Knowledge Acceptance by an Extended Mind in the Information Society Conditions.pdf Считается, что Сократу принадлежат слова «Я знаю, что ничего не знаю». Сегодня мы не знаем и этого, ведь возможности, которые даёт нам Интернет, привели к тому, что знать можно всё, кроме собственного невежества. Мы, как в сократическом диалоге, постоянно задаём вопросы, но почти не ведём дебатов и, вместо поиска ответа в сущности интересующего нас явления, получаем доступ ко всем когда-либо написанным по этому явлению комментариям. Вопросы стали запросами, а ответы - данными, которые вовсе не влекут за собой новых, более глубоких вопросов, и хотя при такой познавательной деятельности Сократ-помощник оказался бы крайне полезным, мы всё же склонны запрашивать и получать данные в одиночку. «Истины», лежащие в нашем доступе, почти ничего не стоят, и потому их называют постистинами [1, 2], фолк-истинами [3], подчёркивая условность, относительность и даже переносный смысл применения к ним свойства истинности. Мы говорим об обществе знаний, указывая на неорганизованный, спонтанный поток информации, и о самих знаниях, уравнивая их со сбором информации. Однако производить знания или принимать их осознанно, осмысленно, путём суждения - это труд, которому традиционно служило меньшинство. В современных условиях такое ограничение попросту невозможно, в результате чего знание подменяется данными, а познание - сбором их фрагментов, и с эпистемологической точки зрения это очень сомнительное положение. В целом таковы основные направления современной критики общества знаний [1, 4, 5]. Намного позже Сократа появились альтернативные подходы к знанию и незнанию, само отношение к познаваемости мира сильно изменилось. Важно понимать, что во времена становления классической науки, а также свойственного этому периоду научного мышления, один учёный мог удержать в голове все существующие научные знания. С. Фаерштайн отметил, что по соотношению знаний одного учёного к общему количеству накопленных знаний Ньютон и его современники обошли бы всех современных гениев [6. P. 13]. Однако сегодня выпускник школы должен знать больше, чем знал Ньютон, и держать в уме все накопленные знания можно в лучшем случае только в пределах одной конкретной дисциплины. Выходит, что в этом плане мы ближе к Сократу, чем к Ньютону, хотя в общих чертах и в повседневной жизни продолжаем верить в ценности классической науки вроде возможности устранения всех научных пробелов, разработки теории всего, абсолютной точности научного метода. Впрочем, всё ещё сложно оспорить утверждение, что отношение к знанию Сократа и субъекта современного информационного общества должны чем-то отличаться, и дело должно быть не в том, что мы знаем, а как мы это знаем. Возможно, разница связана с тем, что наши предки знали немного, но эти немногие знания определяли все их действия, - они знали, чтобы действовать. Мы же, напротив, отличаемся странной привилегией бытия среди вещей, которые, вообще говоря, познаны, но не нами. Эта разница, очевидно, не в нашу пользу. Субъекты информационного общества не столько жаждут понимания вещей, сколько доступа к пониманию «до востребования». В одном из исследований [7. P. 12-13] «гуглизации мышления», т.е. провоцируемых поисковыми системами следствий когнитивных процессов, группы респондентов должны были отвечать на разные вопросы, в том числе при помощи подсказок из Интернета или без возможности проверить свой ответ. По результатам авторами был сделан вывод, что точное воспроизведение ответа из Интернета, даже ошибочное, вызывало в респондентах чувство гордости, в то время как собственных знаний всегда было недостаточно для выражения уверенности в их достоверности. Это наблюдение подталкивает к вопросу: если изолировать нас от всемирной сети информации, как много мы обнаружим в себе? Допустим, что знания «гуглизованного мышления» - это всё же знания, и их можно исследовать наравне со знаниями, которыми субъект обладает в традиционном смысле этой фразы. В данной работе эти «традиционно» понимаемые знания будем называть «автономными», т.е. независимыми от каких-либо внешних источников и локализованные в биологической системе субъекта. Те знания, которые зависят от подключения к сети, назовём «трансактивными» по аналогии с тем, как этот термин используется в когнитивной психологии для описания идентичных явлений. Однако даже такое простое деление встречает ряд затруднений. Обратим внимание на ещё один эксперимент [8], результатом которого стало следующее заключение: активным интернет-пользователям свойственно не столько запоминать информацию, полученную из глобальной сети, сколько запоминать место в кибер-пространстве, откуда эту информацию можно извлечь. Это, пожалуй, может стать одним из принципов теоретизации трансактивных знаний в условиях информационного общества. Прежде полагалось, что трансактивная память объясняет, как одни люди полагаются на воспоминания других людей и как распределяется информация в устойчивых социальных связях (вроде семейных) [9. P. 91]. Вопрос о природе этого явления задаётся и в психологии, и в философии сознания. Так, например, основные положения истории об Отто и Инге, представленной у А. Кларка и Д. Чалмерса [10, 11], схематично воспроизводятся и у теоретиков трансактивной памяти [12], хотя авторы и не используют общую терминологию. Совершённое допущение - одна из форм гипотезы расширенного сознания, которая включает в когнитивную систему человека внешние артефакты, регулярно используемые для решения умственных задач [12. Р. 233], перцептивная система субъекта вовлекает в себя мир, а не представляет модели независимого от ума мира [13. Р. 195]. Для иллюстрации этого положения зачастую описывают образ человека с записной книжкой, которая так часто им используется, что стала ничем не уступающей памяти частью механизма хранения информации [14. Р. 149]. Если всё же включить в эту схему современные информационные технологии, что вполне допустимо для выбранной теории [15. С. 134-135], то окажется, что записи в эту книжку делает не только её хозяин, но ещё несколько миллиардов человек, и её содержание вряд ли можно ограничить даже самой подробной энциклопедией. Именно поэтому применение гипотезы необходимо уточнить. Во-первых, внешние компоненты когнитивных систем должны отвечать требованию о регулярности взаимодействия [12. С. 233]. Выходит, говорить стоит не о веб-пространстве в целом, но о тех его зонах, в которых пользователь достаточно свободно ориентируется. Например, Иван и Анна оба пользуются Интернетом во время написания работы по истории и оба используют в качестве источника онлайн-курс их лектора. Анна не знает даты гражданской войны во Вьетнаме и потому спешно просматривает курс в поисках нужной информации. Иван уже несколько раз просмотрел этот курс и точно помнит, что даты представлены в начале второй лекции, поэтому открывает нужную лекцию и находит информацию, зная, где именно её искать. Гипотеза расширенного сознания применима только к случаю с Иваном: его знания являются трансактивными, в то время как пример с Анной - это пример простого отсутствия знания. Это уточнение позволяет нам избежать установления равенства между знаниями пользователей и всем содержимым Интернета, которое они потенциально могут использовать. Замечание похожего рода высказано и П. Смартом в «Веб-расширенном сознании» [16]: Ви-кипедия, разумеется, намного доступнее, чем бумажная версия энциклопедии, но избыточность информации на каждой из страниц приводит к тому, что получение необходимой информации требует времени и усилий, следовательно, Википедия не может рассматриваться как элемент когнитивных структур личности. Во-вторых, как было показано в двух упомянутых выше экспериментах, существует некоторое противоречие в оценке автономного и трансактивного воспроизведения знаний. Здесь интуитивно чувствуется связь гипотезы расширенного сознания с чем-то вроде эпистемического доверия. Однако, чтобы это установить, необходимо обозначить исходную точку размышления: как изменится ситуация, если Отто заменит блокнот на цифровой дневник? Гипотеза расширенного сознания в условиях информационного общества. Представим, что Иван и Анна идут в тот же музей, что Отто и Инга. Как и в оригинале [10], Инга помнит адрес, а Отто испытывает с этим трудности и заносит его в блокнот. Иван тоже не обладает надёжной памятью, поэтому открывает социальные сети и отправляет Инге сообщение с просьбой указать адрес, что она и делает. Теперь адрес хранится в его личных сообщениях. Анна также не способна запомнить адрес, но она и не испытывает в этом потребности, поскольку она планирует воспользоваться навигатором, как только доберётся до города, а для этого ей потребуется только внести в программе слово «музей» и следовать указаниям голосового помощника. Для совершения этой операции Анне достаточно информации о том, что она пойдёт в конкретный музей, не больше. Очевидно, что в данном случае Анна знанием адреса не обладает и полагает, что, если в навигаторе была бы ошибка, обманутые пользователи сообщили бы в поддержку, поэтому риск заблудиться очень невысок. Так второе условие (условие надёжности) можно считать выполненным. Однако Анна полагается на технического партнёра, тем самым иллюстрируя распределение трансактивной памяти: если поменять навигатор на Ивана, который сопроводит Анну к музею, ей также не потребуется знать адрес и количество её знаний не изменится. Выходит, внешний источник - это уже не просто источник, а деятель, который полностью берёт на себя и получение знания, и совершения действия, для которого потребовалось это знание. Поскольку перемещение Анны в пространстве под указаниями навигатора не является когнитивным актом, а всю прочую работу взял на себя технический деятель, то от самой Анны вообще не потребовалось совершения умственных операций. Интересно, что мысленный эксперимент с Иваном и Анной выявляет не только пример совершения действий без требуемых для этого знания, но и пример того, как можно иметь знания, но «не знать их». Так, когда Иван читает сообщение от Инги, то всякая интересующая нас разница между ним и Отто исчезает. Однако вплоть до этого момента Иван, имеющий одно непрочитанное сообщение от Инги с адресом музея, также не обладает знанием, хотя имеет основания полагать, что оно у него есть. Этих оснований может быть несколько, как минимум три: (1) он обратился к Инге с просьбой прислать адрес, (2) он знает, что у него есть одно непрочитанное сообщение от Инги, (3) он не прочитал, но визуально оценил поступившее сообщение и понял, что это адрес, поскольку оно начиналось со слов «ул.» и имело цифры в конце сообщения, но всё равно он не знает адрес. Можно обозначить и другие интересные свойства: Иван полностью доверяет Инге и рассматривает её как надёжный источник информации о месте музея, а также Иван знает «координаты» веб-пространства, где эта информация хранится. Иными словами, ситуация воспроизводит условия предыдущего опыта, когда Иван готовил работу по истории и выступал примером трансактивного знания. С точки зрения теории трансактивной памяти, ситуация не является чем-то исключительным. Стоит лишь заменить навигатор Анны на живого человека, и описанные события не будут выделяться из таких же историй, представленных как в психологической литературе: один знает последовательность компонентов детали, другой - последовательность их соединения, в совокупности они владеют одним знанием [17. Р. 127] (самый известный пример распределения знаний - это их распределение среди членов экипажа -[18]). И здесь уже просматривается искомая разница между тем, как знал Сократ, и тем, как знает субъект современного общества: разница в количестве таких «когнитивных партнёров», локализованных за биологическими пределами организма. В конце концов, факт того, что Сократ выступал против письменности, превращает его в фигуру, абсолютизирующую автономность знания. «Сократический субъект», пожалуй, вряд ли возможен сегодня в условиях глобализованной культуры знания: записывать, вести тетради и фиксировать информацию «на потом» - всё это стало навыком дошкольного уровня, не говоря о темпах развития информационно-технической грамотности у поколений, не заставших мира до Интернета. Иными словами, сегодня «сократический субъект» - это образ, который мы используем для человека, знающего автономно. Впрочем, «ньютоновский субъект» получается ещё более идеализированным образом человека, автономно знающего всё, что можно знать. Выходит, современный человек - это всё же «кларковский субъект». Проблема обоснованности знаний «кларковских» субъектов: невидимое третье лицо. Своеобразный консенсус в эпистемологии относительно природы знания достигнут в вопросе компонентов знания: убеждения, истинность и обоснованность, что следует из распространённой фразы о равенства понятий «знать» и «иметь обоснованное убеждение, что P истинно». Следовательно, чтобы считать какую-то внешнюю, вне-нейронную информацию личным знанием субъекта, нужно пропустить её через внутренние механизмы «одобрения» так, чтобы она «так же заслуживала доверия, как и то, что извлекается из биологической памяти» [19]. Очевидно, «кларковский субъект» вносит некоторые изменения в представления об обоснованности, которая не обязательно должна быть каким-то внутренним действием [20]. Однако философия Э. Кларка не предполагает, что подобный субъект или воспроизводимая им познавательная ситуация могут быть чем-то атомарным, т.е. начальным и неделимым, для всей теории. Скорее, их можно назвать «молекулами», и от того, что входит в эти молекулярные связи, зависит то, как именно раскрывается «кларковский субъект». С одной стороны, это артефакты [10; 19; 21. Р. XV; 22], как в примере с Отто и Иваном. С другой стороны, это и другие субъекты [23], конкретные или обобщённые, например ситуация с Анной. Можно добавить в этот ряд и своеобразный симбиотический агент в виде социально-технических эпистемических систем [24-26]. Эти компоненты не обязательно должны взаимодействовать между собой напрямую, и это положение раскрыто в аргументе эпистемического доверия Хардвига. Если мы наложим на гипотезу расширенного сознания аргумент Д. Хардвига, то получим вероятный способ преодоления проблемы обоснования веб-расширенного познания. Сам аргумент можно представить в следующем изложении: некто может знать нечто, если обладает доказательствами, но и также если не обладает доказательствами, но верит тому, кто ими обладает [27]. Этот аргумент показывает, что обоснованность знания, не входящего в структуры личного опыта субъекта, выражается в обоснованности расценивать высказывания третьего лица как высказывания истинные. В настоящем контексте речь идёт о том, что доверие Отто не является доверием к блокнотам, но доверием к себе, и обоснованием истинности суждения является не то, где он зафиксирован, а то, кем эта фиксация произведена. Возвращаясь к замечанию П. Смарта [16], обоснованность знаний к энциклопедии подкрепляется не самой материей энциклопедии, а доверием к издателю, автору, экспертному совету, который позволил этой информации получить статус энциклопедии, к профессору, порекомендовавшего эту энциклопедию, к продавцу книжного магазина, поставившего книгу на полку научной и энциклопедической литературы, и т.д. Кому же доверяет «кларковский субъект»? По аналогии, доверие Ивана к сообщению от Инги в социальных сетях не является доверием к социальным сетям, но доверием к высказываниям Инги по вопросу местонахождения музея, и может быть описано, например, моделью распределения доверия Д. Хардвига. Под действие этого тезиса попадает и Анна, которая полагается не на знание технической системы, но на знание интернет-сообщества, подкреплённое инструментами народного контроля. Однако её доверие распределяется совершенно иным способом, предположительно связанным с феноменом мудрости толпы, или, скорее, с оценкой этого феномена самим познающим сознанием в процессе принятия и обоснования знания. Несмотря на то, что термин «мудрость толпы» имеет историю применения в описанной проблематике [28; 29; 30. Р. 7-8], возможность построение модели доверия остаётся неочевидной. Таким образом, проблема приятия знаний при веб-расширенном познании - это проблема медиации знаний. В традиционном понимании медиация осуществляется собственными силами, а трансактивное знание становится таким знанием, сохранение и передача которого осуществляются с помощью внешних средств. В условиях информационного общества распределение знания сталкивается с проблемой распределения доверия, и здесь можно сделать следующее заключение. Сама по себе гипотеза расширенного сознания служит иллюстрацией нетипичных для теории познания способов распределения когнитивных функций познающего субъекта, подчёркивает включённость технических средств в интеллектуальную деятельность. Субъект информационного общества в заданных гипотезой условиях становится примером другого явления, а именно изменений в доверии, служащим обоснованием принимаемого знания. Так, От-то и Инга - персонажи, доверяющие себе, в том числе опосредованно техническими объектами. Иван и Анна, напротив, выражают возможности опосредованного принятия знания через доверие к другим. В условиях же виртуально-информационных технологий эпистемическое доверие может быть персонифицированным (что подразумевается в модели Хардвига) к обезличенной, но органичной социальной массе.

Скачать электронную версию публикации