Immortal man: religious fiction or future of science?.pdf Бессмертие - понятие, встроенное не только в религиозные системы, но ив научные гипотезы, концепции и теории. Религия, фундированная верой в сосуществование посюстороннего и потустороннего миров, также основывается на признании превосходства трансцендентного, высшей ценности запредельного и абсолютного. Человек, обладающий возможностью слияния с недоступным чувственности началом, по природе своей является дуальным существом. Как дуализм природы человека питает веру в достижение бессмертия, так и вера в достижение бессмертия человеком питает дуализм. Человек - это обладатель бессмертной души и тленного тела. Человек и вечен (понятие бессмертия становится излишним) и ограничен (res extensa). Традиционной, укрепившейся в сознании многих людей является точка зрения о невозможности достижения бессмертия человеком, находящимся в мире без бога. Человек сводится в этом случае к res extensa, к «машине», а природное есть не что иное, как измеряемое, протяженное, изменяющееся, непостоянное. Человек в мире без бога, кажется, не связан никакими надличностными нормами, «подлинно сущими» началами, нигде не укоренен и не тянется к эфиру. Однако многочисленные ученые, отвергающие веру в трансцендентное начало, не придающие значения метафизике, все же пытаются принимать меры, способствующие увеличению продолжительности жизни, стремятся создать лекарство от старости, «эликсир» жизни, панацею от всех болезней. Основополагающими проблемами, непосредственно связанными с понятием бессмертия, являются, во-первых, проблема поиска смысла жизни и смысложизненных ориентиров в мире, где уничтожается бинарная оппозиция потустороннего-посюстороннего; во-вторых, выявление метаморфоз самоидентификации человека, готовящегося обрести долголетие; в-третьих, мысленное моделирование решения проблемы о смысле жизни в условиях обретенного практического бессмертия; в-четвертых, поиск вероятного различия в отношении к смысложиз-ненным вопросам человека, не достигшего долголетия (или не знающего о предстоящем долголетии), и человека, обретающего практическое бессмертие. Языковыми структурами репрезентируются устойчивые представления о человеке как смертном существе. Языковая ткань пронизана «нитями», тянущимися к смерти, и далеко не каждый человек в состоянии трезво оценить то, что «по умолчанию», с самого рождения, включается в дискурсивные «смертнические» практики («смерть найдет причину»; «бойся Бога: смерть у порога»; «дума за горами, а смерть за плечами»; «богатство человека от смерти не избавит» и т. д.). Более того, существуют веские основания полагать смерть и смертность традиционными, устойчивыми темами различных произведений искусств (выше это уже было доказано примерами из копилки народной мудрости). Смерть становится тем, что как будто подлежит персонификации. Смерть мыслится антропоморфной, «идолы рода» пронзают сознание, пропитанное фатализмом и смирением перед неизбежностью конца [3]. «Смертническая» парадигма становится своего рода Urdoxa. Дискурсы литературных произведений пропитаны мыслями о неизбежности смерти (что же остается, как ни смирение?). Корневище «смертнической» парадигмы уходит в древность. Трагедия становится прочно стоящим на «ногах» жанром, смерть «просачивается» и в комедию. Позднее смерть - «гостья» романов любого рода. Вероятно, вообще не существует автора, не упомянувшего о смерти в каком-либо собственном произведении. Urdoxa представляет собой Код всех Кодов, смыслообразующее Прамнение [5. С. 105-106], но в сердцевине этого Прамнения есть червоточина. Мнение, призванное «успокоить» человека, претендующее на роль основы в познании мира, несет в себе зародыш глубочайшего кризиса. Если род, сообщество, человечество еще могут претендовать на вечность, славу, воплощение тех или иных идей, то индивид обречен оставаться «винтиком», игрушкой в руках Смерти. Смерть выступает референтом многочисленных знаков и знаковых систем. Небесполезным представляется исследование и вскрытие «смертниче-ского» дискурса. Насмешка над смертью тоже каждый раз актуализирует ужасающий человека феномен. Единственно возможным выходом из положения является практическая борьба со смертью, которую ведет наука в лице некоторых ученых. Их идеи нередко вызывают насмешки, ученые вынуждены сталкиваться с doxa и отвечать вновь и вновь на утомляющие и отвлекающие от дел вопросы и возражения («бессмертие является прелюдией к вечной скуке»; «практическое бессмертие способствует возникновению диктаторских режимов, глубокому перевороту в политике социума»; «вечная жизнь есть по существу продление дряхлости» и т.д.). Классическая литература принимает смерть как данность, зачастую воспевает так называемую героическую смерть (вспомним хотя бы многочисленные стихи самураев). Дискурс, пытающийся «посмеяться» над смертью, «обмануть» ее, посредством введения в ткань повествования информации о новых технологиях, препятствующих старению, объявляется «фантастическим». Литература такого рода часто признается «низкопробной». Ярлык «фантастика» как будто снимает все вопросы, нивелирует серьезнейшие мировоззренческие проблемы (зачем всерьез размышлять о «фантастике»?). Борьба со «смертнической» парадигмой должна вестись и посредством образования альтернативных дискурсов. Интерпретации сущности бессмертия и последствий его достижения, существующие в фантастической литературе, аудиовизуальных произведениях, вне сомнения, не являются достаточными. Хотя не следует недооценивать и значение литературно-художественных творений. Именно они с неодолимой силой воздействуют на эмоционально-чувственный мир человека, выступают источником неосознаваемой привычки читать, видеть и слышать о бессмертии. Собственно говоря, следует согласиться с известным российским футурологом в том, что фантастическая литература «борется» с извечной футурофобией. Фу-турофобия распространяется, в числе прочего, и на «грозящие» возникнуть новейшие технологии [10]. В беспредельности и перманентном становлении фантастической литературы сталкиваются и сплетаются линии ризомы: одни из корешков тянутся от Urdoxa, Прамнения (смерть естественна, а бессмертие - пустопорожние мечты), другие - от мнений прогрессивно настроенных художников, изображающих долгую и счастливую жизнь, образуя иную парадигму. Линии ризомы сплетаются, но пока верх одерживают «смертнические отростки». История философской мысли фактически выступает историей сравнительно незначительных модификаций смертнической парадигмы. Существуют основания для смены понятия парадигмы на понятие эпи-стемы (в том смысле, какой вложил в это понятие М. Фуко). Представления о смерти интегрированы едва ли не во все философские учения, осознанием смертности человека пронизаны планы имманенции. Концепты, творимые философами, если и не прямо указывают на смертность человека, то во всяком случае интенсивная точка «пробегает» в плане имманен-ции «факт» смертности, факт, въевшийся в дискурсы. Что бы ни доказывали мыслители, будь то бытие Бога, эманацию сверхъестественного начала, примат собственных морально-этических установок, смерть незримо присутствует в этих доказательствах. Смертность, иными словами, то, с чем молчаливо соглашаются. Смертность человека нередко и то, с чем спорят. Однако «споры» ведутся на территории религии. Философское течение экзистенциализма, актуализировавшее постановку вопроса о смысле жизни и ценностных ориентирах, в лице отдельных представителей тоже признавало факт смертности человека. Религиозный экзистенциализм истинной задачей жизни каждого видел поиск человеком самого себя в Боге и обретение целостности в подлинном мире, свободном от разрушительных последствий объективации. «Я» и «Ты» всегда смертны, но смертны как тела, как «физис», однако «психе» является «сгустком» Бога, которым наделено каждое Его творение, каждый человек. В мире вещей, «объектов», каждый есть тело, каждый выступает объектом («Он») для любого другого, однако достижение подлинной самости - это вовсе не изоляция от другого, а объединение с другим в Боге. Религиозный экзистенциализм решает вопрос о смысле жизни в пользу Смысла, а не смыслов. Первый обретается не в мире вещей [2]. Атеистический экзистенциализм явил миру идеи, представляющие собой целый калейдоскоп воззрений. Подлинное бытие, экзисцирование, отягощенность свободой, толкание Сизифом камня - все это далеко не пустые слова, а сложнейшие элементы миропонимания и мировидения [6]. В этом миропонимании скрывалась глубочайшая кризисность. Ее лаконично выразил Э. Фромм: сложнейшая экзистенциальная проблема человека заключалась в поиске гармонии между безграничными возможностями каждого человека и ограниченностью человеческой жизни [8]. Попытки устранить факт смертности сводились к совету Эпикура и его сторонников: не следует пускать смерть в собственную жизнь, иными словами, не следует думать о смерти. В противном случае смерть уже гостит на пороге жизни, уже закидывает щупальца в бытие. Человек есть, но смерти еще нет. Однако же когда смерть наступает, человека уже нет - таков вывод позд-неантичного мыслителя [9]. Данная мысль Эпикура напоминает наркотик, призванный скорее временно успокоить человека, нежели устранить существующую проблему. Наступает период, когда вновь умирает кто-либо из близких, и на горизонте опять возникают слова латинской поговорки - «memento more». Постструктурализм как целокупность идей плеяды выдающихся мыслителей как будто перестал обращать внимание на «метафизическую» проблематику, замалчивая отношение человека и смерти. Идеи Ж. Делеза и Ф. Гваттари о ризоме едва ли сообразуются с идеями практического бессмертия [4. С. 1415]. Тем более поиск смысла жизни сопряжен с про-беганием координат, многие из которых выступают лишь вариациями доксы. Смысл жизни - это рекомбинация уже имеющихся в Вавилонской библиотеке ответов на тождественный вопрос [1]. Философским системам, таким образом, имманентно представление о смертности человека. Некоторые из них принимают смерть как должное (стоицизм), некоторые, напротив, констатируют кризис-ность бытия человека, возникающую в связи с осознанием факта смертности. Альтернативными смертнической парадигме являются трансгуманистические идеи. Известно то, что в рядах трансгуманистов отсутствует должная сплоченность. Это выражено, во-первых, в различных ожиданиях и прогнозах футурологов (сторонников трансгуманизма), во-вторых, во введении в дискурсивные практики принципиально различных концептов («трансчеловек» у Н. Бострома [11], «неочеловек» у Д. Ицкова [7] и т.д.). Вероятно, дело даже не в использовании трансгуманистами различных понятий и терминов, а в том, что за этой поверхностностью скрывается ориентация мыслителей на абсолютную интеграцию человека и Hi-Tech. Интеграция человека и высоких технологий таит в себе не столько опасность контроля со стороны «заинтересованных» структур (введение чипов в область головного мозга), сколько растворение антропного начала, диффузию человеческого и машинного с последующей аннексией человеческого искусственным интеллектом. Собственно говоря, возникновение E-человека, экзистирующего в виртуальном пространстве, означает абсолютную детерритори-ализацию в мире человека и ретерриториализацию в мире машины, растворение в электронном Другом. Трансгуманизм, фундированный, в числе прочего, идеей возникновения постчеловека и E-человека, совершает редукцию, низводя природу homo sapiens до одного лишь сознания, и отрицает важность и целесообразность существования тела (по крайней мере, по версии автора «FAQ по трансгуманизму» Н. Бострома [11]). Альтернативный дискурс - дискурс трансгуманизма - освещает другой полюс, иное видение будущего человека (существа?). От смертнической эпи-стемы трансгуманисты предлагают перейти к жизни в Сети, к жизни, абсолютно обусловленной механическим Другим. Смена территории, детерриториализа-ция человека как существа природного и ретеррито-риализация в пространстве, зависимость от функционирования машины («помощь машины»?) - вот чаяния трансгуманизма, мыслимый предел мечтаний. Необходимости консенсуса, а де-факто создания принципиально иной системы воззрений, требует эпоха, требует сама жизнь, которую наполняет противоборство религиозных ортодоксов и радикальных трансгуманистов. Альтернативой смертнической парадигме и мечтам о рождении E-человека является иммортология (научный иммортализм). Таким образом, назрела необходимость развития и укрепления иной мировоззренческой парадигмы, альтернативной «смертническим» идеям и радикальным трансгуманистическим идеям. Не только создание теоретического пласта иммортологии, но реальное ознакомление людей с ее постулатами -одна из приоритетных задач. Следует ли говорить о том, что смысложизненные вопросы, связанные с возможностью обретения практического бессмертия, продолжают муссироваться и подогревать не только разнородную публику, но даже ученых-специалистов. Проблема обретения смысла жизни является корневой, ее игнорирование чревато превращением человека в «искусственный интеллект», преобразующий знаки («формальные символы»), но не видящий за ними референта. Вне сомнения, бросить силы на поиск смыслообразующих ориентиров необходимо не только смертным и мирящимся с этим «фактом», но и тем, кто пошел по пути интеграции с Hi-Tech.

Скачать электронную версию публикации