Metatext structure and its expression methods in Vladimir Maksimov's Nomad to the End (1994).pdf Роман «Кочевание до смерти» был написан за год до смерти писателя и стал итоговым для Владимира Максимова. В нем он вновь обратился к истории революции, Гражданской войны и к описанию лагерной жизни, эмиграции, основанным частично на его личной биографии, - ко всем основным проблемным вехам, трагическим, переломным моментам российской истории ХХ в. Их автор затрагивал и в предыдущих произведениях и отражал через частного человека, т. е. историческую концепцию личности, складывающуюся, по мнению И.М. Поповой, «из мировоззрения человека определенной исторической эпохи и его представлений о сущности прогресса» [1. С. 170]. В целом проблема нашего исследования заключается в раскрытии образа зоны в метатекстовой структуре произведения. С этой позиции лагерная проза демонстрирует обширный метатекстовый потенциал. Рассматривая образ зоны, мы обнаружили метатек-стовые признаки в цикле «Воскрешение лиственницы» В. Шаламова (творческий хронотоп, мышление литературными образами героя-писателя / поэта и т.д.), в повести «Зона» С. Довлатова (структурное построение - письма к издателю, акцент на присутствии автора в тексте и т. д.). Всех этих писателей отличает рефлексия над прошлым и над творчеством, через которое они пытаются отразить свой лагерный опыт. В романе «Кочевание до смерти» Владимир Емелья-нович Максимов затронул проблемы, напрямую связанные с вопросами творчества и рефлексивным характером повествования, которое выводит нас на уровень метатекста. Это темы писательского призвания, таланта, неудавшегося произведения и неудавшейся писательской судьбы. Целью данной статьи является анализ и описание метатекстовой структуры романа «Кочевание до смерти», включенного тематически в лагерную прозу; задачами - выявление сфер эксплицитного автора, определение внутренних потребностей героя в творчестве, причин его писательских неудач. Метатекст, по нашему представлению, - это интерпретация текста по законам его внутренней структуры, его условной реальности, это рефлексия авторского сознания над собственным текстом (литературная саморефлексия; явления второго и третьего ряда), проявляющаяся в композиционной и сюжетной структуре произведения. Метаповествовательные приемы (для удобства будем использовать устоявшийся термин [2]), из которых складывается метатек-стовая структура произведения, понимаются нами как специфические способы отображения метатекста, используемые эксплицитным автором; среди них выделяем следующие: герой является писателем / поэтом; присутствие автора в тексте; непосредственные случаи рефлексии над собственным и чужим творчеством, или авторефлексия; творческий хронотоп, отражающийся в создании художественного образа с помощью литературных отсылок, книжного мышления автора и героев; вставные тексты интертекстуального плана, «текст в тексте»; роман в романе, роман о романе, написание героем собственного текста. Возможны и другие приемы, пока не попавшие в круг нашего анализа. Метатекст тесно связан с автобиографическим началом, поскольку авторы, рефлексирующие над своим творчеством либо над жизненным опытом в самом произведении через своих героев-двойников (что мы видим у писателей лагерной прозы), используют для анализа и интерпретации реальный материал, как правило, из своей жизни. Т.О. Личманова, обобщая характеристики такого явления, как «новый автобиографизм», выделяет некоторые важные моменты в отношении метатекстовых проявлений автобиографических произведений: «формирование образа автора-героя, понимание жизни которого максимально приближено к авторскому, что приводит к доминированию личности автора в тексте и монологичности повествования» [3. С. 259]. Роман Максимова во многом автобиографичен, писатель был в лагере, эмигрировал, как и его герой Михаил Бармин. Автобиографический характер произведений писателя отмечают многие исследователи, например А.Р. Дзиов [4], Ю.Л. Дмитриева [5], А.Е. Умнов [6]. Относительно характеристики жанра данного романа, который мы считаем метароманом, хотелось бы прокомментировать утверждения некоторых ученых, считающих «Кочевание до смерти» филологическим романом [7-9], возможно, в силу времени написания их работ (1990-е и начало 2000-х). Например, А.В. Баклыков пишет: «Наличие многочисленных лирических отступлений в романе "Кочевание до смерти" и использование приема "роман в романе", который, якобы пишет главный герой, позволяет говорить о важности темы творчества, психологии творческого процесса, что дает возможность определить жанровую разновидность произведения как "филологический роман"» [Там же]; «Способы изображения темы творчества в романе Владимира Максимова «Кочевание до смерти» позволяют говорить о нем как о «филологическом романе», в котором творческий процесс, психология и философия творчества писателя занимают важнейшее место, определяя его жанровое своеобразие» [Там же]. Филологический роман -уже устоявшийся жанр (см. например, [10, 11]), это тот роман, в котором герой - филолог, роман о филологе или филологии как науке, профессии, есть отражение отношения героя к культуре через литературоведческое творчество и т.д. «В "филологическом романе" граница между non-fiction и fiction практически неопределима, комментарий растворяется в повествовании, не претендуя на абсолютное выяснение происходящего и его объективное толкование, совмещающиеся тексты функционируют по отношению друг к другу как маргиналии с подвижными границами» [12. С. 133]. С этой точки зрения с утверждением Баклы-кова нельзя согласиться. «Кочевание до смерти» - в большей степени исторический роман, реалистическая проза; главная проблема для В. Максимова - не филология (хотя есть проблема творчества, проблема писательской судьбы, герой - писатель, но не филолог), а человек (и Человек, отдельная личность) в Истории. Продолжая определять жанровую характеристику «Кочевания до смерти», обратимся к мнению исследователей И.М. Поповой и Л.Е. Хворовой, которые издали курс лекций «Проблемы современной русской литературы» (Тамбов, 2004), где 3-я глава «Жанрово-стилевая диффузия в романах Владимира Максимова 1980-90-х годов» лекции III «Русская литература 1970-90-х годов: динамика художественной системы прозы Владимира Максимова» охватывает роман «Кочевание до смерти». Они считают данный роман примером совмещения принципов реализма и постмодернизма: «Оставаясь в рамках реалистической эстетики, В. Максимов воплотил в своих поздних романах "Прощание из ниоткуда" (1981) и "Кочевание до смерти" (1994) некоторые постмодернистские принципы: "текст как игра", "мир как текст", "культура как игра"» [13]. Мы не можем согласиться с данной идеей. Максимов строит свой роман по принципу метатекста, но игры у него нет, тем более в принципах постмодернизма. В романе разворачивается три уровня повествования: судьба и жизнь главного героя-нарратора Михаила Бармина в настоящем времени (эмиграция, 1960-е гг.); жизнь в прошлом времени (воспоминания героя о юности и молодости, 1930-1960-е гг.); роман главного героя о его отце, воплощающий идею о судьбе отдельного человека в истории (примерно 1910-1960-е). Таким образом, роман построен как взгляд из настоящего в прошлое, как рефлексия над прошедшими событиями. Герой-рассказчик сам объясняет, почему он рассказывает о прошлом, т.е. объясняет выбор формы своего произведения. Фактически герой-писатель раскрывает замысел своего творчества читателям, что является метаповествовательным приемом - автор делает акцент на своем присутствии в тексте. Одиночество толкает его на разговор с бумагой, и к тому же кошмары прошлого должны найти какой-то выход из памяти человека, чтобы освободить его: «Наверное, Вадим прав: неподъемно для человека отделаться от своего прошлого, пересказав это прошлое на бумаге, оно все равно вернется к нему и будет терзать его до конца дней, а глядишь, и после этого. Но жить с этим наедине я тоже не могу...» [14. С. 605]. Так сразу появляется метатекст, роман в романе, произведение главного героя Михаила Бармина начинается с вопроса «Как возникает книга?» [Там же. С. 531], т.е. с темы творчества, с темы написания романа. Творчество для героя - попытка пережить прошлое, акт творчества становится выходом из одиночества. Это и есть рефлексия: он смотрит в прошлое (свое и страны), анализирует воспоминания и воплощает их в художественный текст на глазах у читателя. Форма написания романа отражает рефлексивное мышление героя. Поиски смысла жизни, смыслов прошлого и истории находятся в его книге. Следствием личностного поиска является создание романа через повторное переживание своего прошлого и исторического прошлого страны. Все случившееся с ним, исторические события, ломавшие его душу, привели к депрессии, душевному изнеможению и истощению. Неразрешимость поиска, который плавно перетекал в алкогольное опьянение, помогающее воскресить образы прошлого в сознании, привела героя к самоубийству как к выходу из творческого процесса. У героя Максимова особый процесс творчества - в забытьи, из памяти прошлого через пьянство и одурь, через некую бездну, книга затягивает, «как омут» [14. С. 690]. Для Бармина это оказывается закономерным, так как он - «человек с горьким жизненным опытом, опустошенный и разочарованный, мучительно старается понять: что же, какая сила управляет жизнью, почему плодами деятельности человека на планете становятся главным образом зло и несправедливость?» [15. С. 50]. Одно из проявлений метатекстового повествования, по нашему мнению - наличие вставных текстов (в том числе интертекстуального характера) или «текста в тексте», что является отражением работы эксплицитного автора. По мнению М. Н. Кулаковского, вставные конструкции наиболее свойственны автобиографическим произведениям: «Такие вставные конструкции могут передавать дополнительную событийную информацию, связанную с автором (повествователем), а также принимать активное участие в раскрытии внутреннего мира повествователя» [16. С. 16]. Во-первых, рассмотрим самый первый вставной текст - это эпиграф из книги путевых очерков / записок А.П. Чехова «Остров Сахалин» [17]: «В конце концов, изнуренная половым стремлением и голодом, она погибает, и уже в среднем течении реки начинают встречаться во множестве уснувшие экземпляры, а берега в верхнем течении бывают усеяны мертвой рыбой, издающей зловоние. Все эти страдания, переживаемые рыбой в период любви, называются "кочеванием до смерти", потому что неизбежно ведут к смерти, и ни одна из рыб не возвращается в океан. А погибают в реках» [14. С. 524]. Таким образом В. Максимов сразу ставит свое произведение в контекст лагерной прозы, при этом - первой, каторжной, ссыльной. И. М. Попова так подчеркивает значимость соотношения заглавия романа с Чеховым: «Автор проводит аналогию между рыбой, гибнущей во время нереста, и россиянами, доведенными революцией, гражданской и отечественной войнами, репрессиями до таких страданий, что их жизни превратились в "кочевание до смерти"...» [18]. По мнению А.Е. Умнова, в эпиграфе «заложена одна из главных мыслей писателя - о трагическом противоречии XX столетия, когда в результате революционного переворота началась бесконечная эпоха "кровавого безвременья"» [6. С. 1012-1013]. Название романа имеет различные смыслы, но также оно характеризует и жизнь самого Бармина - автор довел повествование до своей смерти, при этом собственную жизнь он воспринимал как «долгое путешествие в никуда» [14. С. 657]. Интересно, что в эпиграфе говорится об уснувших рыбах (сон - смерть), а герой засыпает навечно, включив газ. Еще одна связь с эпиграфом отражается в размышлениях героя на кладбище эмигрантов об их судьбе: «Бывая здесь и проходя мимо них, я всегда ловлю себя на зябкой мысли, что рано или поздно моему имени предстоит пополнить эту непреходящую коллекцию, собранную здесь со всех концов России и ее диаспоры. Что, какой рок, инстинкт, зов, какая Божественная или человеческая воля гнала этих случайных странников по миру, чтобы в конце концов собрать их здесь, под чужим небом и на чужой земле? Сквозь версты и годы, фронты и зоны, через печали и скорби, обдирая в пути бока и души, словно рыба на нерест, они пробивались сюда заканчивать свой век и оставлять потомство для новых странствий» [14. С. 591]. Выходит, что эмигранты плыли в другую страну умереть, как лосось на нерест (оставить потомство в безопасном месте), но плыли не домой, а из дома. Они нарушили закон родства и патриотизма, их вынудили так сделать, а теперь они умирают на чужой земле. Тема утраченного дома сплетается с темой покинутой родины (Россия = дом) в историческом контексте. Стоит отметить, что главный герой не оставляет после себя потомства. Метатекстовое повествование проявляется также через ввод такого персонажа в лагерной больнице, как Варлам Шаламов. По представлению В. Максимова, в своих речах Шаламов обличает главные противоречия социальных слоев: ненависть к блатарям и желание спасти мозг нации - интеллигентов. Этим автор одновременно снова акцентирует связь с традициями лагерной прозы и одного из ее первых основателей, а также подчеркивает интертекстуальность повествования, характеризуя творчество писателя через его образ. В. Шаламов сравнивается с лиственницей: «Был он высок, болезненно худ, но заметно крепок той внутренней упругостью, какая отличает бывалого зэка или скрученную в жгут северным солнцем лиственницу» [14. С. 581]. Это описание четко отражает центральные образы творчества В. Максимова: крепкий внутренний стержень несгибаемого нравственно человека, образ лиственницы. Мало того, что сама структура показывает рефлексию автора, книга является романом в романе, так еще и в этих разных пластах повествования есть вставные тексты. Они отражают двойную закодиро-ванность по определению Ю. М. Лотмана: «Игра на противопоставлении "реального / условного" свойственна любой ситуации "текст в тексте". Простейшим случаем является включение в текст участка, закодированного тем же самым, но удвоенным кодом, что и все остальное пространство произведения. Это будут картина в картине, театр в театре, фильм в фильме или роман в романе» [19]. 7-я глава первой части - отрывок из историко-биографического очерка А.И. Деникина «Очерки русской смуты» [14. С. 624]. Основная функция отрывка - документально-историческая, подтверждающая подлинность истории. 13-я глава третьей части романа является косвенным вставным текстом, подтверждающим фактичность истории: автор указывает, что все факты в этой главе взяты из книги Н. Толстого «Жертвы Ялты» (подзаголовок: «Исследования новейшей русской истории». Под общей редакцией А. И. Солженицына) [Там же. С. 719]. Через это произведение и имя Солженицына автор опять же присоединяет свое произведение к направлению лагерной прозы. Также делает акцент на историчности и объективности (исследование) описываемых им событий. Один из самых загадочных вставных текстов в романе (множество фрагментов из газетных статей) -это последняя глава. До этих заключительных фрагментов герой совершает самоубийство. А газетные объявления - некое послесловие автора. Нет никакого комментария и т. п. про его похороны или других героев, так как Бармин сам был рассказчиком. Но все-таки есть последняя глава с газетными вырезками, и это слово автора о призрачности человеческой жизни и ее необходимости. Три раздела в ней в основном отражают три главных события, три главных этапа в жизни любого человека. Структурно заключительная глава разделена на три части, в каждой из которых свои объявления: 7, 9 и 3 объявления соответственно. Основная их часть в каждом разделе однородна. Вся жизнь в итоге свелась к трем разделам (как будто из газеты): 1) гадание на будущее, ожидание, поиск (4 объявления); 2) знакомства, семейное счастье, поиск второй половины (тема любви) (8 объявлений); 3) объявления похоронных бюро и предложение об уходе за могилами (смерть) (3 объявления). Вот и вся жизнь, по автору. И все это - химера, образ которой так важен для писателя на протяжении романа. Химера как необоснованная, несбыточная идея мучает героя-писателя и не дает покоя, который он в итоге находит в самоубийстве. Этот образ предстает как некий поиск зыбкой истины, которую герой хочет уловить в событиях своей жизни и которой он хочет заполнить внутреннюю пустоту. Он представляет себя полой скорлупой, «в чьей смрадной пустоте лениво кружатся фантомы и химеры прошлого» [14. С. 525]. Этот образ всплывает параллельно процессу творчества, связывается с темой времени и неразгаданного прошлого, над которым бьется герой: «Хотя порою меня настигает пугающее предположение, что за этой тайной прячется лишь пустота, бездна, ничто, откуда призрачные химеры язвительно подмигивают и показывают мне язык» [14. С. 642]. Роман героя оканчивается смертью отца, и Михаил Бармин, завершив книгу, решает прервать реальную жизнь. Так текст проникает в жизнь, руководит ей: завершение романа требует от писателя реальной трагедии. Как и в случае с рыбой (вспомним эпиграф), которая не может не умереть, выполнив цель продления жизни, герой, придя к концу роману, не может остаться жив. Итак, вставные тексты выполняют разные функции в романе В. Максимова «Кочевание до смерти». Во-первых, актуализация интертекстуального диалога, как в случае с эпиграфом (смысломоделирующий элемент); во-вторых, документально-историческая функция подлинности исторического факта (воздействие на читателя); в-третьих, комментарий ко всему тексту, способ завершения романа (структурное построение). Основная функция любых метатекстовых элементов - общение автора с читателем, воздействие на читателя, влияние на его восприятие и трактовку текста: «Средства метатекста, выполняя строевую, связывающую функцию, воздействуют на психическую сферу внимания реципиента, стимулируя тем самым смысловое восприятие» [20. С. 72]. Герой-писатель Михаил Бармин не только рефлексирует над прошлым и над свои тестом, он много размышляет о писательской судьбе, о призвании, о творчестве как об отдельном феномене. Например, он говорит о цене писательской судьбы: «пулю, петлю, тюрьму, суму и те самые медные трубы, оплаченные кровью, изгнанием, одиночеством» [14. С. 555]. От своих собственных изданных книг он сначала испытывает неописуемую радость, а потом приходит лишь «зола забвения» [Там же]. Бармин много размышляет о природе творчества вообще и о своем примере творчества, он признается, что если будет бездарным писателем, то «тогда уж лучше в петлю» [14. С. 556], т.е. не приемлет неудачи в творчестве. Если не состояться на этом поприще, то нужно умереть. Таким образом, можно говорить о феномене неудачного творчества в романе «Кочевание до смерти». «Творческая неудача - прежде всего собственное признание креативной несостоятельности, которому сопутствует радикальное разочарование в выбранном пути. Это горечь несоответствия своего настоящего его идеальной возможности» [21. С. 297]. Герой Максимова чувствует себя недостаточно профессиональным для этого призвания. Написание книги очень сложно и тяжело дается герою, он тратит на нее всю свою душевную силу, отдает всего себя: «Тем труднее мне теперь, когда я берусь за непосильный труд воскресить не пережитое мной, не пропущенное через самого себя, через собственную душу, а события, отделенные от меня могилами нескольких поколений, мятежами и войнами, страхом и забытьем» [14. С. 691]. Героя мучает даже писательская зависть, Михаил Бармин пишет, но не верит в свой талант: «Я куда больше видел, куда больше знал, куда сильнее чувствовал, но на бумаге оказывался не в состоянии выразить и тысячной доли того, что переполняло, захлестывало, сжигало меня». Он говорит о себе: «...нечто вроде меня, обреченно сгрызаемое прожорливым зверем невоплощенности» [Там же. С. 566] -здесь и рок, и инстинкты, и непризнанность таланта. Мысли о писательской профессии отражают творческий пессимизм героя - «гора родила мышь»: «Гулкий мир, переполнявший меня, обернулся на бумаге набором расхожих баек из "красивой" воровской жизни» [Там же. С. 565]. Герой, как писатель, ощущает в себе много того, что он хотел бы высказать, а на деле его творчество не имеет значимости. Совершенно другой мир живет внутри него, он пережил нечто, отличающееся от обычной жизни других людей и от той жизни, которой он теперь будет жить. Этот мир нужно воплотить в творчество: «Он грозно гудел во мне - этот мир, готовый выплеснуться на бумагу по первому моему зову» [Там же. С. 657]. Но он не находит должного выхода, герой не может воплотить на бумаге все так, как ему хочется, он не может пережить такой творческой неудачи, для ее преодоления ему нужен алкоголь. Это опьянение, в котором он пишет и творит, показано как параллель писательскому наваждению, у Бармина оно выглядит именно таким образом - как другое состояние жизни, как омут, нечто отличное от обычной жизни. Когда конец романа и одновременно жизни уже близок, подступает страх, но особый - боязнь не смерти, а не успеть закончить роман: «Дома я прежде всего хватаюсь за рукопись, она почти закончена, мне остается только попрощаться с ее героями и поставить точку. Меня охватывает панический страх, что со мной в любую минуту может случиться самое непоправимое и я не успею, не смогу этого сделать. Я бросаюсь за машинку и почти против моей воли у меня из-под руки появляется фраза» [14. С. 726]. Будто уже сама книга управляет писателем, материал побеждает и поглощает его. Если В. Максимов смог написать о лагере, то его герой Михаил Бармин не сумел преодолеть лагерный опыт: познавательное не перешло в эстетическое осмысление. Он лишь чувствовал, этическое поглотило его: «Я куда больше видел, куда больше знал, куда сильнее чувствовал, но на бумаге оказывался не в состоянии выразить и тысячной доли того, что переполняло, захлестывало, сжигало меня» [Там же. С. 566]. Герой не может провести границу, поэтому может написать историю об отце, но не о своей судьбе. Как следствие - завершая роман, он заканчивает свою жизнь. Таким образом, метатекстовая структура романа «Кочевание до смерти» представлена многопланово. Герой является писателем, при этом описывает создание своего романа (акцент автора на своем присутствии в тексте). Рефлексия над своим творчеством проявляется как самокритика, герой считает себя неудавшимся писателем, в итоге роман (материал) поглощает его как личность, окончание романа предопределяет реальный конец (самоубийство) писателя. Вставные тексты работают в романе на различных уровнях: как связь с парадигмой тематического направления лагерной прозы, как подтверждение правдивости и документальности истории в романе, как связь с читателем. Рефлексивный характер повествования влечет за собой выбор формы написания «Кочевания до смерти» - в произведение введен роман в романе и роман о романе (творчестве и писательской судьбе) героя В. Максимова.

Скачать электронную версию публикации