On Local Self-Identification of Siberian Village Residents (Based on Autobiographical Short Stories).pdf Изучение идентичности является одним из ключевых направлений мировой гуманитарной науки. Лингвистический подход к феномену идентичности и анализу смежных с ней понятий (Я-концепт, Я-концепция, самоидентичность, самоидентификация, самопрезентация, автоимидж и др.) представлен в ряде работ российских ученых (Ю. Н. Караулов, Ю. С. Степанов, В. И. Карасик, М. А. Лаппо, О. С. Ис-серс, З. И. Резанова, Н. А. Мишанкина и др.). Исследователи отмечают, что идентичность носит неустойчивый характер и нуждается в непрерывном подтверждении - самоидентификации - осознанном либо неосознанном вербальном и невербальном маркировании идентичности [1. С. 28]. Лингвистическое моделирование самоидентификации опирается на структуру самоидентификации личности, разработанную психотерапевтом М. А. Щербаковым. Данная структура представлена в виде кластерной модели, включающей семь уровней самоидентификации: социально-профессиональный, семейно-клановый, национально-территориальный, религиозно-идеологический, эволюционно-видовой, половой и духовный. Исследователь отмечает, что границы этих уровней сильно размыты, и существуют другие уровни самоидентификации, находящиеся на пересечении указанных [2]. В каждый конкретный момент человек в зависимости от ситуации и своего целеполагания актуализирует один или несколько уровней самоидентификации, выбрав определенную категорию и номинацию [3. С. 32]. В то же время каждый уровень самоидентификации может включать более частные уровни, выделяемые на разных основаниях, но имеющие между собой точки пересечения. Так, национально-территориальная идентичность и самоидентификация рассматривается на таких уровнях, как национально-государственная [4], региональная [5, 6], локальная [7-11]. Предметом нашего анализа является локальный уровень национально-территориальной самоидентификации. Интерес к данной проблематике обусловлен экстралингвистическими и лингвистическими факторами. Внешние факторы связаны с усилением процессов миграции и глобализации в современном мире, что приводит к «размыванию» территориальной и национальной идентичности. Кроме того, в течение последних десятилетий село переживает кризис, выражающийся в исчезновении коллективных хозяйств старого типа, в разрушении прежних социальных отношений. Массовый отток населения в город в 19902000 гг., в особенности молодого, приводит к депопуляции сельского населения, низкой степени заселенности сельских территорий, усилению социальнодемографических проблем и дальнейшему упадку сельского хозяйства [12, 13]. В то же время диалектологи отмечают, что несмотря на перечисленные факторы, русская сельская культура (в первую очередь - в удаленных от города селах) сохранила открытость внутренних коммуникативных пространств, доминирование личностно значимых межсубъектных отношений, в том числе в процессах внутриколлективного взаимодействия, относительную однородность видов повседневной деятельности, что приводит к ее особому единству, ориентации на прошлое, к принципиальной традиционности [14, 15]. Актуальность заявленной проблематики в лингвистическом аспекте обусловлена ее включенностью в парадигму современной лингвистики, изучающей вопросы соотношения языка и мышления, выявляющей языковой потенциал моделирования когнитивных процессов. Цель настоящей работы состоит в определении факторов, на основе которых осуществляется локальная самоидентификация, представленная в автобиографических рассказах сельских жителей, проживающих на территории Томской области. Локальная самоидентификация понимается нами как осознание своей принадлежности к определенной территории и проживаемому на ней сообществу, истории, событиям, что проявляется в языковой картине мира, в системе ценностей, представлений, стереотипов, норм и отражается в языке. Основным источником материала являются тексты Томского диалектного корпуса [16], записанные в процессе диалектологических экспедиций, организуемых сотрудниками Томского государственного университета с 1946 г. по настоящее время в районы распространения русских старожильческих говоров Среднего Приобья. В качестве дополнительного источника привлечены воспоминания и устные автобиографические рассказы очевидцев и свидетелей раскулачивания и ссылки в Нарымский край, изданные в книге «Как мы жили: воспоминания и устные свидетельства томских крестьян» [17], вышедшей в 2014 г. в Издательстве Томского государственного университета, а также автобиографии жителей села Больше-Жирово Асинов-ского района Томской области, опубликованные в газете «Причулымская правда» за 1946 г. [18]. Таким образом, в статье анализируются тексты, авторами которых являются: а) старожилы - жители среднеобского бассейна; б) добровольные переселенцы в Сибирь, а также ссыльные и репрессированные. Дополнительные материалы использованы с целью выявления региональной специфики конструирования локальной самоидентификации в языковом сознании разных социальных групп. Выбор автобиографического рассказа в качестве объекта исследования обусловлен тем, что в нем наиболее полно выражена самоидентификация автора, заданная в том числе локальными факторами. С.В. Волошина отмечает, что законы жанра автобиографии подразумевают постоянное обращение к двум категориям: времени и пространству, с помощью которых человек определяет свое место в мире [19]. «Повествования о собственной жизни неизбежно включают информацию не только о рассказчике, но и об условиях, определивших его жизненный путь, а также отражают авторскую оценку этих условий и собственного положения в них» [20. С. 100]. Локальная самоидентификация выражается лексическими единицами с семантикой принадлежности к территории, к месту жительства через синтаксическую конструкцию Я + прилагательное с семантикой свой-ственности/чуждости: местный, здешний/издешний, привезенный, деревенский, коренной: Муж у меня не местный, я местная. Я местная; Урожденка зде'шна я [16]; Изде'шна. Дык у меня первый муж на фронте погиб; Я привезённая сюда. Я в первом классе ишшо' была [16]; Она старенькая, конечно, с девятьсот шестого года, она в деревне росла тоже, да и я деревенская, господи, какая, в городе от, ну чё Кол-пашево, это большая деревня, а так я считаю себя деревенской [16]; Я коренная житель [16]. Исследователи выделяют критерии, на основании которых происходит процесс и результат осуществления локальной самоидентификации: 1) рождение и постоянное проживание в определенной местности; 2) наличие предков, родившихся и живших здесь же; 3) эмоциональная привязанность к данной местности [21]. Список критериев может быть дополнен за счет включения в него таких параметров, как владение локальным вариантом языка [22], особенности ландшафта и климата, значимые историко-культурные события, люди, экономическая специализация территорий, уровень социально-экономического развития, особые реальные или приписываемые черты коллективного поведения [8]. Актуализация критериев зависит от дискурсивных и жанровых характеристик текста. В тексте автобиографического рассказа обязательным компонентом является сообщение о своем месте рождения и проживания, а также информация о родителях и других близких родственниках, поэтому наиболее часто в рассказах встречается самоидентификация по месту рождения, проживания и даже предполагаемой смерти. «Законами жанра» обусловлена информация о трудовой деятельности, на основании которой говорящий идентифицирует свою принадлежность к селу и живущему в нем крестьянству. В результате анализа автобиографических рассказов выявлена актуализация следующих критериев : 1) рождение и постоянное проживание в определенной местности: А я здесь родилась и выросла здесь [16]; Живу с дочкой. Я здесь родилась, состарилась [16]; Всю жизнь свою прожила здесь. У меня прожили бабушка с дедушкой, мама с папой, моих дети и мои дети, и внуки, и правнуки! Всё наше семейство... [16]; Родилась я здесь. Отец россе'йской. Вот не помню, то ли тамбовкий, то ли смоленский. Мать зде'шна. Она одиннадцать лет сюда из Росеи привезёна. Пермянка она [16]; 2) место предполагаемой смерти, желание быть похороненным в месте проживания: Никуда не выезжала. Как родилась здешна, так и помру здесь [16]; [Тут родились?] Тут родились, тут и прожила, тут и помирать буду. Никуда. Хотела, в прошлом го'де заболела, меня увезли на Почтовый, я там месяц побыла - нет, я говорю, везите меня Домой: я тут не могу в городе жить, мне надо деревню. [Все говорят, что в город не хотят ехать.] Нет-нет-нет [16]; 3) существование предков, родившихся, живших, умерших и похороненных в месте проживания информанта: А я щас одна живу. А тут вся семья была раньше. Много нас детей было' у роди'телев. И родители тут помёрли, и две сестры. А тоды' я с се'строй жила вдвое [16]; Я вот своего деда и то не помню. Здесь родился. Отец тоже здесь родился [18]. Все три критерия вербализуются с помощью дейкти-ческих пространственных показателей тут, здесь, обозначающих свое, освоенное пространство, очерченное границами деревни. По наблюдению Н.В. Куриковой, описавшей феномен пространственного дейксиса в диалектной речи, «значение «тут» реализует указание на место говорящего, находящегося в центре освоения мира, «тут» как бы «очерчивает» границы всего того, что окружает человека в его повседневной жизни - это то, что можно назвать его малой родиной, исхоженной и освоенной территорией - огород, деревня, лес, река и др.» [23. С. 16-17]; 4) наличие особых переживаний и эмоциональных состояний, связанных с местом, привязанность к нему: Да мы привыкли к деревне, нам кажется ши'б-ко в Деревне хорошо. Потому что чё... не знаю, Девять лет прожили мы в городе... Нет. Привы'кша, виДишь. РоДились мы тут и. поэтому нас сюДа и тянет [16]; 5) владение локальным вариантом языка: По-гороДскому Дорожки, а у нас половики [16]; Лопух и репей оДно и то же. Мы-то всё больше по-деревенски репеем называ'м [16]; Мы-то свиней чушка зовём. А боров, ну мужичонка. Вот его и боров зовут и хряк тоже. Кто пограмотней - тот свинья говорит, а кто как мы, так чушка зовём. Мало пони-мам. И больше по-деревенски [16]; Ши'бко загорела, ой, «сильно» наДо говорить, «ши'бко» - это по-деревенски [16]; 6) характер трудовой деятельности, связанный со спецификой сельского существования, что проявляется в наличии таких тематических сфер, как выращивание растений, животных, заготовка сена, обработка льна и т.д.: Деревенски мы. Своим хозяйством жили, поедут на поля, сено косют, мечут, поспет кошенина, ворочут, гребут [16]; Ну как мы раньше жили? Счас у нас село возобновилось, хороша. Жили крестьянством, имели скот. На этой же улице жила и этом месте. Раньше она называлась Нахимова [16]; И сено косили, в детстве, пололи хлеба, на покос гоняли, заготавливали сило'с, корма' [16]; Покос мы [дети] не косили, а убирать ходили, копны копнили, убирали. У деревни оставались только старики да детки. Коровы все имели, какой бы житель не были. Также коней. Жизнь такая деревенская [16]; 7) особенность времяпровождения: Игры каки' у нас были, деревенские. Маленький как был, девки, как соберутся на вечёрки в какой избе, и мы туда ныряли. Спали ведь тогда, что там сеток панцирных, кровати не знали [16]; праздников: Праздники отмечали взрослые, а мы около них бегали. На улице делали столы длинные, в общем, сколько в деревне жило народу, делали общие столы, и вроде вечера такие были - колхозные. КогДа посеют на полях, тогДа Делали общие столы, и когда уберут весь урожай, вот тогДа тоже Делали такие столы, гулянки, вроДе, были деревенские. Ну, и мы тут же бегали - туДа-сюДа [17. С. 103]; 8) наличие особой атмосферы, стремление к единению, соборности, что подчеркивается употреблением местоимений с семантикой всеохватности (все, весь) и сравнений, выражающих идею единения (как одна семья): Поэтому жили-то в деревне очень дружно, все жили как одна семья, если уж провоДы, все, поминки - все тут, то есть просто шли, разбирали, готовили, потом столы накрывали, потому что только Дома, это самое, накрывали столы, поминали [16]; Справляли всем селом, все, вся деревня; А, сва-Дьба-то как была... СваДьба была всей Деревней как обычно. [Это как - как обычно? Расскажите.] Вся Деревня была. [Ну вот с самого начала расскажите, как вот за вами приехали...] Ну что вот? Они приехали, увезли меня, а тогДа веДь чё, ничего не было такого, чтобы что-то. Деревня есь Деревня; Вся Деревня знат; В Деревне нароД жил Дружно. Сабантуй справляли всей Деревней, кажДая хозяйка ставила веДро бражки и гуляли: у оДного посиДят, затем иДут к Другому. И так по всей Деревне. Не помню ни оДного пьяного Дебоша, песни пели поД гармошку, плясали [17. С. 64]; 9) специфика продуктов питания, одежды, предметов быта: Поешьте Деревенского хлеба! [16]; И вот она мне купила материал, чтобы е'то. на платье, как оно называлось раньше, ГоспоДи. Ну, такое самое, такое хорошее, и сшила Деревенское платье это [16]; И Деревенской посуДы было много. Половники были Деревянные, они типа черпака, только суп наливать [16]; 10) близость к природе: РоДилась в маленькой Деревне Нуркай Кривошеинского района. Моё босоногое Детство прошло в этой Деревне. Так как кругом был лес, болота, то летом было очень много комаров, мошек, оДним словом, всяких кусачих насекомых. Зато везДе - на улице, во Дворе - летом зеленая трава, в лесу много ягоД: малина, смороДина, черемуха, клюква. Мы ели всякую зелень, которая росла в лесу, знали все съеДобные травы [17. С. 63]. Информанты-переселенцы идентифицируют себя с местом, в котором они проживали до переселения: В церкви, церковь в посёлке нашем уже не было. А когДа вот мы не ссыльные, вот ещё До ссылки были, у нас в Деревне очень хорошая была церковь [16]. Это место обозначается словом роДина, словосочетанием роДные места, свои места: Кожевниково - моя роДина, там роДилась [16]; У нас в Деревне не было таких, и в Копыловку я пришла, уже мне восемнаДцать лет было. ВосемнаДцати лет. Вот моя роДина [16]; ЕзДили мы в Чажемто, ехали с Чажемто и остановились. Там уже были посторонние, и я, как сказать, вышла, пошла, прошла, посмотрела все свои места, гДе я, так сказать, выросла и училась, вот. И после этого я там не была [16]. С. В. Волошина и И. В Тубалова отмечают, что в рассказах вынужденных переселенцев номинация «дом» на протяжении многих лет сохраняется за территорией прежнего проживания, символизирующей счастливую, гармоничную жизнь [20. С. 123]. В автобиографических рассказах как добровольных, так и вынужденных переселенцев репрезентируется эмоциональное восприятие оторванности от родных мест: Конвоировали нас с собаками, как каких-то преступников. До самой смерти так и не поняла, какое это преступление мы совершили, что оторвали от роДных очагов и погнали как скот на страшные муки и страДания [17. С. 13-14]. Одной из тем автобиографических рассказов является тема возвращения информанта на свою малую родину: Работала в гор-больнице ДваДцать Два гоДа в прачечной, а потом решили на свою роДину обратно, вот эту избушечку покупали вроДе как на мичуринский, а потом гоД зДесь проДержали мы её, а на зиму уезжали опять в гороД там, в свою квартиру. А потом у меня в Девяно'сто-вом гоДу умер ДеД, осталась оДна, и вот решила. Там у мне, там был у нас свой Дом, квартира там больша' была. А чё? Де ремонт, Де , гДе чё? НаДо кого Делать? Ну и решила в Деревню перебраться, и теперь вот сижу всё время зДесь [16]. Процесс локальной самоидентификации осуществляется через обращение к номинациям «село»/ «деревня» и «город», которые наделяются атрибутивными свойствами «своего» (свой, наш, Деревенский, местный, зДешний/изДешний, коренной) и «чужого» (не наш, чужой, приезжий, гороДской, Дачник): Значит, я там. наша Деревенская в Бак. то есть в Шегарке жила, улицу запомнил, кормить захоДил, погреться; Мы оДин раз чё-то заДурили, чё-то нам не уго. не Дали ли чё ли, и мы Думали потти за ягоДами, так нас. Девчонкам-то по тринаДцать было, оДна вообще не наша Деревенская, у бабушки гостила, всех собрали и к слеДователю, страшша'ли же... [16]; Муж после войны раненый пришёл, покалеченный. Свой, Деревенский; Вот и щас, Другой раз спать лягу и всё, все Дома вот перешшытаю, всё переверну, кто где был, кто умер, кто куда девался. Всё чужи, чужи теперь. Дачники. Щас свою ровню возьму, тоже почти никого не осталось, кто уехал, кто померли уже. Щас с моей ровни здесь коренных одна только, больше никого нету [16]. Важную роль играет коммуникативная ситуация, участниками которой являются представители разных культур (сельской и городской). О.Ю. Крючкова считает, что таким образом проявляется внешняя идентичность, в рамках которой осознается принадлежность говорящих к сельской культуре [24]. Противопоставление сельского и городского пространства в рамках категорий «свое» - «чужое» на материале русских старожильческих говоров Среднего Приобья проведено А.Н. Серебренниковой, которая отмечает, что, рассматривая представителя города сквозь призму шкалы соответствий своей системе ценностей и эксплицируя различия в освоении явлений внешнего мира, носитель народной культуры выстраивает отрицательный образ «чужого» [25. С. 19]. Общим и важным, на наш взгляд, наблюдением диалектологов, анализирующих различные диалектные системы, является вывод о внутреннем единстве сельской культуры, осознаваемым на фоне городской. Противопоставление села и города происходит на следующих основаниях: - характер трудовой деятельности, ее интенсивность: Конечно, в городе мне лучше. Меньше работать, а тут нужно всю жизнь пахать [16]; Это раньше, девки, во как. Это учили родители. Было всё своё. Теперь-то нету своего. Вот вы в городе живёте, что у вас есть? Никого. Ну, где учишься, где видишь? И не знаешь, как что делать. Ну. Ты сейчас корову доишь? Ну вот. Вот не знаешь, как к ей подотти'. Ну, лук они со'дят. А к корове-то не подойдёшь. А вот мы дома. Я тринадцати год коров доила. Не корову, а коров. Три коровы было, доила у отца - у матери. Я уже это умею. И скотину умела кормить и напоить. И сварить нау'чут. У нас отец, я вот деду рассказывала, шибко был сердиты. У его руках что держит, кем ударит. Ты хоть там сдохни. И вот молотили, ночью молотили. Гумны, понимаете, гумны? Пойдём, высушим, выстилаем, и молотить. А мы в четыре руки молотили. Молотилки были с болтошкой. Ручки, поди, видели? Вы в деревне или в городе? Ну, в городе не видели [16]; - распределение трудовых обязанностей в семье: А топерь замуж выйдет и мужу сварить не хочет. Пока зыбка туды-сюды ковыля'ется, я корову подою. Чтобы муж постилки полоскал. Скота поить - мужская работа. А топерь все, все таки. Деревенски старухи не любют это. Сидит с ребёночком. Он приезжат, всё готово. Вот каки' городски ваши [16]; - внешний вид жителей города или села: Так от наша дереве'нска жись. Конечно, не сравняешь с городской. Мы кода' суда' приехали, мама говорит: «Ой, Лиза, ты в городе всё время чи'стенька така' ходила, а я щас уже халат какой-то надела». Но а как не наденешь халат со скотиной? Ну-ка надо вот её, у них почистить, наДо им... ну, сено уж сам Даст. Там почистить, напоить, подоить, ведь не наденешь хорошее платье, не пойДёшь в стайку. От так от. Дереве'нска наша деревня, это, жись [16]; - качество продуктов: В городе-то жирно молоко не признают. Я как езжу, так не хочу его пити [16]; - наличие/отсутствие медицинской помощи: Зуб выДернули, от этого умер. Это было в 1951 гоДу. Зуб ему выДергивали сами, за ниточку и сами Дергали, деревня глухая. Потом его и в Туган, и в Томск возили, Долго мучался. Зубы же не чистили, я не помню, чтоб чистили, ну и не сказали, чтобы после не ел. [16]; - уровень жизни: В моём Детстве в городах уже лучше жили, а в деревнях плохо жили. ХоДили в холщовом. Ткали лён [16]; - уровень образования, культуры: Да, там уже более культурнее были, и люДи с образованием. А в Деревнях еще люДи плохо жили. Особенно как война захватила, тогДа вообще, не Дай Бог никому. «Отсутствие знаний, полученных в результате специального обучения, расценивается как признак отсутствия культуры темных сельских жителей, в отличие от образованных горожан» [26. С. 9]; - экологическая ситуация: [А в город боитесь почему?] Мне кажется возДуха мне не хвата'т. Потому что, я. [Вы привыкли уже здесь.] Да. ЗДесь свежий возДух, а там Душно. В гороДе у оДного сына уже не была я пять лет, у млаДшего, а у среДнего, три гоДа не была уж. Всё зовут, я грю нет. «Да мы тебя увезём, привезём!» - «Нет!» Не поеДу. В деревне лучше. СвобоДне'е и сам хозяин. И дышать ле'гше; Вот мы и зовем ка'жно лето к нам в гости всех внучат, чтоб отДохнули они от гороДу-то, от пыли гороДской [16]. В рассказах сельских жителей чужое пространство города представляется как опасное: Страшно было мне, конечно, из деревни в город уезжать. В актуализации локальной самоидентификации отражается региональная специфика, связанная с восприятием Сибири как местом ссылки, что проявляется в наличии оппозиции деревенский, местный и ссыльный, переселенец: Колхоз назывался - имени БуДенного. Это был «вольный» колхоз, то есть в нем работали не ссыльные, а свои, деревенские [17. С. 99]; Те колхозы, которые были из спецпереселен-цев, они были более сильными, а колхозы местных жителей были намного слабее; Отец сказывал тут Деревня пять Дворов было. Больше ста лет. Прие'зжи хохлы. Ссыльных с Россе'и высылали. За пустяшны Дела ссылали [18]. В то же время противопоставление сосланных крестьян и старожилов «не оформляется как оценочная оппозиция: “противоположный лагерь” как местные жители, так и переселенцы, в основном, описывают эмоционально-оценочно нейтрально» [20. С. 123]. Локальная самоидентификация осуществляется посредством обращения к истории деревни: С прихоДом Н. С. Хрущева многое изменилось, особенно в Деревне. Количество скотины в хозяйствах сельчан резко сократили, то есть не разрешали соДержать больше, чем установлено. ОгороДы уменьшили, и, соответственно, количество овощей, картошки стали произвоДить меньше, хотя земля пустовала. С войны многие мужики не вернулись, так что в основном работали женщины и Дети. От зари До зари. Я работала дояркой в колхозе, потом телятницей [17. С. 75]; В начале [Великой Отечественной] войны призвали брата Александра в армию. Мужское население в деревне сократилось. Остались старики и дети [17. С. 78]; Деревня не так большая была. Я пошел на службу - вон того Дома не было. В обои стороны строилась, в тот край и в этот. Тот год пожар тут был: туг все и расстроилось. Вот тут был край, а то туды' повернёт деревня [18]; Деревня была роскошная. Любили здесь и человека ободрать. Сено косить надо, ставишь... землю надо, опять .... Земли много было, но ни где хочешь, а где у кажут. Поменьше была деревня. Жили хорошо все. Скотины было много. Стары-то здорово притесняли. От села я на герман-ску войну пошел [18]. В анализируемом материале актуализована оппозиция «раньше» - «сейчас», которая отражает изменения, произошедшие в деревенской жизни: Деревня наша упала вся, вся; раньше была деревня хорошая. [Какая раньше жизнь была?] Ну здесь раньше, чё, здесь много житель в кажДом Доме же жили, и старики... вот здесь вот бревно лежало, большу'шшэ бревно, как вот от этого угла, так, как гараж вон тот, До угла, такое бревно лежало, вот все старики суДа' соберутся и ба-ля'сы точат, кто чё, а щас всё пусто, всё, никого нету, молоДёжи нету, ну, щас нет, щас совсем плохо, плохо, плохо, пустая Деревня стала [16]. Маркирование локальной идентичности осуществляется через актуализацию поведенческих норм, принятых в деревенском социуме, частью которого осознает себя говорящий. Это подтверждает наблюдение исследователей о том, что в сельской коммуникации преобладает групповая идентичность [5, 28]. «Принятые в традиционной сельской культуре нормы поведения нередко не просто подробно описываются диа-лектоносителями, оцениваются ими как значимые в процессах социального взаимодействия, но и активно пропагандируются, внушаются слушающим, представляются как константы той культуры, носителем которой является говорящий...» [24. С. 163]. Деревенским жителям, к которым относится и сам говорящий, по его мнению, свойственны такие качества, как честность, порядочность, справедливость: Да. Чё мы тут, все на виДу, Деревня... Ну и всё равно, у Деревенских - мо'жеть, и ума меньше, Дак опять как-то, мо'жеть, честности, ли справедливости, может, побольше... [16]; Они, знаешь, Деревенских почему ценили, что они. [Трудолюбивые, наверное?] Не-е. [Всё умеют?] Умеют. И, главное, не воруют. Надёжны [16]. Отмечается стремление к чистоте вопреки тяжелым бытовым условиям жизни в селе: Знашь от, деревенские, ага, а такие вот чистюли вот были такие вот, всегДа это, поряДок всегДа, чистота, коДа', как чё успевали ж как-то? [16]. Негативно оцениваются социальные условия, низкий уровень образования, отсутствие профессиональной квалификации сельских жителей: Я? Проста работница, крестьянка, Да и всё. В Деревне чем работаешь, чё приДётся, то и работаешь [16]; Залетели [на самолёте] за облака. Она-то знат, что мы за облака залетели. Вижу, как молочко переливатся, а таперь погляДи - мы уж, говорит, прилетели. С солнышком прилетели, а буран был, буран. Дура дере-венска, не виДывала, не слыхивала ничего [16]; [Так Вы всё знаете про деревенскую жизнь, сейчас нам всё расскажете.] А чё я про Деревенскую жизь? Выросла там и-и всё Дояркой работала. Ну-у. [16]. Таким образом, анализ автобиографических рассказов сельских жителей показывает, что локальная самоидентификация определяется не только проживанием на какой-либо территории, но и образом жизни людей, системой норм, представлений и ценностей. Она неотделима от самопрезентации и характеристики людей, проживающих на той или иной территории. Типичный образ жителя села отражает прежде всего специфику сельского существования, в основе которого лежит труд, близость к природе. Самоидентификация по месту рождения, а не по месту проживания свойственна для вынужденных и добровольных переселенцев. Проанализированный материал показывает, что самоидентичность сельских жителей осознается на фоне сравнения себя по ряду параметров с горожанами, а для коренных сельчан - с переселенцами и ссыльными.

Скачать электронную версию публикации