Stylistic and Semantic Features of Epitaphs (Based on Texts of Provincial Cemeteries in Perm Krai). Part II.pdf Предпринятое в первой части статьи исследование стилистических разрядов провинциальных эпитафий показало, что по типам авторства и жанровой функции тексты кладбищенской поэзии могут быть распределены на четыре группы: 1) фольклорные тексты, для которых эпитафийная функция является исходной; 2) фольклорные тексты, для которых эпитафий-ная функция является вторичной; 3) авторские тексты, для которых эпитафийная функция является исходной (наивная поэзия); 4) авторские тексты, для которых эпитафийная функция является вторичной. В анализе денотативного пространства эпитафий мы сосредоточимся только на первой группе - собственно фольклорных текстах, поскольку имеем для этого ряд смысловых оснований. Во-первых, фольклорные эпитафии представляют наиболее многочисленное собрание в корпусе надписей, составленном на основе натурных обследований пермских кладбищ. Во-вторых, широкая представленность текстов в интернет-пространстве, их бытование в виде многочисленных вариантов и основная функция, связанная с обслуживанием похоронной сферы, - все это позволяет рассматривать письменный фольклор как ядер-ную структуру современного эпитафийного дискурса, которая задает «нормативный стержень» для иных текстов, адресованных мертвым. Благодаря этому тексты фольклорных эпитафий наиболее удобны для сопоставления с региональной народной речью в области символических смыслов - как феномен городской народной культуры по отношению к традиционной культуре сельско-деревенского быта. Денотативное пространство фольклорных эпитафий обладает несомненной значимостью для характеристики ментальной категоризации мира представителей городской культуры. «Здесь, в этих надписях мы знакомимся с миросозерцанием классов в области эсхатологических вопросов» [1. С. 359]. Простота и тривиальность семантического содержания текстов только укрепляют положение письменного фольклора в числе источников, содержащих сведения об обыденном сознании современников, поскольку «понятие тривиальности предполагает понятие массовости» [2. С. 32]. Сделаем важное дополнение. Анализ содержания эпитафийных текстов, выполненный на материале общего корпуса (без стилистического разделения), вряд ли можно признать убедительным с точки зрения конвенционального декодирования знаков, составляющих поле похоронной культуры. Так, с одной стороны, в наивных эпитафиях есть элементы индивидуально-авторского стиля, прочтение которых определяется помимо прочего знанием предтекстовых пресуппозиций: времени написания, личности автора, его мотивов, материальных возможностей, наличия или отсутствия опоры в виде иных эпитафийных текстов и т.д.1. С другой стороны, отрывки из авторских текстов в эпитафийной функции могут привлекать за собой весь комплекс ассоциаций, связанных с произведением, к которому они относятся, например, образ исполнителя песни, сюжет фильма, в котором она прозвучала, автор текста как авторитетная персона и т.д. Соответственно, попытки «усреднения» эпитафийных текстов в семиотическом плане (как, например, [3]) не несут понимания структуры ментального пространства и специфики образов, проявляющихся в плоскости письменного фольклора. Продолжая эту логику, заметим, что при всей художественно-изобразительной схожести фольклорных и наивных эпитафий, а также авторских текстов, используемых в этой функции, разница в символическом содержании ощутима. Вероятно, она не слишком бросается в глаза, когда мы смотрим на характер частотной лексики текстов (поскольку количественные расхождения могут быть объяснимы объемом самих стилистических разрядов, представленных в Приложении): - фольклорные эпитафии: ты62, мы52, быть21, жизнь18, наш18, любить16, живой15, родной15, па-мять13, простить12, сердце12, боль11, твой11, тот11, жить10, уйти10, скорбеть8, рано7, кто7, всегда6, вы6, нет6, остаться6, помнить6, слово6, дорогой5, люби-5 5 4 4 4 4 4 мый5, смочь5, весь4, вечно4, вечный4, выразить4, глаз4, добрый4, измерить4, милый4, мир4, он3 (она1), печаль4, скорбь4, слеза4, спасти4, спать4, сыночек4, верить3, видеть3, вместе3, голос3, земля3, излить3, покинуть3, разлука3, рана3, светлый3, слышать3, спокойно3, стать3, так3, цветок3; - авторские тексты в функции эпитафий: ты8, быть7, вы7, мы7, мой6, жить5, тот5, верить4, еще4, любить4, один4, он2 (она2), память4, уйти4, учитель4, этот4, весь3, говорить3, душа3, живой3, кто3, лишь3, сердце3, так3; - наивные эпитафии: ты13, быть11, мы6, всегда5, любимый5, помнить5, скорбеть5, твой5, память4, сердце4, вы3, добрый3, жить3, мой3, нет3, остаться3, 3 уйти3. Но когда мы осознаем долю частотной лексики в общем словесном объеме эпитафий того или иного рода, то специфика организации лексического состава наивных произведений и авторских текстов в эпитафийной функции (по сравнению с «конститу-циональностью» фольклорных) становится очевидной (рис. 1). Что касается сути метода, то анализ денотативного содержания фольклорных эпитафий сводится к выявлению текстовых универсалий - «пространство», «время», «человек» [4. С. 85-122]. Процедура их характеризации предполагает определение и семиотическое истолкование круга лексики с соответствующей предметной отнесенностью - пространственной, временной, субъектной. Фольклорные эпитафии Авторские тексты в функции эпитафий Рис. 1. Доля лексических повторов в корпусе эпитафий Категория пространства в эпитафийных текстах «Пространство» в эпитафиях раскрывается в двух оппозициях: верха и низа, реального и идеального. В основе вертикальной ориентации лежит противопоставление земного и небесного мира, соответственно соотносящихся с обиталищем людей и прибежищем душ: «Одним цветком земля беднее стала, | Одной душой богаче стали небеса» (26), «Пускай, дорогой | За небесною дверцей | Ничто не тревожит | Твой вечный покой... » (33), «В безутешной печали земной» (34), «Добрым парнем ты был на земле» (35), «Сыночек милый наш, прости | За все земные твои муки» (36). Через тот же модус человеческого и духовного существования реализуется противопоставление реальной действительности и идеального мира: «Вы жизнь нам в этом мире дали, | В другом покой вы обрели» (3), «Не верим мы, что ты ушёл так рано. | В мир иной, где суждено всем быть» (18), «Мир почернел, свет потускнел» (42), «В безмолвном мире спи спокойно» (43), «УхоДят туДа, гДе есть гороД - мечта» (49). Дуальная организация пространства, воплощенная в бытийных категориях реального и идеального, совсем не объясняет его вертикального измерения. В триадичной конструкции мира, характерной для эсхатологии, собственно нижним является мир подземный - посмертное место пребывания грешников. Но упоминание о нем в похоронном дискурсе (и в эпитафиях как одной из форм его реализации) табуировано - и, соответственно, лексически не маркируется в текстах2. Земное, или реальное, пространство запечатлено в эпитафиях точечно: единственным его локусом является место захоронения - могила: «Мы прихоДим сюДа | Чтоб цветы положить» (14), «К тебе, отец, прихоДим на свиДанье | Советоваться в счастье и беДе» (41). Среди локусов небесного, или идеального, пространства отмечаются символическое поселение умерших - город: «УхоДят туДа, гДе есть гороД -мечта» (49) и символическое жилище - новый дом усопшего: «Пускай, До0рогой | З2а0 0небесно4ю00 Дверцей6 0|0 Ничто не тревожит | Твой вечный покой.» (33). Земное пространство представлено как мир живой и, реже, неживой природы: «ОДним цветком земля беДнее стала» (26), «Теперь Для вас я ветром стану, | березкою, травинкою, цветами. | ПоглаДь их мама, это я, навек с тобою боль твоя» (51). Небесный мир наполнен космическими телами, излучающими свет: «ГДе горит та звезДа и веДет туДа» (49). Нулевой лексической коррелят представляет собой категория персонажей и признаков земного пространства по отношению к пространству небесному. Будучи населенным божественными существами («И гДе ангел Душу излечит» (49)), небесное пространство предстает для мертвых как место безмолвия, сна и покоя: «В Другом покой вы обрели» (3), «В безмолвном мире спи спокойно» (43). Путь из мира живых в мир мертвых описывается исключительно как «пеший»: «Ушли, оставив слеД печали» (3), «Вы ушли из жизни, а из серДца нет» (5), «Не верим мы, что ты ушёл так рано» (18), «Ушёл так рано, не простившись» (22), «Как рано ты ушел от нас» (23), «УхоДят туДа, гДе есть гороД - мечта» (49) и т.д. Вектор движения также исключительно однонаправлен, а границы между мирами нерасторжимы: «Мы знаем, тебя невозможно вернуть» (13). Категория времени в эпитафийных текстах «Время» в эпитафийных текстах подается преимущественно как однонаправленное движение событий - линейное время. Обращают на себя внимание некоторые привычные для похоронного дискурса закономерности, например, вытеснение в план прошлого обстоятельств жизни, действий и качеств покойного: «Ушли, оставив слеД печали» (3), «погиб любимый и роДной» (15), «Ты жизнь любил, спешил, не веДал страха. | Добился в жизни всего сам. | Работе и семье ты посвятил себя недаром» (22), «При жизни с нами ты была так мало!» (26), «Ты был для нас пример для подражания» (41), «Ты всех любил и песни пел» (42) и т.д. Напротив, чувства, память и состояния скорбящих выражаются в плане настоящего: «Любим тебя, гордимся тобой» (10), «Не верим мы, что ты ушёл так рано» (18), «Какой становится невыносимой мукой | Та жизнь, в которой тебя сыночек больше нет» (27), «Светлый образ твой свято храним» (34), «Прости, что нет тебя, а мы живем, | Глотая слезы горькие разлуки» (36). Будущее также соотносится с душевным состоянием создателей послания: «Любовь к тебе, родной сыночек, | Умрёт лишь вместе с нами» (12). При этом и настоящее, и будущее время теряют конкретные характеристики и подаются как факты постоянной природы. Языковая репрезентация этих значений осуществляется благодаря лексическим маркерам вечно «БУДЕМ ВЕЧНО ЛЮБИТЬ» (2), «Вы вечно живы в памяти любимых!» (4), вечный «Но вечной будет память о тебе» (7), всегда «Всегда ты вместе с нами» (1), «И в памяти нашей всегда ты живой» (11), «В сердцах и памяти всегда ты с нами» (19), «Но память о тебе в серДцах у нас всегда.» (26), навсегда «Ты с нами будешь навсегда» (8), «В Душе у нас ты навсегДа» (37), постоянно «Но светлый образ твой роДной, | Мы буДем помнить постоянно» (25), никогда «Мы не забуДем никогДа!!!» (29), навек «Ты жизнь свою прожил Достойно, | Оставив память нам на век» (43), «это я, навек с тобою боль твоя» (51), сколько б лет ни прошло «Сколь б лет ни прошло - | Любим, помним, скорбим...» (6). В некоторых случаях абстрактно расширенные значения настоящего и будущего имеют предельность, соотносимую со временем жизни родных и близких умершего - ср. «Пока мы живы - с нами ты» (50). В чем, на наш взгляд, обнаруживается идея сопряжения вечности и жизненного века - не отдельного человека, но семьи, рода - «своих». Существо идеи отсылает к утверждению взаимосвязи живых и мертвых и пониманию вечности как христианского образа тварного мира [5. С. 848-850]. Наряду с линейным представлением времени можно выделить элементы циклической модели, предполагающей идею возвращения умершего в реальный мир посредством новых ипостасей: «Теперь Для вас я ветром стану, | березкою, травинкою, цветами» (51). И все же эта модель, имеющая языческие истоки, значительно уступает линейной. Категория субъектов в эпитафийных текстах Уровень субъектов является доминантным в текстовом воплощении по сравнению с обозначенными выше категориями. Об этом говорит уже тот факт, что дейктические номинации субъектов количественно преобладают в лексическом корпусе рассматриваемых текстов - ср.: ты62, мы52. По сути дела сами эпитафии служат формой письменного высказывания одной из сторон ритуального акта. Ими обслуживаются социальные (и, как следствие, речевые) роли участников похоронного или поминального действия [6] - в широком смысле взаимодействие между живыми и мертвыми в ситуации кладбищенского контакта. При этом посмертные высказывания чаще осуществляются от лица живых (148, 50). Обращения со стороны мертвых (51), как и афористичные стихи без четкой субъектной позиции (49), обнаруживаются в несопоставимо меньшем количестве. «Живые» Структура образов субъектов имеет значительные расхождения. Обобщенный портрет «живых» строится преимущественно за счет характеризации эмоционального, душевного, состояния. Позиция «мы» обрисована прежде всего чувствами любви «Любим тебя» (10) «Любовь к тебе, роДной сыночек, | Умрёт лишь вместе с нами» (12), «Тебя наш папочка любимый | Мы не забуДем никогДа!!!» (29), скорби «И нашу боль, и нашу скорбь | Не выразишь словами.» (12), «Скорбим, что жизнь | была короткой» (32), печали «Не выразишь словами всей скорби и печали» (19), «В безутешной печали земной» (34) а также гордости «горДимся тобой» (11) и тоски «Ушли, оставив слеД печали, | Порывы скорби и тоски» (2). В ряду отрицательно окрашенных чувств отмечается вина перед усопшим, вызванная беспомощностью в преодолении разного рода обстоятельств: «Прости, что не смогли помочь. | Прости, что не смогли спасти | Сто тысяч раз тебе за все | прости, прости, прости.» (30), «Сыночек милый наш, прости | За все земные твои муки. | Прости, что нет тебя, а мы живем, | Глотая слезы горькие разлуки» (36). Переживания «живых» передаются лексикой со смыслами не только нравственного страдания: горе «И безутешно наше горе!» (42), но и эмоциональнофизического: боль «Как труДно поДобрать слова, | Чтоб ими нашу боль измерить» (8), «И нашу боль, и нашу скорбь | Не выразишь словами.» (12), «Нашу боль не измерить | И в слезах не излить» (16), «И боль свою от той потери | Не залечить нам никогДа» (37), «это я, навек с тобою боль твоя» (51), рана «И в серДце боль от нестерпимой раны, | которую ничем не излечить» (18), «СПИ, РОДНОЙ, ТЫ НАША БОЛЬ И РАНА | ПАМЯТЬ О ТЕБЕ ВСЕГДА ЖИВА.» (48), мука «Какой становится невыносимой мукой | Та жизнь, в которой тебя сыночек больше нет» (27). Среди внешних проявлений эмоциональных состояний отмечаются слезы: «Нашу боль не измерить | И в слезах не излить» (16), «Глотая слезы горькие разлуки» (36). Когнитивные качества «живых» выведены в два фокуса: памяти «Любим, помним, скорбим...» (6), «И в памяти нашей всегДа ты живой» (11), «В серДцах и памяти всегДа ты с нами» (19), «Осталась память -но она не лечит» (29) и неверия в смерть «Нет! Нет! ВсегДа ты вместе с нами» (1), «Мы можем в смерть твою не верить» (8), «Тебя уж нет, а мы не верим» (37). В целом, когнитивно-психологические установки «живых» вырастают из отказа признавать смерть близкого человека. Множественные отрицания потери «Вы не ушли, хоть преДаны земле» (4), «Кто Дорог, тот не умирает» (9), указания на невозможность ее принятия «НЕПРАВДА!!! | СЫН НЕ УМИРАЕТ!!! | ОН, ПРОСТО, | ВМЕСТЕ С НАМИ | НЕ БЫВАЕТ. » (21) или переживания «НАШУ БОЛЬ НЕ ИЗМЕРИТЬ | И В СЛЕЗАХ НЕ ИЗЛИТЬ» (2), «И нашу боль, и нашу скорбь I Не выразишь словами...» (12) - проявляются как следствия психологической защиты. В этом ключе эпитафии могут рассматриваться как психологическое средство саморегуляции через письменное высказывание. «Мертвые» Субъектная позиция покойного в эпитафиях, в отличие от «живых», как правило, лишена множественности. Посвящения двум лицам достаточно редки: «Вы жизнь нам в этом мире дали, | В другом покой вы обрели» (3), «Вы не ушли, хоть преданы земле, | Вы вечно живы в памяти любимых!» (4), «Вы ушли из жизни, а из сердца нет» (5), «Зачем судьба была жестока, | Как рано вы ушли от нас» (24). Надписи, адресованные трем умершим и более или написанные от их лица, в натурных обследованиях кладбищ не встретились. Наиболее распространенной формой обозначения позиции «мертвых» является местоимение ты «Любим тебя, гордимся тобой, | И в памяти нашей всегда ты живой» (10), которое иногда поддерживается в текстах атрибутами с притяжательным определением твой «Мы можем в смерть твою не верить, | Ты с нами будешь навсегда» (8). Менее частотны в эпитафиях формы дейктических показателей он и тот «ВСЁ БЫЛО В НЁМ - | ДУША, ТАЛАНТ И КРАСОТА» (2), «Кто дорог, тот не умирает, | Он с нами просто жить перестаёт» (9), «Он жить спешил, не ведал страха» (28), «Тому, кто дорог был / при жизни, | от тех, кто любит и скорбит» (38). Портрет собеседника из мира мертвых трехсторонне проработан - складывается из социальных, эмоциональных и внешних признаков. Социальные черты образа угадываются в гендерной принадлежности покойных. В корпусе эпитафий находим посвящения лицам женского пола «Мы тебя как живую | Будем вечно любить.» (16), «При жизни с нами ты была так мало!» (26), «Ушла от нас ты слишком рано» (50) и мужского пола «А ты стоишь перед глазами, | Живой, с улыбкой на устах» (1), «Доброту и любовь ты оставил живым» (6), «И в памяти нашей всегда ты живой» (10), «погиб любимый и родной» (15), «Мы тебя как живого | Будем вечно любить» (17), «Не верим мы, что ты ушёл так рано» (18), «Ты жизнь любил, спешил, не ведал страха» (22) и т.д., среди которых мужские явно превалируют. Мужские и женские позиции могут быть вписаны в семейный круг - ср. родной «Спи спокойно, любимый, родной» (34), родная «Очень трудно, родная, | Без тебя нам прожить» (14), «Прости, родная, нас, Прости.» (31), «Ты нас покинула, родная» (44-46). Но конкретный семейный статус подчеркивается только по отношению к мужскому полу: сын «НЕПРАВДА!!! | СЫН НЕ УМИРАЕТ!!!» (21), сыночек «Любовь к тебе, родной сыночек, | Умрёт лишь вместе с нами» (12), «Та жизнь, в которой тебя сыночек больше нет» (27), «Спи спокойно сыночек родной» (35), «Сыночек милый наш, прости» (36), отец «К тебе, отец, приходим на свиданье» (41), папочка «Тебя наш папочка любимый | Мы не забудем никогда!!!» (29). Чем объяснима такая сосредоточенность на мужском портрете? Как минимум несколькими причинами. Исторической традицией: с давних времен развернутые посмертные посвящения писались прежде всего мужчинам как представителям образованного слоя, политической элиты, духовного сословия или участникам войны [7. С. 58-119]. Современной российской демографией: мужская смертность превышает женскую, начиная с десятилетнего возраста (см., например, данные последних лет [8. С. 23, 29-30]). Нельзя, как кажется, умалять и значение маскулинности как весомого социально-нормативного конструкта в некоторых сферах жизни российского общества, например, в области социальных действий, свершений и достижений, способных нести назидательную функцию для потомков. Добавим к этому перечню и особенную женскую черту благоустраивать и украшать жилище и место упокоения человека. Если учитывать, что эпитафия - элемент декора памятника, можно предполагать, что задействованность женщин в выборе или составлении текста очень высока. Но все-таки решающею роль, представляется нам, играет свойственная в большей степени женщинам вера в загробную жизнь и, как следствие, обращение к диалогу с умершими. Об этом, в частности, свидетельствуют мужские и женские ответы на вопрос Фонда общественного мнения о вере загробную жизнь в эксперименте3 2014 г. [9] (рис. 2). Мужины Женщины 0% 10% 20% 30% 40% 50% 60% 70% 80% 90% 100% Рис. 2. Распределение ответов на вопрос «Многие люди верят в загробную жизнь, жизнь после смерти. А лично Вы верите или не верите в загробную жизнь?» ■ Верю ■ Не верю ■ Затрудняюсь ответить Как бы то ни было, выявленная закономерность -содержательный уклон эпитафий в сторону маскулинности - является актуальной не только для реальности кладбищенского пространства: она проявляет себя и в виртуальном пространстве похоронной сферы. Так, на сайте «EPITAFII.RU» (по завышенной оценке создателей - «самом полном в интернете собрании эпитафий на русском языке») статистика эпитафий для разных лиц имеет следующий вид: мужу -114, мужчине - 122, жене - 111, дочери - 72, сыну -71, женщине - 64, маме - 60, родителям - 57, отцу -49 [EPITAFII.RU]. А на сайте Epitafija.ru (гораздо более обширном, чем предыдущий) количественное преобладание эпитафий для мужчин еще более заметно: сыну - 1 559, брату - 1 539, мужу - 1 526, парню - 1 526, отцу - 1 518, мужчине - 1 507, папе -1 407, дедушке - 1 508, дочери - 1 308, маме - 1 305, девушке - 1 288, жене - 1 286, сестре - 1 281, женщине - 1 280, бабушке - 1 274 [Epitafija.ru]. Продолжая характеристику социального портрета «мертвых», отметим, что особое место в нем отводится прижизненному моральному облику и общественно значимым качествам: «ВСЁ БЫЛО В НЁМ - | ДУША, ТАЛАНТ И КРАСОТА | ИСКРИЛОСЬ ВСЁ ДЛЯ НАС, | КАК СВЕТЛАЯ МЕЧТА» (2), «Любим тебя, гордимся тобой» (11), «Делам твоим - вечная память» (13), «Ты жизнь любил, спешил, / не ведал страха. | Добился в жизни всего сам. | Работе и семье ты посвятил / себя недаром. | Оберегая нас, для нас ты жив / в сердцах» (22), «Добрым парнем ты был на земле» (35), «Ты был для нас пример для подражания, | Мы и сейчас живем сверяясь по тебе» (41), «Ты всех любил, и песни пел, | В семье надежда и опора» (42), «Ты жизнь свою прожил достойно» (43). Благодаря этим чертам создается контур сугубо положительного образа, хоть и предельно обобщенного. Он идеален для рядового носителя общественной морали, но предъявляется ему как возможный, потому что был воплощен в реальности. Тем самым посредством эпитафий сохраняются и транслируются нормы и ценности общества в области мрально-нравственного сознания. С точки зрения устойчивых эмоциональных состояний прижизненный портрет усопшего практически «монохромен»: главное чувство по отношению к окружающим - любовь: «Вы вечно живы в памяти любимых!» (4), «Доброту и любовь ты оставил живым» (6). Добавить к этому можно лишь позитивное мировосприятие, выраженное в осмысленном отношении к каждому моменту жизни «Ты жизнь любил, спешил» (22) или творческой активности: «Ты всех любил, и песни пел» (42). (Собственно и в обращении к покойному тоже звучат интонации любви и душевной близости: «Не слышно голоса родного» (22), «БесконечнороДной. Пускай, Дорогой | | Ничто не тревожит | Твой вечный покой...» (33), «Любимый нами человек» (43)). В прижизненной внешности «мертвых» акцентируются взгляд и улыбка: «Нам не забыть твоей улыбки и взгляд открытый, озорной» (15), «Не видно добрых милых глаз» (22). Все прочие внешние приметы подаются в обобщенной эстетической характеристике: «ВСЁ БЫЛО В НЁМ - | ДУША, ТАЛАНТ И КРАСОТА» (2). Особенным образом в фольклорных эпитафиях ведется разговор о смерти. Особенным - потому что прямые названия кончины в текстах явление редкое: «погиб любимый и родной» (15), «Приходит смерть в расцвете сил и лет» (27). Тем более, что в некоторых случаях они подаются в форме отрицания: «Мы можем в смерть твою не верить» (8), «Кто дорог, тот не умирает» (9), «СЫН НЕ УМИРАЕТ!!!» (21). Напротив, тематическая группа лексем жизненного плана достаточно активна - жизнь18, живой15, жить10. (В этом смысле фольклорные эпитафии резко отличаются от литературных, в которых слово жизнь по частотности уступает слову смерть - см. [7. С. 143].) Иносказательными обозначениями смерти в письменном фольклоре служат слова и словосочетания уйти «Ушли, оставив след печали» (3), «Не верим мы, что ты ушёл так рано» (18), «Уходят туда, где есть город - мечта» (49), уйти из жизни «Вы ушли из жизни» (5), уйти от нас «Как рано ты ушел от нас» (23), нет «Та жизнь, в которой тебя сыночек больше нет» (27), «Тебя уж нет» (37), покинуть нас «Ты нас покинула, родная» (44). Наряду с метафорами ухода и отсутствия встречаются образы смерти как сна: «Спи спокойно, любимый, родной» (34), «В безмолвном мире спи спокойно» (43), Среди видов смерти в эпитафийном дискурсе широко акцентируется преждевременная смерть: «Как жаль, что твоя жизнь | Была такой короткой» (7), «Не верим мы, что ты ушёл так рано» (18), «При жизни с нами ты была так мало!» (26), «Приходит смерть в расцвете сил и лет» (27). Имеются указания на смерть в результате обстоятельств, не предотвращенного характера: «Никто не смог тебя спасти» (25), «Прости, что не смогли помочь. | Прости, что не смогли спасти» (30), «Ушла от нас ты слишком рано, | Мы не смогли тебя спасти» (50), а также упоминание о случайной смерти: «Из-за случайности нелепой погиб любимый и родной» (15). Посмертная ипостась покойного соотносится с душой «И только душа твоя чистая с нами» (13), «И где ангел душу излечит» (49), а память о нем живет в виде образа-воспоминания «А ты стоишь перед глазами, | Живой, с улыбкой на устах» (1), «Но светлый образ твой родной, | Мы будем помнить постоянно» (25), «Светлый образ твой свято храним» (34). Хотя отмечаются и материализованные воплощения посмертной сущности: «Теперь для вас я ветром стану, | березкою, травинкою, цветами» (51). Значимым атрибутом умершего является свет и сияние, символическое значение которых отсылает к идее святости: «ИСКРИЛОСЬ ВСЁ ДЛЯ НАС, | КАК СВЕТЛАЯ МЕЧТА» (2), «И только душа твоя чистая с нами, | Ты ей озаряешь наш жизненный путь» (13), «Светлый образ твой свято храним» (34). В заключении остановимся на двух моментах. 1. Денотативные смыслы фольклорных эпитафий открывают взгляд на специфику пространственновременной организации и образов субъектов. Так, пространственные координаты задаются оппозициями земля - небо и этот мир - тот мир. Движение времени вписано преимущественно в линейную протяженность и эпизодически подается витально. Основными субъектами коммуникации выступают «живые» и «мертвые» при том, что содержательный уклон обращен в сторону «мертвых». Они имеют социальные, эмоциональные и внешние характеристики, а также атрибутируются со стороны вида смерти, посмертной ипостаси и ее признаков. «Живые» же удостаиваются только когнитивнопсихологического портретирования. Качества денотативного пространства фольклорных эпитафий позволяют судить о его категорийных связях с ментальным пространством, открывающимся за символическими смыслами лексики и фразеологии носителей традиционной культуры. Однако в денотативном пространстве письменного фольклора меньше компонентов, чем в симболарии вербального кода похорон в деревне: все-таки эпитафия - это лапидарный жанр, не способный конкурировать по объему с речевым корпусом лексических единиц. И потом, ма-локомпонентность, связанная с типичностью и узнаваемостью знаков, может являться следствием «тематической и эстетической интернациональности» городских текстов [10. С. 74]. Денотативное пространство текста сопрягается с другими уровнями содержания - эмотивным и концептуальным. В эмотивном пространстве эпитафий-ных текстов сензитивность «живых» характеризуют любовь, скорбь, печаль, гордость, тоска, вина, горе, боль, рана, мука, слезы, а «мертвых» - только любовь - чувство, преодолевающее смерть. Все эмотив-ные смыслы подаются прямо, без «художественной обертки», что еще раз говорит о регулятивной функции текстов, заключающейся в идентификации и принятии чувств, связанных с потерей близкого. А также эксплицирует картину мира их «переписчиков». Ведь любая народная культура (и деревенская, и городская) живет суевериями - постольку о неблагополучии или эмоциональной неудовлетворенности покойных на «том свете» не говорят. На концептуальном уровне обращает на себя внимание символика, запечатленная в кладбищенских текстах. Проявляясь в тематических полях «пространство», «время», «субъект», она включает следующие лингвокультурные знаки: ангел, береза, ветер, вечность, город, дверь, дом, душа, живые, жизнь, звезда, земля, мертвые, могила, небеса, покой, свет, слезы, смерть, сон, тот мир, трава, уход, цветок, этот мир. Их спаянность определяется вхождением в семантические оппозиции земля - небо, этот - тот, живой - мертвый, жизнь - смерть, светлый - темный. В этом символическом пространстве обнаруживают себя семантические категории культуры, имеющие архетипические основания. Универсалии являются принципиальной чертой письменного фольклора, поскольку позволяют ему «пронизывать» разные социальные группы и, таким образом, служить для удовлетворения их потребностей в пределах похороннопоминальной практики. Однако текстовый «заряд» указанных символов неодинаков. Ядерная лексика статистического измерения текстов, развернутость эмотивного содержания, а также тематическая разработанность субъектной категории подсказывают, что стержневой основой эпитафий является категория «живые и мертвые». Остальная символика нанизана на эту основу и способствует ее концептуализации в текстах. Прибавим к этому, что сам феномен кладбищенской эпитафии призван обслуживать посмертную коммуникацию между покойным и живыми. Закономерно, что концептуальное пространство письменного фольклора отлично от литературных эпитафий. В частности, доминантные концепты русской поэтической эпитафии XIX - XX вв., описанные Т.С. Царьковой [7. С. 120-181], проявляются в фольклорных текстах менее концентрировано, чем оппозиция «живых и мертвых» - смерть, жизнь, память, либо не проявляются вообще - памятник. В этих отличиях видится разность мировоззрения создателей текста - народа, поддерживающего эпитафией ритуальность похорон, и поэта, обращенного к философии смерти. С другой стороны, пересекающиеся лингвокультурные знаки фольклорных и литературных эпитафий обладают разными семиотическими характеристиками. Например, в рассматриваемом фольклорном материале не находит эквивалента такая символика, как смерть -свадьба, смерть - жених, смерть - гроб, Царство Небесное - пир, гроб - дом, могила - колыбель. Напротив, метафоры смерти - могилы, того света - города, нового дома - дома на небесах являются сквозными для авторских и народных произведений. 2. Описанные смысловые категории фольклорных эпитафий воспроизводят главным образом христианскую модель мироздания с его трехчастной пространственной структурой, линейностью времени, посмертной жизнью души и ее способностью к сиянию. Вкрапления языческой природы в выявленной картине практически незаметны - разве что однократно указанные повторяемость времени и возможность возращения в мир в иных ипостасях. Христианская модель характерна для данного жанра. Не только потому, что является сегодня одной из наиболее распространенных среди мировоззренческих идеологий. Еще потому, что истоки русской стихотворной эпитафии лежат в литературной поэзии: проникновение жанра на отечественную почву осуществлялось благодаря образованным слоям общества [7. С. 24, 58-119]. Эпитафийная лирика, изначально связанная с церковной и светской книжностью, не могла развиваться в рамках иного канона, нежели христианского. При этом же, как любое «живое» явление, не могла и отступать от него с оглядкой на актуальное времени мировоззрение людей, так или иначе прикоснувшихся к тексту. Христианская идеология воплощается в фольклорных эпитафиях как «позитивная вера». В текстах отнюдь не решается вопрос о посмертной участи покойного, а преподносится мысль о благополучной загробной судьбе лежащего в могиле. Можно предположить, что позитивный взгляд на жизнь после смерти есть результат народного чаяния о Царствии Небесном для каждого, кто не является злостным грешником в представлениях родных и близких. Однако сама эпитафия - уже знак достойной личности. Поэтому упоминание в ней об аде лишило бы смысла общий посыл скорбящих, действовало бы устрашающе на посетителей кладбища или расценивалось как нарушение запрета «говорить плохо», влекущего за собой беды и горести в жизни «живых» и «мертвых». Однако же и рай прямо не называется в текстах. Эвфемизированные названия священного небесного пространства дают возможность понять, что прописывание собственных чаяний о блаженном существовании души умершего имеет значение дерзостного поступка - «слишком откровенно и нескромно выражает притязания, прямо заявляемые еще до Божьего суда» [7. С. 162]. «Центрирование» эпитафий по ориентирам христианской модели отражает, видимо, современное состояние письменного фольклора. Как можно судить по наблюдениям Л. К. Ильинского над могильными надписями в Казани, неканонические истолкования христианских символов и древние, восходящие к язычеству, образы в посвящениях XIX - начала XX в. были более заметны: «[Э]то миросозерцание имеет в своей основе официальное учение церкви не в чистом виде, а пропущенное сквозь призму понимания отдельных классов, здесь оно высказано при освещении того глубокого чувства печали, которое окрашивает его в разнообразные цвета. Я бы не решился прямо утверждать, что в данном случае мы имеем дело с влиянием апокрифов, сказок, но материализацию отвлеченных понятий мы встречаем» [1. С. 359-360]. В конце статьи заметим, что выявленные черты фольклорных эпитафий могут быть вполне актуальными и для иных жанров городского танатологического дискурса. Например, некрологов или интернет-кондоленций, о связи с которыми кладбищенских надписей упоминалось ранее. А одна из последних публикаций И.А. Седаковой демонстрирует, что и семантическое пространство болгарских уличных листков-некрологов тоже очень близко русскому похоронному фольклору [11] Принятые сокращения географических названий Бер. - Березники, Добр. - Добрянка, Кунг. - Кунгур, Сол. - Соликамск, Ус. - Усолье.

Скачать электронную версию публикации