79а во внутренней структуре УК РСФСР это деяние рассматривалось властным субъектом как причиняющее вред, прежде всего, публичным правоотношениям в области установленного порядка управления, а не частным имущественным отношениям в области универсального правопреемства. Рассмотренная криминализация существенно изменила положение запрета на обход закона в структуре прочих правозащитных средств, однако это не побудило законодателя к принятию мер, направленных на повышение качества правового регулирования даже в сфере установленного уголовно-правового запрета. Введенным в УК РСФСР и рассмотренным предписанием осуществлялись охрана и защита от конкретного посягательства только отношений, регулируемых нормами налогового и наследственного права, в связи с чем по логическому объему оно было несопоставимо уже общего запрета, содержащегося в ст. 30 ГК РСФСР. Вместе с тем смысловое значение даже такого усеченного термина «обход закона» никак не раскрывалось в понятийно-категориальном аппарате уголовного законодательства для целей правильного и единообразного применения ст. 79а, что обостряло актуальность и придавало более масштабный, межотраслевой характер обозначенной проблеме формальной неопределенности данного понятия. Криминализация обхода закона примечательна еще одним обстоятельством. ГК РСФСР, в соответствии со специальной нормой, приобретал юридическую силу с 01.01.1923, а рассмотренные изменения, внесенные в уголовное законодательство, на основании Постановления ВЦИК от 23.11.1918 (Постановление ВЦИК от 23.11.1918 «О времени вступления в силу узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского Правительства») вступали с силу со дня их опубликования, т.е. с 23.11.1922. Это означает, что формально самым первым действующим кодифицированным источником права, в который был внедрен запрет на обход закона, стал именно УК РСФСР 1922 г. В условиях криминализации обхода закона складывалась весьма противоречивая ситуация, при которой, вопреки логике правового воздействия на общество, охранительное законодательство, пусть и на непродолжительный срок, опережало регулятивное. Под угрозой применения к нарушителю наиболее строгих мер государственного принуждения вводился общеобязательный запрет на множество дифференцированных моделей поведения, отклоняющихся от пока еще не действующих и по этой причине не подлежащих применению правил ст. 263, 271, 290, 416-435 ГК РСФСР, регламентирующих порядок наследования. Совокупность рассмотренных законодательных преобразований существенно сказывалась на механизме правового регулирования. С помощью категории «обход закона» упорядочивание динамичных социальных связей и определение границ дозволенного в весьма широком спектре правоотношений ставились в прямую зависимость от субъективного усмотрения должностных лиц правоохранительных органов. С одной стороны, такой подход позволял эффективно противодействовать социально вредному поведению, которое в условиях происходивших коренных изменений в праве еще не было запрещено специальными нормами, компенсировал первоначальную неразвитость охранительного законодательства, а также проявляющиеся пробелы и коллизии в правовом регулировании. С другой - анализируемое правовое средство создавало очевидную и вполне реальную угрозу неверного толкования обхода закона, возникновения связанных с этим обстоятельством заблуждений и ошибок в применении права, а также явных злоупотреблений. Изменившиеся правовые реалии также формировали достаточные логические предпосылки для пересмотра отдельных аспектов познания общих закономерностей возникновения, функционирования и развития государственно-правовых явлений. Вопреки этому в научных работах данного периода общетеоретические исследования обхода закона не проводились. В опубликованном в 1940 г. первом советском учебнике по теории государства и права феномен обхода закона не только не упоминался и не рассматривался в качестве формы неправомерного поведения, но и, по существу, отрицался в том виде, в котором он нашел практическую реализацию. Авторы данного учебника, характеризуя толкование права, отмечали: «При применении правовой нормы, главным образом закона, основная задача состоит не в том, чтобы сузить или расширить применение закона, а в том, чтобы применить этот закон именно так, как он написан, в точном соответствии с его текстом и смыслом. Поскольку суд не толкует, а применяет законы, то анализ, которому суд подвергает подлежащую применению норму, не может быть ни ограничительным, ни распространительным, а только полностью соответствующим самому закону. Расширить применение закона, т.е. выйти за пределы его текста, ни суд, ни другие органы не могут, так как это означало бы нарушение закона. Ограничить применение закона, т.е. сузить его по сравнению с его текстом, означало бы неприменение закона, когда он подлежит применению согласно его тексту, т.е. опять-таки нарушение закона» [34. С. 265]. Позднее М.С. Строгович несколько скорректировал данную позицию, указав, что толкование, ограничивающее или расширяющее смысл закона, является допустимым, когда оно вытекает из самого закона, обеспечивает правильное понимание смысла и надлежащее применение правовых предписаний. По мнению ученого, такое «ограничительное и распространительное толкование закона является средством не обхода и нарушения закона, а его правильного и точного применения» [35. С. 429-430]. Такую же оценку получила и аналогия права. Анализ научных работ в области теории государства и права, опубликованных в период с 1922 по 1964 г. позволяет утверждать, что весьма сложный феномен обхода закона, который потенциально мог многофакторно сказаться на правовом регулировании, по-прежнему оставался недостаточно разработанным и явно был недооценен советскими правоведами, что повлекло ряд особенностей в его восприятии [36. С. 232]. При наличии трудов, в которых констатировался сам факт существования соответствующего запрета [37. С. 34; 38. С. 233; 39. С. 158; 40. С. 331], проблемные аспекты понимания юридической природы и механизма совершения обхода закона так и не нашли предметной и системной разработки, классификация форм данного явления не осуществлялась, характеристика его признаков и социально вредных последствий не была дана. Общий объем наработанных теоретических положений никак не позволяет констатировать достаточную изученность этой сложной категории, которая нашла межотраслевое практическое применение с момента введения в действие кодифицированных источников гражданского и уголовного права. Вопреки правовым реалиям той эпохи существование запрета на обход закона также не нашло четкого рельефного проявления на иных фундаментальных теоретических знаниях, прежде всего -о реализации права, о правомерном поведении и о формах правонарушений, об охранительных функциях государства и права в том контексте, что, несмотря на сложивш

Скачать электронную версию публикации