Anthropology Searches by Alexander Bogdanov.pdf Подъём рабочего и студенческого движения против капитализма и самодержавия, крестьянские восстания против всевластия помещиков в России на рубеже XIX-XX вв., вылившиеся в итоге единым потоком в революцию, оживили мощный пласт размышлений о природе человека и общества, подстегнули выдвижение проектов возможных моделей социальных отношений между людьми. Одним из оригинальных, честных и энергичных мыслителей-практиков был Александр Александрович Богданов (Малиновский). Он являлся личностью творческой и не догматичной, настроенной на создание методологии не только в качестве инструмента / рамки для объяснения и интерпретации мира, но и для его активного переустройства. Однако на протяжении многих десятилетий научное и творческое наследие Богданова было несправедливо забыто. В СССР - по причине «непререкаемости» ленинской критики методологии эмпириомонизма с последующим политическим обвинительным «бессрочным» «вердиктом». В «западных» странах настороженность и скептичность в отношении Богданова были вызваны его политической идентификацией (он являлся революционером-марксистом и большевиком), что повлияло на своевременную неотрефлексированность в научной среде «Эмпириомонизма» и «Тектологии» Богданова, которые предвосхитили рождение общей теории систем и кибернетики, что было признано уже постфактум [1. С. 3-13; 2. С. 332-333; 3. С. 283-284; 4. С. 740-741]. Краткий историографический обзор по теме. Первыми на антропологические поиски Богданова через его «Красную звезду» трезво оценивают люди, наиболее близкие к духовной культуре, его друзья и единомышленники - Луначарский и Горький. С одной стороны, они замечают отсутствие страсти, красок, холодность схематизм мышления у героев-марсиан романа-утопии, противопоставляя их строгий, дисциплинированный, монистический позитивизм юношеской, бурной, многоликой земной культуре, в будущем обещающей нечто гораздо более богатое и впечатляющее. С другой - им нравится «светлая, глубокая вера... с коей автор смотрит в будущее», отождествляемое с осуществлением социалистического идеала [5; 6. С. 144]. Акцентацию внимания Богданова на психологические феномены, на сознание человека, способ мышления, советские критики вслед за Плехановым и Лениным определяли как «субъективный идеализм», не замечая развитие им деятельностного подхода Маркса (по 11-му тезису о Фейербахе: не только объяснение-интерпретация, но и изменение мира). В то же время «патриарх» советской марксистской историографии М.Н. Покровский обращает внимание на бессознательную веру Богданова («вице-лидера» большевиков) в могущество человека (а значит, и в ставку на субъективный фактор), где «человек из себя строит весь мир», прибавляя к этому, что «Богданова напрасно обвиняли в чистом идеализме» [7. С. VI]. Русский религиозный философ В.В. Зеньковский реконструирует плехановское и ленинское видение субъективного фактора в истории, однако, касаясь Богданова, этот момент пропускает [8. С. 695-708]. А.А. Белова в краткой биографии Богданова относительно его романов-утопий, высказывает критическую, но достойную внимания позицию в отношении отображения им взаимоотношения личности и общества: «Коллективная сила человечества планеты Марс - духовная капитуляция отдельного индивидуума (самоубийства престарелых, убийство учёного - Стэрни)» [9. С. 29]. Данную мысль продолжает социолог В.В. Витюк, усматривая «непривлекательность богдановской концепции коллективизма в двух противоречивых планах: 1) старательное и даже несколько нарочитое подавление "Я"». Роман Замятина «Мы» толкуется как противопоставление богдановским футуристическим художественным изыскам, - отсюда внесение лепты «в создание атмосферы, облегчающей принятие концепции "винтиков" и утверждение культистских умонастроений»; 2) Богданову присуща вера в активного человека и даже сверхчеловека [10. С. 47-48]. Так, Н.Н. Измоде-нова данных противоречивых пластов у Богданова не замечает: коллектив не отрицает личность, общая цель должна слиться с целью индивидуальной [11. С. 161-162]. Касательно «Красной звезды» американский советолог Дженсен приходит к утверждению: Богданов придавал особую значимость психическим проблемам, конфликту характеров, т. е. психическим препятствиям на пути к социализму [12. С. 19]. Для Л. Грэхэм драматическая история Леонида - одно из преломлений конфликта внутри духовного мира самого Богданова, где уживались две основополагающие идеи - пессимистическая и оптимистическая: глубокое переживание раздоров среди людей и напряженная попытка показать, что взаимопонимание все же возможно [13. С. 243]. Американская исследовательница Зеновия Сохор в своей работе высказывает неоднозначную и спорную мысль о противопоставлении культивации товарищеских отношений Богдановым авангардистско-вождистским тенденциям у Ленина [14. С. 31, 35, 37]. Леонид (главный герой «Красной звезды»), по словам М. Арапова, потрясён эрозией этических принципов в марсианской атмосфере победившего социализма: коллективизм выливается в анонимность и безразличие, стирание классовых и национальных границ - к «мертвенной регулярности языка», автоматическая готовность откликнуться на общественные нужны - к отсутствию соревновательности, необременительность личных отношений - к этической индифферентности. По мысли автора, марсианское насилие (высылка Леонида на Землю после убийства математика Стэрни, предлагающего уничтожить всё человечество Земли) «безэмоционально и зловеще функционально». Помимо этого исследователь указывает на мысль Богданова об историчности форм мышления: человек мог думать в прошлом принципиально иным образом, чем сейчас (стоит добавить, что это было сделано в рамках позитивизма). К той же идее независимо пришли философы, этнографы, психологи, лингвисты (Леви-Брюль, Б. Малиновский, Боэс, Сэпир, Выготский и др.) [15. С. 68-69]. Добавим сюда и знаменитую «школу Анналов», в отечественной историографии - Лаппо-Данилевского и др. Ан-дреас Шёнле в своей статье даёт литературоведческий анализ «Красной звезды» Богданова. Автор видит, что Богданов нарушает основной признак любой утопии -претензию на описание идеального мира, ибо люди на Марсе весьма несчастливы [16. С. 160] Ту же мысль проговаривает и Шушпанов: «... антиутопия проникает в саму текстовую ткань "позитивной" утопии, давая возможность двоякого истолкования» [17. С. 220]. В рамках проблемы соотношения цели и средств, по Е.А. Самарской, Богданов придерживался позиции вырастания цели из средств, как и цели диктуют средства, т. е. они не должны быть противоположны друг другу [18. С. 165]. Завершая историографический обзор темы, скажем: целостного исследования антропологических поисков Богданова до сих пор нет. Что есть человек? В статье «Собирание человека» (1904 г.) Богданов задаётся вечным вопросом «что такое человек?», являясь неосознанным продолжателем дискурса К. Маркса об отчуждении человека (ранние произведения К. Маркса [19] к тому времени не были опубликованы). Богданов объединяет философские и обывательские представления о человеке: они претендуют на целостное видение, но в них проецируется «зауженный мирок» быта [20. С. 7-9]. Позиция «философов-метафизиков» Богдановым представлена абстрактно и общё, что значительно упрощает деконструктивную задачу, но не поиск истины. Научная точка зрения о человеке, - по словам Богданова, «верная», - остаётся расщеплённой между дисциплинами, каждая из которых определяет человека со своей стороны, частично, потому недостаточно. Отсюда его определение: «"Человек" есть целый мир опыта», который не сводится ни к «человеческому телу», ни к «сознанию», ни к «сотрудничеству» по отдельности, а является целостным (целое же не есть сумма частей) [20. С. 9-10]. Между тем, с одной стороны, метафизик Н. А. Бердяев обличает позитивизм, которого придерживается и Богданов, в «идеализме»: «Позитивизм... слишком наивно верит в опыт, в его единственность и окончательность, забывая, что этот опыт продукт нашего же сознания и даже одной только его стороны (исключающей этику. - Т.Д.)» [21. С. 97]. С другой - и у Бердяева есть целостное понимание человека: «Личность не есть часть чего-то. она есть целое, сопоставимое с целым мира» [22. С. 61]. И более того: «. мир есть часть человека, а не человек часть мира. У человека, как дробной и малой части мира, не могла бы зародиться дерзновенная задача познания» его [20. С. 16]. Но «философское» и «обывательское» определения человека критикуются Богдановым и за «консерватизм»: мол, человек выступает в них как раз навсегда данное, тогда как человек -«мир развёртывающийся, не ограниченный никакими безусловными пределами» [20. С. 11]. Однако и у Бердяева «человек есть существо, недовольное самим собою и способное себя перерастать» [22. С. 51]. С космологических позиций человек, по Богданову, есть микрокосм (частичный, в отличие от космоса как целого), через общение пополняющий свой опыт опытом другого. Бесчисленные потоки опыта вливаются в «бесконечный океан», космос, «природу». Человек здесь у Богданова лишь «часть, отражение великого целого», что есть перевёрнутая выше обозначенная позиция Бердяева [20. С. 11-12]. Одновременно Богданов утверждает концепцию борьбы человека с природой во имя разумного господства над ней с целью привнесения в неё организованности [20. С. 45-50; 23. С. 181; 24. С. 4]. Эта позиция в чём-то схожа с бердяевской. Но понятие «организованность» у Богданова и Бердяева трактуются по-разному. У первого организационная точка зрения пронизывает весь мир, где первый великий организатор - природа (как органическая, так и неорганическая) [25. С. 71]. Бердяев же склонен различать неорганическую природу, организм и организованность. Организм рождается из природной жизни и рождает сам; организация создаётся, творится человеком. И потому «господство техники и машины есть прежде всего переход от органической жизни к организованной жизни, от растительности к конструктивности», причем Николай Александрович опасается, что «организация имеет тенденцию и самого организатора превратить из организма в машину», хотя человек «не может быть технизирован и машинизирован без остатка, в нем всегда останется иррациональное начало» [26. С. 8, 10, 12]. Богданов же преспокойно отождествляет механическую точку зрения с организационной [25. С. 99], хотя человека и не считает машиной. Религиозные философы вместо холодной «организации» говорят о гуманизации мира: «Он (человек. - Т.Д.) зависит от природной среды, и вместе с тем он гуманизирует эту среду, вносит в неё принципиально новое начало» [22. С. 51]. У Н.Ф. Фёдорова: «Задача человека - морализировать все естественное, обратить слепую, невольную силу природы в орудие свободы» [27. С. 298]. У Богданова человек, во-первых, для себя есть комплекс непосредственных переживаний, входящих и не входящих в психический опыт; во-вторых, для других и для себя - как воспринимаемый определенный зрительно-тактильно-акустический комплекс; в-третьих, в дальнейшем развитии опыта - для себя и для других как объективный физиологический процесс; в-четвёртых, вследствие взаимного понимания друг друга через высказывания - и для других комплекс непосредственных переживаний [24. С. 75-76]. Ленин решительно, не стесняясь в выражениях, оценивает такое определение как «сплошной «комплекс» вздора, годного только на то, чтобы вывести бессмертие души или идею бога и т.п.» [28. С. 240]. Если смотреть глубже, данное богдановское понимание навеяно позитивизмом (который регистрирует только факты-элементы внешнего опыта) и «психологизмом», который, по Бердяеву, есть «замкнутость в природном, объективированном мире» и по которому «человек есть дробная часть мира» [22. С. 10]. С началом разделения труда, классовой дифференциации человек стал, по Богданову, раздробленным: люди различных профессий и классов перестали понимать другу друга. Дробление человека, по мнению Богданова, совершается в большей степени именно в «силу» одностороннего развития: «Всякий строит мир по образу и подобию своего специального опыта» [20. С. 24-25]. «Проклятые вопросы»: что я такое? Что есть этот мир? Откуда всё это? Зачем? Почему столько зла в мире? - Богданов считает вопросами раздробленного человека [20. С. 31-33] (для Бердяева, философов это собственно человеческие вопросы [29. С. 90]). Но при переходе капитализма в промышленную стадию процесс дробления человека повернул к собиранию: рабочий становится не только исполнителем, но и организатором машины, начинается постепенное освобождение рабочего из антагонизма организатор-исполнитель [20. С. 37-41]. В итоге - историософия Богданова, являясь развитием марксизма, предполагает телеологическую направленность исторического процесса, ведущую от «примитивного» первобытного «человека-целого» к «человеку-дроби» (как сущности человека эпохи социального неравенства) и от него к «человеку-целому» (как будущему) [20. С. 45]. Богданов в романе-утопии «Красная звезда» нарисовал «идеальную» гуманистическую модель социалистической революции в качестве социальной «перезагрузки» как важного момента на пути собирания цельного человека, постепенно разрывающего со своим классовым прошлым: вся власть в руках у рабочей партии, свергнутые классы не сопротивляются и не являются полностью «обделёнными» - им выплачивается пенсия и они работают в качестве «менеджеров» [30. С. 71-72]. В завершение статьи «Собирание человека» Богданов задаётся вопросом: есть ли смысл словом «человек» обозначать «существа» столь разнородные (индивида и первобытной, и авторитарной, и индивидуалистической, и коллективистской стадий развития)? И приходит к ответу: «.очевидно, что "нет" здесь вернее, чем "да" Человек ещё не пришёл» [20. С. 53-54]. Стоит задаться вопросом: на чём же, если не на человеке, базируются его наработки по «элементам» социализма в настоящем [31] и относительно пролетарской культуры? Но что есть богдановский «человек-целое»? Процитируем: «.гармоничное движение, спокойно-уверенное проявление силы, действие, чуждое болезненности усилия, стремление, свободное от волнения, живая активность, проникнутая сознанием своего стройного единства и своей непобедимой разумности» (ср. с бердяевским «недовольным», потому и растущим человеком). «Сложные человеческие существа» изображаются сосредоточенными на каком-нибудь одном чувстве, стремлении (неясно, для чего такое насильственное обуживание. - Т.Д.); любимые темы: отображение экстаза творческой мысли, любви (но ведь «свобода от волнений»? - Т.Д.), наслаждения природой, спокойствия добровольной смерти; воплощение самой любви, «ясной, светлой, всепобеждающей» [30. С. 101-102] (как же тогда возможна «добровольная смерть»?). Марсиане избегают всех формальностей и условностей при общении друг с другом: никогда не здороваются, не прощаются (хотя упоминания рукопожатий есть), не благодарят, не затягивают разговора из вежливости [30. С. 57, 126, 127]. Скорее, Богданов подразумевает проявления пошлости и лицемерия, которые определяются Бердяевым как бесконечная повторяемость, однообразие, утеря своего лица [22. С. 191, 200]. Но неужели эти качества не преодолены при коммунизме? В то же время с «большим терпением» марсиане приспосабливаются к психологическим особенности собеседника, «входят» в его психологию. На Марсе единый литературный и разговорный язык. Его правила не имеют исключений, в нём нет разграничений на мужской, женский и средний род (и по одежде сложно отличить девочку от мальчика, - смысла такой странной унификации не даётся [30. С. 90, 135-136]). Марсианам неведомы понятия «великий человек», гений, они не приемлют вождизма. Для них каждый работник является творцом, которым «творит человечество и природа». Балласт имён прошлого, «мёртвый символ личности» («человек - личность, но дело его безлично», - отчеканивает Нэтти) марсиане считают бесполезным бременем для памяти человечества. В этом можно видеть перехлёст антиавторитарного настроя Богданова, исходящий из неприятия иерар-хизма. Богданов, в отличие от Бердяева, не отличал безличный иерархизм (чинопочитание) от иерархизма человеческих качеств и даров, который выделяет святого и гения, изобретателя и мастера, героя и т.д. [22. С. 88-89]. Между тем экипаж для полёта на Марс Мэнни отобрал из числа многих тысяч желающих. А в домашнем кабинете у Мэнни висел портрет выдающегося предка - организатора строительства марсианских каналов (о деяниях которого Богданов напишет позже фантастический роман «Инженер Мэнни»). Тем не менее памятники марсиане ставят только великим событиям: первой попытке достигнуть Земли, устранению смертельной эпидемической болезни, открытию разложения и синтеза всех химических элементов [30. С. 51-53, 78, 103]. Соотношение личности и общества. Авангардом социального развития для Богданова является рабочий класс, но подвергается сомнению важность личности и семьи: «Маркс, впервые сумел понять, социальную сущность человека. Для него исходным пунктом был не индивидуум, и не. обломок родовых коллективов - моногамная семья, а новый, нарождающийся трудовой коллектив - рабочий класс» [32. С. 197]. Заметим, что основатели марксизма к личности относились более трепетно: «.в этой коллективности индивиды участвуют как индивиды», а не усреднённые члены класса [33. С. 75-76]. К тому же Богданов, видимо, пропустил 3-й тезис из «Тезисов о Фейербахе» Маркса: «Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания. это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан» [34. С. 2]. Центральной фигурой художественного произведения, по Богданову, при социализме становится не личность, а коллектив сначала классовый, а затем и общечеловеческий в борьбе с природой [22. С. 91; 35. С. 194], и «если даже видимым автором книги, картины, теории, нормы является определённая личность, то действительный генезис их гораздо шире и глубже, он коренится в коллективе». У Бердяева по этому поводу более глубокая позиция: с одной стороны, «личность пуста, если она не наполняется сверхличными ценностями и качествами, если в творческих актах она не выходит за свои пределы вверх, не преодолевает себя, тем реализуя себя» [37. С. 229]. С другой - «человеческая личность не может не определить своего отношения к обществу, но она не может нравственно определяться обществом» [22. С. 64]. Притом Богданову, к сожалению, безразличен уровень дарований индивидуума, который является простым «приложением» социума: «Гений или простой работник. всегда - точка приложения социальных сил, не более, но и не менее этого» [38. С. 33]. Но ведь есть и нечто выше общества - истина, в результате поиска которой, например, произошло трагичное столкновение афинской демократии с Сократом. По мнению Богданова, порождает науку «только. общественная практическая необходимость» [39. Л. 27]. И здесь высвечивается утилитаристская позиция. Автор, по Богданову, является организатором «данного материала, а через то, в известной мере, и самой коллективности», что схоже с «ролью сборщика машинных частей в механическом производстве» [36. С. 39]. Причём создать нечто новое можно только из старых элементов [40. С. 212]. У Бердяева: «Творчество есть всегда. создание нового, небывшего в мире. Творчество по самому существу своему есть творчество из ничего» [22. С. 135]. В механицистском представлении Богданова есть некое преддверие постмодернистского подхода, где текст - лишь сборник цитат, просматривается и утрата самоценности личностного начала, которая мощно присутствовала в предшествующей традиции русской социалистической мысли. Смотрим у В.Г. Белинского: «.судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира» [41. С. 22]. У Герцена: «Вечное подчинение человека обществу есть не что иное, как продолжение человеческих жертвоприношений в другой форме Человек, любящий только самого себя, чудовище так же, как человек, любящий всех, кроме самого себя» [42. С. 229, 233]. И далее: «Согласовать личную свободу с миром - тут вся задача социализма» [43. С. 260]. Но суждениям, умаляющим личность, противоречат мысли тектолога из других работ: «Только в социалистическом строе возможен полный расцвет духа и выявление личности», - заявляет Богданов в 1917 г. [44. С. 5], как и в полемике с Каутским: «То, чем высший коллектив отличается от стада, есть именно индивидуальность членов коллектива, их самостоятельность, дух инициативы, оригинальность - то, без чего они не активные элементы коллектива, а только инертные элементы массы. Есть все основания думать, что именно в царстве коллективизма индивидуальность расцветёт наиболее пышно» [45. Л. 12-13]. Небесспорная позиция Богданова по взаимоотношению общества и личности отражается и в его мыслях о воспитании. Процесс воспитания уподобляется армейской жизни: подобен «делу набора, обучения, дисциплинирования, распределения рекрутов в армии», - что не может не вызвать удивления. В процесс воспитания включается и образование, где общество, учитывая свои утилитарные потребности, целиком и полностью формирует личность: подготовку человека «к выполнению той роли, тех функций, которые ему в системе общества придётся выполнять». Скажем, что это определение воспитательного процесса предвещает модель буржуазного «общества потребления», где требуется подготовить человека лишь к «свободному выбору специальной функции в обществе», - модель, не подразумевающую творческого дерзновения личности. «Пережитками прошлого» в современной ему системе образования Богданов называет богословие и «мёртвые» языки (латинский и древнегреческий), что есть позитивистский же перегиб. В обществе социалистическом, по Богданову, воспитываются демократические принципы, что, отметим, осуществлялось уже и в русской крестьянской общине, которую Богданов игнорировал: «.все по мере знания и опыта участвуют в выработке коллективной воли (обсуждение и решение), каждый затем в её исполнении» [46. С. 112, 115-117]. Как в таком случае избежать возможного проявления «дурного коллективизма», где каждый голосует так, как все, где царит всеобщая безответственность, Богданов не поясняет, но подчёркивает, что при социализме «каждый мог бы в полной мере развивать свою производительную энергию, следуя своему трудовому призванию» [31. С. 91]. Однако призвание личности, по Богданову (1918 г.), определяется обществом: «Роль каждого в общем деле .должна меняться сообразно потребностям коллектива. Каждый определяет её сообща с другими, и участвует в её определении для других». Прямо противореча себе, далее Богданов говорит о самостоятельности личности: «В коллективе каждый дополняет других, в этом сущность его роли. Но дополнять их он может постольку, поскольку от них отличается... поскольку самостоятелен... смысл этой самостоятельности не в отстаивании личных интересов, а в инициативности, критике, оригинальности.» [46. С. 117, 118]. Очевидно, что личные интересы Богданов понимает лишь в эгоистическом ключе, как идущие в ущерб обществу. Дальше он, полемизируя с либерализмом, говорит: мир индивидуализма «суживающей специализацией» и борьбой, отнимающей силы и возможности для реализации творчества, подавляет индивидуальные способности. Ещё более точно о губительном влиянии индивидуализма на личность высказался Бердяев: «Удушливая изоляция личности в современном индивидуализме есть гибель, а не торжество личности, есть обезличивание.» [22. С. 63]. Дисциплина при коллективизме принимает вид «не фетишистиче-ской дисциплины долга и закона живой товарищеской связи коллектива, сознательного подчинения его общим интересам, его целям» [46. С. 119]. Богданов не досказал, что такое сознательное подчинение возможно лишь при снятии противоречия между частными и общественными интересами. В «Красной звезде» социалистическая сознательная дисциплина видится более свободной для личности. Марсианская организация труда осуществляется посредством разумной ориентировки работников на таблицы, в коих указывается излишек или недостаток труда в отраслях производства: «При одинаковой или приблизительно равной склонности к двум занятиям, человек выберет то из них, где недостаток сильнее». «Статистика никого ни к чему не обязывает», хотя её влияние «непрерывно сказывается на массовых перемещениях труда» [30. С. 85, 89]. В «Красной звезде» мы видим «самоуправленческую» крайность в деле воспитания детей. В отдельном доме детей всего трое специалистов-воспитателей, в остальном воспитательную функцию на себя берут старшие дети, навещающие своих детей (или живущие некоторое время с ними) родители и молодые люди, изучающие дело воспитания [30. С. 93]. Касательно роли воспитателя Богдановым так же не учтён 3-й тезис Маркса о Фейербахе: «Роль воспитателя достигает здесь наибольшей сложности и ответственности. Но зато она впервые ясно выступает перед ним во всей своей глубине и величии. Он сознаёт себя действительным организатором общества, создающим истинного человека из того, что не было человеком» [46. С. 119]. Как видим, Богдановым вырисовывается колоссальная роль субъекта. Но почему воспитатель - человек, а общество ещё не человеческое? Откуда он мог такой взяться? В целом такая тонкая тема, как воспитание, при данном позитивистском подходе даётся лишь конспективно, по верхам. Вместе с тем в «Красной звезде» обозначена (без разрешения её) проблема: в детском возрасте у марсиан ещё присутствует атавизм личной собственности [30. С. 92]. Ответ на данный вопрос можно найти у советских пси-хологов-дефектологов Загорского центра по воспитанию и обучению слепоглухонемых детей: освоение предметов быта, с помощью которых осуществляется «деловая» деятельность по индивидуальному самообслуживанию, - а затем и групповому, - в целях обеспечения первичных, органических нужд, открывает двери к «ориентировочно-исследовательской» / познавательной (т.е. творческой) деятельности, формирующей личностные потребности» [47. С. 80, 82, 124, 152, 175-176]. То есть именно творчество способно преодолеть собственническую одержимость. Труд Богдановым определяется как сознательно-целесообразная деятельность, вызывающая как отрицательный (страдание, затрату энергии), так и положительный аффекционал (удовольствие), направленная как на приспособление человека к внешней среде, так и на её изменение [24. 198, 202]. «Социально-экономическое» определение труда у Богданова: «Труд есть общественная функция работника, - затрата энергии коллектива для поддержания и развития жизни коллектива» [48. С. 101]. Здесь снова мы видим «проглатывание» коллективом личности. В данном случае, к сожалению, Богданов подтверждает негативную точку зрения Бердяева о социалистах: «В своей борьбе за освобождение труда и трудящихся социализм не менее капитализма готов рассматривать личность как функцию общества» [22. С. 230]. В бог-дановской «Философии живого опыта» учитывается историко-преобразующее значение труда: «Труд в целом, это активность всего человечества в исторической связи всех его поколений». Труд, по утверждению Богданова, «организует мир для человечества» [32. С. 47, 48]1. В «Познании с исторической точки зрения» (в «Эмпириомонизме» этого уже нет) Богданов выделяет два вида труда: консервативный и изменяющий. Консервативный - сохраняет, поддерживает и воспроизводит прежние условия существования человека; ему присущ статический тип мышления. Изменяющий -преобразует условия существования человека; ему соответствуют пластическое строение психики и исторический тип мышления [40. С. 204-208]. Фактически консервативный труд = воспроизводящий, а изменяющий = творческий. Богданов отмечает важность в том числе культурной «подпитки» для труда: «. если грамотный, мыслящий рабочий лишается привычной уже для него газеты, чтения брошюр, то падает его "настроение", и опять понижается рабочая сила» [48. С. 104]. Вместе с тем скажем: Богданов здесь не выходит за рамки логики своего персонажа инженера Мэнни - менеджера технократической фазы развития капитализма: «Рабочий, который недоволен, угрожает неожиданностями, нарушающими ход дела. Мне нужна полная рабочая сила, и мне не надо неожиданностей» [50. С. 226]. «Работа "творческая", - по Богданову, - представляет особый, сверхквалифицированный тип сложного труда». Для неё необходимы «новые и новые воздействия извне, вариации впечатлений, нарушающие шаблонный ход жизни». Как полагает тектолог, «природа никогда не повторяет в точности раз возникшего сочетания своих условий» и потому является наиболее ценным и даровым источником творчества в противоположность городу, чуждому «её могущих стимулов творчества», искусственно производящему вторичные и во многом вредные «возбудители»: алкоголь, разврат и азартные игры [48. С. 109]. И далее: «Общество же грядущее позаботится о том, чтобы всем своим работникам дать естественные стимулы творчества - живую связь с матерью Природой». Эти соображения схожи с фёдоровской точкой зрения о городской жизни как искусственной [27. С. 47]. К творчеству у Богданова складывается отношение, как к хрупкому дару, но вместе с тем он срывается в позитивистскую калькуляцию творческой составляющей труда [48. С. 110]. По словам Бердяева, «возврат к природе есть вечный мотив в истории культуры, в нем чувствуется страх гибели культуры от власти техники, гибели целостной человеческой природы» [26. С. 6]. В своих записных книжках Богданов выводит «две мудрости: обывательскую и революционную. Первая принимает человека, как существо живое, вторая - как творческое. Первая избегает страдания и смерти вообще; для второй страдание может быть меньшим злом, чем переход к 1-й, который означает смерть творческого существа, соединённую с необходимостью потом ещё созерцать свой труп» [51. Л. 25]. Это схоже с бердяев-ской точкой зрения на творчество: «Никогда блаженство, счастье не является целью творчества, и творчество знает свои муки и страдания» [22. С. 162]. Богданов убеждён, что без способности к творчеству пролетариат не сможет стать самостоятельным и полноценным социальным субъектом - строителем нового мира. В связи с этим он обрушивается с критикой на точку зрения социал-демократов, пренебрегающих вопросом культуры: «Одни предлагают опеку со стороны обладающих досугом и достатком высших классов, другие - со стороны свято и строго охраняющих абсолютную истину теоретиков, - различна лишь степень и форма приложения тенденции, которая по существу в обоих случаях одна и та же», - отвечает Богданов в «Культурных задачах нашего времени» «скептикам». И далее: «.нельзя быть надёжными идеологами рабочего класса людям, которые проникнуты... глубоким недоверием к его творческим силам» [36. С. 30, 31]. Богданов видит «панацею» в выработке пролетариатом своих организационных методов (но ведь и они могут быть искажены. - Т.Д.), которые и приведут его к победе. Напротив - следование старым методам, логике других классов обрекают пролетариат на положение «объекта» социальной манипуляции («живого материала промышленности, пушечного материала милитаризма»): «Одно из 2-х, - отмечает в записных книжках Богданов: либо он принимает старую культуру, методы др. классов - и вместе с тем подчиненное положение; или он создаёт свою культуру, свои методы, подчиняет им свои организаторские силы, откуда бы они не пришли - и тогда, как господин хода вещей, выполняет свою историческую миссию» [51. Л. 28, 42; 52. 313-314]. «Пролетариат, конечно, - замечает Богданов, - законный наследник художественного богатства старой культуры. Но культурное наследство не достигается без усилий. И для этого один способ: надо иметь свою культуру, чтобы с её новой точки зрения осветить и понять продукты старого творчества» [36. С. 75; 49. С. 85]. Исходя из этого, по Богданову, необходимо, «продолжая прежнюю борьбу и организацию, сознательно и планомерно собирать, развивать, стройно систематизировать возникающие зародыши новой культуры - элементы социализма в настоящем» [52. С. 350]. Трудовой процесс изменения внешней природы вызывает и изменение самого человека, которое тоже есть труд по выработке в себе определённого мировоззрения и воспитания характера. Благотворно на человека действует свободный ( = полезный) труд, который вытекает из собственных и основных потребностей личности (коллектив здесь не упоминается. - Т.Д.) и вызывает удовольствие («положительный аффекцио-нал»). Именно он является воспитательным средством, и самое главное, по Богданову, он изменяет человеческую природу в сторону возрастания гармонии и полноты жизни и изменчивости её форм. Поэтому история ставит на повестку дня вопрос свободного труда, как «о систематическом, планомерном, непрерывно прогрессивном развитии человеческой психики» [24. С. 198-202]. По марксистскому канону Богданов определяет свободный труд как «естественную потребность каждого развитого социального человека» [30. С. 86].Тем временем Бердяев трактует освобождение труда как «освобождение личности» не только «от гнетущих фантазмов буржуазно-капиталистического мира», но и «от гнетущей власти социальной обыденности» [22. С. 233]. Отдых марсиан Богдановым в «Красной звезде» охватывается лишь в одном предложении: после работы марсиане отправляются по музеям, библиотекам, лабораториям и даже на другие фабрики наблюдать производство или работать [30. С. 136-137]. Вместе с тем у самого К. Маркса мы видим: в будущем обществе « мерой богатства будет отнюдь уже не рабочее время, а свободное время», ибо «рабочее время в качестве меры богатства предполагает, что само богатство основано на бедности. благодаря полаганию всего времени индивида в качестве рабочего времени и потому благодаря низведению этого индивида до положения только лишь рабочего, благодаря подчинению его игу труда». Словом, расширение пространства свободного время в новом обществе способно преодолеть узкоклассовую картину мира, т. е. превратить рабочего в целостного и универсального человека. Маркс определяет свободное время «как досуг, так и время для более возвышенной деятельности», и в таком случае оно «превращает того, кто им обладает, в иного субъекта, и в качестве этого иного субъекта он и вступает затем в непосредственный процесс производства». При коммунизме, по мысли Маркса, будет реализовано «свободное развитие индивидуальностей, и поэтому имеет место. сведение необходимого труда общества к минимуму, чему в этих условиях соответствует художественное, научное и т. п. развитие индивидов благодаря высвободившемуся для всех времени и созданным для этого средствам» [53. С. 214, 217, 221]. И всё-таки у Маркса в некоторых местах происходит выпячивание процесса производства, что дало повод для вывода Бердяева о марксовом коммунизме: «Личность есть лишь орудие хозяйственно-общественного процесса, качества личности есть лишь способ достижения максимальных хозяйственных благ и мощи» [22. С. 230]. Касательно проблемы соотношения человека и машины у Богданова в 1913 г. выходит специальная статья. При мануфактурном разделении труда человек берёт на себя функции машины. На стадии фабричной человек передаёт механическую работу машинам, отсюда «рабочий мог уже стать человеком». Инженер Тэйлор со своей «научной системой» организации труда, по словам Богданова, вновь превращает человека в машину: «Но разве может человек не отупеть, выполняя изо дня в день, из года в год... механическую работу под строжайшим, непрерывным, можно сказать - каторжным надзором? он должен отупеть.». Богданов убеждён в том, что «над машиною нужен настоящий человек, а не тэйлоровская живая машина». Резюмируя, Богданов утверждает: «Вообще, тэйлоризм гораздо больше заключает усовершенствованные способы эксплуатации, чем улучшенные способы производства» [54. С. 5, 6, 12, 14, 15]. Схожая позиция и у Бердяева: «Система Тейлора есть крайняя форма рационализации труда, но она превращает человека в усовершенствованную машину» [26. С. 11]. Именно «отталкиваясь» от машины, по Богданову, человек определяет свою сущность и предназначение: «Машина. непрерывно повторяет работнику: "ты человек, ты человек свободный, могучий, ты направляешь стихийную силу, ты побеждаешь твёрдость металла, формы вещей покорны тебе; ты человек"». Эта речь машины настраивает его на борьбу, его «губы бессознательно шепчут: "настанет день!". Что принесёт он - счастье победы, или гибель бойца -этого не знает молодой мечтатель; верно одно, - что он сумеет быть свободным и сильным, достойным того, что утверждает машина» [55. Л. 11-12]. Идеализируя технические возможности человека, управляющего машиной, Богданов не замечает обратную, негативную сторону власти техники. На этом аспекте останавливается Бердяев. Он предупреждает о подмене целей жизни средствами, когда человек станови

Скачать электронную версию публикации