Folk images of the forerunners of the Great Patriotic War: An experience in systematization and decryption.pdf Эта статья стала своеобразным ответвлением от написанного ранее текста, в котором я пыталась показать, что в экстремальных условиях Великой Отечественной войны восточнославянское население страны широко использовало веками наработанные традиции преодоления кризисных ситуаций, сформировавшиеся в дореволюционное время в рамках крестьянских и казачьих общин и актуализированные в годы тяжелый испытаний [1]. Дальнейшие размышления на эту тему привели меня к пониманию значимости в этом процессе такой особенности коллективной памяти традиционного сообщества, как цикличность ее воспроизводства, связанной, в свою очередь, с народными представлениями о цикличности времени и постоянном чередовании периодов благоденствия и бедствий. При таком восприятии времени и событий в коллективном сознании формировалось особое отношение к ситуациям, воспринимаемым современным человеком как исключительные. Народная память соединяла в единые циклы регулярно происходившие в человеческой истории войны, голодоморы и эпидемии, воспринимая их как неизбежное и естественное развитие жизни. Судить о сохранении такого механизма народной памяти в предвоенное время позволяли многочисленные записи устных рассказов, сделанные фольклористами и этнографами в разных местах России и объединенные общей темой «знамения войн». Они относились к различным историческим периодам, соединяя в единые циклы Отечественную войну 1812 г., Первую мировую, Великую Отечественную и др., а также указывали возможные пути преодоления их последствий. Однако, обратившись к имеющимся на сегодняшний день публикациям устных рассказов о знамениях войн, а также к их анализу исследователями (в том числе и предпринятому ранее мною) [2-7], я пришла к выводу, что накопленный материал до сих пор не получил достаточной трактовки, не был классифицирован, а большинство образов остались нераскодиро-ванными. Так, мною была сформулирована исследовательская задача: выявить основные дифференцирующие признаки народных образов - знамений войн, которые могут быть положены в основу будущей классификации, и приблизить исследователей к их дешифровке; предложить свои варианты возможного их декодирования, а также народных обрядовых практик, направленных на преодоления кризисных ситуаций и их последствий. Источниковую базу исследования составили публикации устных народных рассказов о знамениях войны, осуществленные в разное время отечественными учеными, а также материалы, собранные в этнографических экспедициях в 19971998 гг. на территории Волгоградской области и хранящиеся в личном архиве автора. Образы-знамения на небе Иногда исследователи, анализируя знамения бедствий и войн, представленные в устных народных рассказах как знаки на небе (кометы, столбы, кресты, неизвестные звезды и пр.), называют их метеорологическими явлениями и, кроме того, объединяют в одну группы с так называемыми «природными» (связанными с флорой и фауной) [8]. Представляется, однако, что отнесение «явлений на небесах» к «метеорологическим» обнаруживает точку зрения современного человека, склонного описывать их с позиции метеорологии - науки о земной атмосфере, её строении, свойствах и происходящих в ней явлениях и процессах. Сами же рассказчики этот термин никогда не употребляли, отмечая, что виденные ими образы были «на небе» или «на небесах». Придерживаясь позиции, согласно которой составление квалификационных схем элементов культуры в фольклористике и этнографии должно опираться на народные представления об их важнейших свойствах (т.е. на народную типологию), я полагаю, что именно расположение образов-знамений в небесной (сакральной) или земной (профанной) сферах должно стать одним из таких признаков. Именно появление на небе любого образа или нового явления автоматически придавало ему статус особенного (сакрального). Вместе с тем это обстоятельство не исключает необходимости дешифровки конкретных образов с целью определения тех глубинных смыслов, которое вкладывало в них народное сознание. Рассказы о знаках на небе, предвещающих войну, были записаны фольклористами и этнографами в разных регионах России: «Слышала, огненные шары летали перед войной. Это кометы» [8]; «Говорили кресты, столбы выходят на западе - явления» [9]. Образы-знамения Великой Отечественной войны соотносятся с теми, что были явлены и перед другими войнами: «Вот и переД ерманской так... Сначала кресты, а потом война»; «Накануне 1812 гоДа на небесах России зажглась невиДанная звезда. Она появлялась в Долгие ночи и горела странной зловещей точкой среДи ровного сияния привычных светил» [8]. Встречается в рассказах и мотив «сражения» небесных столбов. Так, в рассказе, записанном нами в Волгоградской области, столбы «сходились и расходились»: «СосеДка прибегает к нам: “ПоДите, гляньте!”. Мы вышли на баз - на север столбы выхоДили. Красные, несколько столбов огненные. И вот они вот так сойдутся и потом расхоДятся. ПереД войной это было. И в первый гоД войны» [9]. В материалах, собранных А.Ф. Балашовой, описывается также сон, в котором речь идет об увиденных во сне двух стрелах, сталкивающихся на небе близь Уральских гор: «А мне снится сон: опять стрела, значить, с запаДа на восток. Стрела вот так прошла, и всё. Я проснулась - я говорю, а ты знаешь, война буДет еще! Она: Да ну! А война тут же вскорости с этой -с Японией же? Вот с Японией началась война... Да, с востока на запаД. Стрела эта прошла, и всё, на этом кончилось. И так оно и было! ТуДа тоже тревога, она ж неДолго-то была. Вот как. Ну, стрелой - я говорю, война опять буДет. Я тогДа виДела, эти Две стрелы сошлись вот так - так они столкнулись хоть вот тут, говорю, гДе Уральские горы, вот так смотрю. СюДа вот, посреДине эти стрелы сошлись. А тут стрела прямо вот сошла, и всё. Вот такие сны были» [8]. Исследовательница сопоставила стрелы с армиями, сравнив их с обозначениями стрелками на карте передвижения армий. Нередко в народных рассказах о знамениях войны, явленных на небе, встречаются образы животных. Так, зарево могло трансформироваться в красную корову с длинным языком [8. С. 237], огненные столбы превращались в коней: «ПереД войной вДруг закричали, чтобы все выходили из Домов на улицу. Все люди вышли из Домов и увиДели, что на небе поДнялись Два огненных столба, и они были в виДе коней - как буДто Два огненных коня встали на Дыбы, Друг против Друга. И вот этот старший старовер, а это было у нас, в Малой Бобровке, сказал: “Всем стоять и смотреть!”. Все стояли и смотрели . И потом этот старший им сказал: “БуДет война, сильно тяжелая, труДная, но мы побеДим”» [5. С. 28]. Сражающиеся птицы - ястребы и петухи - в рассказах имеют контрастную расцветку, позволяющую определять белых и красных в качестве «своих»: «Известный Донор выступала, старенькая женщина. Она накануне 22 июня увиДела сон. Два ястреба сцепились: чёрный и белый. Чёрный - это неприятельская сила, а белый - наша. И чёрный упал» [8. С. 237]; «Я в Калмыкии работала, меня война застала. Там легенДа такая была. Два петуха встретились. ОДин -красный, Другой - черный. Дрались они, и вот красный побеДил черного. И все говорили, когДа началась война, мы побеДим все равно» [10]. Несмотря на трактовку цветов информантами, обусловленную современными (советского времени) реалиями, речь должна идти о весьма архаичной цветовой триаде, в которой черный цвет противостоит белому как ритуально чистому и ассоциируется с нарушением традиции, грехом, а белый соотносится с чистотой и бесте-лесностью иномирья [11. С. 11]. Что касается красного цвета, то далее мы увидим его связь в народной традиции с понятием жизненной силы и ее избыточностью. Исследователи уже пытались определить сложную символику животных (коня, петуха) в образах-знамениях, но указания на их одновременную связь с языческими богами и христианскими святыми, а также со смертью, преисподней и в то же время - с плодородием [5. С. 140] мало что объясняют. Соглашаясь с тем, что символика животных в народной культуре, действительно, всегда сложносоставная, часто с признаками амбивалентности, выскажу все же мысль, что плодотворной может оказаться в данных текстах трактовка животных образов в связи с юношеской мужской традицией (петух) и воинской всаднической (конь). Не случайно изначальная символика этих образов дополняется мотивами противостояния и борьбы. Вместе с тем не менее значимым оказывается и то обстоятельство, что образы земных животных появляются на небесах, что дает основание для предположения их связи также с иным миром. Образы являющихся на небе всадников также уже анализировались разными исследователями. Они соотносили их с христианскими святыми (Георгием Победоносцем) и с всадниками Апокалипсиса, отмечая, что в народной среде всадники воспринимались также как символы чумы, смерти, голода и войны. Что касается образа огненной коровы, то он отсылает к рассказу о явлении человеку коровы, относящемуся к 1917 г., и указывает на связь с «коровьей смертью» -символическим воплощением мора [3. С. 195-196]. Каналы связи между мирами В архаичной картине мира восточнославянских народов пространство представляет собой трехчастную структуру, в которой связь между разными сферами осуществляется по специальным каналам, к числу которых традиция относит, например, реки, колодцы, печи, различные хозяйственные строения (бани, овины и пр.). В определенных ситуациях эти каналы связи могли использоваться для получения информации от потусторонних сил (например, в гаданиях). Однако если происходило нарушение каких-то предписанных традицией норм такого общения, оно могло закончиться с негативными последствиями для того, кто пытался осуществить «контакт». Ряд народных примет войны может быть трактован именно как изменения обычного состояния каналов связи миров (земного и небесного; «того света» и этого). Так, в устных рассказах встречаются упоминания о колодцах - пересохших, затянутых паутиной, или «не принимающих» (выталкивающих) ведра накануне войны. Иногда, наоборот, наблюдалась чрезмерная «активность» каналов связи между мирами: ведра часто тонули в колодцах; «ручей, текущий посреди деревни, в каждом доме уносил по покойнику» [12. С. 16]. В рассказах о знамениях войны часто встречаются образы, которые сами рассказчики трактуют как подобие радуги («как радуга»). Обычно они описываются их как разноцветные столбы, выходящие из земли и доходящие до небес: «Перед войной столбы выхоДили на небе: красный, белый, желтый - ночью было, как радуга» [13]; «Мне было 10 лет, когда я видела столбы перед войной. Мать говорила, что будет несчастье, потому что вышли столбы. Первый раз на востоке, второй раз на западе. Они были разного цвета, как радуга. Было их много. Красный цвет - к крови, синий - к печали» [14]. Попытка трактовать радугу в христианском смысле - как знак милости свыше и оказания в ближайшем будущем Божьей помощи, предпринятая А.Ф. Балашовой, на мой взгляд, не согласуются ни с вышеприведенными текстами (в которых сами информанты определяют ее как знак грядущей войны), ни с рассказом, приведенном самой исследовательницей (события в котором относятся уже к военному времени): «Опять сон, как будто уже с вот этой стороны, с запада, два столба, и знаете, какие два столба? Как радуга быва-еть, радуга, а это тоже как радуга, только другая. Два столба вот так, и до самой вот до горизонта. А мы одноклассники как будто вышли у нас во дворе, и с одного столба и течеть кровь. Я вот как ногой вот и размазывает. А у меня спрашивают: что это такое? А я им говорю, это мужская чаша наполнена кровью. А вот когда наполнится кровью вторая чаша, тогда как будто будет конец этой самой какой-то бойне. Вот что. Вот эти сны я видела» [8]. По всей видимости, для понимания сути знамений в виде радуги также необходимо обратиться к древней народной традиции, в которой она обладает качеством соединения двух миров. Так, согласно славянским поверьям, радуга могла вытягивать из рек воду, а также лягушек и рыб, которые потом падали с неба на землю [15]. Радуга могла быть опасной и для людей: у русских бытовало поверье, что она может затянуть в облака маленьких детей. Согласно украинским поверьям, человек, постоявший в том месте, куда опиралась одним концом радуга, приобретал статус «двоедушника» или «двуснастного» (поочередно обладающего признаками обоих полов). Радуга называлась на Украине также «висялицей» и воспринималась как явление, связывающее земной и небесный миры [16. С. 258]. Способность радуги соединять миры соотносилась также с признаком размыкания границ между ними, что могло нести угрозу миру земному. Именно «посредничество» между мирами и способность изменять как местоположение предметов или человека (с земли на небо и обратно), так и сущностные их качества, обусловили особый статус радуги в народных поверьях и ее роль в предзнаменовании бед. Интересен в связи с этим рассказ, записанный в Могилевской области, в котором речь идет о перемещении с земли на небо человеческого воинства. Там накануне войны подростки видели при заходе солнца «как бы поднимающиеся от земли образы солдат с ружьями за плечами, которые уходили на небо» [5. С. 141]. Таким образом, нарушения в функционировании каналов связи между мирами могли быть как со знаком «плюс» (чрезмерность этих контактов и их результата), так и со знаком «минус» (затрудненность контакта). Но если нарушались нормальные взаимоотношения (и взаимообмен) между мирами за счет изменений, происходивших с каналами связи, то с неизбежностью должны были происходить изменения (отклонения от нормы) и в самих мирах - и земном, и небесном. Нарушения нормы на земле Наиболее распространенными в рассказах о знамениях оказываются указания на отклонения от некоей нормы, происходившие в земной сфере и связанные с понятиями чрезмерности, избытка. Так повсеместно в России записывались рассказы о том, что накануне войн наблюдалось изобилие хлебов (необыкновенный урожай), грибов, ягод, огурцов; в лесах и полях с огромной чрезмерностью плодились животные: «ПереД войной столько гаДюков в степях ужасно много было. И так и сказали - что-нибуДь буДет плохое» [10]; «А урожай-то был... Ой-ёй-ёй. Особенно грибов было виДимо-невиДимо. Так и сейчас. Стало быть, не избежать нам новой войны»; «Лето 1941 гоДа было исключительно урожайным. УДались озимые и яровые, трава стояла по груДь. Но тревога в нароДе уже жила, войну преДсказывали, виДя всполохи северного сияния. Двадцатого июня АнДрей принёс около 360 штук белых грибов. КогДа мать увиДела их, всплеснула руками, воскликнула: «К войне!»; «О том, что война приДет, чувствовалось, об этом все говорили. Признаки прироДы. Было огромное количество белок, зверьков. На кажДом суку яблони, прямо поД ногами. Говорили: «Это к войне» [8]. Признаком избыточности обладали и сросшиеся «(двойные») овощи, яйца с двумя желтками, которые появлялись в большом количестве накануне войны [7. C. 18]. Приведенные выше рассказы отсылают к важнейшему в русской народной традиции концепту «доли», которая понималась широко: как блага, энергия, жизненная сила и в то же время - судьба, и подлежала постоянному переделу в обрядах календарного года и жизненного цикла человека. А.А. Потебня указывал на связь доли и судьбы в восточнославянской традиции с Богом. Именно Бог распределяет имеющееся «на свете определенное количество счастья и несчастья, болезни, добра и зла, и нет убытка ни в чем. Если один заболевает, то, значит, к нему перешла болезнь, оставивши или уморивши другого». Если кому-то посчастливилось, то, значит, у кого-то счастья убавилось («Бог не гуляет, а добро перемеряет») . Доля, таким образом, предстает как часть целого, отмеряемого Богом каждому отдельному человеку или группе людей [17. С. 188-211]. В связи с этими представлениями переизбыток в одной сфере должен был с неизбежность вызвать оскудение в другой. В таком случае избыток в мире природы мог трактоваться как ожидаемый убыток в мире людей. Вместе с тем нарушение нормы в сторону изобилия, могло происходить и в мире людей. Так, по народным представлениям, свидетельствовать о грядущей войне могло рождение больше обычного мальчиков: «Это я слышала, что переД войной, говорят, много мальчиков рождается. Да одни мальчики рожДаются - это значит, буДет война»; «ЛюДи кричат: "Война!”, а мы в роДДоме Детей рожаем. И что я запомнила - мальчиков все рожали» [8]. Приметами войны могли стать и отклоняющиеся от нормы образцы поведения людей с выбросом энергии: слишком много плясали, дрались [8. С. 234]. Подобные приметы мы записывали и у донских казаков. Так, по мнению нашего информанта, причиной революции и Гражданской войны начала XX в. стало то, что казаки без меры, в неурочное время и с чрезмерным озлоблением дрались в кулачных боях: «Сильно Дрались. До смерти... Дрались - накликали войну» [18]. Персонажи «того» света на этом и варианты нарушения нормы Примерами очевидного нарушения границ между мирами (земным и небесным, «того» света и этого, домом и дикой природой) могут служить ситуации, когда людям являлись некие персонажи, наделенные особыми знаками и функциями. Применительно к теме знамений Великой Отечественной войны в этих случаях в народных рассказах речь идет обычно о встречах на дороге. В народной традиции дорога - особое пространство, прот ивопоставленное дому, культуре и связанное с иномирьем. Сакральный статус имели в народной традиции и путник, и первый встреченный в пути, воспринимавшиеся в качестве персонификации потусторонних сил и вестников. В рассказах, объединенных мотивом «встреча на дороге» и связанных с Великой Отечественной войной, обычно в качестве вестников фигурируют женщина или волк. На их потустороннее происхождение указывает ряд признаков; являются путнику голыми (без одежды/без шерсти), волк наделен даром речи, и женщина и волк пророчествуют; но самое главное - в качестве потусторонних сил их нередко представляют сами рассказчики («Это ж смерть ходила. Саван себе искала»). Исследователи уже предлагали свои трактовки сюжетов с мотивом «встреча на дороге», однако не обращали внимания на то, что практически все их варианты связаны с понятием нормы, соотносимой в свою очередь с «долей», а также отклонениями от нее. Именно поэтому я считаю необходимым объединить все эти сюжеты в одну группу, чтобы уже далее разделить и выявить признаки, различающие их сущностно, а не поверхностно, когда выделяются два разных сюжета (встреча с женщиной и встреча с волком) - без определения того, что их связывает и различает [6. С. 205, 209-211]). Встреча с голым волком - красная ткань. Рассказы о встрече людей с голым волком, записанные в Брянской области в 1945 г., впервые были опубликованы О.В. Беловой [6. С. 209-211]. На первый взгляд они представляют собой примеры нарушения взаимоотношений между людьми и дикой природой, в результате которых произошло отступление от нормы в сторону оскудения последней. Только в одном из рассказов волк предстает действительно «голым» («совсем раздетый, одна кожа без шубы»), но при этом во всех случаях он просит встреченных женщин принести ему красный платок или ткань. Когда красный платок или кусок кумача женщины бросают на волка, он начинает «пророчествовать», предсказывая, сколько еще времени продлится война. Предсказания волка представлены двумя вариантами: 1. «Если он попал кумач мне на голову, то войне и конца не было бы, если бы на спину, то еще несколько месяцев, а ты на хвост кумач бросила, так что теперь Днями война и закончится». 2. «Вот если бы этот платок упал на землю, то еще война проДлилась бы четыре гоДа, а так проДлится еще несколько месяцев» [19. С. 210]. Если в первом случае представлено своего рода гадание с помощью платка (на какую честь тела волка упадет), то во втором значим сам факт попадания ткани на волка как гарант благоприятного предсказания. Впрочем, и в первом случае гадание и предсказание были бы невозможны без выполнения просьбы волка - купить и бросить на него кусок красной ткани. Н. Петров, выделяя мотив обретения одежды (в вариантах - обуви) в ряде сюжетов, связанных с предсказаниями, считает, что «одежда нужна для того, чтобы увидеть будущее» [3. С. 196]. Действительно, в одном из приведенных им рассказов корова предлагает мужику надеть платок, после чего начинает видеть символы будущего. Однако когда мужик набрасывает платок на корову (символизирующую «коровью смерть»), она исчезает. Складывается впечатление, что у платка (ткани) в данных ситуациях двоякая функция: быть своеобразной платой за предсказания и быть для человека средством «преодоления» войны. О механизме гаданий в народной традиции, как ритуальном способе определения доли человека на следующем этапе его жизни с помощью потусторонних сил, писал А. К. Байбурин [20. С. 125-126]. Он отмечал, что гадающий узнает свою долю в обмен на ту долю, которую сам выделяет этим силам. Такое понимание гаданий позволяет сделать вывод, что волк в этой ситуации был представителем не просто дикой природы, а именно потусторонних сил, а также участником символического обмена. Отмечу, что в календарной обрядности славянских народов волк также связан с покойниками, приходящими к людям за своей долей. Вообще сюжеты с волком и его предсказаниями сроков окончания войны могут быть разъяснены только через выявление семантики этого образа в славянской народной традиции. А она, определяя многие качества волка (в том числе его связь с потусторонним пространством), в первую очередь отсылает к состоянию избыточности: энергии, жизненной силы, ярости и пр. Это качество объясняет и характерное для многих традиций соотнесение волков с молодыми воинами, а отсюда - и появление среди людей именно волка в разгар войны. Избыточность же волка реализовывалась в предметах, растениях и состояниях, опасных для человека. Так, в русской народной традиции «волком» называли «сверхсчетный зуб, который вырастал иногда у человека и животных не на месте (например, посреди неба), мешая приему пищи, а также род злой накожной болезни, похожей на рак» [21. С. 232]. Термин «волчец» использовался русскими для обозначения множества сорных, колючих, иногда ядовитых, растений -«диких» и «злых» - во всех отношениях избыточных (хотя в определенных обстоятельствах - полезных, защищающими от нечистой силы). Если же говорить о характере взаимоотношений людей и волков, то в славянских поверьях, а также в календарной обрядности фиксируется два периода времени, когда последние появлялись в домашней зоне: зимнее и летнее солнцестояние. Оба отрезка времени считались периодами активности этих хищников. В период длинных ночей (святочное время) осуществлялись обряды кормления волков, приходящих, видимо, за причитающейся им долей. У славян бытовали также поверья о том, что волки (волкодлаки) поедали светила (солнце и луну) или нападали на солнце зимой [22. С. 16]. В период летнего солнцестояния волк связывался в народной традиции с наивысшей активностью солнца, его избыточным и губительным жаром, который грозил пожарами на нивах и появлением болезни, называемой хлебной ржавчиной [23. С. 7]. А.А. Потебня отмечал, что слова «ржавчина» (пол. Rdza, серб. Р]м), «рдеть», «рудой» и «рыжий» - однокоренные и связаны с идеей света, красноватого цвета и огня [24. С. 17]. Обратим также внимание на еще одно название этой болезни хлебов - спорынья, происходящее от древне-русского спорын, означающего изобилие, избыток. Примесь частичек спорыньи в муке или корме могла вызвать тяжелую болезнь (эрготизм), называемую в народе ведьмины корчи или антонов огонь. Вместе с тем спорынья могла вызвать у людей, находящихся в поле зараженной ржи, галлюцинации (ср.: способность волка к пророчеству), а также приводила к вспышкам агрессии (бунтам, восстаниям и пр.). Наконец, даже простой избыток солнечного жара, согласно народным поверьям, вызывал болезни не только хлебов, но и людей; самая страшная из которых - чума - обычно совпадала с засухой [23. С. 17-18]. В поисках аналогий образу волка, просящего красную ткань, я обратилась к записанной у донских казаков легенде о Красной деве - персонификации холеры и смерти, выступающей в то же время как вестник беды. Она появлялась летом високосного года (также обладающего качеством избыточности) «в красном сарафане, красном платке, красных башмаках и чулках; на плече у нее была коса, а под мышкою сноп пшеницы». По народным представлениям, Красная дева «была не что иное, как болезнь - холера, посланная от Бога губить людей за грехи». Про косу и пшеницу в народе говорили: «косу она несла, чтобы подкашивать людей, а снопом давала понять, что будет сильный урожай хлеба, да некому будет прибирать его» [23]. Красная дева, как видно, также символизировала наполненность до избыточности, сверх нормы некоей силой, которая должна была воплотиться в обильном урожае и смерти людей от болезни. Значимо в этом рассказе и наличие у Красной девы косы. В народной традиции существовал запрет на использование женщиной косы при уборке хлебов и трав, а также вера в то, что нарушение этого запрета приведет к смерти ее близких. Показательно и то, что в годы Великой Отечественной войны, несмотря на нехватку мужчин, женщины в сельской местности часто отказывались от косьбы, мотивируя это возможной гибелью находящихся на фронте мужей [7. C. 20]. Мифологический рассказ о Красной деве не только позволяет еще раз проявить дихотомию «избыток хлебов - убыток людей», но и разъяснить требования волка из вышеописанных сюжетов именно красной ткани и одежды как символа насыщенности и избыточности - качеств, которыми он должен был обладать в летнее время, но по какой-то причине оказался лишенным их (стал голым). Для скорого окончания войны волку (как символу воинства) необходима была эта избыточная энергия. Обратим внимание также на то, что для получения благоприятного предсказания о времени окончания войны женщинам пришлось поделиться с волком: отдать ему красный платок или ткань, т.е. выделить долю. Причем, в двух рассказах речь идет о том, что женщинам было жалко отдавать волку ткань: «... пришла она на базар, купила все что нужно, Да красного материалу купила, но жалко ей отдавать его волку-то, самой на кофточку пригодится, и решила она идти по другой дороге домой, чтобы с волком не повстречаться» [6. С. 210]. Вспомним также, что в сюжете о корове ее исчезновение произошло после того, как на нее был наброшен красный платок. Получивший свою долю волк также оставлял границы человеческого (культурного) пространства, тем самым восстанавливая произошедшее нарушение норм и границ. Этот мотив получает развитие в рассказе о женщине в красной одежде, записанном в Восточной Сибири. В этом рассказе имеется прямое указание на то, как люди могут исправить возможное негативное развитие ситуации за счет проведения специального обряда. Речь идет о появлении рядом с хлебным полем плачущей «женщины в красном». Это явление было истолковано стариками как предзнаменование страшной болезни, которая, действительно, вскоре пришла в деревню и погубила множество людей. Обрядовые же действия были следующими: «Тогда-то вот и сжигали чучело. За одни сутки надо было коноплю распустить, спрясть, соткать, сшить одежду, надеть на чучело и сжечь его. Только тогда болезнь пропадала» [26. С. 292]. В этом обряде можно выделить три основных этапа: коллективное изготовление одежды в течение суток; изготовление чучела и обряжение его в эту одежду; сжигание чучела. Первый этап обрядового действия связан с широко распространенной у восточных славян традицией в случаях бедствий сооружать в один день (обыденкой) храмы, выпекать хлеба или создавать полотенца (полотна), которые назывались обыденными. По мнению Т.А. Бернштам, обычай изготовления в один день ткани (новины) воссоздавал первичный миф - праформу творения, а значение слова «новина» восходит к мифологическому представлению о сотворении нового - молодого - взамен старого, как попытка дать новую жизнь явлению отмирающему или зараженному недугом, опасностью и т.п. [27. С. 163]. Отмечу также, что все действия по изготовлению новины производились коллективно, когда каждый участник обряда вносил свою долю труда в общее дело (в общую долю). В самые ответственные моменты земледельческого календаря в русских деревнях устраивались также коллективные пиры (братчины, ссыпки), на которых в складчину и общими усилиями готовили какое-то блюдо, символизировавшее общую долю, например варили мед (медовуху) или выпекали многопудовые хлеба. Их совместное изготовление и употребление в пищу также символизировало обновление общей доли и новое ее перераспределение. Эта идея оказывалась реализованной и в годы Великой Отечественной войны. Так, в Брянской области и на юге Калужской были распространены обрядовые практики совместного выпекания хлебов и передачи их по цепочке от деревни к деревне с молениями и верой в то, что когда хлеба достигнут линии фронта, враг будет разбит [6; 28. С. 5]. В этих обрядах также очевидна символика коллективного обновления доли и передачи ее советским воинам для обеспечения победы - как обновлялась и сила-энергия связанного с воинством волка за счет передачи ему красной ткани. Чтобы лучше понять смысл действий, связанных с изготовлением чучела и обряжением его в новую одежду, а также манипуляции с красной тканью в рассказах о встрече с волком, вернемся к сделанному выше выводу. Персонажи, связанные с понятием «избытка жизненной силы», были сопряжены с потусторонним миром. В календарной обрядности восточных славян они появлялись неоднократно в течение года и персонифицировали силу, неистраченную до конца при жизни. В народной традиции их называли «за-ложные покойники» (умершие «не своей» смертью, до срока), и они «приходили» в определенные дни календарного года для того, чтобы воплотить неистраченный остаток своей доли в новый урожай, приплод скота или в рождение детей. С этой целью совершались обряды, связанные с изготовлением чучел (например, Костромы у русских, Фомы у донских казаков, шуляки у украинцев и пр.) [29, 30, 31. С. 100114] и обряжением их в одежду (штаны, платки и пр.), символизировавшие их материализацию (ср. отмеченное Т.А. Бернштам народное понимание ткачества как материализацию «предметных сущностей» [27. С. 161]) и включение их воплощенной таким образом доли-силы в новый общий передел для исправления ситуации «перебора». Последующее сжигание (или потопление) чучела символизировало отправку умершего обратно в мир иной, что означало также восстановление нарушенного порядка. Таким образом, вестники в красном символизировали нарушение некой нормы, имевшей отношение к жизненной энергии, силе, понимаемой в восточнославянской народной традиции как доля (т.е. часть общего). Красная дева была, по сути, персонификацией избытка жара/энергии, а волк являл собой пример обратного нарушения нормы: будучи по каким-то причинам лишенным признака избыточности, он приходил к людям голым и просил исправить ситуацию за счет набрасывания на него красной ткани. Обряжение волка в красный платок символизировало восстановление его энергии с последующим уходом из домашней зоны. В данной ситуации наделение волка красной тканью символизировало и усиление силы-энергии советских воинов (что соотносится и с передачей им по цепочке совместно выпеченных хлебов). Встреча с голой женщиной - белая ткань. Персонажам, предсказывающим войну и являющимся путнику в красных одеяниях или просящих купить им красный платок, могут быть противопоставлены те, которые также предстают в образах оскудения (признаками которого являются нагота, оборванность, старость), но при этом просят купить им белую ткань (иногда сами предстают в белых одеждах). Применительно к предвоенному времени чаще всего главными героями рассказов с таким сюжетом являются шофер (персонаж, обладающий признаками исключительности в условиях крестьянского предвоенного быта, а также маргинальности, как связанный с необжитым пространством дороги) и женщина. Н. Петров рассмотрел эти сюжеты как составную часть широкого круга славянских и европейских эсхатологических рассказов, в которых путнику встречается некий персонаж (молодая женщина, старуха, старик и пр.) и обращается с просьбой (купить одежду или обувь, перевезти на другой берег реки и пр.), после чего показывает знаки будущего: кровь, мясо, поле с урожаем и пр. В русском варианте вестник также предсказывает, будет ли война и другие бедствия [3. С. 189]. Проанализировав значительное количество русских текстов, относящихся к XX и XIX вв., исследователь пришел к выводу, что устные рассказы советского времени содержат мотивы, характерные для дореволюционной народной прозы. Генетически эти мотивы связаны с популярными в славянском мире (и уже упомянутыми нами выше) сюжетами о чуме, холере или коровьей смерти в образе женщины, которая приходит в селение и несет с собой смерть. Актуализация этих сюжетов народной памятью в советское время происходила в связи с кризисными ситуациями (Гражданская война, голод, Великая Отечественная война). Однако если Н. Петров в первую очередь был озадачен выявлением первичного ядра этих рассказов и обоснованием мысли о генетическом родстве рассказов предвоенного советского времени с более ранними, то меня в большей степени интересует процесс трансформации этих сюжетов именно в советское время и поиск ответа на вопрос: какие именно мотивы в этих рассказах (представленных разными вариантами) оказались актуализированными и почему. В тех рассказах, где речь идет о грядущей войне, чаще всего шоферу встречается на дороге женщина. Нередко имеются указания на скудость одеяния явившихся путнику женщин или даже полное его отсутствие («в однех рейтузах», «в костюме Евы», «голая»). Нагота женщины (которая могла символизировать оскудение как женского мира, так и сакральной сферы) сочетается с символами избытка в материальной сфере: «И вот одна женщина рассказывает такую быль, небылицу. Милые мои, дорога узкая полевая, рожь высокая-высокая стеной стоит. Машина ехала. Машин тогда было мало. И вдруг колёса крутятся, машина стоит. Выходит женщина в костюме Евы. - Откуда выхоДит? - Из ржи, из посевов. И обращается к этим, кто был в машине. - А там много было в машине человек? - А бог знает! ТруДно сказать. Машин мало веДь До войны было. В нашем колхозе была оДна машина. Так вот. И Держит три колоса: колос ржи, колос пшеницы и колос ячменя. Тучные колосья. Зёрна налитые. И говорит: «Не спеши! Вот виДишь, какой урожай. А убирать некому буДет. НекогДа буДет. БуДет война» [3. С. 191]. Практически во всех рассказах, объединенных мотивом встречи с женщиной, происходила передача (односторонняя или взаимная) неких предметов (чаще - одежды или ткани), т.е. осуществлялся символический обмен, характер которого влиял на предсказание. Вместе с тем уже само предсказание могло даваться в обмен за услугу (покупку ткани или согласие подвезти). Можно выделить несколько видов такого символического обмена: 1. Вестник просит подвезти его на машине, за выполненную просьбу передает шоферу набор предметов, по которым предсказывается будущее (в том числе - война). Пример: «Ехал шофер, а по Дороге старушка, просит: “ПоДвезите”. Вот еДут, а она ему узелок Дает. Он развернул, а там хлеб, ножик и мыло. А старушка уже исчезла. Шофер приехал Домой, спрашивает у старых люДей: “Что это значит?”. А ему говорят: “Хлеб - это к урожаю (в 41 гоДу большой урожай был), а нож - это к войне, а мыльцо - это хрен тебе в лицо”» [32]. 2. Голая женщина зимой останавливает машину и просит шофера привезти ей одежду. Привезенный узел с одеждой она оставляет шоферу, предсказывая, что войны не будет, но люди будут умирать от других причин. Этот сюжет приводит Н. Петров со ссылкой на полевые материалы И.Г. Бурцева и И.В. Пешехонова [3. С. 193]. Здесь стоит вспомнить о бытовавшем в народе запрете брать что-то от покойников (например, уносить с кладбища). По народным представлениям, нарушение этого запрета влекло за собой смерть нарушителя. 3. Вестник просит купить ему одежду или ткань. Главный герой выполняет просьбу. Вестник разрывает ткань пополам и обещает, что войны в ближайшее время не будет. Пример: «Они взяли столько-то метров товара, сколько приказано, ну, примерно, Десять метров, теперь он поехал. Ехал, ехал, и на том же месте машина встала. КогДа машина встала, стоит, маленько погоДя выхоДит женщина, та же сама. (А эти ему наказали спросить, буДет или нет война). Теперече: - Че, купили товару? - Купил. Она разрывает пополам. - Это тебе, а это мне. - Вы заказывали, я вам взял. - Нет, нельзя так. - Пополам разорвала. - Это твое, это мое. - Вот вы мне скажите, скоро ли у нас начнется война. Она говорит: - Нет, вой

Скачать электронную версию публикации