Meta-narrative strategies in V. Makanin's prose.pdf В свете сегодняшнего расширенного толкованиявует рассеиванию смысла и формы. Следовательно,текста (речь идет об исследованиях М.Н. Дарвина,метатекстовый подход следует рассматривать в качест-И.В. Силантьева, В.И. Тюпы, А.С. Янушкевича,ве методологического повода к сближению целого рядаB.C. Киселева, В.Г. Зыковой и др.) трудно представитьлитературных явлений, а выведение сквозных «крите-художественное произведение как герметически замк-риев» локальных авторских метадискурсов правомернонутое эстетическое целое: интертекст, претекст, гипер-полагать принципом обоснования творческой индиви-текст, сверхтекст, метатекст, паратекст, архитекст - вотдуальности.незакрытый перечень терминов, характеризующихЕсли с такой панорамной точки обзора взглянуть намежтекстовые отношения на разных уровнях их ов-писательский багаж В. Маканина, то его произведения,нешнения и обобщения.рассмотренные в синхронном разрезе, поддаются обо-Философия постмодернизма широко оперируетзначенной логике «каузальных конфигураций», группи-родственным понятием «метанаррация» (или «метало-рующих тексты в концептуальные метаединства. Нали-вествование», «метарассказ», «большая история»), оз-чие внутренней общности прозы Маканина нуждается вначивая им феномен универсальных концепций, пре-системном описании ее нарративных стратегий,тендующих на доминирование в культуре и легитими-Н. Иванова еще в 1990-е гг. отмечала «пристрастие ав-рующих знание, различные социальные институты,тора к навязчивым зеркально-симметричным сюжетам иопределенный образ мышления и т.п. Таковыми можетмотивам, к эмблематичности и повторяемости ситуаций»,стать любая общезначимая идеология, в частностичто, впрочем, ее «отталкивало, как свидетельство особого,идеи «прогресса истории», самоценности человека,внехудожественного расчета и одновременно притя-свободы, рационализма, сциентизма, свойственныегивало, как в шахматной задаче, решение которой неясно,культурным нарративам эпохи Просвещения, или лю-но, конечно же, существует» [4. С. 216]. Эмблематичнойбой другой мировоззренческий комплекс идей - все,творческой метой Маканина стало для Н. Ивановой опре-что, по убеждению постнеклассической эстетики, огра-деление «компьютерная проза». Сегодня, пожалуй, мож-ничивает, навязывает субъекту истории различныено утверждать, что если проза Маканина - это шахматнаяидеологические установки, формирует общественноезадача, то она решается в партии с самим собой, где побе-мнение, регламентирует, а также подавляет и контро-дитель и проигравший - одно лицо,лирует сознание человека [1].Кроме отмеченной критиком сюжетной симметрии,Если опустить тенденциозную односторонностьнеобходимо выделить другие «системы общения», ко-этой установки, то в предложенной дефиниции обна-торые обеспечивают статус целостности целому рядуруживается универсальная «склеивающая» стратегияпроизведений писателя.организации имманентной «целостности ценностногоОдним из кодирующих принципов ансамблевогообобщенного взгляда на мир» (М.Н. Дарвин) [2. С. 80],сближения в маканинской прозе можно считать имяобразующая повествовательное единство с определен-персонажа. Денотат имени обеспечивает метанарра-ной каузальностью композиции, которая формируеттивную целостность сразу нескольким текстовым бло-структуру цикла, ансамбля текстов.кам: повесть «Предтеча» коррелирует с рассказомЭта мысль была развита автором монографического«Якушкин»; ряд произведений провоцирует вниманиеисследования метатекстовых структур сентиментали-упорным интересом к Игорям (рассказ «Иероглиф»,стекой и романтической прозы XVII-XIX вв. B.C. Ки-роман «Асан»), Игорям Петровичам (романы «Портретселевым в аргументации способности метанарративаи вокруг», «Один и одна»), наконец, просто к Петрови-создавать «особую коммуникативную ситуацию, за-чам («Андеграунд, или Герой нашего времени»); Оле-ставляющую воспринять отдельные произведения какгам («Там была пара», «Испуг», «Асан»). Тексты, обо-соотнесенные друг с другом высказывания сохра-значенные в артикуляции 2000-х гг. как «Светик-няя образ литературного процесса или авторского ху-роман» и «Ключарев-роман», сцеплены образами Све-дожественного мира как диалогического целого» с еготика и Виктора Ключарева. Заметим, что «оболочкой»разнообразными установками коммуникации: инфор-для этих двух ансамблей избрана форма романа, яв-мационными, моделирующими, провокативными [3.ляющегося здесь не жанром, а именно метанарративомС. 13]. Согласно такой логике, метанарративы позво-(паратекстом), поскольку каждое из произведений име-ляют «завязывать смысловые отношения на любомет самостоятельный жанровый статус - повесть. Вик-уровне - от объема и количества до авторства и жанра»тор Ключарев как герой повестей («Повесть о Старом[Там же. С. 14].Поселке», «Лаз») встречается также в рассказе «Клю-В перечисленный смысловой ряд, таким образом, начарев и Алимушкин» и имплицитно - в рассказе «Го-законном основании попадает все, что систематизиру-лубое и красное». Виктором зовут писателя в «Рассказеет, выводит закономерности, упорядочивает, препятст-о рассказе» (как, впрочем, и его соседа за стеной).12Другой «стратегический» принцип метасближе-ния - тип героя. Именно герой Маканина стал наибо-лее дискутируемой темой в критике 1980-1990-х гг. И. Роднянская в 1990-е гг. вывела два характерных ма-канинских образа: «собиратель жизненного материала для литературного пользования» (а без эвфемизмов -просто писатель) и «действователь» (Светик, Ключа-рев) [5. С. 210].В другой системе координат сквозную целостность прозе Маканина придают образы «серединного» героя (Л. Аннинский) и копателя (А. Генис).«Серединный герой» как персональное маканинское открытие в литературе, его индивидуальный авторский код, характеризует практически любого персонажа пи-сателя - от самого первого (Володя Белов из «Прямой линии») до последнего (Сашик Жилин из романа «Асан»).Проблема типологии героя стала предметом иссле-дования в диссертации К.О. Шилиной, где на материа-ле романа «Андеграунд…» были обозначены интертек-стуальные связи с Чеховым, Лермонтовым и Достоев-ским и намечены параллели с Вен Ерофеевым [6]. Вме-сте с тем в романе есть маркированное пространство Горького, Тургенева, Пушкина, а первая фраза задает тон повествованию позиционированием философии Хайдеггера. Есть в романе и менее явные параллели с метатекстом культуры, формирующие сознание эпохи рубежа тысячелетий, которые также требуют осмысле-ния, как и сама типология героя. Так, например, по ря-ду характеристик те же самые «серединные»: Якушкин («Предтеча»), Куренков («Антилидер»), Пекалов и эпи-зодический персонаж Серега («Утрата»), экстремист Олежка («Там была пара»), Петрович («Андеграунд»), старик Алабин («Испуг») и др. - имеют все шансы об-разовать нетипичный литературный ряд героев марги-нальных.Частотный образ копателя у Маканина также неод-нороден и по коммуникативным и повествовательным установкам восходит к метанаррациям разных поряд-ков: к образу «творящего сознания» в составе писа-тельской профессии и искателя истины своего века «в холоде и голоде» за пределами профессиональных ин-тересов человека пишущего.В маканинской концептосфере «авторскому» дис-курсу отведено центральное место. В объемном корпу-се текстов разных лет («Рассказ о рассказе», «Голоса», «Отставший», «Портрет и вокруг», «Утрата», «Долог наш путь», «Где сходилось небо с холмами», «Стол, покрытый сукном и с графином посередине», «Анде-граунд, или герой нашего времени», «Удавшийся рас-сказ о любви») выявляются закономерности литера-турного процесса в опоре на образ литератора и содер-жится единая логика самоописания творческих толчков в динамике движения внутрь - в психологические ме-ханизмы формирования сюжета.Рассказ пятнадцатилетней давности («Рассказ о рас-сказе»), уральские легенды в «Отставшем» и «Утрате», рассказ о секретном полигоне в повести «Долог наш путь» также прозвучат не самостоятельными линейны-ми сюжетами, а в «снятом» двойной рефлексией виде. В романе «Портрет и вокруг» тема пишущего даётся в тройной изобразительной перспективе: писательВ. Маканин пишет о писателе Игоре Петровиче, соз-дающем повесть о кинодраматурге Старохатове, кон-центрируя внимание на процессе накопления впечатле-ний для создания литературного портрета знаменито-сти, но еще пристальней - на рефлексии по поводу ме-ханизмов творчества и причинах отсутствия результа-та. Повести Тартасова («Удавшийся рассказ о любви») будут представлены воспоминаниями о нескольких вымаранных цензурой «ляпах»; творения Петровича будут «озвучены» не прямыми цитатами из его «гени-альных текстов» и даже не пересказами, а внутренним диалогом с Русской литературой - цитатностью его сознания и жизни. Речевая ситуация «пересказа в квад-рате» становится определяющим признаком «писатель-ского» дискурса Маканина.Переписывая, переоформляя содержание переска-зом и комментарием к нему, корректируя свои старые сюжеты иронией, Маканин задает возможный миро-проект, не закрепляя его в окончательном варианте, сам неизбежно становясь объектом перетворения логи-кой своего собственного художественного принципа: «…в твоём взгляде на соседние горы есть, пусть в ма-лой мере, искусство, а в твоём присутствии на горе его нет» [7. С. 76]. Форма нарратива о нарративе уничто-жает границы авторской и персонажной автономии в едином процессе взаимотворения. Сам прием повест-вования, неоднократно воспроизведенный, оформляет-ся в метанарратив - в повествовательный принцип.Существенным маркирующим сигналом психоло-гии образа «собирателя жизненного материала» у Ма-канина является внутренняя тема творческой неудачи и рефлексия по поводу несовпадения внешней оценки и самооценки - все, что вокруг создаваемой ситуации или портрета. Так рассказ был утерян, хотя и не забыт («Рассказ о рассказе»); повесть о Желтых горах («Го-лоса») не была принята редакцией; портрет («Портрет и вокруг») не написан в силу неоднозначности ситуа-ции; тексты Петровича и картины его брата Вени бес-следно пропали («Андеграунд, или Герой нашего вре-мени»); повести Тартасова с их талантливыми ляпами остались в прошлом («Удавшийся рассказ о любви»). Не прозвучало слово в «Букве «А». И текст не случай-но «пишется» дважды: в предварительной проекции ценностных ориентиров и эстетической меры в их оз-вучивании и с последующим уточнением с учетом не-прерывно открывающихся обстоятельств бытия.Особенности метапроблематики выделенного цикла просматриваются в предельной концентрации автор-ских усилий на процессе самопознания на фоне боль-шой литературы, на постижении механизмов самоопи-сания и автоаксиологии, объясняющих повышенную цитатность и иронию маканинского стиля, - тем и зна-чимы для понимания авторских интенций в реализации сквозной логики отражения творческого акта от первых художественных опытов к сегодняшнему дню.Эпистемология творческого процесса представлена Маканиным не только в составе названных художест-венных дискурсов, но и в ансамбле из трех эссе: «Сю-жет усреднения», «Квази» и «Ракурс», осмысление ко-торых в единстве проблематики в сегодняшнем литера-туроведении пока не предпринималось. К примеру, маканинской моделью культурного космоса из «Сюже-13та усреднения» критика охотно пользуется в аргумен-тации процессов энтропии в современной литературе (И. Роднянская, Н. Елисеев); цитируется набор квази-религий (В. Пустовая, Л. Романчук и др.), но целост-ный взгляд на эссеистику Маканина пока отсутствует, как, впрочем, и само выделение эссеистики в его писа-тельском багаже. Не принимается к сведению взгляд на проблему героя и романной стратегии ХХ в. в эссе «Ракурс», увиденных Маканиным как «понижение об-разного ряда» - освобождения героя от своего «я» в процессе метафизического отчуждения от собственно-сти - ускоренного «раздевания» героя: «в Петербурге Андрея Белого разрушается особняк - отчуждается дом; в Собачьем сердце уплотняется жилье - отчу-ждается квартира; в Тихом Доне разрушается каза-чий уклад, а с ним вместе - отчуждается земля; в Мастере и Маргарите - буквальное раздевание лю-дишек; отчуждается всё, включая даже и саму руко-пись романа ЧЕВЕНГУР - ЭТО УЖЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ… Герой раздет, а торопится быть голым Наконец-то! Вот он, герой… ЗЕК» [8]. В «Ракурсе» автор декларирует «экзистенциальные со-ставляющие» в строительстве романной формы, ини-циируя тем самым выделение метанарратива экзистен-циальной прозы в собственном творчестве.Повесть «Голоса», как представляется, и вовсе стя-гивает весь тематический и идейно-художественный комплекс прозы Маканина в единый ценностно-смысловой центр, что позволило нам рассматривать ее как метатекст (а притчу - как метажанр) маканинской прозы [9. С. 123, 124]. Текстопорождающая конструк-ция «Голосов» «анонсирует» не только все последую-щие сюжеты, но и содержит в себе устойчивую систе-му эстетических и этических принципов, единство сти-левых и смысловых доминант повествования, выявляет неизменность механики и психологии творчества. В повествовательной мозаике нарратива «Голосов» обозначены зоны профессионального интереса автора к исследованию писательской «кухни». Маканин прояв-ляет интеллектуальную отстраненность от общеприня-тых суждений и устоявшихся понятий о литературной материи в опоре на принцип относительности и посто-янного уточнения в оценке всех структурных и идеоло-гических компонентов категорий «литература» и «текст», воспроизводя тем самым методологию мыш-ления деконструктивизма.Повествовательные элементы авторского метанарра-тива «творящее сознание» - это непрерывная «регла-ментация» творческого процесса из глубины собствен-ного бессознательного, фиксация болевых точек - пер-воэлементов, из которых складывается концепция пи-шущего человека: мыслительно-ассоциативный процесс авторского сознания, скрепляющий в единый текст раз-личные фрагменты культуры, автопсихологизм и само-ирония в демифологизации устойчивых понятий и приемов литературной «кухни», равно как мифов исто-рии. Назовем также природный дар обостренной чутко-сти к восприятию мира, сюжетное движение от бытово-го к бытийному, возможность преодоления небытия в слове или в чувстве тревоги за другого и реакцию худо-жественного слуха на этические и экзистенциальные раздражители раньше, чем на эстетические.14Кроме того, в «Голосах» представлена первичная ар-тикуляция вины перед своим героем, покидающим произ-ведение по желанию критиков или из-за стремления авто-ра к горизонтам социального успеха, перерастающая в экзистенциальную вину за несовершенство мира.Дискурс вины как отдельный метанарратив нет смысла обозначать специальными отсылками к кон-кретным произведеням, поскольку он характеризует практически каждое и достигает максимальной выра-зительности в «Столе, покрытом сукном…». Но сам принцип «концентрации» жизненного пространства на определенной проблеме выявляет комментирующие связи между разными сюжетами в группировке сквоз-ных мотивов. Кроме названного мотива вины и его перевертыша - «суда», «спроса», эликсир смысла об-наруживают мотивы колодцев и кишок времени; копа-ния, ввинчивания в недра; подкопа («Утрата»), лаза («Лаз»); лифта как шахты сознания («Портрет и во-круг»); лабиринта («Предтеча», «Там была пара»); за-зора между словами, узкого места, щели («Удавшийся рассказ о любви»); метро, коридоров («Андеграунд, или Герой нашего времени»); узкого прохода в горах («Асан»).Проза Маканина буквально прошита мотивом пла-чущего, больного или ищущего помощи ребенка. «Пойдя в рост» уже с первых литературных опытов, («Безотцовщина», «Рассказ о рассказе», «Голоса», «От-душина», «Отставший», «Портрет и вокруг»), сюжет с ребенком в дальнейшем творчестве приобретает опре-деленность христианской или мифологической симво-лики («Гражданин убегающий», «Утрата», «Лаз», «Асан»).Отдельного осмысления требует провокативный эротический сюжет в прозе Маканина, обозначивший свою метанарративную цельность с публикацией от-дельных глав романа «Высокая-высокая луна», офор-мившегося в итоге в композицию повествования в рас-сказах под названием «Испуг». Как представляется, эта область маканиноведения исследована менее всего.Реконструкция авторского самоощущения дает ос-нование рассматривать в качестве мотива устойчивую психологическую модель отставания: от времени, от социума, от себя. («Голоса», «Отставший», «Портрет и вокруг», опосредованно - «Удавшийся рассказе о люб-ви».)Метатекстовый объем творчеству Маканина прида-ет единство аксиологии, в которой доминирует христи-анская идея несудейства как принципа отношения к миру: «Страдаем и мучаемся все мы, если порок наш нам давным-давно ясен и каждый раз прощать его само-му себе мы устали. Получается, что человек несчастен -вот и вся его разгадка. И в несчастье своем не только заранее виновен, но и прощен заранее» («Портрет и во-круг») [10. С. 494]. Этот принцип объединяет жизненные позиции разных героев самоиронией по поводу собст-венных творческих возможностей и права на оконча-тельный суд над человеком, поскольку и сама эта про-блема понимается автором в абсолютной широте смыс-ла - как разрешение загадки человека: «ОЧЕВИДЕЦ, НО… НЕ АНГЕЛ Я, А ЧЕЛОВЕК ГРЕШНЫЙ. И ЗЕЛО ИСПОЛНЕН НЕВЕДЕНИЯ… (выделено мной. - Т.К.)» («Портрет и вокруг») [10. С. 550].Неизменность авторских оценок подтверждается частичным самоцитированием - артикуляцией сходных мыслей в произведениях разных периодов и разной тематики, что можно доказать пермутацией - взаимоза-меной частей (аргументов) метатекста. Маканин - писа-тель не столько языка, столько мысли. Кружение по острым точкам одних и тех же мотивов болезненной навязчивостью повторов звука-отзыва реконструирует квазисакральную модель заговоров. Лабиринт созна-ния, таким образом, остается одним и тем же. Его кар-маны-коридоры - место прорыва неотзвучавшего голо-са, нерешенной, чаще - принципиально не решаемой проблемы - можно полагать универсальной схемой его творчества.Особо следует выделить метанарратив писательско-го стиля, устойчивой приметой которого становится интеллектуализация повествования: физический мир предстает в парадоксальной оптике символической притчи, из-за чего научная картина мира заметно теря-ет свою онтологическую уверенность. Этому способст-вует единодушно выделенная критикой недоразвитость авторского голоса («не осуждает и не симпатизирует»); «избыточность деталировки - при отчетливо аналити-ческой, абсолютно незатейливой, нарочито лишенной стилистических ухищрений голой авторской речи», «прагматический, рабочий характер» эпитетов; «срав-нение исключительно для ясности», «в реестре - ниче-го лишнего» [4. С. 216-217]. Добавим к приведенному перечню иронию автора и остранение цитаты из клас-сического текста. Вместе с тем целостного представле-ния о стиле Маканина в литературоведении пока нет.Отдельного внимания заслуживает такой уровень нарративного метатекста, как графическое оформление повествования. Автор искушает исследователя огром-ным количеством графически «нажимных» слов или фраз, выделенных скобками, курсивом, прописными буквами. Формальная субъективация повествования в прозе Маканина заинтересовала лингвистов [11], одна-ко литературоведческий аспект этого феномена еще ждет специального исследования.Такой уровень конвергенции повествовательных единств, как выход за пределы субъективного повест-вовательного «я», объединяет первый роман «Прямая линия», фрагмент «Коса-пока роса» [12] анонсирован-ного романа «Высокая-высокая луна» и последний ро-ман «Асан»: авторский текст от первого лица формаль-но отчуждается и дописывается третьим лицом - герой пишет о собственной смерти, переходя от исповедаль-ного «я» к объективному авторскому «он».На качество метаповествовательного принципа в стиле претендует также авторское тяготение к дискрет-ным, осколочным, мозаичным композициям: сюжеты наслаиваются друг на друга, оттесняя фабульную вы-прямленность на задний план и предельно обнажая процесс формирования нарратива, творческого само-осуществления как способа бытия текста с невыводи-мыми координатами центра творения. Нарративные стратегии композиции объединяет устойчивое единст-во хронотопа: во-первых, это (Старый) Поселок («Го-лубое и красное», «Повесть о старом поселке», «Где сходилось небо с холмами»); во-вторых, рассказ «Кав-казский пленный», романы «Андеграунд» (точечно) и«Асан» связаны кавказским топосом; а условным прит-чевым хронотопом - большинство сюжетов («Голоса», «Пустынное место», «Пойте им тихо», «Стол, покры-тый сукном…» и др. Притча как вставная конструкция композиции автором обозначена в абсолютном боль-шинстве крупных форм: кроме «Прямой линии» нет, к примеру, ни одного романа, в котором бы не выделя-лась притчевая хорда.В качестве метанарративной приметы может быть рассмотрен звуковой (акустический) принцип восприятия мира, разбудивший, как известно, музыкальную чувстви-тельность эпохи Средневековья. Анализируя реальность, дающую импульсы для творческого выхлопа, уже в «Рас-сказе о рассказе» (1976) Маканин акцентирует внимание на их акустической природе. Весь сюжет рассказа строит-ся на «прослушивании» времени и пространства: жизни Али и ее мужа через тонкую перегородку; детского плача через восемь подъездов от своей квартиры; на вслушива-нии в себя пятнадцать лет тому назад и теперь; на зове голосов-архетипов через толщу времени.Голос становится не одним только нарративным компонентом, но и нравственно-смысловой категорией: это и архетип, и стереотип, и образ («Голоса»), и внут-ренний раздражитель совести (чеховский колокольчик боли). В легенде о Пекалове, входящей в композицию повести «Утрата» как важный смысловой компонент, вышедшие из подкопа под рекой на болото слепцы окликают Богоматерь, взывают к людям («люди, лю-ди!»), призывают поводыря («мальчик! мальчик!»)… Но ответа не последует. Слова Ключарёва («Лаз») в его символическом сне искажены «криком в дыру», и в протягиваемых ему палках «нет текстов, и ни слова в ответ». Сознание Ключарёва («Лаз») «тоскует по раз-говору», Игорь Петрович («Один и одна») приходит за редким разговором к Голощёкову, прочитавшему тома книг, у Якушкина («Предтеча») периодически прояв-ляются приступы говорливости, а Петрович («Анде-граунд…») формулирует свое кредо: «споткнуться и даже ушибиться о слово». Герой «Буквы «А» Афонин с утратой слова ощущает пустоту неба и стыд за мелкость жизни, за «осознанную бедность души». Как умеет, пы-тается майор Жилин («Асан») скорректировать словом стронутую психику своих «шизиков». Все герои Мака-нина так или иначе апеллируют к слову - к его высо-кому отзвуку, открывая для себя абсурдность миропо-рядка в опосредованной отсылке к норме - к самому «звуку».Специфику ансамблевого единства многие произве-дения Маканина обретают по принципу выделения претекста. Так «Предтеча» опирается на фундамент философского текста Ф. Ницше «Так говорил Зарату-стра» и близкий ему романтико-героический дискурс раннего М. Горького; «Андеграунд…» - на «Время и бытие» М. Хайдеггера, философский подтекст работы А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» и психоанализ З. Фрейда читается в «Испуге». Самый значительный литературный палимпсест претекстов представляет, бесспорно, роман «Андеграунд…», кото-рый содержит разнообразные аппликации из классики ХIХ-ХХ вв. Это обеспечивает интертекстуальную по-лифонию литературы двух веков, «доминантные коды» которой не исчезают бесследно и обретают формы15культурного сознания - авторского «текста» в «тексте»безрезультатные поиски придают жизни осмыслен-культуры.ность. В отличие от притчи, творчество Маканина вПародийные гипертекстуальные проекции одногосоставе метанарратива русской повести или русскогоцелостного текста на другой также выявляют себя вромана пока не рассматривалось.«Андеграунде…», что демонстрирует ироническое де-Сквозная концептуализация принципа абсурдностиформирование первотекста в заголовках: «Собачьежизни образует метанаррацию экзистенциализма. Ге-скерцо» (М. Булгаков), «Палата номер раз» (А. Чехов),рои-антиподы: Сергей Степанович и Василий Степано-«Дулычов и другие» (М. Горький) и т.д. Цитатная пе-вич Якушкины («Предтеча»), первопроходец и разру-рекличка маканинских текстов крепко «держит» внут-шитель («Гражданин убегающий»), Рубахин и Вовкареннюю форму всего творческого наследия писателя.(«Кавказский пленный»), Петрович и Веня («Андегра-Метанарративы «претекста» в творчестве Маканинаунд…»), Жилин и Гусарцев («Асан») совершают свойстановятся наиболее актуальным объектом современ-выбор где-то посередине между нормой и ее отсутст-ного литературоведения.вием, поэтому не расходятся от условной экзистенци-Архитекстуальные межтекстовые отношения в про-альной развилки, а напротив, сходятся в зоне компро-зе Маканина концептуализируются в жанровых взаи-мисса, и результат их индивидуальной экзистенциимодействиях преимущественно трех форм: романной,существенно не меняет качества бытия, равнодушногоповести (реже - рассказа) и притчи. Тяготение к мета-к персональным усилиям героя. Метапроблематикажанру притчи обусловило толерантность Маканина и кабсурда, уже отраженная в диссертационных исследо-анекдоту - частному случаю, накапливающему инфор-ваниях [13], нуждается в расширении с учетом творче-мацию для инициации в бытийную закономерность.ства Маканина конца 1990-х - 2000-х гг.Для иллюстрации можно назвать притчу о том, как че-Таким образом, анализ интегрирующих принциповловек искал истину в романе «Портрет и вокруг», вос-критического и научного дискурсов в маканиноведениипроизведенную в стилистике анекдота и еще раз уже вдает представление о перспективных направлених внейтральной жанровой артикуляции «истории о поис-изучении литературы, а позиционирование творчестваках истины» в рассказе «Ключарев и Алимушкин».Маканина в концептуальных метанарративных страте-Ирония и пародийный модус повествования, сопрово-гиях поможет выявить закономерности и механизмыждающие притчевый нарратив Маканина, закрепляютвзаимной интеграции авторских текстов друг с другомза ним роль, которую играла в ХVIII в. романтическаяи с текстом культуры с целью их наиболее объемногоирония: разгадки мира и человека нет, но только еевзаимоотражения.ЛИТЕРАТУРА

Скачать электронную версию публикации