Noncanonical conduct" of clergy of migrants' parishes: causes and specifics.pdf История повседневности притягивает к себе внимание все большего числа исследователей, которое обусловлено интересом к «обыденным и частным аспектам современного культурного бытия» [1. С. 97] и возможностью представить исторический процесс как сферу «микросоциальных отношений, целостного социокультурного жизненного мира». Являясь «единичным проявлением жизни общества» [2. С. 56], повседневная жизнь в то же время всегда отражает более глобальные процессы. Рассматривая работы, посвященные истории РПЦ и духовного сословия, можно отметить, что помимо изложения «типичной» характеристики приходского духовенства разных регионов (Московской, Рязанской, Ярославской, Якутской и других губерний [3-6]) исследователи обращаются к таким «повседневным» темам, как социокультурный облик священника, отражение его в периодической печати, взаимоотношения с паствой или «мирская» деятельность священников (например, врачевание [7]). Помимо этого историков интересуют вопросы девиации духовного сословия [810]. В частности, А.Р. Павлушков концентрирует свое внимание на причинах правонарушения духовенства и приводит классификацию используемых в научной литературе подходов, выделяя юридический, социологический, исторический и биологизаторский. Вместе с тем им отмечено, что в исторической школе проблема правонарушений клира не рассматривалась как собственно «научно-историческая», а авторы обращались к ней «подспудно при оценке более масштабных социальных явлений» [11. С. 14]. В региональной историографии причины формирования поведенческих стратегий священнослужителей, не отвечающих общепринятым социальным нормам, не исследовались специально. Тем не менее авторы в рамках общих исследований по реконструкции социокультурного облика сибирского священника, характеристике Томской епархии и деятельности РПЦ в организации приходской жизни переселенцев частично затрагивают эту тему [10, 12, 13]. Стоит отметить, что к настоящему времени выявлены специфика служения в Сибирском регионе, влияние переселенческого процесса и общих социокультурных изменений общества на деятельность духовенства, его социальное положение, но непосредственная связь всего этого комплекса вопросов с причинами девиантного поведения пока остается «за кадром». В настоящей статье предпринята попытка восполнить пробел с помощью материалов по истории сибирских переселенческих приходов и выяснить, влияла ли специфика служения в условиях переселения на неканоническое поведение священнослужителей? На протяжении длительного времени в общественном сознании духовенство считалось вторым по значимости привилегированным сословием, выполняющем роль «наставника народа» и «ангела-хранителя царской власти и государства». Трансформация роли РПЦ в общественной жизни в начале ХХ в., связанная, помимо прочего, с введением свободы вероисповедания, привела к тому, что «священникам приходилось идентифицировать себя по-новому» [14. С. 40] и выстраивать отношения с паствой с учетом изменений. А. В. Скутнев предположил, что на эти процессы влияла специфика профессии: необходимость оставаться «духовным поводырем» как во время богослужений, проповедей и совершения таинств, так и своей бытовой, повседневной жизни. В результате любое действие священника становилось публичным, а самый незначительный проступок или отклонение от нормы даже в быту могли трактоваться как нарушение профессиональных норм [8. С. 63]. Именно поэтому, поступив на службу в переселенческий приход, священнику было необходимо найти правильный психологический подход к прихожанам, совмещая его с выполнением служебных обязанностей. Это объясняется тем, что переселенческие приходы в большинстве случаев по социальному и вероисповедальному составу были разношерстны и частые конфликты и столкновения, возникавшие в связи с этим, требовали привлечения третьей стороны - священника. Для крестьян было важно, чтобы батюшка был добрым, отзывчивым, готовым к самопожертвованию, смелым, вежливым, мог должным образом убеждать и, главное, понимать нужды переселенцев. Несоответствие этим требованиям, вероятно, формулировалось в жалобах на «зазорное», «неблаговидное» поведение и «непастырское отношение к прихожанам». Зафиксированные в журналах Томской духовной консистории жалобы на священников позволяют представить некий образ «идеального», по мнению крестьян, духовного наставника переселенческого прихода. Примечательно, что в этих документах, помимо перечисления обычных «прегрешений» (пьянство, азартные игры, сквернословие, распутство), можно увидеть еще не-веротерпимость священников. Если в приходах центральной части России, состоящих в основном из русского населения, конфликты священников с инославными были явлением редким, то на переселенческой территории, где количество инородцев могло составлять 26-33% от общего числа прихожан, их число могло увеличиваться. В частности, это выражалось в жалобах на избиение инородцев духовными лицами, причем иногда в церкви и при полном облачении [15. Л. 318 об., 687]. Прихожане, требуя от священника находиться в рамках постоянного нравственного самоконтроля, сами были далеко не идеальны и подвержены многим порокам. Их девиантное поведение в ряде случаев усложняло выполнение профессиональных обязанностей священнослужителями. Например, в приходе с. Аюонинское 14-го благочиния Кузнецкого уезда неизвестными злоумышленниками было ограблено сразу два молитвенных дома в течение одной недели. И если в первом случае воры действовали аккуратно -вскрыли замок, взяли деньги из жертвенной кружки и максимально скрыли свое присутствие, то во втором все случилось с точностью наоборот: вся церковная утварь и иконы оставлены не на своих местах, в полном беспорядке, а помимо денег из кружек пропала и «лжица» для причащения. Главной причиной этих событий явилось отсутствие должной охраны: «Сторожей постоянных нет, а бывают они только при тре-боисправлениях причта» [15. Л. 461]. Виновными стали прихожане, поскольку охрана священных объектов считалась их обязанностью, и уклонение от «дачи сторожей» в молитвенные дома и церкви можно расценивать как неуважительное отношение к православной вере и деятельности священника по ее поддержанию в приходе. Несомненно, это оказывало влияние на психологическое состояние духовенства и провоцировало ответное негативное отношение священника как к прихожанам, так и своим обязанностям. Не только преступная деятельность прихожан, но и их открытая неприязнь к пастырю становилась существенным препятствием благополучного служения. Так, в 1907 г. в консисторию была прислана телеграмма сельского священника Всеволода Попова следующего содержания: «указом Консистории запрещен без следствия, прошу разрешения или уезжаю, жить невозможно, чуть не зарезали» [16. Л. 1271]. Обстоятельства дела были таковы, что Попова запретили в целях сохранения его безопасности и для успокоения живущих в его приходе староверов-«единоверцев», возмущенных служением его по «новому» обряду. Видимо, подобные явления были не редкостью для переселенческих приходов, и существование рядом нелегальных старообрядческих скитов, предлагавших православному населению «альтернативную храмовую культуру», вообще могло освобождать прихожан от необходимости содержать полноценный причт [17. С. 686]. Помимо общественного контроля значительная часть жизни духовного лица находилась под наблюдением духовной консистории. И ее контроль порой доходил до абсурда. Духовным лицам приходилось отчитываться по каждым незначительным событиям, происходившим в их приходах, и просить разрешения на осуществление большинства своих действий. Странно, например, выглядит прошение священника с. Орлеан Барнаульского уезда Алексея Иванова Архиепископу Макарию разрешить ему ношение черной скуфьи во время богослужения в храме. Она подкреплялась пространным объяснением, из которого ясно, что храм не приспособлен к проведению нормальных богослужений, поскольку построен некачественно: «Во все углы и пазы дует ветер, а во время бывших буранов нанесло снегу во всем храме, особенно в алтаре, так что стоять невозможно и довелось выгребать лопатой» [18. Л. 33]. Добавим, что повседневные бытовые условия проживания священника были не особо благоприятными - ему пришлось жить в недостроенном доме, «где страшный холод, так что и день и ночь нужно быть в меховой одежде, вода мерзнет, от топки печи почти нет пользы, в фундамент дует ветер, а на потолке мало земли» [Там же]. Попытки Иванова улучшить положение с помощью сельского схода не увенчались успехом: прихожане отказались ремонтировать дом и переложили вину на давно уехавшего строителя-подрядчика. Неудивительно, что после подобного служения «во благо православной веры» священник заболел и в отчаянии написал прошение. Вопрос о девиации в среде сельского духовенства достаточно сложен, противоречив и требует рассмотрения целого комплекса причин и событий, достоверность которых - на основе имеющихся источников информации - зачастую трудно установить. В то же время есть неоспоримые объективные факторы, оказывающие влияние на поведение священно- и церковнослужителей при поступлении на службу. Особое место в их ряду занимала система подготовки духовных лиц к выполнению своих служебных обязанностей. Первой ступенью являлось духовное училище, несколько лет пребывания в котором изменяло «юных поповичей» до неузнаваемости: «...деформировался характер, уродовалась психика, терялись надежды на будущее» [14. С. 40]. Т.Г. Леонтьева пришла к выводу, что подобная обстановка в начальной духовной школе провоцировала «дурной поворот мыслей и чувств», из-за чего «вчерашние богобоязенные мальчики начинали курить, пропускать занятия, конфликтовать с учителями», а семинарии на рубеже XIX-XX вв., перестав быть «рассадником веры», со своим особым бытом попросту исключали «подготовку подлинных служителей культа» [Там же]. К схожим выводам пришел и Д. В. Поспеловский, отмечавший, что «атмосфера семинарий в плане благочестия оставляла желать много лучшего», а «в школах, готовящих пастырей для народа, атеизм, нигилизм и радикализм были делом совершенно обычным» [19. С. 62]. Стоит отметить, что истоки подобного явления в духовной образовательной среде были тесно связаны с церковными реформами XVIII в., превратившими семинарии в учебные заведения исключительно для выходцев духовного сословия и, соответственно, священников - в замкнутую социальную касту. Позже это привело к насильственному удерживанию в их стенах искавших выхода в светское звание. Видный духовный деятель протоирей Флоровский оценивал эту ситуацию так: «Всего опаснее было то чувство экономического закрепощения, которое все больше развивалось в духовном сословии и уже перерождалось в чувство классовой горечи, обиды, социальной несправедливости. Духовенство, особенно сельское, жило в крайней скудности, бедности, часто в прямой нищете. И своих детей могло воспитывать только в своих сословных "духовных школах", да и то обычно с крайним экономическим напряжением, почти надрывом. Отсюда именно та болезненная психология, которую обличительно называли "корыстолюбием" нашего духовенства, болезненная мечта о житейском благополучии и достатке, ради семьи, что обычно бывает отражением бытового пауперизма. Но эта единственная доступная школа готовила только к одному поприщу. Трудно было ожидать, что вся масса "духовного юношества" будет охвачена одним пастырским порывом. Этого никогда и не бывало» [20. С. 479-480]. В конце XIX в. бегство молодежи духовного звания из «ведомства православного вероисповедания» приобрело пугающие размеры, а оставшиеся делали это «по нужде, по принуждению, от страха, без вдохновения, но со скрытой горечью, часто и без веры» [Там же. С. 480]. Тем не менее церковные власти не замечали этого и решали проблему способом сомнительной эффективности. Если в уставе 1884 г. разрешалось поступать в академии выпускникам любых учебных заведений, то уже в 1902 г. к экзаменам допускались только успешно прошедшие семинарские испытания по богословским предметам. Эти меры были связаны с желанием оградить академии от влияния светской школы. Позднее, осознав, что подобная политика лишь усугубляет ситуацию, церковные реформаторы начинают искать другие пути преобразования семинарского образования. В результате была высказана идея о создании разных типов пастырских школ в зависимости от задач пастырской практики, но преобразования не состоялись, а число квалифицированных священно- и церковнослужителей с богословским образованием в среде духовенства стремительно уменьшалось. Наряду с низкой оплатой труда и выгодной альтернативой гражданской службы это привело к падению качества выполнения духовными лицами своих профессиональных обязанностей и деформации их морально-нравственного облика. К концу первого десятилетия XX в. в связи с новым этапом переселенческой политики Столыпина, открытием новых приходов и увеличением их количественного состава происходят некоторые изменения в кадровом вопросе духовного сословия. Например, в Сибири, Поволжье и на Дальнем Востоке было разрешено занимать должность приходского священника без полного семинарского образования. Однако это не привело к существенным изменениям. Рассматривая приходы, расположенные на территории чулымского таежного массива, мы находим следующие подтверждения этому: В благочинии № 3, центром которого традиционно считалось с. Ново-Кусково, на 1909 г. насчитывалось 33 духовных учреждения: 18 одноклирных приходских церквей, 6 приписных, 9 часовен и молитвенных домов. Эти храмовые сооружения обслуживали 36 человек, среди которых получивших образование было всего шестеро: 5 священников и 1 протоирей. В таблице представлены данные о наличии образованных священников в 5 благочиниях Томского уезда, которые дают основание для заключения: процент сельских священников с образованием, служивших в таежных районах Сибири в 1909 г., был примерно одинаков и совпадал с общим процентом образованности по Томскому уезду, который составлял около 20%. Доля образованных священников в переселенческих приходах* № благочиния 2 3 5 6 39 По Томскому уезду % священников с образованием 28 17 17 0 21 20 * Составлено по данным отчетов благочинных о церквях и белом духовенстве. О.Н. Устьянцева, исследуя данный вопрос, пришла к выводу, что на территории Томской епархии в период с 1883 по 1916 г. происходило непрерывное сокращение количества священнослужителей с богословским образованием с 40,6 до 25,1%. Главными причинами этого стали нежелание выпускников семинарий становиться на путь духовного служения и расширение спектра учебных заведений [13. С. 102]. Рассматривая причины отклоняющегося поведения духовных лиц, необходимо отметить еще один важный аспект - материальное обеспечение духовенства. Оно складывалось из нескольких источников: жалование из государственного казначейства и различных ведомств, денежные поступления от частных предпринимателей, благотворителей и прихожан, хлебная руга и доходы от земельных наделов, совершения треб, преподавание закона Божьего в школах, пользование общественными домами и проценты с причтового капитала. Представленный список - общий для городского и сельского клира, но в большинстве случаев в распоряжении обычного сельского пастыря было лишь 2-3 способа материально обеспечить себя - государственное жалование, хлебная руга и плата за требы. Например, из 933 причтов Томской епархии к 1917 г. только 76,6% были обеспечены стабильным казенным жалованием. К выплате хлебной руги прихожане таежных районов Сибири, как свидетельствуют данные О.Н. Устьянцевой, относились «холодно», «враждебно», «часто уклонялись от уплаты, а если и платили, то с крайним нежеланием, неохотою и укоризнами». Так, в 1883 г. хлебная руга совсем не выплачивалась в 3-, 18-, 26- и 28-м благочиниях [13. С. 107]. Получение дохода от треб было не менее проблематичным, поскольку официально эти платы считались добровольными пожертвованиями прихожан и цены их зависели от уровня жизни в населенном пункте. Необходимо отметить, что особую роль в задачах по содержанию духовенства играли церковноприходские попечительства, которые собирали пожертвования, но они не могли решить проблему обеспечения духовных лиц, поскольку собранные средства прихожане тратили на постройку и ремонт храмов, а не на поддержку членов причта. Таким образом, ситуация с нестабильностью финансового обеспечения священнослужителей приводила либо к вымогательству завышенных плат за требы и нарушению заповеди «не укради» путем присвоения кружечных сборов, либо к занятиям «коммерческой деятельностью во вред пастырской» (например, продаже и покупке лошадей») [16. Л. 1152, 1271]. Сопоставив данные о финансовом обеспечении сельских пастырей с информацией об условиях их проживания (например, к 1914 г. причтовые дома имелись в 83% приходов, в 15% были наемные квартиры, зачастую ветхие, холодные и требующие ремонта [13. С. 109]), можно увидеть, что условия жизни представителей сельского духовенства Томской епархии могли стать весомой причиной различных правонарушений и «упущений по службе». Учитывая неутешительные цифры епархиальной статистики, когда 1/3 священников, прежде всего, сельских приходов находилась за чертой прожиточного минимума [Там же. С. 109-111], сложно рассуждать о связи неканонического поведения духовных лиц с их личностными характеристиками. В этом смысле многие проступки, в том числе: упущения по службе, грубое обращение, оскорбление словами и действиями, клевета, вымогательство, образ жизни, не соответствующий пастырскому, совершались под действием объективных причин, от безысходности, несправедливости, а в некоторых случаях от собственного бессилия и невозможности улучшить ситуацию. Иногда условия жизни духовных лиц были настолько тяжелы, что их служение в приходе становилось непосильным бременем. Например, трагично сложилась судьба псаломщика Басандайской Преображенской церкви, которая находилась далеко от жилых домов, была окружена густым лесом и пустыми дачными строениями и ко всему прочему имела «в своем активе» убийство трех служителей. Совмещение обязанностей псаломщика, трапезника и сторожа этой церкви в течение 10 лет вынуждали его вести ненормальный образ жизни - «обращать день в ночь, а ночь в день и находится всегда под страхом смерти». Это постепенно усугубляло его психологическое состояние. Обращаясь с жалобой в Томскую духовную консисторию, псаломщик писал, что такая жизнь в одиночестве довела его до «раздражительно-возбужденного состояния здоровья», наносила «душевные страдания», а это мешало сдерживать себя в отношениях с новым церковным старостой. В итоге, перебрав со спиртным, пытаясь «свое горе залить вином», он лишился рабочего места [15. Л. 565]. Таким образом, рассматривая причины отклоняющегося поведения в среде сельского духовенства Томской епархии и переселенческих поселков в частности, стоит учитывать несколько особенностей: а) специфику профессии, предполагавшую наличие двустороннего контроля: тотального - со стороны епархиального начальства, общественного - со стороны прихожан; б) изменение статуса духовенства в глазах верующих, которые начинают воспринимать священника не как «отца - настоятеля прихода», а необходимый атрибут для удовлетворения своих духовных потребностей; в) падение образовательного ценза в среде духовенства и низкокачественная подготовка кадров; г) отсутствие необходимых финансовых ресурсов для должного материального обеспечения сельского духовенства и возможностей для улучшения его священниками самостоятельно. Томская епархиальная власть возлагала большие надежды на приходское духовенство как посредника при воздействии на православное и неправославное население переселенческих приходов. Наряду с этим светская власть с помощью священника надеялась решить некоторые задачи по управлению недавно созданными населенными пунктами. В подобной ситуации можно говорить о «многопрофильное™» и «многофункциональности» деятельности сельского священника в переселенческих приходах, что увеличивало их физическую и психологическую нагрузку и требовало особой поддержки со стороны государства и высшей церковной власти, которая в действительности таковой не была.

Скачать электронную версию публикации