Legal constructs of «Crude» protest in public opinion of Russians in the 1920s and in the 1950s .pdf Статья написана на основании архивных материалов, в которых история протеста в российском общественном мнении рассматривается в рамках гипотезы Д.И. Менделеева о господстве в России в начале ХХ в. менталитета «среднего человека». Этот термин был им обоснован в работе «К познанию России» [5].Понятие «среднего человека» обозначается термином «сермяжность» (русское правовое сознание, вырабатывавшееся десятилетиями еще при царском режиме). Такое определение дано в статье А. Мещерякова «В защиту мещанства», опубликованной в журнале «Знание - сила» (1991. № 1). Суть такого правосознания - это, по выражению Д.И. Менделеева, усредненность мышления. В работе меньшевика Ф. Дана «Какова Советская Россия в действительности» сказано еще конкретнее: россиянина приучили не роптать на судьбу, а жить на авось, но при случае, если возникнет где-то слабина власти, написать кляузу. Всех, кто не боялся жить, согласуя свои действия с желаниями, и говорить правду, большевики называли наемниками буржуазии [8. Л. 3].«Жить, как живется, а там будет видно» - вот краткое определение усредненного правосознания. В истории России «сермяжность» мышления выражалась двояко и всегда несла в себе заряд опротестования чего-то глубоко личного по отношению к власти, которая принуждает граждан отказываться от собственных убеждений ради принципа государственности. Сам принцип государственности чаще всего напоминает идею имперского захвата и покорения времен расцвета Рима, ассоциируется с сильной властью, армией, подчинением.Основными материалами статьи являлись информационные сообщения ГПУ с мест и протоколы бюро губкомов провинциальных районов РСФСР. Именно в этих документах чаще всего отмечалось такое понятие, как «сермяжность».В основе «сермяжного» правосознания всегда лежали мотивы обиды и зависти одних категорий граждан по отношению к привилегиям, которыми обладали другие категории граждан. С одной стороны, протест - это реакция возмущения на различные притеснения, которые граждане терпят от бюрократизма государственных органов власти. С другой стороны, протест - это способность общества выдвинуть варианты так называемого народного плана развития страны, который по своей сути не перечеркивает политики правительства, а лишь корректирует спорные моменты. Именно в этом проявляется двоякость «сермяжности».Говоря о втором варианте развития протестных настроений в общественном мнении, нужно иметь в виду, что речь идет не о надписях на заборе и диссидентских разговорах на кухне, а о поисках в недрах общества неких хозяйственно-правовых вариантов государствен-ной политики, которая бы осуществлялась самостоятельно небольшими коллективами, без указки сверху. Такая трактовка протеста тоже подходит к определению «сермяжности».В 1930-х гг. «сермяжность» общественного мнения россиян обернулась против самих себя. Она повлияла на терпимое отношение населения к репрессиям. В русском обществе не оказалось исторических личностей и не выявилось сил, способных переломить ход истории для того, чтобы избежать репрессий.По мнению цитируемого выше Дана, в распоряжении вождей большевиков для подавления инакомыслия находились не только такие силы, как компартия, армия, полиция, хозяйственно-финансовые институты власти, но еще менталитет «политического воздержания», как бы «одергивающий» всех желающих заявить протест и удержать от такого крайне необдуманного для советского гражданина шага. «Теперь мы живем сыто, и не каждый поднимет руку против революции, чтобы потом за это быть сосланным в Мурманск или Туркменистан», - цитировал газету «Правда» за декабрь 1926 г. Ф. Дан [8. Л. 71]. Так называемое политическое воздержание российского общества от права заявлять протест подготовило почву для репрессивной политики Сталина.Однако Д.И. Менделеев вкладывал и другое представление в термин «средний человек», что позволяло нам говорить о втором варианте развития «усредненного правосознания». Менделеев предполагал, что в России наступит такое время, когда произойдет «мировая сделка» (выражение Д.И. Менделеева. - В.Т.) между сельским хозяйством и фабрично-заводской промышленностью. В своем письме С.Ю. Витте в апреле 1902 г. он обрисовал того самого «среднего человека», в менталитете которого должна была сочетаться крестьянская деловая мудрость с заводской, рабочей способностью быстро адаптироваться в новых условиях труда [4. C. 111].В этой связи Дмитрий Иванович сделал еще одно предположение: «средний человек» - это тот, который объединил бы в своем характере качества крестьянина и рабочего и осуществил бы свою активную жизнедеятельность между деревней и городом. В дальнейшем это подтвердилось собранным материалом. Наибольшее количество протестов в 1920-х гг. фиксировалось в провинциальных местностях и было связано с аграрно-кустарной инфраструктурой России. Столица страны - Москва и ряд других крупных городов РСФСР и СССР не сосредоточивали протестного контингента людей, способного на ведение конструктивного диалога с властью (исключение представляет мятеж в Кронштадте). Например, в середине 1920-х гг. в Москве, Петрограде, Екатеринбурге рабочие бастовали и даже устраивали118стачки, но дальше возмущения по поводу не выплаченной зарплаты их протесты не шли. В то самое время крестьяне, рабочие небольших предприятий в провинциальных городах и лица, связанные с торгово-кооперативными промыслами в губерниях, протестовали против ликвидации той самой правовой культуры «среднего человека», позволяющей надеется на формирование у россиян чувства политической ответственности, деловой предприимчивости и способности к самостоятельности в поступках.Таким образом, протест «сермяжности» предполагает осмысленное противопоставление или защиту одного мнения, одного поступка перед надвигающейся опасности, исходящей, вероятнее всего, от большинства, мнение которого выражает государство. Не следует считать, что социальный протест против несовершенств государственной политики и, например, деловая самостоятельность граждан могут подорвать национальную безопасность страны. Напротив, подавление оппозиционности духа приводило и приводит к застою социально-экономической жизни, наступлению реакции, прогрессирующему мистицизму власти, неизбежному краху национальной идеи. В этом случае общественное мнение должно выступать фактором сопротивления всему тому, что приводит страну к гибели.Ниже приведены примеры «сермяжного» протеста российского общества в ХХ в.: «крестсоюзы»; разговоры о скорой смене власти «лишенцев» и староверов; попытки уральских и сибирских партийных органов организовать «многолавки».«Крестсоюзы». В 1923-1924 гг. ГПУ в своих отчетах отмечало, что протесты крестьян на селе тесно переплетались с развитием кооперативного хозяйства. Кооперация, по мнению чекистов, приобретала ненормальные отклонения в сторону выдавливания советской власти в никуда. Мнение ГПУ не поддерживали крестьяне. Они высказывали о «крестсоюзах» следующее: «Крестсоюз улучшает быт крестьянства» (Северный Кавказ, Донской округ), «Крестсоюз необходимо создать для защиты экономических интересов крестьянства» (Центр, Московская губерния, Дмитровский, Можайский, Коломинский и Егоровский уезды), «Задачей крестсоюзов является защита правовых и экономических интересов крестьянства» (Поволжье, Пензенская губерния). Долгое время ГПУ подобную информацию оставляло без внимания.Кремль проявил признаки беспокойства только тогда, когда со стороны «крестсоюзов» прозвучали призывы к объединению всех крестьян России. Например, организация «Хлебороб» (Сибирь, Иркутская губерния, г. Черем-хово) приглашала вступать в свои ряды всех: бедняков, середняков и кулаков. Для подкрепления правоты такого подхода устроители «Хлебороба» ссылались на положительный опыт существования аналогичных союзов фермеров в Америке и Германии [8. Л. 46].Между тем, по данным ГПУ, в провинциальных районах страны (например, на Урале и в Западной Сибири) с середины сентября 1924 г. вся низовая кооперация контролировалась кулаками и это составляло экономическую базу для существования местных банд. Определенная доля правды о связи «крестсоюзов» и бандитизма была. Но такая связь являлась не прямой, а,скорее всего, косвенной и даже до некоторой степени обратной. Там, где возникали «крестсоюзы», активность бандитов снижалась. Частые разговоры о политически независимых от Кремля «крестсоюзах» свидетельствовали о неблагоприятном материальном положении населения. Например, пользуясь экономическим бессилием госорганов, спекулянты скупали скот и продавали его втридорога населению Костромской и Пензенской губерний. Частники скупали там пуд ржи за 65-70 коп., а продавали в Орловской губернии за 90- 95 коп. В Псковской губернии торговые обороты потребительских обществ на 14-16% отставали от установленных правительством норм, поэтому 11-12% взыскивалось с членов кооперативов. Точно такая же ситуация с потребительской кооперацией возникла в Череповецкой и Саратовской губерниях. После более чем полуторамесячного расследования ГПУ признало, что главной причиной удручающих фактов являлись склоки между членами правлений кооперативов, спровоцированные вмешательством местных партийцев [9].Об экономической целесообразности создания в стране крестьянских профсоюзных организаций, подобных иркутскому «Хлеборобу», способных повлиять на некоторые аспекты внутриполитического курса страны, писал крупный теоретик кооперации В.А. Пос-се: «Кооперативное движение неминуемо должно соприкасаться с деятельностью государственных органов власти и местных самоуправлений. В отдаленном будущем нам представляется слияние кооперативных учреждений с местным самоуправлением и преобразованным государством» [7. C. 67]. Другой видный деятель кооперации К.А. Пажитнов добавлял, что между кооперацией и профессиональным движением нет пропасти и неприятия. Такое сотрудничество соединяло «все части великой кооперативной семьи в одно целое», и неважно, что это будет: «производственная ассоциация, кредитное товарищество, потребительское общество, трудовая артель» [6. C. 38].Но таких далеко идущих политических планов у крестьян не было. Они не собирались делать попыток отбирать власть у ЦК РКП (б). В подтверждение этому приведем еще несколько примеров: 1) Московская губерния, Давыдовская волость: кандидат в ВКП(б) сравнил «крестсоюз» с кассой взаимопомощи; 2) Северный Кавказ, Донской округ: «крестьянам необходимо иметь свой местком, который бы мог оценить труд крестьянина и стоимость продукта»; 3) Северо-Западный район, Ленинградская губерния: «крестьяне, работающие на заготовке топлива, путем создания союза надеются сохранить за собой заработок и оградить свои интересы от пришлых рабочих»; 4) Сибирь, Томская губерния: «крестсоюзы сравнивали с организацией, аналогичной кассе страхования»; 5) Сибирь, Иркутская губерния: «крестьяне-середняки села Дальние Захоры требовали организации крестсоюза на том основании, что сельсоветы и кооперативы - организации для них чужие и к тому же плохо работающие» [10. Л. 47-48].Политическая опасность «крестсоюзов» для государства наблюдалась не в стремлении свергнуть власть большевиков, а в обиде на рабочих, которые по непонятным для крестьян причинам оказались в элите нового государства. На Северном Кавказе без стеснения гово-119рили, что советская власть притесняет деревню из-за отсутствия у нее политической силы. «В Сибири, в Омской губернии выступавший на одном из собрании кулак высказал недовольство тем, что компартия везде сует своих членов, и высказал предложение: нельзя ли нам организовать свою трудовую крестьянскую партию?». В октябре 1924 г. в Дальневосточном округе Приморской губернии Хабаровского уезда, по оценкам ОГПУ СССР, на той же самой почве уже не среди кулаков, а среди молодежи двух поселков наблюдались тенденции к организации крестьянской партии [10. Л. 52].«Многолавка». На Урале, в связи с тенденцией к созданию самостоятельных профессиональных объединений крестьян и кустарей, наметилось самоустранение партийных органов из хозяйственной жизни деревни во второй половине 1920-х гг. Это было вызвано неудачами членов партии по организации местной кооперативной сети потребительских магазинов. Вот что сообщалось в донесениях ГПУ с Урала: «Кооперация работает из рук вон плохо. Нет самых основных товаров. Месяцами ожидающую мануфактуру рабочие не могут получить, так как она выдавалась только на деньги и только не рабочим. Рабочему человеку приходилось реализовы-вать (так в документе. - Т.В.) талоны на черном рынке на то, что можно и нужно купить в первую очередь» [3. Л. 13]. Реализовать по себестоимости такие талоны было нельзя, их просто никто не покупал. Естественно, процветала спекуляция, цены на продукты питания по таким талонам были искусственно завышены. Кроме этого, за обмен талонов на продукты торговцы требовали брать «ненужный товар». Лежалый товар продавался как бы в довесок, чтобы не сдавать сдачу деньгами. Все перечисленные обстоятельства возбуждали население небольших городов, которое состояло наполовину из рабочих, а наполовину из кустарей-ремесленников, к неповиновению представителям местной власти.В 1925 г. многие обкомы ВКП (б) в небольших провинциальных городах Урала приняли решение особенно из-за этого не комплексовать, а сосредоточиться на развитии «производства, насколько это возможно». Под понятием «производство» уральские большевики подразумевали не просто заводы и фабрики, а такие предприятия, в сферу деятельности которых входило как производство промышленных товаров, так и продукции, востребованной на селе [3].Было принято соответствующее решение: на базе таких предприятий образовать «многолавку» - сеть магазинов, приобретающих одновременно различные товары у крестьян и у рабочих, а взамен этого все члены такой «многолавки» имели право по низким ценам приобретать для себя любую необходимую продукцию. Любой город превращался в рыночную площадь. Предполагалось, что уличная торговля сможет удовлетворить потребительский спрос и понизить уровень цен. Термин «многолавка» означал легальное право торговать любому человеку любым товаром в строго отведенном для этого месте, но не закрепленном за продавцом на длительный период времени.Однако, по мнению местного ГПУ, местная инициатива членов «многолавок», как и в случае с «крестсою-зами», грозила скатиться к контрреволюционному мятежу. Внимание чекистов привлекли оппозиционные120разговоры, спровоцированные постоянно ухудшающимся моральным состоянием рабочих. Чаще всего рабочие критиковали большевиков за несвоевременную невыдачу заработной платы [3. Л. 13]. Попадая же в систему «многолавки», они переставали быть привязанными только к одному источнику доходов и получали возможность сравнивать результаты хозяйственной деятельности, которая была независима от партийной власти. Дополнительным мотивом для протестов против власти Кремля стало чувство обиды за происходящее вокруг них. Себя рабочие считали совершенно беззащитными. Заводским и профсоюзным администрациям открыто выражали недоверие.В этой связи у ряда хозяйственных руководителей Урала и Сибкрайкома возникла мысль использовать инициативу членов «многолавок» для совершенствования форм хозяйственной деятельности и превращения аграрно-кустарных регионов страны в индустриально развитые центры. Но такая позиция не нашла понимания у сталинского руководства, с которым связывали свое будущее многие местные партийные руководители. Например, в Иркутской губернии попытки организовать нечто похожие на «многолавку» были подавлены в самом начале организационной работы. Лица, стоявшие у истоков создания «многолавки», были виноваты лишь в том, что их деятельность на фоне бездеятельности партийной ячейки хоть каким-то образом просматривалась и приносила людям помощь [2].Было еще одно обстоятельство, которое не могло не беспокоить местных руководителей от партии: «много-лавка» развивала «самодеятельность непартийного населения» в управлении хозяйственной жизнью региона. На протяжении всей второй половины 1920-х гг. средний пай в «многолавках» свидетельствовал о постоянном росте членов кооперативных товариществ. По отзывам покупателей, «многолавка» лучше обслуживала нужды населения, ее аппарат был намного дешевле, а ассортимент разнообразней. В одном магазинчике можно было отыскать или заказать индивидуально любой фабричный и продуктовый товар.В сложившейся обстановке партийное руководство не нашло ничего лучшего, как прикрепить к «крест-союзу» и «многолавке» ярлыки обвинения в бандитизме и контрреволюции. Между тем М.И. Калинин, выступая в марте 1925 г. на страницах газеты «Известия», сказал, что хозяйственная жизнь из экономических категорий превращается в политический фантом преследования. В конечном итоге, это подорвало инициативу «сермяжности» снизу. Если государство целенаправленно подавляет в обществе способность к отстаиванию альтернативных мнений, значит такое государство боится протеста. Эта сторона внутриполитической жизни Советского Союза перечеркивала любые разговоры о гражданском обществе и хоть какой-то системе общественного протеста.С построением индустриальной экономики в Советском Союзе была выработана схема правового этикета личности, позволявшая говорить, что в общественном мнении сформировалось благожелательное отношение к протестующим людям. В какой-то мере это снизило влияние понятия «сермяжность» на общественно-политические аспекты развития страны. Уже к концу1940-х гг. «сермяжность» дала о себе знать в другой форме выражения протеста.От десакральной характеристики власти к «опекунству» госконтроля. Десакрализация в статье означает антиобожествление высших представителей советской и коммунистической номенклатуры в конце 1940-х - начале 1950-х гг., что находило отражение в анекдотах, нецензурных стихотворениях и надписях, сделанных на избирательных бюллетенях, заборах и тому подобных местах. «Молотов - истинно русский человек, а Хрущ - сволочь». Эта цитата из анонимного письма в ЦК КПСС в середине 1950-х гг. [11. C. 93].Так в общественном мнении отражалась борьба за власть в 1950-х гг. В данном случае мы имеем дело с эмоциональным проявлением «сермяжности», которое не предлагало каких-то конструктивных форм диалога с властью, напротив, это - пример обиды на власть. Естественно, рассматривать десакрализацию в качестве сдерживающих норм - противовесов, выдвигаемых общественным мнением против господствующей политической системы, бессмысленно. Поскольку десакрализация власти начинается с негласной, но все-таки разрешаемой самой властью (вернее, одним из представителей власти) команды «фас», с помощью которой общество натравливают на «белых ворон». Создается своеобразный механизм внутриполитических рычагов контроля общественного мнения. В историографии подобная манипуляция общественным мнением в Советском Союзево второй половине ХХ в. получила наименование «опекунства» [1. C. 9].«Опекунство» осуществлялось преимущественно органами госконтроля по отношению ко всей стране, к обществу, каждой личности и отдельными учреждениями, предприятиями по отношению к своим сотрудникам. Повсеместно по всей стране приоритетными признавались интересы не большинства, а интересы крупных отраслевых органов власти. Информация такого значения мелькает на региональных уровнях, в надзорных делах прокуратуры и в фондах полномочных представителей Совета по делам религий. Обыкновенный рядовой гражданин был поставлен в условия, при которых он должен был апеллировать к своему партийному покровителю и патрону за покровительством, обязательно жалуясь на те или иные несовершенства советской системы управления. Тем самым граждане давали понять представителем власти, что сознают всю бессмысленность политического протеста и покорно соглашаются признать над собой власть такого «опекунства», а взамен просили удовлетворить их просьбы, касавшихся решения квартирного, коммунального вопросов, начисления пенсий и т.п.Формально такие просьбы оформлялись как жалоба и в таком виде воспринимались представителями власти. Для населения жалоба, написанная партийному «опекуну» (репутацией «опекуна» в СССР пользовались органы государственного контроля, пресса, известные деятели науки и культуры), имела свой собственный смысл, заключавшийся в желании добиться поставленной цели.

Скачать электронную версию публикации