Diary in the Plot and Narrative Organization of Boris Poplavsky's Novel Home from Heaven.pdf Поэт Борис Поплавский (1903-1935), как и многие представители «младшего» поколения русской эмиграции первой волны, в своём творчестве обратился к проблеме личности, выброшенной из родной культуры, к вопросу, возможна ли её автономность в чуждом социокультурном пространстве. Одна из художественных стратегий писателей-младоэмигрантов -исповедальность: «... дискурс, который по определению не содержит лжи. слово последней искренности и открытости» [1. С. 267]. Второй роман Б. Поплавского, «Домой с небес» (1935), почти не изучался в отрыве от «Аполлона Безобразова» (1932), первого романа поэта, однако как последнее законченное произведение автора представляет интерес в рамках проблемы исповедальности, несмотря на доминирование 3-личного повествования. Одно из средств выражения личностного и исповедального дискурса в романе -введение в текст дневниковых фрагментов. Поплавский вёл дневники с 14 лет и до самой смерти в 1935 г.; впервые они были опубликованы в 1938 г. в Париже Н. Татищевым, его другом. Д. Токарев указал на парадокс художественного и дневникового письма у Поплавского: «Если Поплавский пишет роман, то этот роман получается почти как дневник, но именно почти, поскольку автобиографические элементы в тексте "компрометируются" общей модальностью вымысла. Если же он пишет дневник, то это почти роман, дневник утрированный, где искренность доведена до такого градуса, что читателю кажется лживой» [2. С. 111]. М. Михеев в книге «Дневник в России XIX-XX века - эго-текст, или пред-текст», выделяя дневник во множестве форм эго-текстов, даёт главное определение дневника как текста «без расчета на аудиторию... но лишь для себя самого» [3. С. 4]. Признаки дневника: 1) неокончательно обработанный; 2) небольшое временное удаление; 3) человек пишет его сам; 4) обращаясь как бы к самому себе; 5) описываемые события соответствуют реальным фактам; 6) текст нарезан датированными отрывками. Михеев замечает, что дневник может обходиться без дат; переадресован читателю; автор может фантазировать. Но дневник выделяется из дневниковых (дневникоподобных) эго-текстов, где есть изображение личной жизни автора, интимность, доверительность. Говоря о функциях дневника, Михеев выделяет важную для толкования дневников в романе Поплавского функцию самоидентификации пишущего. С.В. Савинков пишет о дневниковой форме внутри литературного произведения как имитации «внелитературного дневника» [4. С. 61], в которой важны «предельная субъективность пишущего» [Там же. С. 62], самоанализ, т.е. связь дневника с исповедью и, напротив, единоличный суд над окружающими. В романе «Домой с небес» дневники ведут наделенный автобиографическими чертами Поплавского центральный персонаж - эмигрант, начинающий писатель Олег, а также важные для его самоопределения персонажи: приятель Аполлон и возлюбленная Таня. Хотя И. Каспэ называет дневники обязательным атрибутом персонажей романов Поплавского, «"второй кожей", "подпольным я"» [5], стоит признать, что дневниковые тексты не доминируют в повествовании. Однако если дневники персонажей второго ряда включены лишь как цитаты и важны для толкования отдельных ситуаций в жизни центрального персонажа, то фрагменты дневников Олега важны не только сюжет-но, но и как выражение скрытых и отличных от бытовой реальности его внутренних состояний, его бытийного самоопределения. Кроме того, ведение или отказ от ведения дневника являются важными сюжетными ситуациями романа, мотивируя не поведение героя в конкретных сценах, а его выход из эмпирической реальности в метафизическое пространство, выход, параллельный событиям реальности. Поэтому дневники героя составляют текст, параллельный повествованию объективного недиегетического нарратора (терминология В. Шмида [6. С. 79]), создавая не столько антитезу субъективного и объективного толкования событий, а антиномию эмпирического и метафизического сознания центрального персонажа - антиномию самоидентификации на «небе» и на «земле». Фрагменты из дневников Олега вводятся в первой части романа (в 1-3-й и 5-й главах; всего глав в романе 10), когда он связан с «небом», путь к которому, как замечает И.Е. Разинькова, является «дорогой вглубь себя, высота соотносится с глубиной» [7. С. 17]. «Небо» - это мир подсознания Олега, в котором возможно общение с Богом как метафорой внутренних абсолютов; это нематериальная реальность духовной культуры - философии, литературы и собственного дневникового творчества, направленного на самопознание. «Земля» - это материальная, природная реальность, укоренение в которой происходит прежде всего в отношениях с женщиной, воплощением земной материи и чувственного мира; это и реальность социальная - в ней укорениться позволяет работа, дающая социальный статус. Заглавие романа отражает основное сюжетное событие: переход Олега через семантический рубеж (терминология Ю.М. Лот-мана [8. С. 228]) - с небес домой, на землю. Основная коллизия центрального персонажа связана с самоопределением в материальной и метафизической реальности, поиском своего места в бытии. Дневники Олега можно воспринимать как редуцированные свидетельства его писательского становления, поскольку основная функция ведения дневника - литературно-творческая: не документа-лизация своего пребывания в действительности, а бытийное самоопределение. Фабульно, в повествуемом времени, Олег почти не занимается литературной деятельностью. Эквивалентом писательской деятельности, сублимацией творческого воображения для персонажа являются дневники: «Писатель?.. Да, в отхожем месте, пальцем на стене, в мечтах, в дневниках, в отрывках без головы и хвоста... [9. С. 399]. Эстетическая позиция Поплавского, опирающаяся на отказ от фикциональности и литературности, проявляется в его статье «По поводу Джойса» (1931): «С какою рожею можно соваться с выдумкой в искусство? Только документ. И разве святые и мистики выдумывали?» [10. С. 78]. Эстетическая позиция автора и его персонажа совпадают; хотя Олег не формулирует её прямо, это подтверждает то, что персонаж отказывается от вымысла, но для него в дневниках важна не документальность, а духовное самоотождествление, скрытое от окружающих. Покаяние или самоутверждение - и то и другое - только для себя и только для поиска смысла жизни в реальности и в искусстве. Олег называет себя «сортирным писателем», подобным пишущим на сортирной стене для читателей, поскольку один из локусов его творчества - отхожее место, сортир. С одной стороны, так снижается русский национальный миф о писателе как авторитете, носителе знания. С другой стороны, сортир - пространство интимности, необходимой для творчества, найти которое в современной цивилизации возможно только в уборной. Семантика сортира связана с телесным низом, с естественными физиологическими процессами, обнажением себя в творчестве, что тоже близко Поплавскому, писавшему в своём дневнике: «Не пиши систематически, пиши животно, салом, калом, спермой, самим мазаньем тела по жизни...» [11. С. 201]. Писательство в виде ведения дневников является для Олега исповедальным актом, самоочищением без самоидеализации. Другие локусы творчества Олега - «на почте на телеграфном бланке и с невозмутимым видом на улице - на корешке газеты...» [9. С. 334] - подчеркивают стихийность творческого процесса, внезапность вдохновения, духовного импульса, который необходимо выплеснуть, зафиксировав в тексте. Творения Олега - дневниковые записи и отрывки «без головы и хвоста»; он не стремится к завершенности, поскольку реальность и человеческая жизнь в ней текучи, фрагментарны и незавершённы. Только во фрагментарных текстах можно выразить и хаос сознания, и стихийность жизни. Дневник для Олега имеет способность выразить и диалогичность сознания, вступить в квазидиалог с миром. В земной реальности, несмотря на нахождение физической близости (романы с Таней, Катей), Олег одинок. В своём сознании он стремится к «небу», к Богу, но ни небо, ни вопрошаемый Бог не отвечают ему. Нахождение на безответном «небе» тягостно: «... белое небо, нестерпимое для взора, хоть и без солнца, белое до боли» [9. С. 231]. Потребность в диалоге в дневнике разрешается диалогом с самим собой, благодаря чему реализуется и аутокогнитивная функция дневника - самопознание. Фиксация в тексте текучих чувств, состояний и мыслей помогает объективировать внутренний мир в слове, поскольку слова создают ассоциативные связи с разными проявлениями бытия, с разными текстами культуры, выводят за границы конкретности. В роман включено пять фрагментов дневника Олега - два в 1-й главе и по одному во 2-, 3- и 5-й главах. Фрагменты из дневников отделяются от основного повествовательного текста кавычками. Идентифицировать дневниковый дискурс позволяют смена лица повествования с 3-го на 1-е и процесс письма, фиксируемый персонажем или нарратором в дневниковом тексте или перед ним: «Пишу в поезде» [Там же. С. 232]; «страница, на которой я пишу» [Там же. С. 260]; «смеясь, писал поперек страниц» [Там же. С. 328]. В дневниках Олега нарушается два признака, выделенных Михеевым. Во-первых, ни один из дневниковых фрагментов Олега не датирован. Даты излишни, потому что романный текст хроникален, и нарратор сам обозначает повествуемое время, часто с точностью до дня недели или числа в месяце. Во-вторых, нельзя говорить о стилистической необработанности дневников персонажа: они наполнены элементами художественной речи и приближены к литературному тексту, поскольку Олег - начинающий писатель. Олег в дневниковых текстах берёт на себя функцию носителя повествования, становясь вторичным нарратором, нарратором-персонажем. Он не уходит в воспоминания о прошлом, в утраченное социокультурное пространство России - по причине ранней эмиграции оно навсегда потеряно; персонаж, описывая, что чувствует и что с ним происходит, пытается самоопределиться в настоящем. Хотя в центре внимания Олега собственная духовная жизнь, он повествует и о внешних событиях, описывает окружающую реальность. В первом фрагменте в центре повествования - отъезд из Парижа и попытка изменить образ жизни. В последующих фрагментах дан выход сознания персонажа в метафизическое измерение, акцент переносится на его отношения с Богом и отпадение от Бога. Событие, по причине которого Олег обращается к дневникам в 1-й части романа, - поездка к морю (он упоминает, что не покидал Париж в течение 10 лет) -это перемена способа существования, разрыв духовной связи с «небом» и божеством, поиск своего места на «земле». Пространство творчества становится временной заменой «неба» на пути персонажа к укоренению в земной реальности. В дневнике персонаж открывает для себя внутреннюю коллизию - неприятие реальности и тягу к земному. Борьба с земным велась посредством аскезы и физической культуры, а власть земного вылилась в погружение в телесную страсть: «.я борюсь с тобою, о счастье мое, сон, любовь, жизнь; но как странно и сладко было бы сдаться, снова сделаться человеком, опять страдать... » [9. С. 235]. Олег обращается к записям, когда тяга к земному побеждает, и он вступает в конфликт с Богом. Это не начало неверия и богоотрицания, но разрыв с божеством, уход в земную реальность: «Да, я утратил друга, я утратил товарища, я утратил Бога. Как это... Я посмеялся над Ним... Я не отрицаю Его существования, Он слишком заметен, и я постоянно смотрю на Него, смотря на мир. Но никогда уже не говорю ему Ты, а только Он» [Там же. С. 243]. Дневник позволяет сохранить следы индивидуального существования на земле, не раствориться в эмпирическом потоке. Но дневник помогает и культурной идентификации: выброшенный из родной культуры, Олег чувствует, как иной социум не замечает его. Олег в дневнике описывает себя, окруженного социумом (1-я глава) и природным миром (2-3-я главы), которые, не понимая его, растворяют в себе. Способом духовного выделения из природы и социума становится дневниковое письмо. Оно позволяет занять созерцательную позицию по отношению к бытию: «. я посреди них, как мертвое среди живого чудовище подавленной сексуальности»; «я, как дьявол со скалы, огромными глазами изумленья наблюдаю первую человеческую пару в земномраю» [Там же. С. 233]. Исповедальный дискурс в дневниках Олега проявляется как словесная фиксация персонажем внутреннего состояния: «Сердце пусто, и до того неинтересно» [Там же. С. 232]; «наслаждаюсь и гибну от свободы, света и чистоты» [Там же. С. 233]; «Невольное радостное возбуждение, с которым бороться было невозможно» [Там же. С. 234]. Переживания Олега могут выражаться не прямо, а через изображение и восприятие окружающей реальности. Так, внутренняя коллизия персонажа - самоопределение на «земле» и «небе» - передаётся описанием его пограничного пространственного положения: «...между пестрыми зонтиками палаток, коричневые люди танцуют в воде вокруг перевернувшейся душегубки, а вдали горизонт покрыт белыми облаками» [Там же. С. 235]. В изображении проезжающего поезда проявляется страх Олега перед гневом Бога за уход от него: «.кажется, он бежит от грозы. Сзади него уже половина неба потемнела до фиолетовой черноты, и уже видима была по временам маленькая молния, очень низко летящая...» [Там же. С. 243]. Ощущение уходящей молодости соотносится с состоянием природного мира: «август проходит; странный месяц - ни лето, ни осень, и лето, и осень, как мои тридцать лет» [Там же. С. 260]. Дневниковое письмо для Олега - это и форма интерпретации реальности. Во 2-й главе в его записях фиксируется мыслительный поток персонажа, пытающегося постичь Бога и его роль в мироздании. Олег приходит к мысли, что бытие - это сон Бога, над которым он потерял власть, именно поэтому человек наделен свободой воли: «Мир не может быть только мыслим Богом, ибо мысль не имеет протяжения и вся в восхищении открытия, но мир не может быть только воображением Бога, ибо воображенное необходимо подчинено воображающему и в нем не могло бы быть ни греха, ни свободы, ни искупления... Нет, мир должен быть сном Бога, раскрывшимся, расцветшим именно в момент, когда воображение перестало Ему подчиняться и Он заснул сном мира, потеряв власть, отказавшись от власти... » [9. С. 235]. Записи Олега в 3-й главе - последний крупный и самый поэтический фрагмент дневника персонажа в романе. Персонаж обращается к морю, которое пребывает в вечном движении и изменении и, отражая небесный мир, соединяет земное и небесное: «О море, самое роскошное и самое скромное из всех божеств» [Там же. С. 260]. В этом фрагменте дан процесс создания персонажем стихотворного текста. Сначала фиксируется прозаическое описание реальности: «... страница, на которой я пишу, кажется голубой. Тончайший песок налетает на нее, и над ней наклоняется мята, что так же равнодушно к зрителю уже отцвела, потому что август проходит; странный месяц - ни лето, ни осень, и лето и осень, как мои тридцать лет» [Там же]. Первоначальные впечатления порождают ритмизованный рифмованный текст - черновик стихотворения: «Спеши, птица, спеши, улетая на зов в камыши, завтра сентябрь; в нем небо и кровь холоднее, над заброшенным пляжем не будет в песке ни души, тихо в уровень с книгой качается мята над нею» [Там же. С. 260-261]. Стихотворение выражает внутреннее состояние Олега, ощущающего окончание молодости и приближение зрелости. В образе птицы Олег призывает себя к утверждению нереализованной молодости в любовных отношениях с женщиной. Намечается выход персонажа из текстов: осознаётся большая ценность природного мира, а не культуры (мята выше книги). В финале дневникового фрагмента Олег фиксирует своё физическое и духовное погружение в земную реальность: «О море, как я люблю тебя, я сейчас брошусь к тебе, поцелую твои соленые губы» [Там же. С. 261]. Творческая драма Олега - отказ от слова, готовность отказаться даже от ведения дневника. «Домой с небес», рефрен романа, означает и выход из текстов, из культуры: «Домой из книг, из слов, из кабацкого испитого высокомерия» [Там же. С. 340]. Необходимость диалога в дневнике с фиктивным собеседником (самим собой) исчезает, когда возникает общение с Другими, с женщинами (сначала с Таней, потом с Катей). Олег начинает меньше писать после встречи с Таней на море; окончательно забрасывает ведение дневника он в 5-й главе, во время романа с Катей. В земной реальности жизнь Олега ускоряется и превращается в неконтролируемый поток, в котором не остаётся времени для творческой концентрации и самопознания, для анализа собственных поступков и решений: «Олег ничего не писал, даже к дневнику не прикасался... » [Там же. С. 328]. Последний в романе фрагмент дневника центрального персонажа представляет собой две короткие записи. Первая, старая запись (до встречи с женщинами) является рядом не связанных между собой образов, отражая погруженность Олега в подсознание: «белый жаркий день, как лошадь в гору, в поту печали» [9. С. 328]. Вторая, новая запись фиксирует погруженность Олега в хаос земной реальности, что подчеркивает направление его письма - поперек: «... писал поперек страниц: "Живу, живу, живу... Наконец живу..."» [Там же]. Повтор глагола «живу» означает подхваченность персонажа земным потоком, отказ от саморефлексии. Но это и попытка Олега убедить себя в разрыве связей с божеством и «небом», в возращении на «землю» (в финале романа он сам себе признается, что только принимал навязанные социальные роли, внутренне оставаясь отчуждённым). В земном потоке идентичность и непрерывность личности распадаются, «я» настоящее и «я» из прошлых периодов жизни исключают друг друга: «... если Катин Олег ненавидит Олега Таниного, если Терезин Олег еще совсем другой, и так, один за другим, они обрушиваются, тонут, растворяются в ничто» [Там же. С. 310]. Следствием выхода персонажа из текстов становится размывание границ личности и окружающей реальности, ощущение полного исчезновения «я»: Олег начинает называть себя «Господин Никто» [Там же. С. 363]. После того как фрагменты дневников Олега исчезают из повествования, их место занимают потоки сознания персонажа, неорганизованные письменным текстом и неотделенные кавычками, вплетающиеся в основное повествование. Исповедальный дискурс из дневников переносится в молитвы Олега Богу, во внутренние монологи и диалоги с женщинами. Так нарратор изображает изменение сознания Олега, вышедшего из текстов и погрузившегося в хаос земной реальности. В финале романа Олег разрывает отношения с обеими женщинами, но осознаёт неизбежность жизни в земной реальности, принимая позицию междуми-рия. Последним этапом духовной инициации Олега становятся его символическая смерть и воскрешение - сон в течение двух дней и пробуждение на третий, в воскресенье. Приход к статуе неизвестного солдата означает преодоление внутренней неоформленности, принятие судьбы писателя как «неизвестного солдата русской мистики», т.е. соединение неба и земли в «доме» собственного творчества. Он возвращается к текстам дневников как способу жизне-строения, выражения «чернокнижных откровений»: «Ты, неизвестный солдат русской мистики, пиши свои чернокнижные откровения, переписывай их на машинке и, уровняв аккуратной стопой, складывай перед дверью на платформе, и пусть весенний ветер их разнесет, унесет и, может быть, донесет несколько страниц до будущих душ и времен, но ты, атлетический автор непечатного апокалипсиса, радуйся своей судьбе» [Там же. С. 428]. Олег, мысленно выходя в пространство социальной истории, осознаёт миссию своего поколения: погибнуть в грядущей катастрофе, новой мировой войне незамеченными, неопознанными, как неизвестный солдат, чтобы в пространство культуры, «ковчег нового мирового потопа» [9. С. 428], вошло их творчество. Однако Олег предчувствует, что его дневники, превращённые в роман-исповедь, будет уничтожены, но если сохранившиеся отрывки найдут адресата в грядущих поколениях, они могут помочь в строительстве нового «дома», опустошенного войнами. Возвращение в «рай друзей» [9. C. 430], о чём говорит центральный персонаж Аполлону в финале, -это сарказм Олега, поскольку его друзья из 1-го романа утрачены, остался только Безобразов. «Друзья» -ещё не существующие адресаты творчества, не широкая читательская аудитория, на которую Олег не надеется, а немногие избранные, способные понять. Творческая позиция, обретённая Олегом, близка По-плавскому: «Не для себя и не для публики пишут. Пишут для друзей. Искусство есть частное письмо, посылаемое наудачу неведомым друзьям, и как бы протест против разлуки любящих в пространстве и во времени» [10. С. 112]. Автор и его персонаж предельно сближаются, но не уравниваются: Олег лишь прошёл духовный путь, пройденный автором. Таким образом, в творчестве письмо для себя (собственно дневник) становится письмом для другого (дневник как свидетельство). Финал «Домой с небес» возвращает к 4-й главе, в которой нарратор выдаёт свою идентичность с персонажем и письменный дискурс повествования, напрямую обращаясь к будущему читателю: «Дорогой читатель! Между первым и вторым действием этого оккультно-макулатурного сочинения прошел целый год» [9. С. 291-292]. Центральный персонаж - это Олег 1932-1934 гг., а нарратор - это Олег недалёкого будущего, двойник автора. Персонаж в повествуемом времени бросает писать дневники, нарратор на основе воспоминаний и наиболее важных фрагментов дневников создаёт роман-исповедь, историю своей жизни, объективируя себя в персонаже, но иронически оценивая свой текст. Мистический опыт, облекаясь в словесную форму, профанируется, и «чернокнижные откровения» [Там же. C. 428] превращаются лишь в «ок-культно-макулатурное сочинение», роман, которой может быть не прочитан, затерян в потоке культуры. Другой тип дневникового текста в романе принадлежит Аполлону Безобразову. Единственный фрагмент из его дневника вводится нарратором в начале 1-й главы. Аполлон Безобразов в «Домой с небес», в отличие от первого романа Поплавского, появляется лишь в нескольких сценах. Однако в этих сценах Безобразов близок к носителю авторской позиции, снижая претензии Олега на исключительность. Так, в дневнике Безобразов пишет, что отношения человека с Богом - это лишь миф человеческого сознания: «каждый человек абсолютно в плену у своего сна о Боге...» [Там же. С. 230]. По концепции По-плавского, Бог непознаваем и недостижим, и всё, что остаётся человеку, - это выстраивать культурные и индивидуальные мифы о нём. Дневник открывает доступ в сознание Безобразова, снимая с него мистический ореол, которым он был окружён в 1-м романе. Хотя Аполлон пытается выделиться из социума и занять созерцательную позицию по отношению к реальности, хотя он претендует на место Люфице-ра в художественной реальности романа, он, как и Олег, лишь земной человек, ищущий своё место в бытии, этапом чего становится поступление на богословский факультет, на что указывал А.С. Янушкевич [12. С. 121]. Текст Безобразова в большей степени приближен к дневнику, чем тексты Олега. Запись Аполлона датирована (май 1932 г.) и по стилистической обработанности далека от литературного текста, поскольку Безобразов, в отличие от Олега, не писатель. Безобразов фиксирует поток сознания в тексте с помощью многоточий и уточнений, взятых в скобки: «Дни опять идут без истории (sans histoires), между общежитием (подло-грустные глаза, тайно выпьем за сатану, нестерпимое пение вразброд с обязательным передразниванием... Россия, Россия... мать ее в душу), лекциями (где я, конечно, первый ученик)...» [9. С. 230]. В роман включены и короткие записи из дневников Тани. Ведение дневников характеризует Таню как человека, в отличие от Кати, способного к самопознанию, углублению в себя, т.е. духовно более близкого Олегу. Включение записей Тани в повествование возможно мотивировать тем, что Олег-нарратор когда-то прочитал дневники женщины. Её записи вводят элементы завершения образа Олега, элементы восприятия его сознанием Другого и фиксируют, как меняется отношение Тани к Олегу: 1) воодушевление и надежда на обретение духовной и физической связи с мужчиной: «Он казался ей в эту минуту тем тяжелым горячим телом, которое физически не может плакать, но зато умеет делать больно, сладко до боли делать больно, о котором она, еще не встретив его никогда, писала в своем дневнике: "Как дивно это устроено Богом, что женщина совсем не страдает от тяжести мужского тела на себе"» [Там же. С. 259]; 2) разочарование в Олеге: «"Как мне физически, кожно омерзительны плачущие мужчины"» [Там же. С. 282]; «"Нет, это не мой герой, свирепый и твердый в любви. Это женщина с бородою"» [Там же. С. 383]; 3) непонимание личности Олега: «"Странный человек, - когда-то писала Таня в своем дневнике, - возбуждается от смеха, от счастья, от разговоров и даже от собственных слез"» [Там же. С. 402]. Последняя запись Тани связана с концепцией человека и человеческих отношений в художественном мире Поплавского. Сознание, по Поплавскому, делает человека существом ментальным, способным к постижению Бога, но и является для человека «одиночной камерой на плечах» [9. C. 322], делает невозможным понимание между людьми, поскольку «я» не может окончательно постичь даже само себя. Попытаться достичь понимания возможно исповедальным актом - раскрытием внутреннего мира Другому, что и делает Таня, показывая Олегу свои дневники и письма в 8-й главе. Итак, в наррации романа соединяются, во-первых, формы внутренней речи (внутренний монолог, поток сознания, воспоминания и рефлексия), выражающие самосознание и автоисповедь, во-вторых, формы письменной речи в её диалогических возможностях, присущие даже дневниковому письму. Письменная фиксация сознания позволяет выходить как к потенциальному адресату (Богу, представителям культуры), чьи смыслы выводят эгоцентризм сознания нарратора за пределы «дома», «тут-бытия», так и к возможному реальному адресату в будущем поколении (подобно тому, как чтение Олегом дневников любимой женщины, Тани, выводит к новому пониманию и себя самого, и той, связь с которой исчезла). Представляется, что элементы реального дневника Олега в романе свидетельствуют о подготовке пишущего дневник к писательству как способу овладения реальностью («домом»). Более того, мы приходим к выводу, что весь текст романа принадлежит персонажу, становящемуся писателем и в писательстве нашедшему духовную реализацию. Такая трактовка поддерживается судьбой реального автора романа (как и всего поколения молодых эмигрантов), оказавшегося в чужом социуме и вынужденного встраиваться в действительность, принимать её «домом», освоенным пространством существования. Писательство стало на только запечатле-нием инонационального опыта, но и формой самоопределения в исконном ценностном измерении русского языка. От письма о себе и для себя (дневник) герой романа Поплавского приходит к письму о реальности в контексте бытия (Бог и культурный опыт человечества).

Скачать электронную версию публикации