Relations Between Russia, Germany, and Austria in Fyodor Dostoevsky's Geopolitical Views.pdf Взаимоотношения между тремя великими европейскими державами - Российской, Германской (Пруссией) и Австрийской (Австро-Венгрией) империями - представляются одним из центральных процессов, определивших историческое развитие Европы и мира, последствия которого нельзя переоценить и сегодня. Начиная с трех разделов Речи Посполитой (1772, 1793 и 1795 гг.), когда три «черных орла» поглотили «белого», череды наполеоновский войн, установивших систему европейского концерта держав, определенная стабильность в отношениях между государствами сохранялась вплоть до кризиса рубежа XIX и XX вв., вылившегося в конечном счете в Первую мировую войну, где Петербург и Берлин с Веной оказались по разные стороны баррикад. Копившиеся на протяжении всего «Долгого XIX века» (термин, введенный в оборот видным британским историком Эриком Хобсбаумом в трилогии «Век революции», «Век капитала», «Век империи») противоречия между державами вряд ли могли быть решены иным путем. Это отчетливо понимал и выдающийся российский писатель, публицист и философ Ф.М. Достоевский, предостерегавший Россию от спасения европейского I'Ordre методами, присущими тем же европейцам (но чуждыми нам): «И не пойдем ли мы, напротив, усмирять врага Европы и ее порядка тем же самым железом и кровью, как князь Бисмарк? О, тогда, в случае такого подвига, мы уже смело могли бы поздравить себя вполне европейцами», - не без иронии отмечал писатель еще в 1876 г. [1. Т. 1. С. 307-308]. Для Достоевского, родившегося и почившего в эпоху достаточно стабильных и тесных взаимоотношений между Россией, Австрией и Германией, вопрос прошлого, настоящего и будущего этих связей представляется весьма важным, место которому нашлось как в художественных, так и публицистических произведениях. Исходя из этого, нами была поставлена цель: реконструировать образ и характер взаимоотношений между тремя империями в исторической ретроспективе в идейных воззрениях Ф.М. Достоевского. Достижение поставленной цели обусловлено всесторонним анализом публицистики, записных книжек и тетрадей, принадлежавших авторству Ф.М. Достоевского, отчасти - художественных произведений, а также привлечением существующей исследовательской литературы по смежным тематикам. Данный анализ, находящийся на стыке истории международных отношений, политических наук и литературоведения, основывается на теоретическом представлении российских политологов А.И. и Н.Г. Щербининых, опирающихся на концепцию конструирования реальности известных социологов Питера Бергера и Томаса Лукмана, заключающемся в следующем толковании символического конструирования геополитической карты, базирующемся на герменевтическом исследовании: «Возникает новая виртуальная реальность, политический воображаемый мир. Этот мир образует устойчивое смысловое единство и факты-конструкты его очередного коммуникативного бытия активизированы властью» [2. С. 40]. Развивая данную идею, Щербинины приходят к следующему заключению, характеризующему суть подхода: «"Картирование" в нашем случае - это своеобразная визуальная форма, имеющая видимость картинки или словесное описание в виде карты, содержащая в себе особую ментальную схему. Ментальная карта в данном случае репрезентирует креативный ментальный образ, который не относится к моделированию объективного мира. Подобные миры можно объективировать только в символических продуктах, такими символическими продуктами и выступают картографические описания» [3. С. 60-61]. Ф. М. Достоевский посвятил немало времени, рассуждая о взаимоотношениях между Россией, Германией и Австрией. Его представления, безусловно, в большей мере выражены в фундаментальной работе 1877 г. «Три идеи»: «Три идеи встают перед миром и, кажется, формулируются уже окончательно. С одной стороны, с краю Европы - идея католическая, осужденная, ждущая в великих муках и недоумениях: быть ей иль не быть, жить ей еще или пришел ей конец. С другой стороны, восстает старый протестантизм, протестующий против Рима и идеи его, древней языческой и обновленной католической. А между тем на Востоке действительно загорелась и засияла небывалым и неслыханным еще светом третья мировая идея - идея славянская, идея нарождающаяся» [1. Т. 2. С. 8-11]. Щербинины в общем виде формулируют заложенные идеи в следующем виде: «Символически (и метафорически) "картирование" славянского мира задано у Достоевского наличием в Европе трех мировых идей, последовательно приходящих на смену одна другой. Они отрицают друг друга, но на момент написания "Дневника" сосуществуют в духовном, экономическом и идейно-политическом конфликтах вокруг выбора истинного пути человечеством» [4. С. 295-296]. Безусловно, Достоевский ассоциирует данные идеи с Францией, Германией и Россией соответственно. Однако, с нашей точки зрения, роль «католического элемента» в данной системе в равной степени разделяет и Австрийская империя, во многом более консервативная католическая страна, наполненная разного рода «клерикалами», хотя и не такая гомогенная, нежели Франция, но которая значительно подорвала свой авторитет в этой области во время Великой французской революции и эпохи Наполеона I Бонапарта в силу его «особых» отношений с папой римским. Настоящее исследование в больше мере основывается на анализе публицистики, записных книжек и тетрадей Ф.М. Достоевского. Однако заметим, что в некоторой степени он касался ряда интересующих нас вопросов и в художественной литературе. Для иллюстрации этого суждения приведем данные американского исследователя Р. Чаппла. Так, Германия упоминается писателем 75 раз, из них в «Братьях Карамазовых» - 18, «Униженных и оскорбленных» - 12, «Бесах» - 9, «Подростке» - 8, «Кроткой» и «Идиоте» - по 5, «Преступлении и наказании» - 4, «Белых ночах» и «Дядюшкином сне» - по 3, «Маленьком герое» и «Вечном муже» - по 2, «Бедных людях», «Чужой жене и муже под кроватью», «Записках из подполья» и «Игроке» - по 1 [5. С. 254]. Внимание Достоевского в художественной литературе сосредоточивается в основном на самой Германии, реже - на взаимоотношениях между Германией и Россией. На это указывает и доцент Алтайского университета Е.Ю. Сафронова: «В сибирских произведениях Достоевского образы Германии и немецкой культуры представлены неоднозначно и амбивалентно. С одной стороны, Германия - сердце Европы, сокровищница высших достижений науки, образования, философии, искусства, популярное место стажировок, повышения квалификации. Связи Германии с Россией были тесными и продолжительными» [6. С. 117]. Наиболее существенным представляется суждение в более позднем романе «Подросток», вышедшем в свет в 1875 г., где герой А. Долгорукий выразил идеи самого Достоевского: «Есть и обратный закон для идей: идеи пошлые, скорые - понимаются необыкновенно быстро, и непременно толпой, непременно всей улицей, мало того, считаются величайшими и гениальнейшими, но - лишь в день своего появления. Дешевое не прочно! Быстрое понимание -лишь признак пошлости понимаемого. Идея Бисмарка стала вмиг гениальною, а сам Бисмарк - гением, но именно подозрительна эта быстрота: я жду Бисмарка через десять лет, и увидим тогда, что останется от его идеи, а может быть, и от самого господина канцлера» [7. С. 226]. Заметим, что для Достоевского Бисмарк -не просто видный политик, но и нечто большее, некое человеческое выражение протестантских идей, характеризующееся протестом против всего старого (например, миропорядка в Европе), прагматизмом и решительностью (легендарное «железом и кровью»). Бисмарк для Достоевского равно Германская империя. Ряд современных исследователей уже касались данной проблемы. Так, В.Х. Гильманов, И. Д. Копцев и Л.А. Мальцев проанализировали диалог между Востоком и Западом в творчестве Достоевского и Т. Манна по эссенциальной проблематике, базируясь на принципе диалога художественного и философского, гуманитарного и естественно-научного, религиозного и арелигиозного, научно-академического и публицистического типов дискурса [8. С. 817]. Алтайский филолог П. В. Алексеев и исследователь Гентского университета Э. Биллет пришли к выводу, что Германия получила положительное выражение в воображаемой географии Достоевского, несмотря на то, что в 1870-х гг. ее образ стал сложным, наполненным отрицательными значениями, но первоначальная положительная основа оставалась прежней [9. С. 68]; Россия и Германия во многом похожи, испытывая давление самодовольных империй [9. С. 70-71]; Достоевский видит в Германии идеологического борца с католическими странами [9. С. 74]. Также выделим статью Н.Н. Подосокорского, в которой рассматривается образ Бисмарка в творчестве Достоевского, приходя к выводу, что идея канцлера - это «трансформированная разновидность более общей и сложной наполеоновской идеи, имеющей в основе тот же завоевательный принцип. Достоевский сознавал всю пагубность такого подхода к решению проблем в России» [10. С. 90]. Вместе с тем мы можем констатировать, что взаимоотношения между Россией, Германией и Австрией в творчестве Достоевского в качестве самостоятельного исследования отсутствуют. Впервые Ф.М. Достоевский обращается к проблемам взаимоотношения между странами применительно к событиям победоносных наполеоновских войн, где Петербург, Вена и Берлин выступали в качестве союзников. Заметим, что вопрос раздела Речи Посполитой в его творчестве рассматривался исключительно в рамках отношений России и Польши [11. С. 174]. Достоевский в статье «Нечто о политических вопросах» (1876 г.) показал весь свой скепсис по отношению к Австрии и Пруссии в качестве надежных союзников: «Нас точно также уже раз судьба спасла, в начале столетия, когда мы свергли с Европы иго Наполеона I, -спасла именно тем, что дала нам в союзники Пруссию и Австрию. Если б мы тогда победили одни, то Европа, чуть только бы отправилась после Наполеона I, тотчас, и без Наполеона, бросилась бы опять на нас. Но слава богу, случилось иначе: Пруссия и Австрия, которых мы же освободили, немедленно приписали себе всю честь побед, а впоследствии, теперь то есть, уже прямо утверждают, что тогда победили они одни, а Россия только мешала» [1. Т. 1. С. 346]. Это показательное суждение Достоевского подчеркивает, что даже в период наибольшего сближения между странами, циви-лизационные противоречия не позволяли надеяться на справедливую политику, основанную на паритетных началах, так как для европейских стран Россия - слишком чужая, далекая и непонятная. Олицетворением отношений первой половины XIX в. для Достоевского стала центральная фигура австрийской и европейской политики - канцлер Клеменс фон Меттерних, один из главных организаторов Венского конгресса. Меттерних, безусловно, выступает для писателя отрицательной личностью, проводившей политику, шедшую в разрез с убеждениями Достоевского. В полной мере это раскрывается в заочном споре в статье «Идеалисты-циники» (1876 г.): «...можно лишь оправдать политику Мет-терниха из высших и государственных целей. Да и практическую ли только выгоду, текущие ли только барыши составляют настоящую выгоду нации, а потому и "высшую" ее политику, в противоположность всей этой "шиллеровщине" чувств, идеалов и проч.? .не лучшая ли политика для великой нации именно эта политика чести, великодушия и справедливости, даже, по-видимому, и в ущерб ее интересам (а на деле никогда не в ущерб)?» [1. Т. 1. С. 436]. Для Достоевского идеальная политика великой державы - это политика чести и бескорыстия, одновременно выступающая и как самая выгодная. Мет-терних же выступает олицетворением политики текущей практичности. Развитие эти идеи получили в статье «Меттернихи и Дон-Кихоты»: «Россия никогда не умела производить настоящих, своих собственных Меттернихов и Бисконфильдов; напротив, все время своей европейской жизни она жила не для себя, а для чужих, именно для "общечеловеческих интересов"» [1. Т. 2. С. 58]. Таким образом, канцлер представляется фигурой нарицательной, чуждой России, хотя в некоторых случаях Достоевский все же признавал величие австрийца в качестве одного из самых глубоких и тонких мировых дипломатов, но лишенного «идеи», замененной на полицейский порядок. Бесспорно, что Бисмарк - персона более гениальная [1. Т. 2. С. 172]. Можно констатировать, что, с точки зрения Ф.М. Достоевского, первая половина XIX в. - это период во взаимоотношениях между Россией, Германией и Австрий, в которых центральное место занимает Вена с ее влиятельнейшим интриганом-канцлером Меттернихом. Ситуация стала меняться уже в середине столетия. Разразившаяся революция в Австрийской империи в 1848-1849 гг., больно ударившая по амбициям Габсбургов и лично канцлеру, отправленному в отставку, изменила баланс сил. При этом Достоевский не исключал изменение позиции Австрии при диалоге с Россией в знак благодарности за усмирение венгров, несмотря на все ее «коварство» [1. Т. 1. С. 435]. В то же время поражение России в Крымской войне 1853-1856 гг. открыло путь для Пруссии в деле возвышения в рамках рассматриваемой тройки. Дальнейшее усложнение восточного вопроса этому лишь благоприятствовало, так как и Петербург, и Вена оказались в заложниках необходимости иметь Берлин в друзьях или хотя бы рассчитывать на его нейтралитет. В начале 1860-х гг. происходят два важнейших события, определивших развитие взаимоотношений между тремя странами, не оставшиеся в стороне от внимания Достоевского. Во-первых, в 1862 г. министром-председателем правительства Пруссии становится Отто фон Бисмарк, а, во-вторых, Берлин начинает активную военную фазу «сбора» немецких земель в ходе датско-прусской и австро-прусских войн середины 1860-х гг. Достоевский в своей «Записной тетради» за 1864-1865 гг. отмечает следующее: «Уж если Австрия поступает под покровительство Пруссии, то даром это не кончится. Со временем, пожалуй, она вся войдет в состав прусской территории, как и Шлезвиг-Гольштейн» [12. С. 244]. Достоевский видел в этом событии превращение Австрийской империи в «младшего брата» Пруссии. Будущность австрийской государственности с этого момента начинает регулярно ставиться писателем под сомнение, в частности он пишет: «Силой она [Пруссия] соберет Германию. В то же время, когда Австрия будет разрываться, Западная Германия частию примкнет к Пруссии, частию - к Франции» [12. С. 284]. В канун Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Достоевский начинает задаваться проблемой во взаимоотношениях между Россией, Германией и Австрией в связи с разразившимся балканским кризисом. В статье «Мечты о Европе» (1876 г.) он обозначил, что «в согласии великих восточных держав бесспорно видят великие залоги мира, а иные из газет наших так даже и в герцеговинской теперешней смуте. .уж не потому ли, кстати, что ключ и к герцеговинскому вопросу очутился тоже в Берлине и тоже в шкатулке у князя Бисмарка?» [1. Т. 1. С. 299]. Вместе с тем писатель выводит свой «естественный и политический» закон, что ближайшие и сильные соседи как бы ни были дружны, всегда приходят к жгучему желанию «истребить один другого» [1. Т. 1. С. 302]. По всей видимости, Достоевский исходил в этом суждении из многовекового противостояния России и Польши, наблюдения за развитием отношений между Францией и Германией. Однако он не распространял свои суждения, с нашей точки зрения, на соседство Германии и России. Так, в «Записной тетради» за 18751876 гг. он предположил: «Будущее России ясно: мы будем идти, может быть, без войны с Германиею -будем идти до тех пор, пока бросится к нам устрашенная Европа и станет молить нас спасти ее от коммунаров» [12. С. 410]. Достоевский, как и многие представители общественности, возлагали большие надежды на Константинопольскую конференцию великих держав (Россия, Германия, Австро-Венгрия, Великобритания, Франция, Италия). Писатель был категоричен по отношению к ее результатам: «России нужно надеяться на свой меч, а не на дружбу Европы и на занятии настоять силой, объявив и продолжая объявлять, что ей ничего не надо, кроме гарантий реформ для славян, никаких завоеваний для себя» [12. С. 605-606]. Более того, Достоевский крайне эмоционально реагировал на сообщения прессы, что Австрия будет говорить с Россией с позиции силы, так как последняя ее боится, парировав это следующим образом: «Россия не боится и всего их союзу, т.е. Франции, Англии, Австрии и Турции вместе. Теперь она с ними разделается одна, только бы мы остались в дружбе с Германией» [12. С. 584]. Как известно, Константинопольская конференция не склонила Турцию пойти на требуемые реформы и уступки, что вылилось в начало Русско-турецкой войны. В канун и годы войны Ф.М. Достоевский регулярно обвинял Австро-Венгрию в нечестности и подлоге, чего, как правило, не делал по отношению к Германской империи. В связи с проблемой южных славян, боровшихся с турецким игом, писатель указывал на «двуличность» Австрии, которая, с одной стороны, заявляла о поддержке борцов за свободу, жертвовала якобы «множество миллионов гульденов на содержание семей повстанцев» [1. Т. 1. С. 444], предполагая, что даже если и была от Вены материальная помощь, то ее корыстной целью было приобретение Боснии; с другой стороны, Достоевский указывал на известия, что «туркам, хотя и анонимно, весьма деятельно помогают австрийцы и англичане. Впрочем, почти и не анонимно. Помогают деньгами, оружием, снарядами и людьми» [1. Т. 1. С. 418]. Заметим, что намерения Австрии «поживиться» на балканском кризисе писатель регулярно констатировал в своих публикациях, ставя в противовес «бескорыстным» намерениям России. К 1876 г. Достоевский окончательно убедился для себя, что дружба между Россией и Австрией более невозможна. Дело не только в цивилизационном разломе между католическим и православным миром, а в вопросе защиты южных славян от австрийских посягательств: «Представить только себе, что славяне попадут под власть Австрии, и она, первым делом, начнет их онемечивать, и даже потеряв уже свои немецкие владения» [1. Т. 1. С. 345]. Здесь мы также можем подчеркнуть, что Достоевский не исключал отъема Германией немецких земель Австро-Венгрии. При этом для писателя со временем становится очевидным, что Берлин в случае конфликта России и Австрии скорее займет позицию последней. Это особенно ярко выразилось в известном ответе Ф.М. Достоевского на слова барона Родича, рассуждавшего в русофобском духе о балансе сил на востоке Европы [1. Т. 1. С. 344]. В то же время Федор Михайлович возлагал большие надежды на доброжелательные отношения с Берлином, хотя и не без доли опаски. Так, Достоевский в статье «О воинственности немцев» излагал личные наблюдения, зафиксированные во время поездок в Германию после Франко-прусской войны. Из его слов мы понимаем, что немецкий обыватель весьма охотно рассуждал о возможностях войны с Россией на фоне военных успехов на западном направлении, в конечном счете выражаясь в суждении: «Вот покончим мы с французами, а теперь примемся и за вас» [1. Т. 1. С. 429]. Однако Достоевский понимал, что подобные настроения в те годы мелькали преимущественно в народе, а не на государственном уровне, где отношения между Российской и Германской империями оставались весьма стабильными. В некоторых случаях Достоевский идет дальше, пытаясь представить будущность отношений Берлина и Петербурга, оспаривая тезис, что Россия нуждается в Германии, считая это преувеличением. Рассуждения приводят писателя к умозаключению, что своеобразное геополитическое положение «срединной империи» заставляет Германию нуждаться в России: «...как бы она ни была сильна - с одной стороны Франция, с другой Россия» [1. Т. 2. С. 187]. Отметим, что Достоевский уже тогда понимал невозможность борьбы одновременно на два фронта, несмотря на немецкую мощь. В «Записной тетради» за 18801881 гг. он признавал, что судьба Франции уже предрешена, а единственный, кто может ее спасти от Германии - это, конечно, Россия [12. С. 691]. Именно поэтому «Германия во всяком случае рассчитывает на нас не как на временных союзников, а как на вечных» [1. Т. 2. С. 377]. Как известно из истории, пройдет всего лишь 10 лет после смерти Достоевского, когда официально закрепится союз России и Франции в виде «сердечного согласия». Более прозаично писатель видел будущность отношений между Россией и Австрией. После окончания Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Достоевский считал восточный вопрос уже фактически решенным, осталось лишь дождаться, когда Австрия «сама собой затрещит» [12. С. 688]. Вместе с тем он признавал, для чего России нужна на самом деле Германия: во время очередной франко-прусской войны, пока Берлин будет занят на Западе, позволит беспрепятственно разделаться нам с Веной, так как «пока она с Германией вкупе, ничего не сделаем, несмотря на все их наглости» [12. С. 693]. Сама же Австрия, по мнению Достоевского, сама ничего сделать неспособна из-за внутренних неурядиц и раздоров, а также в силу «клерикального усложнения дела», что связывает ей руки [1. Т. 2. С. 200]. Ни о каких добрососедских отношениях, разумеется, писатель речи не вел, так как Австрия уже совсем плоха, выступая вторым «больным человеком» после Турции: «Это образец всевозможных дуализмов, всевозможных внутри себя враждебных соединений, народностей, идей, всевозможных несогласий и противоречивых направлений; тут и венгры, тут и славяне, тут и немцы, тут и царство жидов» [1. Т. 2. С. 178]. Туманными виделись Достоевскому и перспективы развития отношений между Германией и Австрией. Свою позицию писатель изложил в статьях «То да не то. Ссылка на то, о чем я писал еще три месяца назад», «О том, что думает теперь Австрия» (1877 г.). Как мы уже отмечали выше, Федор Михайлович считал, что начало новой войны между Германией и Францией - это вопрос лишь времени. Это положение, безусловно, играло на пользу Австро-Венгрии, укрепляя ее международное положение. Как Германия, так и Франция нуждались в расположении Вены, которая умело этим пользовалась. Лавирование между Берлином и Парижем позволило Австрии повернуть в свою пользу успехи русского оружия в ходе Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. При этом, по мнению Достоевского, Австрия могла рассчитывать на гораздо большее, если она даст возможность Франции взять у Германии реванш: «. всего только за какой-нибудь нейтралитет, за то только, что посидит какие-нибудь полгода смирно на месте, в ожидании награды за свое доброе поведение» [1. Т. 2. С. 288]. При этом даже в случае поражения Франции, дипломатическое спасение Парижа сулит Вене большие преференции. Позиция писателя понятна, учитывая его главную концепцию противостояния «трех идей», в данном случае - между католическим и протестантским миром. По мнению писателя, Австрия к тому же не теряет надежду создать вторую объединенную Германскую империю за счет аннексии у первой южных католических немецких территорий, что позволит Вене усилиться не только на международной арене, но и на внутренней: «Австрия могла бы посягнуть и на свой "дуализм", поставить Венгрию в прежние, древние и почтительные к себе отношения, а затем, разумеется, распорядиться уж и с своими славянами» [1. Т. 2. С. 290]. Таким образом, отношения между Россией, Германией и Австрией, с точки зрения Ф.М. Достоевского, весьма сложные и противоречивые. Писатель, исходя из собственной концепции «трех идей», показывает невозможность долгосрочного мирного сосуществования католического, протестантского и славянского миров. Австрийская, Германская и Российская империи на протяжении всего XIX в. Первая половина столетия у Достоевского рассматривается как время канцлера Клеменса фон Меттерниха (вся Австрийская империя заключена именно в этом образе) - эпоха интриг, ко-варств и ситуационной политики, на смену которой в 1860-е гг. пришла протестная, антиримская, решительная и прагматичная политика «железа и крови» Отто фон Бисмарка, олицетворявшего собой всю Германскую империю. Россия, с точки зрения писателя, находится выше, чем политика практичности, и является оплотом единства, чести и свободы, стоящий в стороне от европейских интриг. Достоевский утверждал, что существовавшее искусственное политическое устройство Европы рухнет перед национальными народными построениями и обособления. Россия в такой модели должна создать Всеславянскую империю, спася и присоединив южных славян, что поставит ее в конфронтацию с Австрией. Германия, разделавшись с католической Францией, непременно возьмется за Австрию, объединяя все немецкие земли воедино. Австрия же надеется создать еще одну немецкую империю, для чего ей нужно забрать у Берлина южные католические земли. В таких условиях Достоевский предполагал скорый крах «клерикальной» и «лоскутной» Австро-Венгрии.

Скачать электронную версию публикации