Russia and the Muslim World: To the Problem of Studying the Cultural and Integrative Potential of the Regions (On the Ex.pdf В гуманитарной науке признана аксиомой имманентно присущая исламу нераздельность индивидуального и общественного форматов бытия, что предполагает соответствующую внутреннюю идеологическую нагрузку, ментальную специфику и социальные и бытовые коннотации в процессе функционирования мусульманских сообществ. Традиции государств с преобладанием мусульманского населения на практике оказались наиболее устойчивыми, поскольку ислам в повседневной жизни консервативен по отношению к изменениям. Эта черта резонирует с потребностью современного сообщества к упрочению фундамента стабильности, невозможного без такого компонента, как творческое отношение к наследию и традициям. Ныне вторжение ислама в глобально-планетарные геополитические процессы дрейфует к новым горизонтам не только в связи с демографическими вызовами и увеличением доли мусульман в численности обитателей земного шара. У исламского мира по отношению к глобализации сформировалась особая позиция. Какую роль - информационную, ознакомительную, инновационно-мобилизующую - сыграют регионы России? Насколько исторически обеспечена «подушка безопасности» в этих внутренних «бастионах защиты» и факторах развития? Влияние мусульманской культуры в Поволжье утвердилось в конце позапрошлого тысячелетия под влиянием арабов, которые, по оценке историков начала ХХ в., «вносили сюда свою роскошно расцветшую цивилизацию». В результате с 1Х века восточная часть великой европейской равнины представляла более оживленный характер, чем западная [1. С. 15] При этом включенность в сферу влияния Волжской Булгарии способствовала торговле с восточными народами и автохтонного населения волжских финнов («немая торговля», описанная арабскими географами 1Х-Х вв.) По данным археологических раскопок, ме-ряне, жившие по соседству с марийцами в междуречье Волги, Унжи и Керженца, были включены в торговлю с дальними странами в наибольшей мере, о чем свидетельствуют артефакты, принадлежавшие волжским булгарам, скандинавам и славянам арабские монеты [2. С. 49] В этой связи казанский историк М.Г. Худяков констатировал: «Благодаря выгодному географическому положению в узле торговых путей болгары захватили в свои руки посредничество между лесными местностями и иностранными купцами. Через болгар вывозились меха за границу, и болгары же распределяли ввозные предметы моды и роскоши по всему Волго-Камскому краю» [3. С. 163-164]. Давность и перманентность контактов народов региона сочеталась со своеобразной этнокультурной «конкуренцией» предков татар и русских в их воздействии на финно-угорское население. В свою очередь, древность традиций заимствований в сфере хозяйства и рецепции в культуре, взаимное знакомство, прежде всего через торговлю, увеличивали степень комплиментарности имиджей. По результатам сопоставления культур Руси и Волжской Бул-гарии Л.Н. Гумилев заключил, что различие между государствами было не антропологическим, не расовым и даже не экономическим, поскольку хозяйственные системы Булгарии и Северо-Восточной Руси были очень похожими - отличия были религиозными. Смешанное население Поволжья, по сути, «... сформировалось как один этнос. Мусульманская часть этого этноса называлась волжские булгары, православная - русские. Но по крови они одни и те же, по способу хозяйства - тоже, по культуре близки. Важна только как характерная отличительная черта, присущая этим частям идеология, то есть та высокая культурная традиция, которая роднила булгар с мусульманским миром, а Русь - с Византией» [4]. Однако «религиозно-мусульманский фанатизм еще не восторжествовал, и вера служила лишь индикатором отличий волжских булгар от славян» [5. С. 56]. О спектре торговых и культурных связей с соответствующей «маркой» красноречиво свидетельствуют предметы импорта из арабского мира, многовек-торность места их изготовления подтверждают арабские источники. Ныне аксиоматичным стало признание научно-технологических достижений и трансля-торских заслуг арабов в сфере высокой культуры. Культура и наука средневекового арабского мира, как признают и современные западные историки, послужила одним из факторов появления халифата, простиравшегося с VIII в. от Толедо до Кабула. В багдадском Доме мудрости (основан в Х! в. халифом Хару-ном ар-Рашидом) переведены на арабский язык античные тексты. Дамаск стал местом появления первых больниц. В Фесе еще в К в. создан первый университет - Карауин. Запад обязан средневековому мусульманскогму миру сохранением античной мудрости, развитием картографии, медицины, философии, математики и оптики [6. С. 95-96]. Арабскими картами пользовался и первооткрыватель Христофор Колумб в своем плавании. В золотоордынский период на евразийском пространстве произошла этнокультурная консолидация тюркских народов, включая волго-камских татар, а также великорусского этноса. Эти процессы сопровождались в Волго-Уралье взаимодействием цивилизаций и культур, обусловленным веротерпимостью двух средневековых государств Восточной Европы и лежавшим в ее основе географически транзитным характером Руси и Волжской Булгарии. Оба государства выступали посредниками в торговле и культурных контактах Запада и Востока. Проявилась евразийская сущность России и в использовании татарского языка в качестве языка дипломатических контактов с тюрко-мусульманскими государствами, и особом геральдическом знаке Тугры, заимствованном из грамот крымских ханов и османских султанов (характерно для грамот русских царей ХУЛ в.) [7. С. 89]. Колебательные цивилизационные процессы трансформировали субъектность и факторы политической и культурной гегемонии. Обширный мусульманский мир в ХУТ-ХУШ вв. постепенно погрузился в стагнацию, и немалую роль в отставании турок как доминантной в тот период политической силы сыграло неограниченное господство религии. В то время как Запад пережил научную революцию и Реформацию, в ученом арабском мире было отвергнуто изучение философии, книги жгли, а вольнодумцев преследовали. Это было реализацией установки имамов, будто изучение греческой философии несовместимо с Кораном. Сопротивлялся мусульманский мир и книгопечатанию (искусство каллиграфа почиталось выше ремесла печатника) [6. C. 113]. Ослабление Османской империи и алгоритмы российской истории предопределили специфику исторических процессов в северном мусульманском анклаве Поволжья. Присоединение края к Московии ознаменовало веху в панорамном процессе складывания поликонфессиональной России. Превращение в имперское государство с присоединением Казани получило мощный дополнительный импульс геополитической экспансии с вытекающими процессами культурной ассимиляции. Нерусские, неправославные народы («инородцы») встали перед вызовом угрозы этокон-фессионального культурного бытию и сохранению своей идентичности. Опыт государственности в прошлые эпохи и историческая память о нем служили своеобразным маяком, причем консолидирующая роль ислама для существенного массива коренного населения была бесспорной. Ассимиляционные процессы в имперский период проявлялись с разной степенью интенсивности. В начале ХХ в., когда спектр культурных взаимовлияний неудержимо нарастал, волго-уральские татары продемонстрировали способность к культурной адаптации в условиях модернизации всех сфер общества. При этом приобщение к светскому образованию и освоение достижений русской культуры сочеталось с сохранением исламской идентичности. Волго-уральское сообщество мусульман демонстрировало способность к адаптации и восприятию новых явлений культуры без принципиального отказа от духовных ценностей ислама и традиций народной культуры. За счет минимизации претензий мусульман к государству ислам гасил этнические, политические и иные формы идентичности, и в религии усматривалась основа, гарант сохранения самобытности. Обратим внимание на один методологически значимый тезис. Советский вариант этноконфессио-нальных отношений воплощен не только в экспериментах по ускоренному сближению наций и оформлению государственности союзных и автономных республик. Едва ли не большее значение для долговременных процессов века имела «фееризация» процессов солидарных действий людей различных этносов и различной конфессиональной принадлежности. Совместная монументализация эпохального подвига народов страны, прежде всего в годы Великой Отечественной войны, соответствующего всем критериям культурно-запечатленных мировых образцов, дополняла картину. Одновременно урбанизация, спутник индустриализации, внедрение в систему образования постулатов научной картины мира, даже отягощенных примитивными клише псевдомарксизма, предопределили снижение авторитета традиций и религиозных предписаний. История, однако, - это не только разворачивание во времени закрученной спирали действа, не только производное человеческих воль, помноженных на специфику эпох. Основополагающей является роль историка-интерпретатора, по определению в той или иной мере теоретика-историософа. Обновление аналитического инструментария гуманитаристики представляет неизменно востребованную траекторию поиска в эру модернизации и кардинальных преобразований. В контексте эпохи Просвещения, интерес к который ныне возрождается, в частности, благодаря возможности критической фокусировки в оценке модерна [8. С. 21], начало новаторскому взгляду положили исследователи из тюрок - предшественников современной гуманитаристики. Одна из гипотез социокультурного синтеза запечатлена в трудах представителей течения «Усул джадиде». Тогда, в конце Х1Х в., с новаций в сфере образования стартовало умственно-культурное движение на сближение с европейской культурой и переустройство всего уклада жизни. Реформа, с учетом психологии народа, проводилась осторожно, с преобладанием религиозно-нравственного воспитания, когда составлялись учебники морали на родном языке. Наука «Теджвид», которая учила правильному чтению Корана (фонетика арабского языка в применении к Корану), была включена в программу мектебе как основная [9. С. 36-37]. И. Гаспринский известен тем, что ввел понятие «русские мусульмане», под которым он понимал культурную общность внутренне целостного полиэтнического блока. Настаивая на нерасчлененности тюркоязычных народов России, Гаспринский способствовал распространению теории «культурного пантюркизма». При этом границы общности, смешанной с этническими русскими и представителями других народов России, простираются от христианского Запада до буддистского Востока и входят в состав России, как полагал основатель джадидизма. Идея общности тюркских народов России определялась Гаспринским принадлежностью к исламу [10. С. 2930], что не помешало ему предложить формулу «русские мусульмане», предполагающую этнокультурный подтекст. «Уплотнение» процесса складывания сообщества «Русские мусульмане» стартовало в конце ХУШ в., когда обозначились контуры курса имперского правительства на легализацию ислама и выработку баланса интересов двух ведущих конфессий империи как условия общественной стабильности. Перепады в реализации не всегда политически отрефлексированного властями либерального курса объяснялись деликатностью сферы этноконфессио-нальных отношений как таковой, а также ситуативно-субъективными обстоятельствами исторического времени и политических режимов. Многолетняя Кавказская война первой половины Х1Х в., порожденная ею эскалация напряжения в отношениях с мусульманским сообществом привлекали внимание к теологическим аспектам ислама и культуре мусульманского населения России. В числе консультантов правительства по этим вопросам были и казанские востоковеды. Цензор восточных книг, признанный ориенталист А. Казем-Бек по приезде в Петербург давал экспертные заключения по исламской тематике, а казанский ориенталист И.Ф. Готвальд изучил и прокомментировал сочинение Н. Торнау по мусульманскому праву [11]. «Востокоориентированные» подвижки происходили и в сфере университетского образования. В соответствии с университетским Уставом 1835 г. во всех российских университетах помимо тюркских вводилось преподавание монгольского и калмыцкого языков1. Западный мэтр востоковедения С. Беккер справедливо отмечал ключевую роль Казани и Среднего Поволжья в гранд-нарративе историков Х1Х в. Ориенталист - наш современник Р. Джераси указал на позитивный импульс востоковедов Казани первой половины Х1Х в., специализировавшихся на лингвофилоло-гическом изучении народов Востока, характеризовал это как шаг к системности и авторитетности. Малочисленность этнографических сочинений сочеталась со значимостью языковедческих трудов и интересом к культуре народов мира, что поощряло увлечение этнографией [12. С. 275]. В 1854 г. факультет восточных языков был переведен в Петербург, что существенно ослабило потенциал казанской ориенталистики. Одновременно формат восточных проектов расширения сети учебных заведений в восточных регионах сигнализировал о целенаправленной политике. Согласно проектам 1860-х гг. в Тифлисе предполагалось организовать кафедру истории мусульманского Востока, а также создать университеты в Саратове, Астрахани, Тифлисе и Крыму (проекты не были осуществлены). Не без поддержки правительства свой вклад в отечественное востоковедение вносили императорское Русское географическое общество, географическое общество в Петербурге, императорское общество любителей естествознания, имевшие отделы в азиатских владениях России. Эти научные объединения способствовали развитию «местных научных сил» [13]. Примечательно в ряду местных обществ Общество археологии, истории и этнографии при Казанском университете. О высоком научном весе, достижениях и признании востоковедных изысканий его членов свидетельствует факт, что 14 казанских ученых были членами Академии наук России и 3 - Академии наук СССР [14. С. 6]. Примечательно, что в эпоху пробуждения национального сознания тюркских народов, прежде всего татар (начало ХХ в.), светская интеллигенция интересовалась наследием казанских востоковедов-тюркологов. Тогда же с очевидностью возросло внимание к восточным культурам, ибо Восток пробуждался. Пробуждался не без влияния русской революции и экспериментального курса большевиков, пытавшихся выйти на сопряжение архетипов Европы и Азии. Евразийская сущность российской цивилизации требует использования особого методологического инструментария и его обновления. В современной гуманитарной и общественной науке наметились две тенденции. С одной стороны, глобализация побуждает к поиску путей методологического преодоления границ странового и регионального форматов. Исследователи фокусируют внимание на локальном контексте как на области, к которой применимы интегрирующие модели, либо как «на источниках для развития новых моделей, посредством компаративных исследований, отделяя универсальные "зерна" от локальных "плевел" [15. С. 13]. Наиболее широкоформатна «оптика» имперскости. Разумеется, в дискурс не вписываются сентенции-констатации, что империи, в состав которых входили многие этносы, рано или поздно распадались. Одной из концептуально значимых стала книга немецкого историка А. Каппелера, вызвавшая огромный интерес исследователей. Исследование тенденций национальной политики в России и СССР в XVI-ХХ вв. привело Каппелера к выводу о геретогенности Российской империи, к которой неприменимы определения «унитарное государство», «православная империя», «колониальная держава» [16. С. 113]. Мэтр определяет Российскую империю как традиционную предсовременную (предмодерновую) и противопоставляет ее западным заморским империям XIX в. Он трактует отношения покоренного нерусского населения как гибкие, прагматичные, терпимые и нерасистские [17. С. 509]. В отличие от Каппелера, группа американских историков-авторов издания, посвященного Российскому Востоку (рассмотрены восточные и южные регионы Российской империи с высокой долей нерусского населения), придерживается определения империи, сформулированного применительно к западным заморским империям. Согласно последнему империя предполагает многонациональное государство, где «ядро», «метропольная» нация доминирует и эксплуатирует сеть «колониальных», «периферийных» наций [17. C. 509]. Отметим, что имперский дискурс не противоречит изучению транснациональных процессов в русле ре-гионологии, которая в этом случае приобретает новую призму анализа. В русле методологической «встречи» уровней краеведения, провинциальной, региональной, страновой и глобальной истории обозначилось понятие локуса (определенного места). Некоторые авторы определяют его как выделенный или «сконструированный субъект истории - объект исторического изучения, не тождественный государству». Соотнесение локуса именно с государством обусловлено тем, что в истории государство есть универсальный субъект истории - объект исторического познания [18. С. 3-4]. Бум регионологии и регионоведения помогает преодолеть синдром, который З. Бауман назвал «обратной стороной модерна»: модерн как продолжение идей Просвещения постоянно противодействовал неопределенности, различиям, аномалиям, беспорядку, амбивалентности, олицетворяя устремленность к «моделируемому обществу» с его абстрактными универсальными принципами определенности, порядка обезличенного контроля [8. С. 27]. Возросшая значимость фактора религиозной социализации, конфессионального измерения поколенче-ских отношений обусловливает интерес исследователей к реконструкции религиозных культур мира (специфика мировосприятия, жизненного уклада, ментальных особенностей массового сознания). Актуальными становятся темпоральные представления адептов конфессий; «канонизированные» и идеализированные модели поведения в преданиях прошлого проецируются спустя десятилетия на повседневные практики [19. С. 89-90]. Экономическая глобализация в историческом формате рубежа ХХ-ХХ1 вв. породила недовольство мусульманского мира, отразившись на исламских государствах преимущественно негативно. Про-тестное движение против экономического «конкиста-дорства» кумулировалось с реакцией отторжения массовой культуры, угрожающей поливариантности культур народов. В результате культурная гомогенизация в сочетании с претензиями на монополярность встретила вызовы, открытые и подспудные, со стороны традиционных (религиозно-обозначенных) культур. Обостряя внутренние противоречия в исламском мире, подталкивая деградацию политических систем, крушение моральных ценностей, развал семьи, глобализация «нигде не производит столь деструктивного эффекта, как в исламском мире» [20. С. 234]. Подытоживая размышления о культурно-интегративном потенциале конфессий как факторе устойчивого развития, отметим, что эпоха глобализации предельно актуализирует императив взаимодействия. Культурная глобализация, будучи процессом конституирования общих ценностных пространств морали, искусства, общения, образа жизни, стереотипов поведения, неоднозначно воспринимается и даже встречает противодействие представителей традиционных религий, в число которых входит ислам. Возможен ли в этой ситуации диалог с участием культур современного мусульманского мира? Аргументом в пользу позитивного ответа и варианта альтернативы столкновению цивилизаций служит участие мусульманского мира в культурном диалоге. Диалог культур в Поволжье говорит в пользу признания страны уникальной моделью суперцивилизации и носителем исторического опыта нивелирования барьеров, разделяющих религии - оплот духовных ценностей. Антропологи констатируют закономерность: все общества в какой-либо мере закрыты, но должны открываться [19]. Для России открытость культурных -сообществ не абстрактный лозунг и не благое пожелание. По социокультурной природе страна уже в силу географических факторов синкретична, представляя собой производное взаимодействия и интеграции культур с различными этноконфессиональными характеристиками. Этнокультурная разнородность культурного наследия - основы этнокультурного архетипа, отражая историческую судьбу, запечатлена в сочетании византийского начала духовной сферы и мусульманского, «туранского элемента» культуры. К версии евразийцев примыкает концепция Л. Гумилева, смягчившая противопоставление России и Востока и акцентировавшая внимание на традиции общения славяно-православного и тюрко-мусуль-манского социокультурных миров, что не противоречит константе определяющей роли ислама для народов, культурная модель которых выстроена в канонах данной религии. Оценивая опасность радикализации, с одной стороны, и интегративного потенциала ислама - с другой, следует иметь в виду ряд факторов. Во-первых, необходимо учитывать его регионально-теологические особенности (наличие различных масхабов и течений). Во-вторых, историческую трансляционную практику, когда исламская культура выступала интегратором античного наследия и западноевропейской культуры. Ссылаясь на укоренение ислама на просторах Евразии, исследователь И. А. Василенко констатировал его мощную культурную энергетику. «Мусульманская культура, побеждая в борьбе с местными верованиями, показала одновременно высокую способность к ассимиляции и синтезу инокультурных влияний» [21. С. 272]. В-третьих, изучение потенциала мультикультурализма ислама в ХХ1 в. требует от элиты поликонфессиональных государств «умения правильно оценивать разные его тенденции, искать диалог с их носителями» [22. С. 5]. Изучение исторических корней феномена национальной и конфессиональной толерантности в России и регионах предполагает обращение к массиву исторических источников по этнокультурным коммуникациям на уровне повседневности, торговли, хозяйства, взаимодействия государственных и этноконфессио-нальных структур, контактов в сфере образования и просвещения. Они составляют не только сюжетную канву для осмысления этнографии. Не менее значима трактовка эффективности и феномена устойчивого развития современного российского социума сообществом историков, а также всего их гуманитарного «кластера». Глубина осмысления исторического опыта сосуществования, стабилизирующей роли традиций как своеобразного балансира в океане угроз для апробированных веками ценностей коррелирует с концептом глобализации. Угрозы унификации делают принципиально благоприятной для современного мира ситуацию, когда люди обладают набором идентич-ностей, не находящихся в конфронтации друг с другом [22. С. 30]. " В этой связи ареал Поволжья и Приуралья с различными образцами сосуществования, взаимопризнания этнической специфики и культурной толерантности бесценен не только как площадка исторической мемориализации опыта взаимодействия культур. В культурном отношении Поволжье можно расценивать как лабораторию поиска и обретения не только способа сожительства народов разных языковых групп и конфессий, но и развития через взаимодействие [23. C. 145]. Диалог культур в формате встречи равных корневых культур явился важным фактором конфессиональных отношений в этом регионе Евразии. Уровнями взаимодействия с поправкой на историческую динамику были генеалогические и культурные контакты представителей элиты, традиции образования и просветительства, повседневные контакты в быту, армейская жизнь, интеграция по политическому основанию принадлежности к идейным течениям и др. Перед лицом новых вызовов, порождаемых миграционным кризисом, рисков конфликта ценностей, соблазнов мульти-культурализма как пути выхода из турбулентного состояния через апелляцию к опыту комплиментарного сосуществования разных конфессий.

Скачать электронную версию публикации