The Interior Is More Important Than the Exterior": Images of Contemporaries in Nikolay Karamzin's Letters.pdf Обширный круг общения Н.М. Карамзина не раз привлекал внимание исследователей как в контексте изучения его творческой деятельности, так и в связи с биографическими и фактологическими разысканиями [1-6 и др.]. При этом системное воссоздание реальной картины литературных, бытовых и общественных связей писателя и историографа не теряет своей актуальности, поскольку определяет глубину осмысления и научного описания его наследия. Письма - один из важнейших источников, позволяющих восстановить круг общения писателя, получить информацию о характере личных взаимоотношений с тем или иным представителем его окружения, а также, что немаловажно, это тот источник, который раскрывает различные грани внутреннего мира Н.М. Карамзина - писателя, историографа, друга, семьянина. Значимой частью данного мира являются характеристики, портреты, оценки современников (знакомых, друзей, государственных деятелей), включенные в обсуждение той или иной темы, в описание конкретной ситуации либо относящиеся непосредственно к карамзинским адресатам. В соответствии с сентиментальной традицией основными элементами портретов-характеристик современников в письмах Н.М. Карамзина становятся внешние проявления внутренних качеств человека, черты характера, поступки. При этом нельзя сказать, что собственно портретные характеристики не отражены в них вовсе. Интересно, что особенно часто портретные детали встречаются при описании членов царской фамилии, большое количество примеров этого находим в письмах 1816 г. к Е.А. Карамзиной: «был у Императрицы Марии: не удивился ее милостивому приему, но до крайности удивился ее молодости и свежести: это прекрасная женщина в 40 лет; говорит любезно, складно и с редкою легкостию» [7. С. 142]; «Я любовался вчера всею Императорскою Фамилиею Il a une bell phisionomi1 (Об Александре I. - Т.Ф.)» [7. С. 147]; «был у Великой Княгини Марии: она очень миловидна, ласкова, любезна» [7. С. 158]. Особое впечатление на Н.М. Карамзина производит императрица Елизавета Алексеевна: «Она еще хороша лицом, миловидна, стройна, имеет серебряный голос и взор прелестный на нее приятно смотреть. В ее глазах есть нечто красноречивое Надобно было видеть эту интересную женщину одну в прекрасном белом платье, среди большой, слабо освещенной комнаты: elle avait quelque chose de magique et d'aerien2» [7. С. 178]. Наиболее точно охарактеризовать доминанту в презентации образов членов царской семьи, нашедшую отражение в письмах Карамзина, позволяют его же слова из письма к князю П.А. Вяземскому от 27 июня 1816 г.: «Двор мил как Ангел, но мы философы: так ли?» [9. С. 13]. Ангельские мотивы неизменно сопутствуют характеристикам царствующих особ, с которыми наиболее часто Карамзина сводила жизнь. «Чтобы Вы лишний раз улыбнулись как Ангел на земле» [7. С. 44], - напишет он в письме к Елизавете Алексеевне, о ней же в письме к И.И. Дмитриеву скажет: «она кажется мне каким-то лучезарным Ангелом в состоянии неизъяснимом» [5. С. 639]. В письме от 18 апреля 1826 г. к этому же адресату читаем об императрице Марии Федоровне: «Она Ангел в дружбе» [5. С. 659]. В письмах к П.А. Вяземскому и А.Ф. Малиновскому от 1825 г. Карамзин, вспоминая Александра I, повторит одну и ту же фразу практически слово в слово: «В душе его было что-то ангельское» [9. С. 168]; «в сердце его что-то ангельское» [10. С. 81]. Безусловно, приведенные примеры и другие высказывания подобного рода необходимо рассматривать, учитывая историко-философские представления Н.М. Карамзина и исторический контекст эпохи, в котором, начиная с 1812 г., имя Александра I прочно связывалось с образом ангела и противопоставлялось демоническому имени Наполеона (см.: [11]). Примеры подобного отношения к последнему находим и в письмах Карамзина, для эпистолярного поведения которого в целом не характерны явно отрицательные характеристики современников. Дьявольский образ Наполеона проявляется, например, в письме к брату, B.М. Карамзину: «Наполеон совсем вышел из Москвы и направил адские стопы свои к Смоленску» [8. C. 189]. Закрепленность в общественном сознании ангельского образа Александра находит отражение в воспоминаниях слуги Карамзиных Владимира Лотина о том, как было сообщено историографу известие о смерти императора: «Жуковский говорит, не стало нашего Ангела благодетеля; он уже в загробном мире» [12. С. 68]. Возвращаясь же к историко-философским представлениям Н.М. Карамзина, которые, совершенно очевидно, повлияли на восприятие и отражение внешнего облика, духовных качеств, оценку поступков членов монаршего дома, а особенно императора, важно отметить определение, данное Карамзиным в одном из писем к П.А. Вяземскому: «Самодержавие есть душа, жизнь ее (России. - Т.Ф.)» [9. С. 68]. Монархизм, консерватизм российского историографа, его «хранительство» (см.: [13]), основанное на синтезе гуманистических идей, православия и политических принципах самодержавия, определяют ангельский образ царя (отношения с которым, как известно, не были безоблачными, особенно в самом начале их развития) и других членов царствующего семейства. В записке к книгоиздателю С.И. Селивановскому, говоря о публикации собрания переводов, Н.М. Карамзин напишет: «Внутренность важнее наружности» [14. С. 587]. Думается, данная фраза как отражение жизненных установок Карамзина в полной мере может быть отнесена и к его концепции человека, она объясняет особенности его восприятия людей, оценки их качеств и поступков. Примером реального воплощения данной философской максимы в практике эпистолярного общения является письмо к графу И.А. Каподистриа, написанное Н.М. Карамзиным уже в конце жизни: « все подробности о вашем здоровье, вашем наружном виде (материальном выражении нематериального) были для нас удовлетворительны. Но, к сожалению, многие вопросы о состоянии прекрасной души вашей, о занятиях деятельного вашего ума, о вашем столь всегда верном образе мыслей насчет происшествий нашего времени остались без ответа» [15. С. 10]. Состояние души, ум, образ мыслей -то, на что обращает внимание автор писем, давая характеристики своим друзьям и знакомым, то, что становится основным объектом его оценки. При этом в центре внимания, как уже отмечалось выше, положительные душевные качества упоминаемых в письмах знакомых. Царствующие особы не являются исключением. Так, добродушие выделяется Н.М. Карамзиным при характеристике великой княгини Марии Павловны: «Она не такого блестящего ума, как наша Екатерина; однако ж любезна и в особенности нравится своим добродушием» [7. С. 177]. Ум великой княгини Екатерины Павловны не раз отмечается автором писем, который, как и многие современники, высоко оценивал это достоинство сестры императора, однако не менее важны для него душевные качества «тверской полубогини» (о Екатерине Павловне см.: [16]): «Кроме отменной живости ума, нахожу в ней редкую любезность и доброту» [5. С. 242]. Как известно, особые отношения связывали Н.М. Карамзина с супругой императора. Начиная с 1816 г. упоминания о ней присутствуют в карамзин-ских письмах к И.И. Дмитриеву и Е.А. Карамзиной, с 1820 г. Карамзин и Елизавета Алексеевна ведут регулярную переписку. Историограф питает особенно теплые чувства к Елизавете Алексеевне, они сходятся в присущем им обоим меланхолическом восприятии мира, переживании потерь близких, настроение Елизаветы так же, как и настроение Карамзина, определяется сложностью ее положения при дворе (см. [17]). Карамзин восхищается императрицей как в самом начале их общения: «снова удивлялся тонкости ума ее: всегда скромна и всегда любезна» [9. С. 33], так и в конце жизни: «она так прямодушна!» [15. С. 12]. При этом нельзя не сказать о том, что исследователи, основываясь также на письмах Елизаветы Алексеевны, указывают на неравнозначность уровня симпатии императрицы к Карамзину и Карамзина к императрице, они отмечают в большей степени «интеллектуальное тяготение» [18] Елизаветы к историографу. Отражением карамзинской философии власти являются и характеристики, данные императору, на которого историограф «иногда досадовал и все любил человека, красу человечества своим великодушием, милосердием, незлобием редким» [7. С. 12]. Эта несогласованность в оценке Александра-монарха и Александра-человека проявится достаточно рано. Еще в марте в 1811 г. в письме к И.И. Дмитриеву Карамзин напишет: «Я не имел щастия быть согласен с некоторыми Его мыслями, но искренно удивлялся Его разуму и скромному красноречию. Сердце мое всегда угадывало и чувствовало доброту сего редкаго Монарха Скажи Ему что я и по правилам и по сердцу предан на веки Монарху столь редкому изящными качествами души» [5. C. 241]. Даже в эмоционально сложный для себя петербургский период 1816 г. Карамзин отмечает человеческие качества императора: «Он снисходителен, добродушен, как ты сам знаешь» [5. C. 324]. Эти примеры, а также примеры проективных характеристик, даваемых в письмах к царствующим особам, отражают специфику монархизма российского историографа, который не любил двора, но любил «царей и цариц, когда они украшают человечество своими внутренними достоинствами и любят сельские домики» [7. C. 186]. Характеристики императора в письмах Н.М. Карамзина являются репрезентацией представлений историографа об идеальном монархе и его исторической миссии. Неслучайно наиболее яркие описания личностных качеств Александра I, а также Николая II даются в связи с драматическими событиями. Особенно Карамзиным выделяются стойкость, мужество и хладнокровие. Таков император в рассказе о пожаре в царскосельском домике: « бегу ко дворцу и нахожу государя уже дающего приказания, даже забрызганного водою почти в самом огне Император был на ногах часов тринадцать или более. Не нужно говорить о его хладнокровии: Он видал и не такие опасности Как любезнейший Хозяин, Император вчера же приходил к нам спросить о здоровье жены и детей» [5. C. 463]. Эти же качества крайне важны для Карамзина в образе Николая I в связи с декабристским восстанием: «Новый Император оказал неустрашимость и твердость Я только зритель, но устал душою: каково же Государю? Он умен, тверд, исполнен добрых намерений: призываем на Него благословение Божие» [5. C. 640-641]; «Видел Императора на коне, среди войска; он был совершенно спокоен и хладнокровен Еще скажу вам искренно, что новый Царь очень умен и тверд» [8. C. 437]. Е. Эткинд, размышляя о стратегии А.С. Пушкина -издателя журнала «Современник», в качестве синтезирующего основания этого журнала выделяет его положительную программу [19. C. 198]. Думается, письма Н.М. Карамзина, как и всю его творческую деятельность в целом, можно рассматривать также с позиции определенной положительной программы, которая нашла свое выражение помимо всего прочего в концепции героя времени, неразрывно связанной с его историософскими представлениями. Реализацию данной концепции можно усмотреть, как уже было показано выше, во фрагментах писем, отражающих личностные качества монарших особ. Не менее показательны в этом отношении характеристики, которые Карамзин в своих письмах дает государственным мужам, общественным деятелям, людям, занимающим важные государственные посты. Важны указанные характеристики и как демонстрация восприятия личностных взаимоотношений, и как факты субъективных оценок, и как отражение мировидения историографа. Ключевые для государственного деятеля качества Карамзин сформулировал в письме к И.И. Дмитриеву от 3 июня 1825 г., давая оценку канцлеру А.А. Безбородке: «Граф Воронцов давал мне читать письма Безбородки к Гр. Александру Романовичу о временах Екатерины и Павла; он был хорошей министр; если и не великой; такого теперь не имеем. Вижу в нем ум Государственный, ревность, знание России - то, чего теперь не вижу. Жаль, что не было в Безбородке ни высокого духа, ни чистой нравственности. Заключим обык-новенною поговоркою: нет совершенного!» [5. С. 627]. Так, в несколько пессимистичном ключе историограф на исходе жизни обрисовывает свой концепт личности государственной: государственный ум, стремление ревностно служить своему делу, высокий дух и чистая нравственность. Эти качества и являлись для него оценочной матрицей, через которую он смотрел и на высокопоставленных современников, и на окружение, постоянно подчеркивая свое желание видеть на государственной службе «всех умных и честных людей» [5. С. 291]. Знаком высшей оценки того или иного человека в характеристиках, зафиксированных в письмах Н.М. Карамзина, становится указание на его исключительность, редкость. Так характеризует Карамзин Н.И. Огарева (в будущем действительного тайного советника и сенатора) в письмах 1812 г., настойчиво рекомендуя его министру юстиции И.И. Дмитриеву: «Усердно и дружески рекомендую его в твое благорасположение. Он дик, неискателен, чувствителен, честен, умен, способен к делам и весьма хорошо пишет. Прошу тебя узнать его короче: таких людей у нас не много Пожалуй не оставь моих слов без внимания. Огарев действительно может быть очень полезен» [5. С. 257-258]. В следующем письме Карамзин возвращается к этой теме: «В рассуждении Огарева я желал бы, чтобы ты употребил его при себе к обоюдному удовольствию начальника и подчиненного: он умен, способен к делам и честен, как древний Римлянин, но дик» [5. С. 258]. В октябре 1812 г., сопровождая Н.И. Огарева своим письмом к Дмитриеву, он вновь дает ему характеристику: « не много в свете таких честных, благородных и даже умных людей в смысле основательности, а не блеска мишурного» [5. С. 262]. Через два года друзья вновь обсуждают Огарева: «Я очень рад, что ты доволен Огаревым, в судьбе которого беру искреннее участие; она совсем не розовая; а он достойный человек» [5. С. 284]. Отдельно хотелось бы отметить, насколько важно для Н.М. Карамзина подчеркнуть «дикость» Н.И. Огарева. Это тем более интересно, если вспомнить, как он защищал дикость и чувствительность А.А. Петрова [5. C. 64]. Очевидно, что для автора писем это качество личности в высшей степени положительное, оно является синонимом искренности, естественности и свободы. Не случайно, в сложный для Карамзина петербургский период именно дикость станет воплощением его личной поведенческой философии, способом определить свою независимость от светских условностей: «Видишь, что муж твой гурон3: не поехал к графу Аракчееву, не воспользовался даже благорасположением Пуколова! Чего ж мне ждать? Уважения твоего и собственного. Я никого не хочу оскорбить грубостию; но мое ли дело идти криво?» [7. C. 170]. Думается, этими же представлениями определено то, что в письмах петербургского периода характерным способом дать положительную оценку тому или иному знакомому становится указание на редкость выделенных качеств среди представителей высшего света Петербурга. Так, 26 февраля 1817 г. в письме к Дмитриеву он напишет о графе П.А. Толстом: «Он любезной человек, благородной души. Таких не много в Петербурге» [5. С. 342]. В этом же ключе охарактеризован и князь А.Н. Салтыков, с которым Н.М. Карамзин знакомится в 1816 г. в Петербурге, о чем рассказывает в письме к жене, называя его умным и приятным человеком [7. С. 144]. В письме к И.И. Дмитриеву от 12 марта 1817 г. историограф сообщит об отставке Салтыкова, в очередной раз повторив формулу: «Не много таких людей в Петербурге. Он не хотел служить» [5. С. 343]. В ряд редких людей включен Н.М. Карамзиным и А.А. Аракчеев, характеристика которого очень важна для понимания роли этого государственного деятеля в российской истории: «Важный государственный человек отказался от всех дел, как слышно: заменить его другим нелегко. Дельных людей на большой сцене у нас немного» [5. С. 635]. Как уже было отмечено выше, отрицательные характеристики знакомых Карамзину людей даже в его письмах к близкому другу (И.И. Дмитриеву) и супруге встречаются достаточно редко, но их рассмотрение также позволяет по-особенному раскрыть личность автора эпистолярных текстов и высветить грани его взаимоотношений с окружающими. Знаковым видится тот факт, что негативное суждение, как правило, сопрягается с указанием на достоинства человека: «Мне приятно знать, что ты любишь Каверина, я сам чистосердечно люблю его; он ветренен, но умен и добр» (И.И. Дмитриеву от 23 декабря 1800 г.) [5. С. 153]; « был добрый человек, хотя и худой стихотворец» (об А.В. Храповицком И.И. Дмитриеву 12 февраля 1802 г.) [5. С. 158]; «Шишков честен и учтив, но туп» (Е.А. Карамзиной 14 февраля 1816 г.) [7. С. 148]. Заслуживает отдельного внимания отражение в письмах Н.М. Карамзина личности графа Д.И. Хво-стова. В них нашла свое место как реальная, так и мифологическая ипостась последнего. С 1810 г. в письмах Н.М. Карамзина и других документах зафиксированы встречи с Хвостовым, факты получения его стихотворений. Хвостов присутствует на чтении в Академии наук фрагментов из «Истории государства Российского» и на вручении историографу медали, о чем сообщает Х.О. Кайсарову [20]. Он же, как пишет Карамзин, рассказывает историографу о новом назначении И.И. Дмитриева [5. С. 566]; Хвостов среди тех немногих, кто, по словам Н.М. Карамзина, время от времени может заглянуть к Карамзиным в Петербурге [5. С. 536]. При этом, несмотря на иронию, которая, надо сказать, по силе негатива несопоставима с иронией в отзывах и замечаниях современников, в том числе карамзинских друзей, Карамзин-автор писем дает прозорливо точную оценку Хвостову как факту словесной культуры его времени. Интересно, что именно оценки Карамзина созвучны размышлениям современных исследователей о месте и роли Д.И. Хвостова, литератора и человека, в литературном процессе первой трети XIX в. (см.: [21]). Общепризнанная репутация Хвостова, конечно, фиксируется и Карамзиным. Так, например, имя, как принято было считать, плодовитого, но бездарного графомана появляется в письме А.И. Тургеневу под строками: «Еще мы рук не опускали, // Когда тебя, прощаясь, обнимали! // Граф Хвостов» [22. С. 480]. Далее Карамзин в шутливой (арзамасской) стилистике продолжает: «Скорее приезжайте - или руки наши устанут» [22. С. 480], при этом очевидно, что приписанные Хвостову строки с намеком на низкий уровень поэтического мастерства являются отсылкой к карамзинскому стихотворению «К неверной»4. В письмах Карамзина присутствуют также ироничные замечания, касающиеся личности и творчества графа, так, в письме к П.А. Вяземскому, говоря о стихах Хвостова, он пишет: «И у нас проявились смельчаки: граф Хвостов! Дерзнув сказать (в стихах на убиение Бери), что не должно резать людей, он ждет великодушно смерти от руки какого-нибудь Занда! Не выдумываю, а слышал от него самого» [9. С. 101]. Иронизируя над страстью Хвостова к писанию, Карамзин напишет в письме к другому своему другу: «Это, может быть, мои последние стихи в этой жизни; а в вечности, думаю, стихов писать не будем. Бедной Вольтер! и еще беднейший Гр. Хвостов!» [5. C. 536]. Но все же именно Карамзину принадлежит неоднозначная и глубокая оценка личности Д.И. Хвостова, которую он делает в проекции на себя и свои жизненные принципы. В письме к И.И. Дмитриеву от 20 сентября 1824 г. историограф пишет: «Я смотрю с умилением на Графа Хвостова и на Княгиню Прозоровскую: на перваго за его постоянную любовь к Стихотворству, на другую за такую же любовь ко двору, ни мало не охлаждаемую преклонными летами. Это редко, и потому драгоценно в моих глазах. Смейся, если угодно: я уважаю Хвостова, и более многих юных стихотворцев, которых имена вижу в Журналах, и которых также не читаю; он действует чем-то разительным на мою душу, чем-то теплым и живым. Увижу услышу, что Граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет Столько строк в письме к другу посвятить размышлению о Графе Хвостове не есть ли доказательство моего особенного к нему уважения -к поэту, а не к человеку: ибо он сам ставит в себе поэта гораздо выше человека?» [5. С. 604]. Очевидно, что в этой развернутой характеристике, пусть и написанной не без иронии, заключены важные для Карамзина - историографа и человека -мировоззренческие максимы, что ценностное значение ревностного служения делу не уменьшается для него, и в этом смысле граф Хвостов, пусть в траве-стийном варианте, может выступать примером и является одним из редких, по Карамзину, людей. Зна-ково в этом отношении отождествление Карамзиным самого себя с графом Хвостовым в письме, написанном И.И. Дмитриеву годом позже, где он вновь декларирует свою независимость (пусть и на фоне разочарований, постигших его в конце жизни) в историографическом служении: «Знаю, что и как пишу; в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомках: я независим, и наслаждаюсь только своим трудом, любовью к отечеству и человечеству. Пусть никто не будет читать моей Истории: она есть, и довольно для меня. Одним словом, я совершенный Граф Хвостов по жару к Музам или Музе!» [5. С. 636]. На примере рассмотренных характеристик из писем Н.М. Карамзина к разным лицам можно увидеть, как суждения о людях, независимо от общепризнанных мнений, становятся отражением карамзинского мировосприятия, являются практическим проявлением его жизненной философии, своеобразным поведенческим текстом. Кроме того, они позволяют представить окружение Карамзина сквозь призму мирови-дения автора писем, что крайне важно для полноценного освещения всего комплекса литературных, дружеских, служебных, монархических связей поэта, писателя, издателя, историографа и человека, еще до сих пор не предпринятого, но являющегося, без сомнения, актуальной исследовательской задачей.

Скачать электронную версию публикации