The Image of Garibaldi in Fyodor Dostoevsky's Works.pdf Джузеппе Гарибальди - один из самых ярких политических деятелей европейской истории середины - второй половины XIX в., национальный герой Италии, один из лидеров Рисорджименто, главным политическим завоеванием которого стало объединение страны и нации. Сложные, зачастую противоречивые события Рисорджименто находились в центре европейского политического внимания. Уже в 1856 г. французские газеты писали: «Вся Европа сейчас занята только итальянским вопросом Проблема Италии стала актуальней восточного вопроса» [1. С. 193-194]. В свою очередь, в России «.в 1860 г. не было ни одного номера русской газеты или журнала без статьи об итальянских событиях и о Гарибальди. Ежедневно в газетах излагались новые подробности его биографии, его взаимоотношений с Кавуром и Виктором-Эммануилом» [2. С. 270]. Характерно, что в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» Ф.М. Достоевского чиновник, вообразивший себя Гарибальди, впервые узнал о нем из газет: «вычитал он что-то случайно в подвернувшейся на столе газете» [3. С. 72]. Журнал братьев Достоевских «Время» сразу же активно включился в этот общий процесс осмысления актуальных итальянских событий. В центре «Политического обозрения» самого первого номера журнала 1861 г. - именно Гарибальди, его биография, его политическая деятельность, наконец, его исключительная личность: «В минуту опасности он отдавал приказания, одушевлял свое войско и дрался впереди всех с неустрашимостью истинного героя» [4. С. 28]. «Триумфальное шествие Гарибальди к Неаполю» [4. С. 28] вписано здесь в общеевропейский контекст как истинная «жизнь»: «Вся Европа следила за этим шествием с самым напряженным любопытством. Деятельность производит на умы неодолимое очарование. Где действие, там жизнь И деловой человек, и государственный муж, и простой работник, и поэт - в то время принимались за свое дело не иначе как с мыслью: что-то делает Гарибальди? Что он потом станет делать?» [4. С. 28]. В этом же номере «Времени» были опубликованы «Петербургские сновидения в стихах и прозе» Достоевского [5], где сам писатель также обращается к Гарибальди. Одно из «сновидений» повествователя -рассказ о бедном чиновнике, в котором «образовалась мало-помалу неотразимая уверенность, что он-то и есть Гарибальди, флибустьер и нарушитель естественного порядка вещей» [3. С. 72]. Так, Достоевский, стремясь быстро и активно проявить себя в новой российской действительности начала 1860-х гг. и организовав для этого журнал «Время», входит в нее, если можно так выразиться, с именем Гарибальди на устах. Гарибальди в первом номере «Времени» - и в художественном произведении писателя, и в «Политическом обозрении». В настоящее время степень изученности темы «Достоевский и Гарибальди» невелика, исследователи к ней обращаются пока только для постановки и изучения отдельных вопросов, связанных с Достоевским и с восприятием Гарибальди в России в целом [6-10 и др.]. В данной работе впервые сделана попытка системно собрать и изучить материалы русского писателя, посвященные Гарибальди. Актуальность исследования обусловлена современными представлениями о Достоевском как об оригинальном политическом мыслителе [11-15 и др.], чьи взгляды востребованы и в современной политике [16, 17 и др.], а также общей проблематикой российско-итальянских взаимоотношений. Как уже было сказано выше, первое обращение Достоевского к имени Гарибальди зафиксировано в его «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» 1861 г. «Приснилось мне недавно вот что: жил-был один чиновник, разумеется в одном департаменте. Ни протеста, ни голоса в нем никогда не бывало; лицо вполне безгрешное» [3. С. 71], - так начинает Достоевский свою историю о чиновнике-Гарибальди, сразу же при этом прямо указывая на гоголевскую традицию «Записок сумасшедшего»: «Никогда-то он почти ни с кем не говорил и вдруг начал беспокоиться, смущаться, расспрашивать всё о Гарибальди и об итальянских делах, как Поприщин об испанских.» [3. С. 72]. «Старые знакомые стучатся иногда в мою дверь» [3. С. 71], - специально подчеркивает это писатель. Рядом с гоголевским образом маленького человека - чиновника вполне закономерно возникает тема Невского проспекта: «Ходил мой чудак сгорбившись, смотрел в землю, и когда, бывало, возвращаясь к себе на Петербургскую, он попадал на Невский, то, наверное, на Невском никогда не являлось существа покорнее и безответнее» [3. С. 71]. А также - собственно «поприщинская» тема сумасшествия: «его отвезли в сумасшедший дом» [3. С. 72]. Путь и судьба гоголевского / петербургского чиновника - сумасшествие, именно это важно здесь Достоевскому. Поэтому в сновидениях его повествователю являются «вполне титулярные советники и в то же время как будто какие-то фантастические титулярные советники» [3. С. 71]. И такой современной, актуальной «фантастикой» России начала 1860-х гг. становится образ Гарибальди: «И вот в нем образовалась мало-помалу неотразимая уверенность, что он-то и есть Гарибальди». Но и в гоголевских «Записках сумасшедшего» -не только «Испания», но и «Италия»: «струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия» [18. С. 195]. Здесь, в знаменитом финале «Записок сумасшедшего», несчастный Поприщин умоляет о помощи и спасении: «Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! Посмотри, как мучат его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят!» [18. С. 195]. «Ему нет места на свете! его гонят!» - это можно было бы сказать и о герое Достоевского. Изначальная суть его личности - смирение, терпение, молчание: «ни протеста, ни голоса в нем никогда не бывало; лицо вполне безгрешное»; «упорно молчал, опу-стя глаза в землю и что-то пришепетывая, как будто замаливал у Господа свои прегрешения» [3. 71-72]. Далее следует вполне ожидаемая тема петербургского чиновника как маленького и несчастного человека: «Дома у него была ворчунья жена, с шестерыми детьми. И когда все дома просили хлеба, рубашек и обуви, он сидел себе в уголку у печки, не отвечал ни слова, писал казенные бумаги или упорно молчал И когда слезы, попреки и терзанья дошли наконец до последней степени, бедняк вдруг поднял голову и проговорил, как Валаамов осел, но проговорил так странно, что его отвезли в сумасшедший дом. И могло же ему войти в голову, что он - Гарибальди!» [3. 71-72]. В это же время начиная с 1860 г. Достоевский несколько лет перерабатывал повесть «Двойник» (переработка будет закончена только в 1866 г. и станет каноническим вариантом произведения). В под названием «В Голядкина» содержится несколько записей, объединенных именем Гарибальди, которые разворачиваются в набросок некоей специальной сюжетной линии (которая в окончательном варианте произведения отсутствует): «Обвинение Голядкина в том, что он Гарибальди. Головоломное известие, во-1-х, о Гарибальди, а во-2-х, о кислороде и водороде. О появлении в городе знаменитого в городе разбойника Гарибальди. В Голядкине видно, как человек путается, потому что, кроме администрации, никто ничего не знает. (Ну что, если вот Гарибальди, а я о нем ничего не знаю.) Справляется о Гарибальди в разных министерствах. Секрет-с. За гривенник достает адрес: статский советник в отставке, в Кирпичном переулке, № 31. Идет в Кирпичный переулок, ждет. Лакей выпроваживает» [19. С. 435-436]. Безусловно, наброски этого микросюжета требуют специального анализа в контексте творческой истории повести «Двойник». Но вполне очевидно то, что, одновременно с «Петербургскими сновидениями в стихах и прозе», в этих набросках к новому «Двойнику» также возникает тема Гарибальди в России, Гарибальди в Петербурге («о появлении в городе знаменитого в городе разбойника Гарибальди»), и в него вновь потенциально может превратиться петербургский чиновник, причем здесь - даже в двух вариантах, это и сам Голядкин («обвинение Голядкина в том, что он Гарибальди»), и некий «статский советник в отставке». Восприятие этим типом героя Достоевского Гарибальди как «флибустьера и нарушителя естественного порядка вещей» продолжается и в этих набросках: «разбойник». Самоидентификация героя «Петербургских сновидений в стихах и прозе» как Гарибальди, когда он после своего глубокого терпения и смирения заговорил «как Валаамов осел», - это бунт. «Это бунт, -тихо и потупившись проговорил Алеша» [20. С. 223], прежде чем Иван Карамазов начал пересказывать ему свою поэму о великом инквизиторе. А проблематика великого инквизитора также восходит, в частности, к гоголевским «Запискам сумасшедшего»: «не попался ли я в руки инквизиции, и тот не есть ли сам великий инквизитор» [18. С. 193], «сегодня великий инквизитор пришел в мою комнату» [18. С. 194] и пр. Если измученный маленький человек Гоголя только молит о спасении, подчеркнуто продолжающий его традицию герой Достоевского оказывается способным на бунт. О Гоголе и Достоевском много писал В. В. Розанов в своей классической работе, посвященной именно великому инквизитору, в «Легенде о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Опыт критического комментария»: «Вся литература наша после Гоголя обратилась к проникновение в человеческое существо Достоевский прежде всех других заговорил о жизни, которая может биться под самыми душными формами, о человеческом достоинстве, которое сохраняется при самых невозможных условиях» [21. С. 52-53]. Бунт маленького человека Достоевского против сложившегося мироустройства, когда «весь Божий мир скользил перед ним и улетал куда-то, земля скользила из-под ног его» [3. 72], фиксируется именем Гарибальди. В российской культуре начала 1860-х гг. сформировалось устойчивое представление о Гарибальди как о «вселенском радетеле униженных и угнетенных :» [6. С. 78], эти контексты и определили динамику гоголевского образа маленького человека до чиновника-Гарибальди в произведении Достоевского. «Бунт? Я бы не хотел от тебя такого слова, - проникновенно сказал Иван. - Можно ли жить бунтом, а я хочу жить» [20. С. 223]. Герой Достоевского, осознав себя Гарибальди, осознает себя также «преступником», «флибустьером», «нарушителем естественного порядка вещей»: «И вот в нем образовалась мало-помалу неотразимая уверенность, что он-то и есть Гарибальди, флибустьер и нарушитель естественного порядка вещей. Сознав в себе свое преступление, он дрожал день и ночь» [3. С. 72]; «в одно утро он вдруг бросился в ноги его превосходительству: виноват, дескать, сознаюсь во всем, я - Гарибальди, делайте со мной что хотите!..» [3. С. 72]. Бунт героя-Гарибальди Достоевского, обозначившись и состоявшись, одновременно с этим, практически мгновенно, превращается в акт покаяния, в акт признания своего греха, признания сущностной греховности природы человека, который должен «замаливать у Господа свои прегрешения». Так это самое первое обращение Достоевского к Гарибальди уже оказалось связанным с глубинным формированием таких сущностных проблем его творчества, осмысление которых пройдет через всю его жизнь и которые до сих пор остаются актуальными (см., например: [17]). К началу 1860-х гг. относится также следующая запись Достоевского в : «NB. Французы бы не пошли против Гарибальди» [22. С. 155]. В этой «Записной книжке» есть раздел, озаглавленный «Чернышевскому», в котором Достоевский сделал ряд заметок, посвященных определенным публикациям в журнале «Современник». В частности, политический обзор Н.Г. Чернышевского «Октябрь 1860» в «Современнике» [23. С. 295-327] был посвящен «Итальянским делам» [23. С. 295]. Здесь Чернышевский анализирует стратегии Гарибальди и Кавура 2 по отношению к Риму, который в это время находился под патронатом Франции, в нем и некоторых других итальянских городах были размещены «французские гарнизоны» [23. С. 321] с целью сохранения «клерикального управления» [23. С. 320] Италией, которое поддерживал Наполеон III. Опираясь в своем анализе на целый ряд европейских изданий, русский мыслитель утверждает, что «Гарибальди напрасно приписывают намерение идти на французов» [23. С. 319], «Гарибальди хотел действовать в этом вопросе не вооруженною силою, а нравственным влиянием, хотел довести французов до того, чтобы они добровольно удалились из Рима» [23. С. 319]. Достоевский, активно полемизируя с Чернышевским по целому ряду вопросов 3, по поводу итальянских событий пишет следующее: «Если кто с вами согласен, что Кавур был человек довольно дюжинный, так это мы» [22. С. 154]. Чернышевский, сравнивая политические действия Гарибальди и Кавура, утверждал, что «ловкий Кавур» [23. С. 318] только воспользовался «программой провозглашавшейся» [23. С. 318] Гарибальди. Вот что пишет по этому поводу Достоевский: «Если кто мог негодовать вместе с вами, что такая дюжинная душа властвует над всеми, вопреки гениальным, из умения воровски пользоваться гениальными мыслями, так это мы» [22. С. 155]. «Дюжинной душе» «вороватого» Кавура Достоевский противопоставляет «гениальность», «гениальные мысли» - человека, в котором без труда узнается Гарибальди. Поэтому далее в своей реплике «NB» Достоевский усиливает еще один аспект личности Гарибальди, его особое «нравственное влияние» [23. С. 319], его «неодолимое очарование» [4. С. 28] для всей Европы того времени, именно поэтому, по мысли русского писателя, «французы бы не пошли против Гарибальди». Таков диапазон изображения Гарибальди, заданный в самых первых упоминаниях о нем Достоевского начала 1860-х гг., - это и политический деятель, который борется за «униженных и оскорбленных», и «гениальная» личность, представление о которой связано с вопросами истинно нравственной позиции человека. В целом же на этом первом этапе Гарибальди представлен у Достоевского в основном простой фиксацией имени и крайне лаконичными (хотя достаточно сложными по своему смыслу) определениями: «я -Гарибальди» / «он Гарибальди», «флибустьер», «нарушитель естественного порядка вещей», «разбойник», «гений», «гениальные мысли». В 1862 г. Достоевский впервые выехал в Европу, и творческим результатом поездки стали «Зимние заметки о летних впечатлениях», опубликованные также во «Времени» в 1862 г. Размышления о Гарибальди здесь были продолжены. Если в 1860-1861 гг. основным источником информации о деятельности Гарибальди были для Достоевского газеты и журналы, то теперь он впервые окунулся в европейскую жизнь как очевидец. На основании этого реального жизненного опыта в «Зимних заметках.» впервые был создан художественный образ итальянского политического деятеля. В произведение вошло описание разговора о Гарибальди, в котором участвовали итальянцы и французы (а также русской писатель - как молчаливый, но внимательный слушатель). Общий смысл этого разговора в контексте произведения Достоевского - создание «опыта» [24. С. 74] о буржуазной Европе, самым ярким воплощением которой, по мысли писателя, стала французская буржуазия. Меркантильному французскому буржуа он противопоставляет здесь яркий образ итальянского национального героя [9. С. 39]. «Сидел я раз за одним табльдотом - это уж было не во Франции, а в Италии, но за табльдотом было много французов. Толковали о Гарибальди. Тогда везде толковали о Гарибальди. Это было недели за две до Аспромонте4. Разумеется, говорили загадочно Общий смысл разговора был тот, что Гарибальди затеял дело рискованное, даже неблагоразумное; но, конечно, высказывали это мнение с недоговорками, потому что Гарибальди - человек до того всем не в уровень, что у него, пожалуй, и выйдет благоразумно даже и то, что по обыкновенным соображениям выходит слишком рискованным. Мало-помалу перешли собственно к личности Гарибальди. Стали перечислять его качества - приговор был довольно благоприятный для итальянского героя. - Нет, я одному только в нем удивляюсь, - громко проговорил один француз Разумеется, все с любопытством обратились к оратору. Новое качество, открытое в Гарибальди, долженствовало быть для всех интересным. - В шестидесятом году, некоторое время, в Неаполе, он пользовался неограниченною и самою бесконтрольною властью. В руках у него была сумма в двадцать миллионов казенных денег! В этой сумме он никому не давал отчета! Он мог взять и утаить сколько угодно из этой суммы, и никто бы с него не спросил! Он не утаил ничего и сдал правительству все счетом до последнего су. Это почти невероятно!! Даже глаза его разгорелись, когда он говорил о двадцати миллионах франков. Про Гарибальди, конечно, можно рассказывать все что угодно. Но сопоставить имя Гарибальди с хаптур-ками из казенного мешка - это, разумеется, мог сделать только один француз. И как наивно, как чистосердечно он это проговорил. За чистосердечие, разумеется, все прощается, даже утраченная способность пониманья и чутья настоящей чести» [24. С. 83-84]. Именно личность Гарибальди - в центре этого описания, он предстает здесь «итальянским героем», «человеком» совершенно особого «уровня», человеком «чести». Так, в «Зимних заметках...» тема его гениальности и высоких нравственных качеств была не только продолжена, но развернута в два специальных небольших сюжета: в сюжет его обсуждения итальянцами и французами и в сюжет его пребывания у власти в Неаполе; на этом сложном двойном разноуровневом основании рождается у Достоевского художественный образ итальянского полководца. Обращает на себя внимание та точность, с которой Достоевский описывает политическую деятельность Гарибальди: «Это было недели за две до Аспромон-те». В 1864 г. уже в журнале «Эпоха», активно полемизируя с А.А. Краевским и его газетой «Голос», писатель напоминает о позиции этого издания по отношению к Гарибальди: победа знаменитой «гарибаль-дийской тысячи» над генералом Франческо Линди при Калатафими в 1860 г. была описана в нем неточно и предвзято, в том числе само местечко было названо «Кастельфидардо». Достоевский здесь резко возражает против этих «последних штучек» [25. С. 20] А.А. Краевского. Все это свидетельствует о том, что сам Достоевский в 1860-е гг. внимательно следил за сложными перипетиями политической борьбы Гарибальди и стремился быть в курсе последних событий итальянского Рисорджименто. В 1867 г. супруги Достоевские уехали в Европу (чтобы прожить там долгие четыре года); к этому периоду относятся три случая упоминания Гарибальди в письмах писателя. Одно из них вновь свидетельствует о пристальном внимании Достоевского к политической деятельности и судьбе Гарибальди. В письме к С.А. Ивановой от 1 (13) января 1868 г. Достоевский упоминает поражение Гарибальди при Ментане 3 ноября 1867 г.: «разбитие Гарибальди» [26. С. 253, 462]. А в 1867 г. Достоевскому довелось увидеть Гарибальди лично. Впечатления русского писателя вошли как в его письма, так и в воспоминания А. Г. Достоевской. В августе этого года супруги Достоевские для постоянного проживания выбрали Женеву. В конце августа - начале сентября в городе проходил конгресс Лиги мира и свободы - одно из крупных политических мероприятий, связанных с формированием I Интернационала. В нем принял участие и Гарибальди. «Я сюда попал прямо на Конгресс Мира (здесь и далее курсив Ф.М. Достоевского. - Е.Н.), на который приезжал и Гарибальди. Гарибальди скоро уехал, но что эти господа, - которых я в первый раз видел не в книгах, а наяву, - социалисты и революционеры, врали с трибуны перед 5 000 слушателей, то невыразимо!» [26. С. 224], - пишет Достоевский в письме к С. А. Ивановой от 29 сентября (11 октября) 1867 г. Из письма А.Н. Майкову от 3 (15) сентября того же года: «Видел и Гарибальди. Он мигом уехал» [26. С. 217]. Сами супруги Достоевские посетили заседание Конгресса 30 августа (11 сентября), и свое общее впечатление писатель выразил в уже приведенном выше письме С. А. Ивановой: «. что эти господа, - которых я в первый раз видел не в книгах, а наяву, - социалисты и революционеры, врали с трибуны перед 5 000 слушателей, то невыразимо!» [27. С. 155-156]. Судя по всему, впечатления русского писателя и итальянского политического деятеля об этом Конгрессе совпали: Гарибальди «мигом уехал», потому что, встреченный самым пышным образом, в конечном счете не нашел общего языка с его организаторами. Если в этих письмах Достоевского только упоминается его имя, то развернутый рассказ о Гарибальди в Женеве 1867 г. содержится в воспоминаниях А.Г. Достоевской, сначала - в ее «Дневнике 1867 г.» [27], затем - в поздних, составленных на его основе, но существенно отредактированных «Воспоминаниях» 1910-х гг. [28]. В сущности, описание Гарибальди в текстах А. Г. Достоевской - это еще один развернутый образ итальянского полководца, созданный пусть не самим Достоевским, но в ближайшем круге его авторитетного влияния. Подробный рассказ о Гарибальди в Женеве и об отношении к этому событию супругов Достоевских дан в "Дневнике 1867 г.", в «Воспоминаниях» же представлен гораздо более сокращенный и схематизированный вариант. «Сравнение расшифрованного «Дневника» за 1967 год и соответствующих ему по времени страниц воспоминаний позволяет судить о том, каким образом переделывались Анной Григорьевной записи непосредственные, по горячим следам Именно поэтому "Дневник" в чем-то более достоверный мемуарный документ» [30. С. 17]. Эти размышления ученых, подготовивших «Воспоминания» к печати, самым непосредственных образом могут быть отнесены к описанию Гарибальди. Приведенные далее записи из «Дневника 1867 г.» датированы 8-9 сентября / 27-28 августа 1867 г.: «Сегодня день приезда Гарибальди Народ попадался толпами, все спешили смотреть на разные депутации, которые отправляются встречать Гарибальди на железную дорогу. Собраться назначено было ровно в 5 часов Я пошла домой, а Федя читать газеты. Сговорились, что он скоро придет Я сидела дома все время, пока на мосту Монблан не показалась депутация. Тогда я тоже пошла и вышла на улицу Монблан Улица Монблан очень широкая, но она была решительно наполнена народом до невозможности, особенно много было ребятишек и, как я заметила, они-то больше всех и суетились, когда началась процессия. Окна здешних 5- и 6-этажных домов были заняты дамами в нарядах и мужчинами. Мне было ужасно скучно ходить по улице одной и я, право, жалела, что не было со мной Феди Наконец шествие кое-как пошло, и за депутациями ехал в открытой коляске в 4 лошади и с жокеем впереди Гарибальди. Издали, когда я увидела его лоб, мне показалось, что это Федя, так у него лоб похож на лоб Гарибальди. Наконец, показался и он, одетый в красный камзол и в полосатом плаще, с серой шляпой, которою он махал во все стороны. Какое у него доброе, прекрасное лицо, лет ему 55, мне кажется, он с лысиной. Но что за доброе, милое, простое лицо, должно быть, он удивительно добрый и умный человек Когда народ несколько отхлынул, я отправилась домой и пришла гораздо раньше Феди и всех наших хозяек, которые, как потом говорили, отправились слушать речь, которую говорил Гарибальди с балкона дома президента Когда воротился Федя, я начала бранить, зачем он за мной не зашел я его (Гарибальди. - Е.Н.) видела очень близко, так что отлично могла рассмотреть его благородное лицо. Мы решились сегодня пораньше идти, чтобы до обеда прогуляться по городу Мы, пообедав, пошли искать библиотеку и по дороге встретили Гарибальди, который ехал вместе с президентом в коляске из конгресса. За ним и перед ним бежала толпа мальчишек, а он предобродушно раскланивался» [30. С. 242-244]. «Воспоминания»: «В начале сентября 1867 года в Женеве состоялся Конгресс мира, на открытие которого приехал Джузеппе Гарибальди. Приезду его придавали большое значение, и город приготовил ему блестящий прием. Мы с мужем тоже пошли на rue du Mont-Blans, по которой он должен был проезжать с железной дороги. Дома были пышно убраны зеленью и флагами, и масса народу толпилась на его пути. Гарибальди, в своем оригинальном костюме, ехал в коляске стоя и размахивал шапочкой в ответ на восторженные приветствия публики. Нам удалось увидеть Гарибальди очень близко, и мой муж нашел, что у итальянского героя чрезвычайно симпатичное лицо и добрая улыбка» [29. С. 188-189]. Незадолго до этого события в письме А.Н. Майкову из Женевы от 16 (28) августа 1867 г. Достоевский следующим образом описывает Анну Григорьевну: «В характере Анны Григорьевны оказалось решительное антикварство (и это очень для меня мило и забавно). Для нее, например, целое занятие пойти осматривать какую-нибудь глупую ратушу, записывать, описывать ее (что она делает своими стенографическими знаками и исписала 7 книжек 5» [26. С. 205]. Можно предположить, что именно это «антикварство» подвигло Анну Григорьевну принять участие во встрече Гарибальди и подробно описать ее в «Дневнике». Достоевский с ней не пошел, он предпочел пойти в местную библиотеку читать последние газеты (в которых, очевидно, тема Гарибальди занимала не самое последнее место). В «Воспоминаниях» - не так, здесь описано, как супруги Достоевские вместе пошли встречать Гарибальди «на rue du Mont-Blans, по которой он должен был проезжать с железной дороги». Судя по «Дневнику», главное первое впечатление А.Г. Достоевской о Гарибальди - его удивительное лицо: «какое у него доброе, прекрасное лицо что за доброе, милое, простое лицо, должно быть, он удивительно добрый и умный человек благородное лицо». Безусловно, возникает вопрос о том, вправе ли была Анна Григорьевна в «Воспоминаниях» приписать это свое впечатление о Гарибальди и Достоевскому: «мой муж нашел, что у итальянского героя чрезвычайно симпатичное лицо и добрая улыбка». Думается, ответить на этот вопрос можно положительно. В «Дневнике 1867 г.» А.Г. Достоевская самым подробным образом описывает, в том числе, и те споры, недоразумения, противоречия, которые возникали между молодыми супругами в этот первый год их совместной жизни, и какие-либо расхождения по поводу Гарибальди, если бы они были, она должна была бы зафиксировать. Косвенным ответом на этот вопрос также может стать ее поразительное сравнение внешности Гарибальди и Достоевского: «Издали, когда я увидела его лоб, мне показалось, что это Федя, так у него лоб похож на лоб Гарибальди». Как однажды заметил писатель в письме к А.Н. Макову из той же Женевы, «я красавец в глазах Анны Григорьевны - и серьезно, я Вам скажу!» [26. С. 278]. Во внешности и Гарибальди и Достоевского Анна Григорьевна увидела доброту, ум, благородство, то же самое, по ее словам, увидел и сам русский писатель в «итальянском герое». При этом в описании реальной случайной встречи супругов Достоевских с Гарибальди, которая произошла на второй день пребывания его в Женеве, есть один новый акцент - его простодушие: «он предобро-душно раскланивался». Далее простодушие Гарибальди станет одним из важнейших его качеств и как человека, и как политика в описании Достоевского: «Этот последний вопрос никогда не влезает в такие головы, как у Гарибальди. Они так простодушно веруют...» [31. С. 69]; «И дела великие легки при таком простодушии» [31. С. 69]; «.Гарибальди, человек простодушнейший до странности может быть, очень честолюбивый, но непременно гениальный» [32. С. 282]. Можно предположить, что основу этого восприятия Достоевским Гарибальди как «человека простодушнейшего» составило то первое и единственное личное впечатление о нем, которое и запечатлела А.Г. Достоевская в «Дневнике 1867 г.». О «простодушии» Гарибальди Достоевский писал, в частности, в подготовительных материалах к «Подростку» 1874 г. в . При этом вновь, как это было с повестью «Двойник», упоминания о нем так и останутся в черновых материалах и не войдут в окончательный текст романа несмотря на то, что Гарибальди здесь посвящен фрагмент, значительный как по объему, так и по своим смыслам. Источники представлений о Гарибальди расширяются далее: к газетам, журналам и личным впечатлениям добавились «Записки» [33] («Мемуары» [34]) итальянского политического деятеля. «Записки Гарибальди». «Вы, - говорит он правительствам и государям, - творцы интернационалки и революции, потому что вы противитесь истине и человеческому братству» 6. Экономическая система Гарибальди сводится вся к следующему: «Каким образом избегнуть опасности? Ничего нет легче: стоит только, чтоб потребляющие теперь за пятьдесят человек потребляли бы только как двадцать пять». «- Таких убеждений человеку легко жить на свете. Таких экономических правил можно наделать сколько угодно, но как их исполнить? Этот последний вопрос никогда не влезает в такие головы, как у Гарибальди. Они так простодушно веруют в совершенные пустяки, что удивление берет, как они могут иметь влияние. - Чистым великим характером. Тем, что служили провозвестниками великой идеи. - Так, уступая, Гарибальди, в противоположность всем революционерам, не нажился и отверг миллионы, предлагавшиеся ему правительством Италии! Но все-таки согласитесь, что сей храбрый генерал и честный человек мыслию не орел. - Он был защитнико[м] великой идеи всю свою жизнь. - Видите ли-с, эти люди легко веруют, а потому им и жизнь легка. - А дела великие? - И дела великие легки при таком простодушии. Замечание. NB. Разговоры Подростка с НИМ вначале имеют иногда следующую форму: - А что вы думаете о Гарибальди? - А что вы думаете вообще о женщинах? - А что вы думаете о будущей жизни? и т.д. Т. е. все такие бессвязно-поспешные внезапные вопросы (также и с Витей при первом свидании). Как будто Подросток спешит, чтоб не забыть задать вопросы, о которых он про себя уже много прежде думал и которые его очень интересуют» [31. С. 69-70]. Подобно описанию разговора о Гарибальди в «Зимних заметках о летних впечатлениях» в Италии, данный текст о Гарибальди также организован как диалог. Судя по «Замечанию», это были подготовительные материалы к тем обширным диалогам, которые вели Аркадий Долгорукий и Версилов и в которых исходная позиция вопрошания всегда принадлежала Подростку. И тема Гарибальди важна для него здесь так же, как темы «будущей жизни» и «женщин», это темы, «о которых он про себя уже много прежде думал». Причем в разговоре о Гарибальди этот общий диалогический подход усилен и обострен до прямой полемики двух разных точек зрения. Можно предположить, что начинает этот разговор Аркадий, Версилов же отвечает ему и выказывает свою позицию по отношению к итальянскому полководцу. Думается, именно Подросток в начале данного фрагмента обращается к «Запискам» Гарибальди, специально сосредоточившись на его политической и «экономической системе», которую он воспринимает как «совершенные пустяки», потому что «как их исполнить?». Отсюда следует его вывод о том, что Гарибальди «мыслию не орел». Этой характеристике экономической программы Гарибальди Версилов противопоставляет иной подход к нему - подход в масштабе «великой» человеческой личности: «чистый великий характер», «дела великие», «провозвестник великой идеи», «защитник великой идеи всю свою жизнь». В определенной степени Аркадий с ним согласен, он также называет Гарибальди «храбрым генералом и честным человеком», он вспоминает об известном бескорыстии итальянского героя; следует напомнить, что именно бескорыстие явилось основной темой разговора о нем и в «Зимних заметках о летних впечатлениях». И в конечном счете на основании этого сложного сочетания личностного и политико-экономического подхода к Гарибальди Аркадий делает вывод о его «простодушии» и как человека, и как политика. В сущности, Версилов повторяет здесь представления Достоевского о Гарибальди 1860-х гг., в во-прошаниях и утверждениях же Аркадия намечается новая проблематика этого образа - более специальная проблематика его политической и экономической программы. Именно политическая составляющая образа Гарибальди, осмысление специфики и исторического значения его политической деятельности актуализировалась у Достоевского в 1870-е гг., о чем свидетельствуют последние случаи обращения к нему в подготовительных материалах к «Дневнику писателя». В них также ярко проявилась уже обозначенная ранее тенденция использования имени и образа Гарибальди в основном в черновых материалах - без введения его в окончательный текст произведения («Двойник», «Подросток»). Это полностью относится к упоминанию Гарибальди в материалах «Дневника писателя». В 1876 г. в для «Дневника писателя» имя Гарибальди введено в развернутый фрагмент размышлений писателя, посвященных франко-прусской войне, падению Наполеона III и французской монархии в целом и победившей Французской республике: «Garibaldi; la republique avant la France 7. Воевали две равносильные державы, и не пришел бы помогать Гарибальди. Но кончился Наполеон, и настала республика, и Гарибальди пришел помогать молодой республике и республиканцам Франция очень-таки не сочувственно смотрела на подвиги Гарибальди и сказала "jamais" 8. Франция очень покойна была в то время. Разве стала считать себя более зрелой, чем прежде? Это смешно. Общество было недовольно Наполеоном, эпоха смешанная, а в первую революцию Франция, основанная во Франции, гордилась собой и действительно считала себя зрелее. А уж при Наполеоне-то I как гордились собою все 2/3 или даже 3/4 его царствования, до тех пор, пока буржуазное восхищение поддалось наконец разочарованию, а вместе с тем и проснулись подавленные революционные силы» [32. С. 253-254]. Достоевский пишет здесь о решении Гарибальди, на фоне падения Наполеона III и провозглашения Французской республики, возглавить в 1870-1871 гг. Вогезскую армию в продолжающейся войне Франции с Пруссией. Этот эпизод из его политической жизни Достоевский отчетливо и недвусмысленно интерпретирует именно как поддержку «молодой республики и республиканцев»: «Garibaldi; la republique avant la France». Так впервые в творчестве Достоевского Гарибальди предстает одним из лидеров революционного движения в Европе - и только. В свою очередь, из «Вариантов» к «Дневнику писателя» за 1874 г. следует, что имя Гарибальди возникает у Достоевского, как кажется сначала, в совершенно неожиданном контексте «восточного вопроса»: «внизу листа наброски: "1. Гарибальди и проч."» [35. С. 308]. Эта отметка писателя относится к главе «III. Продолжение предыдущего», которая начинается следующим образом: «Мне даже очень досадно, что я должен был так распространиться. Если б возможна была когда-нибудь война Франции с Турцией и при этом заволновались бы принадлежащие Франции мусульмане, алжирские арабы, то неужели вы думаете, что французы не усмирили бы их тотчас же самым энергическим образом?» [35. С. 127]. Как показывает для того же «Дневника писателя» 1876 г., действительно, Гарибальди и «восточный вопрос» объединены в сознании Достоевского - и объединены категорией личности; личность политического деятеля - по-прежнему в центре внимания писателя. А именно здесь он сопоставляет Гарибальди и генерала М.Г. Черняева, возглавившего в 1876 г. сербскую армию в борьбе православных славян против владычества Османской империи: «Черняева можно сравнить разве с Гарибальди, человеком простодушнейшим до странности, а тоже, может быть, очень честолюбивым, но непременно гениальным. Но Гарибальди не сам начал, а пошел по инициативе Кавура, а Черняев сам начал. (Объединение Италии, объединение славян.) Правда, уж то, что Гарибальди примкнул к Кавуру, показывает его гениальность Правда, Гарибальди только пошел за Кавуром, а Черняев все сам начал, но.» [32. С. 282]. Как известно, Достоевский восхищался М.Г. Черняевым и его деятельностью по «объединению славян», именно так квалифицировал писатель и сам «восточный вопрос» в целом: «восточный вопрос есть и славянский вместе» [36. С. 30]. В данном фрагменте Достоевский вновь возвращается к вопросу о соотношении двух лидеров национального объединения Италии, Гарибальди и Камил-ло Бенсо ди Кавура, фактически противореча самому себе начала 1860-х гг. Если в в разделе «Чернышевскому» он утверждал, что «дюжинная душа» Кавура «властвует над всеми, вопреки гениальным, из умения воровски пользоваться гениальными мыслями» Гарибальди, то теперь он пишет: «Но Гарибальди не сам начал, а пошел по инициативе Кавура Правда, Гарибальди только пошел за Кавуром». Думается, такое смещение акцентов было предпринято Достоевским, чтобы подчеркнуть исключительно самостоятельную позицию М.Г. Черняева: возглавить военную борьбу сербов против турецкого владычества было его собственным политическим решением, которое на первом этапе расходилось даже с дипломатическими решениями Российской империи по этому поводу. В общем же данный текст организован плодотворным сопоставлением Гарибальди и М.Г. Черняева. Они оба, с точки зрения Достоевского, стремились к реализации соотносимых между собой историко-политических задач национального объединения: «объединение Италии, объ

Скачать электронную версию публикации