Reception of Religious Themes in Nikolai Leskov's Works at the Turn of the 20th Century.pdf Первые годы посмертной рецепции творчества Николая Лескова, столь важные для осмысления значения писателя и его места в литературном процессе, пришлись на переходное время. В этот период в русской литературе наряду с реализмом начинал развиваться символизм, а в литературной критике, наряду с доминирующим социологическим направлением, возникло и модернистское. Социальному детерминизму, рационалистическому пути познания мира и этиче-ски-общественным оценочным критериям первого были противопоставлены идеи творческой свободы, интуитивности и мистики искусства и красоты как главного мерила литературного произведения [1. C. 344, 410-412]. Художественные методы познания были при этом перенесены и на нехудожественные работы, в том числе литературную критику, которая могла руководствоваться интуицией и субъективными ощущениями автора [2. C. 63]. Отличительной чертой рубежа XIX и XX в. стало также разочарование значительной части русской интеллигенции идеями позитивизма и материализма и обращение к широко понятой духовности в ее очень разнообразных проявлениях. С одной стороны, у многих деятелей культуры и искусства этого периода возник интерес к православию и попытки диалога с представителями Русской православной церкви, в частности в рамках Религиозно-философских собраний. С другой стороны, очень популярным стало увлечение неортоксальной духовностью, относящейся к области эзотеризма и оккультизма, связанной с обращением к традициям русских сектантов, дальневосточным религиям, неогнозису, теософии, антропософии и т.п. Отличительной чертой религиозной атмосферы рубежа веков были также эсхатологизм и мистицизм, вдохновленные философским учением и самой личностью Владимира Соловьева. Среди поднимаемых в литературе и публицистике проблем самой главной становится стремление постичь тайну человека в его отношениях с миром и самим собой [3. С. 9]. Казалось бы, что такое состояние дел должно было способствовать развитию интереса к творчеству «смиренного ересиарха» Лескова, знатока православия, старообрядчества и сектанства, как народного, так и «великосветского». Тем не менее его рецепция на рубеже XIX и XX вв. происходила медленно и не без проблем, на что, по-видимому, повлияла эволюция мировоззрения и творчества писателя, в котором в последние, «толстовские», годы жизни всегда значимая этическая компонента оказалась особенно важной. Лесков стал акцентировать ключевую роль воли и разума, с помощью которых человек становится способным к самопознанию и самосовершенствованию, что отличается от ранних представлений писателя о стихийном, импульсивно-эмоциональном характере порывов добра. Хотя не изменился источник и основа этического идеала, которым для Лескова всегда было Евангелие, сместились акценты в его восприятии и подверглись переосмыслению и углублению философские основы религиозных взглядов писателя. Примерно до середины 1870-х гг. он оставался под влиянием славянофильски ориентированных идей и представлений, связанных с особым вниманием к православию, церковной соборности и духовности русского народа. После поездки в Западную Европу в 1875 г. Лесков стал более внимательно изучать как протестантские богословские сочинения, так и философское учение Сократа, Платона, а затем также Григория Сковороды. В итоге его интерес перемещается в сторону универсальных вопросов добра и зла, места и роли человека в мироздании, смерти и загробного существования души. Ключевое значение приобретает в этот период уже упомянутая категория самопознания, а также противопоставление внешней оболочки (веры, народа, индивида) их внутренней сущности, что исследователи связывают с влиянием сократической и платоновской традиций [4. C. 147]. Специфика изменения философски-религиозных взглядов Лескова оказала, на наш взгляд, влияние на противоречивый характер рецепции его наследия русскими критиками конца XIX - начала XX в., принадлежащими к разным направлениям. Оценивая творчество писателя, авторы отзывов чаще всего выбирали из него элементы, наиболее соответствующие их собственным эстетическим установкам, обходя вниманием или лишь кратко упоминая о том, что не вписывалось в выстроенную ими схему. По этой причине представители разных направлений критики рубежа веков обращались к разным этапам творческого пути Лескова, именно их оценивая как самые типичные и наиболее удачные, и на этом основании судили о всем наследии писателя, в том числе о его религиозности. Так, универсально-этический характер позднего творчества Лескова, наряду со склонностью к рационализму и утилитарному взгляду на искусство, привлек внимание критиков социологического направления, которым и принадлежали первые попытки целостного осмысления наследия писателя. Эти отзывы были связаны с публикацией «Собрания сочинений в 10 томах», на которое откликнулись, в частности, представляющие либеральное народничество Арсений Введенский, Александр Скабичевский, Михаил Протопопов [5-7], а также симпатизирующие толстовству Михаил Меньшиков и Роман Дистерло [8-9]. Хотя почти все рецензенты отметили перелом, произошедший в творчестве Лескова 1880-х гг., однако их оценки ранних и поздних произведений оказались неодинаковы. Например, Скабичевский, невысоко ставивший творчество писателя и назвавший его талант «фотографическим», упрекнул Лескова в нежелании ограничиться полагающейся ему ролью бытописателя и переходе в поздних произведениях к обличениям и поучениям, в том числе религиозно-нравственным [6. № 4. С. 297-298]. В свою очередь, Михаил Протопопов в знаменитой статье 1891 г. «Больной талант» к главным недостаткам Лескова причислил отсутствие гармонии и равновесия, вычурный язык и подверженность личным симпатиям и антипатиям, подчеркивая при этом, что в творчестве 1880-х гг. наблюдается положительный перелом, а писатель начинает чаще руководствоваться чувством любви и евангельской морали [7. С. 268]. Похожа была оценка Меньшикова, который в отзыве на одиннадцатый том «Собрания сочинений» Лескова выше оценил произведения последних лет, увидев в них сочувствие к «новохристианскому идеализму и духовному возрождению», защиту «гуманных и просвещенных начал против заскорузлого византизма» [9. С. 172] и стремление пробуждать в людях добрые чувства, как это делал Лев Толстой. Стоит подчеркнуть, что в названных выше отзывах раннее творчество Лескова сводится, в сущности, к бытописательству и антинигилизму [10. С. 23], а религиозная составляющая отнесена лишь к его поздним произведениям. Изображение церковной жизни и православного духовенства в «Соборянах», «Запечатленном ангеле» или «На краю света» расценивается как проявление «византизма» и ставится в один ряд с популярной беллетристикой из духовной жизни 18701880-х гг. Кроме того, как указывает Владимир Котельников, уже в этот период можно выделить две основные линии в трактовке личности и творчества писателя: одни критики стремились выдвинуть на первый план положительные аспекты, обходя вниманием или смягчая отрицательный компонент, и создавали в результате излишне добродушный портрет Лескова; другие подчеркивали «глубокие диссонансы его личности тяжелую внутреннюю и внешнюю конфликтность» [11. С. 5]. Смерть Николая Лескова в 1895 г. вызвала появление ряда посвященных ему публикаций, от некрологов и небольших заметок до обширных обзорных статей [12-15]. Они содержали краткую биографию писателя и общую характеристику его творчества, учитывающую в том числе религиозно-нравственную и церковную проблематику. Доминирующей тенденцией было противопоставление в наследии Лескова православия и «подлинной религиозности» толстовского характера, и лишь заметку «Покойный Н.С. Лесков как бытописатель духовенства и соприкосновенной с ним области» можно считать попыткой более вдумчивой оценки отношения автора «Соборян» к православной церкви. Ее автором, выступившим под псевдонимом «А. Митякин», был профессор Санкт-Петербургской духовной академии Александр Лопухин, который отметил особое положение Лескова среди русской интеллигенции, незнакомой с жизнью духовенства и отчужденной от Церкви. Писатель, по мнению Лопухина, осознавал, что ключом к пониманию народа является изучение жизни его пастырей, которую он талантливо изобразил в своем лучшем произведении - «Соборянах». Однако затем в творчестве Лескова произошел поворот к тенденциозности, который критик объяснял веяниями 1860-1870-х гг. и их влиянием на духовенство: «...в нем началось брожение, явились глашатаи, требовавшие ломки старого исторически освященного склада жизни явились священники, недовольные твердостью власти архипастырей, раздались голоса о необходимости отмены запрещения священникам вступать во второй брак, отмены самой одежды духовенства, поднялся вопрос об окружных судах для пастырей и так далее» [13. С. 279]. Писатель ошибочно воспринял это поверхностное движение как «протест живого духа против косности» и поэтому увлекся им, написав под его влиянием «Мелочи архиерейской жизни», оцененные Лопухиным как «крайне тенденциозный памфлет на наше высшее духовенство» [13. С. 279]. Дальнейшую эволюцию творчества Лескова рецензент оценил отрицательно, как заблуждение, которое привело к критической оценке о. Иоанна Кронштадтского и выраженной в проложных легендах сектантской тенденции превозносить личную духовную самодеятельность над авторитетом Церкви. Однако в завершении заметки критик подчеркнул искреннюю веру Лескова, чьи ошибки стали результатом влияния ложного духа времени. Сообщая, что перед самой смертью писатель читал Новый Завет, Лопухин закончил статью словами: «Благо тому, кого застигает смертный час за подобным занятием Мир праху его!» [13. С. 281]. Постоянный интерес писателя к религиозным вопросам и в то же время его внутренняя двойственность, соединение веры и скептицизма были отмечены в статье Семена Венгерова в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона» [16. С. 147-150], имевшей, в силу своей распространенности, важное значение для осмысления творчества Лескова и создания его образа среди широкой публики. Следующим этапом рецепции наследия писателя стал выход в 1897 г. посмертного «Полного собрания сочинений в 12 томах», в котором в качестве предисловия была напечатана похвальная обзорная статья редактора журнала «Нива» Ростислава Сементковского [17. С. V-LVI]. Она имела важное значение для возвышения Лескова, освобождения его от репутации второстепенного фактографа и антинигилиста, так как критик поставил в ней писателя в один ряд с Иваном Тургеневым, Федором Достоевским и Львом Толстым. Кроме того, Се-ментковский подчеркнул его значение как исследователя религиозной жизни, а также знатока раскольников и духовенства, в среде которых Лесков искал не просто интересные типажи, а носителей «деятельной любви к ближнему» [17. С. XXXIX]. Критик указал на наличие «альтруистического чувства» в таких произведениях писателя, как «Соборяне», «Запечатленный ангел», «Некрещеный поп», тем самым возвращая им их религиозное значение. Полемическим ответом на оценку Сементковского стали статьи народнических рецензентов [18. С. 97116; 19. С. 5-7], которые, по словам Всеволода Троицкого, не могли простить Лескову его критических тенденций в изображении русских крестьян и скептического отношения к народничеству [10. С. 270-271]. Особенно резким тоном отличался отзыв Ангела Богдановича «Лесков - писатель-анекдотист», в котором критик назвал его «мертвым писателем», лишенным чувства красоты и художественной правды, растратившим свой талант на вычурные анекдоты. Религиозность Лескова Богданович назвал «лицемерным благочестием», отказывая ему в чувстве нравственности и подчеркивая его любование нескромностью и грязью. Подводя итоги статьи, критик так охарактеризовал его «литературную физиономию»: «Писатель, одаренный талантом и наблюдательностью, но без Бога в душе. Циник по складу ума и сластолюбец по темпераменту, он лицемер, прикрывающийся высокими словами, в святость которых не верит двенадцать томов его сочинений - храмина рассыпанная. В безобразной груде ее обломков ничего цельного, ничего запечатленного печатью высшего дара, одухотворенного высшей правдой, согретого добротой и верой, - словом, ничего, чему было бы суждено “пройти веков завистливую даль”» [19. С. 7]. Богданович оценил все творчество Лескова как лишенное глубины и подлинности, не признавая правдивости его изображения веры и церкви. Столь негативный отзыв можно объяснить рядом факторов: инерцией прежних оценок, принципиальной полемикой с неприемлемым для критика либеральным народничеством Сементковского, а также характерной для Богдановича склонностью к резким отзывам, утилитарной трактовке литературы и в итоге некоторым упрощениям [20. С. 161]. Очень важным моментом в рецепции личности и творчества Лескова стал выход в 1904 г. работы Анатолия Фаресова «Против течений», представляющей собой «одну из первых попыток всестороннего анализа творчества писателя» [10. С. 274]. Автор книги, лично знакомый с Лесковым, пытался проследить его духовный путь, опираясь при этом во многом на его устные высказывания и письма. Однако работа Фаре-сова была несвободна от тенденциозности: как и в заметке «Памяти Николая Семеновича Лескова» 1895 г., он старался доказать, что с раннего детства Лесков находился под влиянием протестантской религиозности и был склонен к пиетизму. Поэтому Фаресов верил квазиавтобиографическим признаниям последних лет жизни писателя и преувеличивал значение английских родственников для его формирования. Сближение с Толстым биограф считал вполне искренним и органическим для Лескова, итогом его духовного пути и окончательным обретением своей «прямой дороги» («Толстой мощно повернул Лескова на его прямую дорогу» [21. С. 108]). Главные положения книги «Против течений» были развиты и систематизированы в вышедшей в 1916 г. статье Фаресова «Умственные переломы в деятельности Н. С. Лескова», в которой автор выделили два этапа эволюции взглядов писателя: «церковно славянофильское направление» [22. С. 786] (в другом месте названное «византийско-славянофильским» [22. С. 792]) и «торжество свободной мысли» [22. С. 801]. Первому свойственно было, по мнению Фаресова, полное принятие православной традиции и обрядности, и даже их защита от западных проповедников. Второе характеризовалось уходом от внешних форм выражения религиозности, культом «духа и совести» [22. С. 804] и сближением с позицией Льва Толстого. Эти взгляды Фаресов назвал также «религиозным идеализмом» [22. С. 813], главной чертой которого было желание духовного соединения с Богом. Как и в своей прежней работе, так и здесь биограф открыто высказывал толстовские симпатии, которые видны даже в оценочных названиях этапов развития взглядов Лескова. С похожих позиций подошел к творчеству Лескова Александр Амфитеатров, который в посвященном ему очерке, вошедшем в опубликованный в 1905 г. сборник «Курганы», резко противопоставил раннее и позднее творчество писателя, особенно положительно оценивая произведения, созданные под влиянием толстовства. Стоит отметить, что Амфитеатров, выходец из духовного сословия, в своем очерке проявил заметную неприязнь к православной церкви, называя ее деятелей людьми, заменяющими «любовь Христову показными условностями формального благочестия» [23. С. 89]. В обличении церковной иерархии и духовенства, выступлении против обрядности и суеверий критик усматривал чуть ли не главную заслугу Лескова, отмечая, что карикатурные изображения у него получаются лучше, чем попытки нарисовать положительные типы. Этически-общественные критерии при подходе к творчеству писателя продолжали занимать важное место в работах 1910-х гг. Так, в посвященной Лескову главе из «Истории русской литературы XIX в.» под редакцией Дмитрия Овсянико-Куликовского Николай Лернер подчеркнул, что его творчество определялось свойственным ему пониманием литературы как служения Богу, и увидел в писателе «решительно наиболее ярко выраженный религиозный ум» [24. С. 217] после Толстого и Достоевского. Исключительное внимание к проблемам моральности в их связи с христианством считал особой заслугой писателя также священник Н. Стойков, опубликовавший в 1916 г. в церковно-общественном журнале «Отдых христианина» очерк «К 20-летию со дня смерти Н.С. Лескова (21 февраля)». Выраженное в творчестве Лескова убеждение, что «заветы Христа могут быть осуществимы во всех условиях жизни» [25. С. 93], он полагал особенно важным для своих современников, не замечающих возможности приложения евангельского учения к социальной жизни. Даже критическое изображение духовенства критик оправдывал тем, что русская действительность второй половины XIX в. давала для этого основания. В очерке был отмечен трезвый характер религиозности писателя и отсутствие в ней мистического уклона. Сложившаяся к концу XIX в. литературная репутация Лескова и его восприятие либо как бытописателя, либо как моралиста и проповедника не способствовали развитию интереса к нему модернистов, несмотря на то, что самый реализм вызывал у них не только отторжение, но и привлекал внимание, как источник сюжетов и образов, поддающихся мифологическому переосмыслению [2. С. 88]. Однако творчество Лескова ценили в основном лица, организационно не связанные с символизмом, такие как Михаил Кузмин или Алексей Ремизов [26. С. 76], для которых оно было образцом сказовой стилизации и умелого использования древнерусских и народных мотивов [27. С. 400; 28. С. 348]. Важно подчеркнуть, что Ремизова Лесков привлекал не только как мастер русского языка и знаток русской традиции, но и как правдоискатель, представитель свободной религиозный мысли. Автор «Посолони» особенно ценил изображенные в творчестве своего предшественника типы независимых праведников и духовных бунтарей, в особенности - старообрядцев [29. С. 52-54; 30. С. 69; 31. С. 19, 27-28; 32. С. 230-231]. Стоит отметить и определенный интерес к Лескову основоположников символизма - Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус и Акима Волынского. Так, Волынский еще в 1887 г. напечатал в «Недельной хронике “Восхода”» заметку «Мимоходом. Об одном сказании», посвященную «Сказанию о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине», в 1892 г. в «Северном вестнике» писал о «Полунощниках», а 22 апреля того же года состоялась его личная встреча с Лесковым. Критик стал, в сущности, автором первой монографии о Лескове, опубликованной в виде цикла из пяти статей в журнале «Северный вестник» за 1897 г., а в 1923 г. изданной как отдельная книга. Как отмечает Владимир Котельников, интерес Волынского к творчеству Лескова был связан с его убеждением, что в нем, наряду с Достоевским и Толстым, нашла лучшее воплощение духовная проблематика последней трети XIX в. [11. С. 26-28]. В цикле статей Волынский выстроил образ Лескова как человека и художника вокруг тех творческих форм (персонажей, образов, мотивов), которые, в его оценке, выступали «символами Божества», отражением вечных духовных истин. При этом критик не стремился к научности и полноте охвата, считая свои статьи «литературно-критическими набросками» [33. С. 38], в которых точные наблюдения, основанные на анализе произведений Лескова, восполняются собственными размышлениями и религиозно-философскими интуициями. Такой подход, характерный для символистской критики в целом, стал причиной актуализации творчества автора «Соборян» и включения его в религиозно-литературный контекст рубежа веков [11. С. 28-29]. Волынский сосредоточился в своих очерках на произведениях Лескова 1870-х гг., подчеркивая их мистический характер и способность писателя проникнуть в глубину народной, «первобытной религиозности» [33. С. 51], изобразить ее внутреннюю простоту, тишину и смирение. Критик указал и на противопоставление в творчестве писателя безрадостных будней и скрытого за ними «праздничного лицезрения Божества» [33. С. 85], которое продолжает освещать человеческую повседневность. Рационалистический и моралистический уклон, характерный для позднего творчества Лескова, Волынский считал признаком распадения таланта писателя. Свойственное символистам внимание к народной религиозности стало причиной определенного интереса к творчеству Лескова со стороны Дмитрия Мережковского, который назвал его имя в известной лекции «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Хотя он упомянул писателя лишь в подстрочном примечании вместе с авторами третьего ряда, такими как Петр Боборыкин, Иероним Ясинский или Александр Шеллер-Михайлов, однако дал ему высокую оценку: «Огромный талант-самородок, вечно неожиданный, оригинальный, близкий к духу народа, он слишком мало оценен нашей поверхностной критикой. Его мистические легенды из “Пролога” - очаровательны. Какая неувядаемая свежесть, какая наивная и младенческая грация! Эти тысячелетние, засохшие цветы с едва заметным слабым ароматом, заложенные между пыльными пергаментными страницами древнецерковных или раскольничьих книг, под пером художника каким-то чудом вдруг оживают, распускаются, вспыхивают вешними красками как только что расцветшие, как только что сорванные» [34. С. 554]. В приведенной характеристике заметна тенденция к актуализации творчества Лескова, педалированию в нем тех элементов, которые имели особое значение для духовных поисков создателей «нового религиозного сознания», в первую очередь - народной веры и сектантской мистики [35. С. 142-143]. Последняя стала объектом особого интереса примыкающего к символистам декадентского критика Николая Абрамовича, который в очерке «Мистицизм в творчестве Н. Лескова» указал на величие писателя, заключающееся в том, что он открыл дверцу древнего мира, исполненного тайны, света и чистого Богоощу-щения, и почерпнул оттуда прекрасные образы героев, таких как старец Памва и отрок Левонтий. В то же время недостаток Лескова критик усматривал в сочетании «просветов в голубую бездну неба» с изображением «пыльной пошлости обыденности» [36. С. 230], ведущим к омертвлению мира. Определения Абрамовича являются ярким примером свойственного символистам восприятия быта лишь как миража, за которым скрыта подлинная сущность мира [2. С. 87], и использования этих категорий для выборочной, крайне субъективной интерпретации произведений предыдущей эпохи. Одной из важнейших оценок лесковской религиозности и, в частности, отношения писателя к православию, стал доклад Сергея Дурылина, известного в свое время писателя, историка, литературоведа. Доклад был прочитан 1 декабря 1913 г. на закрытом заседании Общества памяти Вл. Соловьева, а его вторую часть напечатал в 1916 г. с многими ошибками киевский ежемесячник «Христианская мысль» [37]. Полностью доклад был опубликован лишь в 2011 г. в журнале «Москва» [38], а затем включен в сборник «Творческое наследие С.Н. Дурылина» [39]. Характеризуя Лескова, Дурылин подчеркнул соединение в его характере двух противоположных качеств: тяги к тишине и святости - с жесткостью и безудержностью. Такое сочетание контрастных черт и устремлений (отмеченное, напомним, еще Протопоповым и Венгеровым) критик считал типичным для русского характера, и поэтому воспринимал Лескова как неразрывно связанного со своей родиной и спецификой ее духовности, в которой грех переплетается со святостью. Парадоксальность личности писателя нашла свое выражение также в его мировидении, одинаковой чуткости к величию и красоте - и к скрытой под ними прозе жизни, что для Дурылина, в отличие от Абрамовича, не являлось недостатком, а лишь особенностью прозы Лескова. Критик указал на наличие в творчестве писателя как образов благодати «православной ризы» (старец Памва из «Запечатленного ангела», герои «Соборян», Кириак из рассказа «На краю света»), так и «пота и крашенины от этой ризы» («Мелочи архиерейской жизни», «Поповская чехарда») [38]. Дурылин обратил внимание и на эволюцию мировоззрения Лескова, подчеркивая, что в 1870-е гг. он прикоснулся к православию как пути к упорядочению своей жизни и воссозданию ее гармонии, однако этот путь оказался для него слишком трудным. В результате в поисках потерянной гармонии Лесков обратился к учению Льва Толстого, которое Дурылин считал упрощением, «рационалистическим обрезанием». Однако критик отметил, что он, уходя от православия, был убежден, что не уходит при этом от Христа, а наоборот - ищет Его. Именно стремление к Богу и поиск Христа Дурылин считал центральными темами произведений Лескова и творимой им легенды. Сопоставляя трактовку веры в творчестве Достоевского и Лескова, он отметил, что первый изображал мятежников, сомневающихся в существовании Бога, а второй - людей изначально верующих, хотя «так же многолико, своеобычно своемучительно, как верил сам Лесков» [37. С. 76]. В своей статье Дурылин неоднократно подчеркивал лесковское «гениальное чутье к православию» [37. С. 77], которое он видел и в вере писателя, что всякая человеческая истина и добро восходят ко Христу, даже если стремящийся к ним человек не считает себя членом Церкви. Именно эта убежденность лежит, по мнению Дурылина, в основе лесковской легенды о праведниках, «христианах без Христа не знающих имени своей правде» [37. С. 74]. Она же является движущей силой стремления к всеобщему единству, жажда которого находит выражение в дерзновенной молитве о. Кириака из повести «На краю света», названной Дурылиным «христианнейшей из молитв» [37. С. 86]. Мнения, выраженные в этой работе, несут на себе заметный отпечаток личности ее автора, чьи труды 1910-1920-х гг. были названы «мимикрией философии и богословия под литературоведение» [40]. Понятие «творимая легенда», противопоставление серой повседневности и мистического Богопознания, особый интерес к русской народной религиозности характерны и для Серебряного века в целом. В стремлении к всеобщему единству можно видеть влияние философских идей Владимира Соловьева, а акцентирование первичности личного религиозного опыта, вера в скрытое присутствие Христа во всем мире и Его тайное проявление во всяком добром поступке или явлении (т.е. стремление к расширению границ Церкви) были свойственны христианскому модернизму рубежа XIX и XX вв. [41. С. 51-61]. Таким образом, созданный Дурылиным образ Лескова является в значительной мере проекцией его собственных представлений и религиозно-философских интуиций эпохи. Подводя итоги, необходимо еще раз перечислить различия в рецепции религиозных мотивов в творчестве Николая Лескова критиками конца XIX - начала XX в., представляющими два главных направления -социологическое и модернистское. Первое было преобладающим, по крайней мере в количественном отношении - писатель привлекал больший интерес именно социологически ориентированной критики, которая видела в нем, с одной стороны, бытописателя духовенства и знатока церковного быта, с другой же -проповедника рационально-этической религиозности в духе толстовства. Характерной чертой этих отзывов было указание на перелом, наступивший в творчестве Лескова в 1880-е гг., и обращение в первую очередь к позднему творчеству писателя, в котором критики видели достижение желанной уравновешенности и ясности этической позиции. Они подчеркивали трезвую религиозность писателя и влияние протестантизма на его духовное становление, часто оценивая православные мотивы и образы как «византизм» и поверхностно-обрядную трактовку веры, или даже обращая внимание только на обличительно-критические тенденции в изображении церковной действительности. В целом творчество Лескова 1860-1870-х гг. оценивалось обычно невысоко, как бытописательство, отмеченное раздвоенностью и внутренними противоречиями. С совершенно противоположной установкой мы имеем дело в скромнее представленной критике модернистского направления. Ее последователи тоже отмечали наличие двух периодов в творчестве Лескова, однако выше ставили первый из них, считая второй излишне рационалистическим и моралистическим. Высшее же достижение писателя они видели в проникновении в мистические глубины русской народной религиозности и в способности представить их как скрытый смысл скучной повседневности. Раздвоенность Лескова между тишиной веры и личными страстями могла оцениваться ими по-разному, как слабость, приведшая затем к распадению его таланта (Волынский), или как отображение свойств русской души, колеблющейся между святостью и грехом (Ду-рылин). Противоречивость и двойственность в восприятии наследия Лескова, переосмысление (вплоть до искажения) его позиции в соответствии с потребностями того или другого исторического момента и идеологии будут, в сущности, характерны для его рецепции и в последующие времена, вплоть до современности. Это особенно ярко демонстрирует представленная Майей Кучерской история встроения Лескова в советский национальный миф, в который писатель был включен во время Великой Отечественной войны, когда наблюдается идеологический поворот от интернационализма к воспеванию величия России и русского человека [42]. Такой же нередко предвзятой интерпретации подвергалась лесковская религиозность: от акцентирования антиклерикальных мотивов его произведений в советском литературоведении [43-44] до представления писателя в некоторых исследованиях рубежа XX-XXI вв. как «духовного наставника своих читателей» [45]. Как отметила Татьяна Ильинская, проблема религиозности Лескова и в особенности его отношения к православной церкви получает в трудах современных ученых очень разные, иногда противоположные оценки [46. С. 40]. Так, в ряде работ заметна отчетливая тенденция акцентировать нараставший с 1875 г. кризис церковности писателя, причем резкие суждения последних лет его жизни нередко экстраполируются и на более ранее творчество. Иногда при этом происходит своеобразный суд над Лесковым, его обвинение в ереси и неправославии. Эта линия, восходящая к статье архим. Антония (Храповицкого) «Знамение времени» [47], представлена немногими работами, а ее наиболее известным выразителем являлся литературовед и преподаватель Московской духовной академии Михаил Дунаев, автор многотомной монографии «Православие и русская литература». В этой работе он назвал взгляд Лескова на церковь ересью, сущность которой заключалась в противопоставлении христианской веры и православной церкви [48. С. 578]. К столь же однозначным выводам пришел и А.Б. Румянцев, увидевший причину неизбежного разрыва Лескова с православием в его стремлении согласовать веру с разумом, а также в отношении к церкви лишь как к общественному институту, призванному проповедовать нравственность [49]. Мнение об отрицании писателем церкви появляется также в ряде других статей [50, 51], в которых, однако, в недостаточной степени учитывается исторический контекст творчества Лескова и публицистические дискуссии на тему нарастающего церковного кризиса. Представленный подход не является, однако, доминирующим в современной лесковиане. Наоборот, среди исследователей преобладает противоположная тенденция воспринимать наследие писателя как выражение русского национального православного самосознания [52. С. 19] и мистической стороны православия [53. С. 12], акцентировать лежащую в основе лесковской системы ценностей христианскую аксиологическую и антропологическую парадигму [54] или соотносить его творчество с русской религиозной философией [55]. В частности, в работах Аллы Новиковой-Строгановой, регулярно публикуемых на порталах «Русская народная линия», «Русское поле», «Омилия» и т.п., подчеркивается присутствие христианских идеалов во всех произведениях Лескова и его глубокая верность православию. При несомненной ценности многих наблюдений исследовательницы, которая обращается как к художественному творчеству писателя, так и к его малоизученной публицистике и биографическим материалам, ее оценки кажутся нам излишне упрощенными и идеализирующими по отношению к сложности религиозного мировоззрения Лескова. В целом эта линия в трактовке религиозности автора «Соборян» продолжает, на наш взгляд, намеченную уже в конце XIX столетия тенденцию сглаживать противоречия и диссонансы его линчости. Наконец, существует третья группа современных исследователей Лескова, которые подчеркивают сложность и неоднозначность его религиозной позиции. Так, Александр Власкин отмечает стремление Лескова к размыванию границ церкви, которая представлена в его произведениях амбивалентно, как, с одной стороны, ущемленная государством в своих правах и возможностях, а с другой - как неспособная заслужить уважение паствы [56]. Борис Куницын сопоставляет писателя с Петром Знаменским, который также отчетливо видел темные стороны церковной жизни, но при этом, в отличие от Лескова, до конца жизни верил во внутреннюю потенцию православия и возможность преодоления накопившихся отрицательных наслоений [57. С. 176]. Церковно-исторический контекст творчества Лескова привлекает в своих работах Андрей Дмитриев, подчеркивая наличие серьезных проблем и искажений в церковной жизни XIX в., что порождало вопросы и сомнения относительно того, чем на самом деле является верность православию [58. С. 113, 131]. Исследователь обращает также внимание на малоизученный вопрос творческих контактов Лескова с современными ему религиозно-общественными деятелями на примере отношений с Никитой Гиляровым-Платоновым [59]. Необходимо упомянуть также работы Татьяны Ильинской, посвященные, в первую очередь, феномену «разноверия» в творчестве Лескова, который рассматривается в тесной связи с вопросом отношения писателя к православной церкви. Исследовательница неоднократно подчеркивает, что живой интерес автора «Соборян» к религиозному разномыслию был обусловлен, в первую очередь, его отталкиванием от официального, государственного православия и осознанием неблагополучного духовного состояния русской церкви. Ильинская счиатает, что сложившаяся ситуация вызывала обеспокоенность Лескова, у которого почти на всех этапах жизни критика церкви, даже самая резкая, была продиктована заботой о ее духовном возрождении, а не отчуждением [60. С. 26-27, 42, 240]. Многогранность церковной позиции Лескова рассматривает в своих статьях также Ольга Майорова, отмечая ключевые проблемы в восприятии писателем православия, которое в 1870-1880-е гг. оказалось для него внутренне конфликтным: «...его обрядовая сторона приходит в противоречие с догматической, церковный быт подавляет и заглушает религиозный дух, церковь, как социальный институт губит церковь как собрание верующих» [61. С. 132]. Майорова тем самым акцентирует ощущаемую Лесковым трагическую разорванность православного сознания, что и привело его в конце жизни к идее межконфессионального христианства и соединения церквей [61. С. 133-137]. Наконец, стоит упомянуть исследования Майи Кучерской, которая подчеркивает такие особенности религиозности Лескова, как совмещение глубокой веры и столь же сильного скепсиса, разнообразие духовных влияний и поисков, принципиальное значение свободы в деле веры, а также практическое воплощение христианских идеалов и первостепенная роль Священного Писания. Кучерская указывает и на отражение в произведениях Лескова церковных вопросов, актуальных для духовной прессы второй половины XIX в., таких как унижение духовенства, религиозное невежество общества, ослабление связи между священником и прихожанами, церковная ложь. В ее интерпретации Лесков оказывается очень современным писателем, требующим от человека постоянных духовных усилий и совершения выбора [62; 63. С. 327-341]. Представленные противоречия, сдвиги, перемены в осмыслении творчества совершались и в отношении других писателей, и они тесно связаны с проблемой литературной репутации. Как отметил Абрам Рейт-блат, на ее формирование влияют, с одной стороны, тексты произведений, а с другой - социальная, политическая и литературная позиция их автора, причем вторая часто выходит на первый план при его жизни, первая же приобретает все большее значение после смерти [64. С. 52]. Эта закономерность очень хорошо заметна в случае Лескова, и как раз рубеж XIX и XX вв. является тем временем, когда произошел сдвиг от его восприятия как реакционера/толстовца/мора-листа к более пристальному вниманию собственно к художественному творчеству. Этому способствовали и характерные для модернизма перемены эстетических установок, в особенности развитие интереса к языковой форме, стилистике и многозначности слова. Наконец, необходимо добавить, что творчество Лескова и сама фигура писателя особо пр

Скачать электронную версию публикации