Reception of John Woolman's Journal in Theodore Dreiser's The Bulwark.pdf «Дневник» и «Оплот»: предварительные замечания Квакерский проповедник Джон Вулмен1 (17201772) известен в американской истории как один из первых борцов за отмену рабства, убежденный пацифист, и, по выражению знаменитого поэта Джона Гринлифа Уиттьера, «квакерский святой» XVIII столетия [1. P. 81]. В историю литературы имя Вулмена вошло благодаря его «Дневнику» [2] (полное название: The Journal of the Life, Gospel Labours, and Christian Experiences of that faithful minister of Jesus Christ, John Woolman, (1774)) [3]. «Дневник» представляет собой автобиографическое повествование, в центре которого - основанный на вероучении квакеров мистический образ «внутреннего света»2, способного озарять сознание человека и направлять его по жизненному пути. Постоянное соотнесение автобиографическим героем своих поступков и рассуждений с велениями «внутреннего света» -ключевой мотив «Дневника». Следует отметить, что религиозная составляющая у Вулмена тесно связана с общественной проблематикой, и потому важнейшую роль в его духовной автобиографии играют такие темы, как рабовладение, положение индейцев в колониях, этические аспекты развития экономики. Между тем те аспекты жизни Вулмена, которые не имеют прямого отношения к религии и социальной проблематике, остаются за рамками повествования. Назначением «Дневника» является не только и не столько запечатление уникального «я», неповторимой исторической личности, сколько моделирование некоего «образцового героя», востребованного в американской автобиографии эпохи Просвещения [5]. Несмотря на то, что «Дневник» был ориентирован, главным образом, на единоверцев автора, слава этого текста вышла за пределы квакерской культуры и, начиная с первого издания 1774 г., «Дневник» привлекал все новые поколения ценителей американской исповедальной прозы. В 1939 г. к почитателям Вул-мена присоединился Теодор Драйзер; благодаря прочтению «Дневника» писатель значительно модифицировал замысел уже начатого к тому моменту романа «Оплот» [6] (The Bulwark, 1946 [7]). «Оплот» повествует о жизни трех поколений квакерской семьи в Пенсильвании на рубеже XIX-XX вв. В основе романа лежат трудноразрешимые конфликты «традиционной» религиозности и веяний новой эпохи, консерватизма и современности, отцов и детей. Главный герой Солон Барнс - квакер родом из фермерской семьи, человек высочайших нравственных принципов, образцовый служащий, прекрасный семьянин. Человеку доброму, честному и трудолюбивому, Солону, как отмечается в романе, для совершенства не хватает лишь одного: широты кругозора. Круг его чтения составляет только религиозная литература; единственным исключением являются газеты, которые он просматривает по долгу службы. Солон порицает всякого рода изящные искусства, и, хотя он знает, например, что «на свете существует литература: рассказы, стихи, пьесы, очерки, повести», тем не менее, неукоснительно следует почерпнутому из квакерской назидательной литературы убеждению: «... чтение романов есть занятие, пагубное Для человека; романы несут в себе зло, и потому печатать их, продавать или одалживать кому-либо - грех» [6. С. 41]. Дом Солона Барнса, имение Торнбро - воплощение квакерского идеала благочестивой простоты, в котором единственное украшение стен составляют библейские изречения. Супруга Солона Бенишия, также воспитанная в религиозной семье, практически во всем разделяет взгляды мужа. Первая из трех частей романа, посвященная детству и юности Солона и Бенишии и зарождению их любви, проникнута идиллическим духом. Вторая и третья части, однако, представляют собой хронику разочарований в жизни героя. Верный квакерскому идеалу абсолютной честности, Солон с горечью осознает, что многие единоверцы ради прибыли готовы на «мелкие», а иногда и весьма крупные, «сделки с совестью» [6. С. 129]. Квакеры начала ХХ в. все менее ревностно соблюдают заветы отцов: с роскошью обставляют дома, перенимают светскую культуру. Но самое большое разочарование для Солона Барнса связано с его младшими детьми Эттой и Стюартом, которые идут на открытый мятеж против родительского уклада жизни. Дочь Этта, с детства грезившая об искусстве, сбегает из дома, чтобы стать писательницей; сын Стюарт тяготится мыслью о намеченной для него отцом деловой карьере и, увлекаемый соблазнами большого города, начинает жить двойной жизнью. Судьба Стюарта оказывается трагической: он становится соучастником тяжкого преступления и, хотя юношу можно назвать «наименее виновным из всех драйзеровских преступников» [8. P. 284], он не выдерживает мук совести и совершает суицид. Эти печальные события составляют главную тему третьей части «Оплота». Пережитое повергает Солона в глубочайший духовный кризис. В финале романа, многое переосмыслив, он приходит к новому пониманию веры. Своего рода духовное перерождение испытывает и примирившаяся с отцом Этта. Предваряя рассмотрение влияния Вулмена на Драйзера, следует принять во внимание «странную и запутанную» [9. P. 21] историю создания книги. Писатель начал работу над ней осенью 1914 г., а завершил в мае 1945 г. [10. P. 299]. Замысел «Оплота» был навеян семейной историей, которой в 1912 г. поделилась с Драйзером его читательница Энн Тэйтум. Отец девушки характеризовался как «исключительно набожный и мягкий по натуре квакер, чей благородный характер, однако, не принес ему счастья, а сыграл в жизни его семьи глубоко трагичную роль» [9. P. 22]. Как известно, тема мировоззренческого конфликта отцов и детей была для Драйзера крайне важной и, в силу обстоятельств его собственной биографии, очень личной. Первые наброски романа, созданные с 1914 по 1920 г., показывают, что первоначально образ Солона Барнса, хотя был выписан не без сочувствия, носил явно сатирический оттенок (как и название романа) [10. P. 305, 321; 11. P. 162], а сам роман должен был стать «атакой на моралистов» [11. P. 176]. Солон напоминал многих героев других романов Драйзера -догматически мыслящих людей, которые, будучи бессильны «навязать [свой] моральный кодекс» [12. С. 667] всему миру, становятся диктаторами в семье. Действие в первой версии было ограничено зрелыми годами Солона и завершалось полным крахом «барн-совского мира». По ряду причин в 1920 г. Драйзер приостановил работу над «Оплотом» и отчасти потерял интерес к этому замыслу. Перерыв был во многом обусловлен сложностью поставленной задачи: создать портрет «прихожанина церкви, примерного семьянина, законопослушного банкира в сером костюме», человека, олицетворяющего «пресную смесь рассудительности и скучности», и при этом не «утомить читателя», а сделать этот образ ярким и убедительным [13. P. 53]. Периодически пытаясь возобновить работу, писатель признавался, что его не покидает чувство неудачи [11. P. 440]. Его племянница Вера объясняла это тем, что Драйзер отождествлял Солона Барнса со своим отцом, а также, отчасти, с самим собой [14. P. 208]. Некоторая самоидентификация с главными героями была характерна для Драйзера и раньше, однако в случае с «Оплотом» она блокировала творческий процесс: не считая себя религиозным человеком и по-прежнему скептически воспринимая религию, писатель, тем не менее, уже не мог смотреть на своего персонажа-квакера с первоначальной иронической дистанции [11. P. 440]. Период 1920-1930-х гг., между тем, многое изменил в мировидении романиста. Это было время напряженных исканий Драйзера в политике, философии и религии, время обширного чтения - в первую очередь, научной литературы («от Демокрита до Эйнштейна» [15. P. 17]). Писатель постоянно собирал новые материалы, которые он надеялся, можно было бы синтезировать в книге «Формула под названием Жизнь» (The Formula Called Life). Результат этого масштабного, но, увы, оставшегося незавершенным труда составил тридцать шесть ящиков рукописей, лишь некоторые из которых были опубликованы [10. P. 295-296]. Тем не менее уже само название задуманной книги отражает характер эволюции, которую претерпели взгляды Драйзера в эти годы. Как и в более ранние периоды, натуралист Драйзер оставался верен стремлению исследовать некие законы, формулы, механизмы, скрытые «за кулисами» индивидуального и общественного бытия. Однако если прежде эти формулы представлялись писателю стихийноразрушительными, теперь он стал видеть в них разумность, красоту и созидательность [10. P. 294]. В конце 1930-х гг. одним из важнейших авторов для Драйзера стал американский писатель и философ-трансценденталист Генри Дэвид Торо, которого он много читал, готовя к публикации книгу для серии «Вечные мысли» (The Living Thoughts Series [15]). Суммируя в ходе этой работы философские идеи Торо, Драйзер укрепился в том направлении мысли, по которому шел последние несколько лет: за внешней суровостью законов природы, согласно Торо, скрыт великий творческий и художественный гений; человек может постичь благость и красоту этого божественного гения, терпеливо изучая природу. С увлечением философией Торо совпало другое сильно повлиявшее на Драйзера событие - произошедшее в 1938 г. знакомство с именитым квакером, историком Руфусом Джонсом (1863-1948). По совету Джонса Драйзер стал читать книги о квакерстве, что помогло ему по-новому взглянуть на эту религию. Писатель был весьма впечатлен философией «Друзей», а также их умением сочетать активную социальную работу с религиозностью, «свободной от всякой догмы» [10. P. 305]. Писатель высоко оценил знаменитый «Дневник» (The Journal) основателя квакерства, британского проповедника Джорджа Фокса (1624-1691), а также автобиографическую книгу самого Джонса «Обретая в жизни путь»3 (Finding the Trail of Life). Известно, что квакерство существенно повлияло на трансцендентализм [16. P. 92], а потому неудивительно, что Драйзер нашел в текстах «Друзей» немало общего с идеями Торо и своими соб-4 ственными . В январе 1939 г. Драйзер впервые прочитал «Дневник» Джона Вулмена. Этот текст привлек особенное внимание романиста: почти половина страниц в его экземпляре «Дневника» испещрена пометками [17. P. 388]. Философские идеи Вулмена также оказались созвучными тому мировосприятию, к которому с годами пришел писатель. По Вулмену, в основе созданного Творцом мира лежит гармония, и, хотя она была людьми утрачена, человечество способно вновь ее обрести. Путь к этой общей гармонии лежит через покорение личной воли Высшей воле, согласие каждого человека следовать водительству5 «внутреннего света» и играть положенную ему «партию» в мировой «симфонии» [18. P. 95]. Сходным образом, Драйзер в своем незавершенном философском исследовании тех лет стремился показать, «с одной стороны, незначительность отдельного человека, а с другой стороны, величие и красоту того процесса, частью которого человек является» [10. P. 295]. К идеям квакерского проповедника Драйзера, безусловно, привлекал и сугубо социальный пафос, касающийся, прежде всего, защиты прав угнетенных: рабов, малоимущих, коренных жителей американского континента. Симпатию романиста вызвали не только взгляды Вулмена, но и сама личность проповедника. В образе Вулмена, каким он предстает на страницах «Дневника», Драйзер увидел высокую личную нравственность, на редкость свободную, при этом от какого-либо самомнения и категоричности суждений. Писатель поставил Вулмена в один ряд с такими великими личностями, как Диоген, Будда, Иисус Христос, Франциск Ассизский, Фома Кемпийский, Ян Гус, Джон Беньян [15. P. 16-17]. Оценивая же литературные достоинства «Дневника», Драйзер включил Вул-мена, наряду с Дж. Фоксом и Ж.-Ж. Руссо, в число «создателей... самых прекрасных и самых искренних автобиографий в истории литературы» [11. P. 440]. Впечатление, произведенное личностью Вулмена на Драйзера, помогло романисту завершить образ героя «Оплота». Показателен следующий факт. Читая о Вулмене в книге Р. Джонса, Драйзер обратил внимание на следующий пассаж: «В поступках Вулмена, в самом его духе мы находим ярчайшее воплощение идеала квакерского мистицизма. Мало кто прошел так же далеко, как Вулмен, по очищающему пути. совершенно освободив свой дух от гордыни» [17. P. 201. Qtd. in: 18. P. 388]. Подчеркнув эти слова, Драйзер написал на полях: «Солон» [18. P. 388]. Именно знакомство Драйзера с квакерской классикой, по-видимому, стало ключевым фактором [10. P. 304] в модификации замысла «Оплота»: роман окончательно утратил сатирическую направленность - «если во многих предыдущих произведениях Драйзера. религия изображалась почти карикатурно, в “Оплоте” писатель впервые обращается к ценности веры» [8. P. 275]. Интересно наблюдение американского ученого Г. Фридриха: он обращает внимание на примечательную пометку в принадлежавшем Драйзеру экземпляре «Дневника», позволяющую предположить, что текст проповедника придал новое звучание даже самому названию романа (уже утвержденному к тому моменту). Драйзером подчеркнута следующая фраза Вулмена: «Глубокое смирение - сильный оплот, и когда мы входим в него, мы обретаем безопасность и истинное величие» [2. С. 75] (в оригинале Вулменом использовано именно слово “bulwark” [3. P. 57]). Вероятно, не только модификация замысла, но и, собственно, возобновление интереса к роману со стороны писателя было во многом обусловлено увлечением писателя новыми текстами, особенно «Дневником» Вулмена. Обращаясь к истории изучения обозначенной в заглавии рецепции, нужно сделать небольшое отступление и отметить, что в целом интерес критики к «Оплоту» развивался весьма неровно. Впервые изданный в 1946 г., «Оплот» - последний из завершенных романов Драйзера - сразу же вызвал, с одной стороны, большой интерес читателей и критики, а с другой стороны, достаточно противоречивые оценки. Показательной представляется рецензия Ф. О. Мат-тиссена, который характеризовал «Оплот» следующим образом: «очередной религиозный роман, в котором герой заново открывает христианскую любовь» [21. P. 43. Qtd. in: 22. P. 153]. Как указывает в своем обстоятельном библиографическом исследовании Д. Пайзер, произведение и впоследствии неоднократно относили к разряду «слабейших романов писателя» [23. P. 235]. Отдельного внимания заслуживает опубликованная в 1946 г. рецензия квакерского критика К. Т. Браун. Признавая за романом актуальность проблематики (положение «традиционной» религиозности в мире возрастающей секуляризации), автор рецензии, вместе с тем, упрекает романиста в невыразительности стиля, а также подвергает суровой критике искажения, допущенные романистом в описании квакерских обычаев, специфической лексики, норм этикета [24]. Ранние рецензии на «Оплот» окрашены, таким образом, преимущественно разочарованными интонациями. В 1950-х гг., однако, подход к рассмотрению этого романа становится более взвешенным: литературоведы указывают на особое место «Оплота» в творчестве Драйзера, его принадлежность к позднейшей, четвертой фазе натурализма в творчестве писателя [25. P. 221]. В свою очередь, Маттисен в книге, вышедшей через пять лет после упомянутой рецензии, отмечает, что «в “Оплоте” не так много от натуралистического трактата - это в гораздо большей степени простая, и при этом насквозь символичная, притча» [26. P. 243]. Тенденция к более позитивному восприятию романа критиками сказалась в том, что в 1983 г. Л. Хассман назвал «Оплот» «самой недооцененной книгой Драйзера», в чем его поддержал Ш. Сент-Джин [8. P. 275; 27. P. 153], а М. Лайдон в недавней работе охарактеризовал книгу как «шедевр» [13]. Тем не менее общее количество работ, посвященных «Оплоту», по-прежнему заметно уступает разнообразию исследований более раннего творчества Драйзера, и сам роман переиздается значительно реже остальных произведений писателя. Можно предположить, что именно вследствие сравнительно невысокого критического интереса к «Оплоту» в целом, вопрос о его связи с «Дневником» Вулмена до сих пор не получал достаточно подробного освещения. Сам факт влияния «Дневника» на «Оплот» отмечался в литературоведении неоднократно: в 1962 г. о нем писал С. Ричмен, связывая при этом имя знаменитого квакера с традицией трансцендентализма. «Оплот», как отмечает С. Ричмен, - это роман, «по содержанию и стилю своему прочно привязанный к трансцендентальной традиции. Он ничем не обязан Герберту Спенсеру и всем обязан Торо и Джону Вулмэну»6 [28. P. 229]. Однако, указав на данную преемственность, исследователь не останавливается на этом тезисе подробнее. Другой исследователь, затронувший указанную проблематику, - автор вышедшей в 1968 г. монографии о Вулмене П. Роузенблатт; в целом ученый оценивает роман как неудачу Драйзера, поэтому не уделяет ему много внимания, признавая, однако, заметное влияние на текст «Оплота» философии Вулмена и его стиля [20. P. 125]. Более подробно связь двух произведений рассмотрел в 1976 г. Пайзер, известный специалист по американскому натурализму; он акцентировал внимание, главным образом, на значении «Дневника» в жизни героев «Оплота» [10]. В последовавшие годы ученые практически не возвращались к данной проблеме; влияние «Дневника» оказалось вне поля рассмотрения даже в специально посвященной интертекстуальным взаимосвязям «Оплота» статье Ш. Сент-Джина [8]. Единственное из известных нам исследований, в котором проблема «Вулмен и Драйзер» рассматривается подробно - это статья Фридриха, опубликованная в 1955 г. Указывая на некоторые сюжетные аналогии в «Дневнике» и «Оплоте», исследователь замечает: «Удивительно, что в ряду американских писателей именно Драйзеру суждено было сильнее всех подпасть под очарование вулменовского пера» [18. P. 385]. Фридрих описывает преемственность Драйзера по отношению к Вулмену не только и не столько как непосредственную рецепцию, сколько как «цепочку» влияний: Вулмен - Дж. Г. Уиттьер -Руфус Джонс - Драйзер. В одной из своих последующих статей [29] ученый перемещает фокус внимания на фигуру Р. Джонса и его уже упомянутую выше автобиографию. Приведенные Фридрихом сопоставления убедительно показывают, что «Оплот», действительно, насыщен аллюзиями также и на книгу Джонса, однако сделанный ученым вывод, что именно это произведение оказало наиболее серьезное, «определяющее» влияние на итоговую версию романа [29. P. 193], представляется все-таки спорным. Вектор исследования, намеченный ученым в первой статье, остался не совсем разработанным и заслуживает более пристального внимания. Опираясь на идеи Фридриха и Пайзера и развивая их, можно сделать вывод о наличии, по меньшей мере, двух уровней рецепции текста Вулмена в «Оплоте». С одной стороны, «Дневник» предстает как книга, играющая важную роль в культуре квакеров и особенно ценимая главным героем; с другой стороны, прослеживаются отчетливые параллели между автобиографическим образом Вулмена и фигурой Солона Барнса. Задачей данной статьи является более детальное рассмотрение обозначенной рецепции на обоих уровнях, а новизна предлагаемого исследования заключается в указании на прежде не зафиксированные литературоведами аллюзии на «Дневник» в романе Драйзера. Аллюзии на «Дневник» в «Оплоте» Книга Вулмена в жизни героев Драйзера. Рассмотрим последовательно упоминания о Вулмене в романе. В первый раз о нем говорится в главе, посвященной знакомству Солона Барнса с семьей невесты. Заслышав шаги девушки, влюбленный Солон подходит к этажерке с книгами и, чтобы скрыть волнение, делает вид, что читает «Дневник» Вул-мена [6. С. 67]. Даже при таком невнимательном чтении герой, тем не менее, заинтересовывается книгой, и в результате «немного спустя Солон, часто вспоминавший “Дневник” Джона Вулмэна, который он в замешательстве листал в гостиной Уоллинов, ожидая появления Бенишии, решил приобрести и эту книгу и выписал ее из Филадельфии. История удивительной жизни этого человека оказалась весьма занимательным чтением. К тому же он знал, что и Бени-шия читала эту книгу, и ему хотелось непременно прочесть ее до их новой встречи» [6. С. 73]. Идеи Вулмена близки юному Солону. Характеризуя его мировоззрение, Драйзер в некоторой степени описывает взгляды автора «Дневника»: «Для Солона - хоть он и не сумел бы это выразить словами - жизнь состояла из суммы закономерных частностей, смысл которых был в том, что каждая из них несла в себе крупицу Божественной воли. Он с уважением относился к христианской церкви вообще, видя в ней силу, противостоящую язычеству, однако религиозные верования и учения других сект казались ему бессодержательными. Только в религии Джорджа Фокса и Джона Вулмэна он видел спасение от всех бед земных» [6. С. 106]. Со временем, однако, убеждения героя окрашиваются нетерпимостью. Так, в доме Солона, уже главы большого семейства, совсем нет места светской литературе: узнав, что дочь Этта тайком читает Бальзака, Флобера и Доде, Солон решительно осуждает их как «безнравственных» авторов и уничтожает книги (Глава XLIV). Его уважением пользуются исключительно квакерские тексты. Ригоризм отца вызывает у детей, особенно у Этты и Стюарта, «обратную реакцию»: «Стюарт смиренно склонил голову. Он чувствовал, что отец в какой-то степени прав, и в то же время этот разговор раздражал его. Надоели до смерти все эти разглагольствования о внутреннем свете. Все равно на него, Стюарта, внутренний свет не действует. Джордж Фокс, Джон Вулмэн со своим “Дневником”, о котором ему прожужжали все уши, - какое ему до них дело? Что общего у них с настоящей жизнью?» [6. С. 219]. Предпоследняя глава романа уже полностью посвящена «Дневнику». Вернувшаяся в родной дом Этта, ухаживая за умирающим Солоном, размышляет, как скрасить его последние дни: «Нелегко было выбрать что-либо для чтения - он был так безучастен ко всему. Однажды, перебирая в гостиной немногие имевшиеся там книги, она увидела “Дневник” Джона Вулмэна и поспешила отнести его Солону. - Смотри, отец, - сказала она, входя в комнату. -Вот эту книгу ты, по-моему, часто читал, когда мы были маленькие. Хочешь, я тебе почитаю из нее? Он взглянул, и слабая улыбка осветила его изможденное лицо. - Да, дочка, - сказал он, взяв томик из ее рук. -Это поистине замечательная книга. Почитай, я послушаю с удовольствием» [6. С. 368]. Для Солона новое обращение к Вулмену знаменует отказ от догматизма, «отвлеченных нравственных кодексов» [6. С. 369] и возвращение к «интуитивной» вере детства [10. P. 305]. В то же время глубокое впечатление чтение любимой книги отца производит на Этту. Благодаря «Дневнику» героиня многое переосмысливает в своей жизни - свои юношеские мечтания, отношения с родителями, побег из дома, роман с художником Уиллардом Кейном: «Она не забыла Кейна, и любовь к нему все еще жила в ее сердце. Но отец и Джон Вулмэн... научили ее понимать то, что превыше человеческих страстей и связанных с ними эгоистических желаний и стремлений, - мир и радость, заключенные в любви к другим... Теперь и в Этте затеплилась такая любовь, и она была готова раствориться в ней всем своим существом» [6. С. 373]. Прямые упоминания «Дневника» Вулмена, таким образом, представляют разные взгляды на классический квакерский текст. Для Солона это - «настольная книга», по-новому открывшаяся ему в конце жизни. У молодых Барнсов имя Вулмена долгое время ассоциируется с докучной назидательностью. Третий взгляд, представленный в финале - взгляд повзрослевшей Этты, впервые лично обратившейся к «Дневнику» и, неожиданно для себя, нашедшей в нем духовную опору. Этта мысленно сопоставляет отца с Вулменом [6. С. 372], и данное сопоставление выявляет второй уровень рецепции «Дневника» в тексте Драйзера. Биография Солона Барнса во многом отражает историю Джона Вулмена, что проявляется и в событийной канве романа, и в образе героя. Эпизоды детства и юности Джона Вулмена и Солона Барнса. Сходство прослеживается уже в происхождении героев «Дневника» и «Оплота» (оба родились в семьях небогатых фермеров), а также в отсылающем к агиографической традиции мотиве благочестивых родителей. Стоит отметить, однако, что в романе Драйзера подчеркнута особая роль в жизни главного героя его матери, Ханны Барнс, что связывает «Оплот», скорее, с традицией, восходящей к «Исповеди» Августина Блаженного, нежели с текстом Вулмена, который не акцентировал внимание на ком-либо одном из родителей. Как справедливо отмечают Фридрих [18. P. 389] и Роузенблатт [20. P. 124], явной аллюзией на первую главу «Дневника» является случай из детства Солона, когда он, играя с товарищем, убивает из рогатки вьющуюся над гнездом птицу. Нечаянный проступок вызывает у мальчика горькое раскаяние; этот случай запоминается ему, как и Вулмену, на всю жизнь, играя важную роль в становлении его личности. Отсылкой к «Дневнику» можно, вслед за Г. Фридрихом [18. P. 390], считать также рассказ о тяжелой болезни и чудесном исцелении юного Солона. Мать Ханна обращается к нему со словами: «Не плачь, Солон, сын мой... Это не конец твоего пути, это только начало. Господь сулит тебе все лучшее впереди. Ты будешь жить, чтобы служить Ему в любви и правде» [6. С. 30]. Подобным же образом, говоря о самой острой фазе перенесенной им в юности болезни, Вулмен пишет: «...во множестве Его милостей я нашел внутреннее облегчение и почувствовал себя обязанным, если Ему будет угодно возвратить мне здоровье, впредь смиренно ходить пред Ним» [2. С. 33-34]. Сходства в мировоззрении героев. Немало параллелей с Вулменом обнаруживается в мироощущении героя Драйзера. Так, например, горячий отклик в душе Солона Барнса находит характерная для Вулмена идея «простой жизни». Сопоставим два фрагмента из текстов Вулмена и Драйзера. Убеждая собеседника в необходимости отмены рабства, автобиографический герой Вулмена говорит о «существенной разнице» «. между теми, кто умеренно работает, чтобы обеспечить себе существование и воспитать своих детей в бережливости и трудолюбии, и теми, кто живут за счет труда своих рабов. Жизнь первых, на мой взгляд, гораздо более счастливая» [2. С. 80]. Аналогичным образом, Солон Барнс испытывает «...чувство безотчетной симпатии... к одиноким скромным труженикам: фермер ли распахивал свою полоску земли, кузнец ли, один, без подручных, подковывал лошаДь или чинил колесный обоД, - Солон, глядя на них, размышлял о том, как это должно быть хорошо - усерДно и вДумчиво труДиться в оДиночку наД избранным Делом, не стремясь к иным выгоДам, кроме того, чтобы прокормить себя и свою семью» [6. С. 41]. Занимая высокую должность в банке, Солон, повинуясь велению души (или же «внутреннего света»), всячески стремится помогать «невыгодной» клиентуре - рядовым вкладчикам, мелким предпринимателям: «СерДце у него сжималось, когДа он виДел, как меняется лицо человека, которому отказывают в креДите или требуют немеДленной уплаты Долга. Не раз он тут же приглашал беДнягу приехать к нему в Дак-лу с прихоДно-расхоДной книгой и всеми прочими Документами, желая вместе с ним разобраться в положении и попытаться найти выхоД» [6. С. 157]. Подобные моменты вызывают ассоциацию с филантропическим лейтмотивом «Дневника»: стремлением автобиографического героя помочь нуждающимся людям. Сопоставимыми также представляются решение Солона уволиться из банка, продиктованное осознанием нечестности совершаемых там операций, и уход Вулмена из торговли. Слова Солона, обращенные к его сослуживцам, «Я, как вы знаете, квакер, а наше религиозное учение не оДобряет того бешенства наживы, которое сейчас овлаДело многими люДьми. Быть может, отДельному человеку труДно что-либо сДелать против этого, но я, по крайней мере, могу сДелать оДно: отказаться от участия в Деле, которое я считаю безнравственным и Дурным» [6. С. 344] созвучны и с известной фразой из «Дневника» Вулмена, относящейся к главе, в которой описывается его основанное на пацифистских убеждениях решение не платить военный налог: «Отказаться Добровольно платить налог, который наше Общество обычно платило, было чрезвычайно неприятно, но Делать вещи, противные моей совести, казалось еще более ужасно» [2. С. 101]. Существенным представляется и следующее сходство в мировосприятии драйзеровского протагониста и вулменовского автобиографического героя. Годы жизни Вулмена пришлись, как известно, на век Просвещения, а его «Дневник» был опубликован незадолго до обретения американскими колониями независимости. Среди американских мыслителей той эпохи было весьма распространено скептическое отношение к прошлому, однако для Вулмена оно не было характерно - напротив, сквозь «Дневник» лейтмотивом проходит идеализированный образ былого, а его герой стремится «подражать достойнейшим личностям прошлого» [19. P. 16]: «Из того, что я читал и слышал, я верил, что в прошлые времена существовали люди, отличавшиеся праведностью пред Богом, которая превосходила все, что я знал или слышал о ныне живущих...» [2. С. 30]. Аналогичным образом Солон Барнс, уже человек рубежа XIX-XX вв., в «Оплоте» представлен как приверженец консервативных взглядов, в оценке минувших времен склонный к идеализации, а настоящее оценивающий весьма критически. Как справедливо отмечает одна японская исследовательница, сами стены барнсовского имения Торнбро становятся в определенном смысле «границей» между мифологизированным прошлым, «золотым веком» нравственности, дух которого Солон стремится удержать, и настоящим, которое он воспринимает как время упадка [22. P. 168]. Мотив «интуитивной» коммуникации. Одну из не самых явных и, тем не менее, интересных аллюзий на Вулмена в тексте «Оплота» можно обнаружить в «садовом» эпизоде третьей части романа (Глава LXIV). Наблюдая за природой, пожилой Солон Барнс проникается ощущением незримой взаимосвязи всего сущего. Яркое впечатление на него производит его «разговор» с ужом: «Дочка... я сейчас узнал о жизни и о Боге то, чего никогда не знал. В траве полз уж, и, хотя я знаю, что это существо безвредное, но при виде его я невольно ощутил страх. Но все же я решил заговорить с ним. Я знаю, что он безвреден, сказал я ему, и не стану его трогать, пусть себе ползет куда хочет. И тотчас же его шея приняла свой обычный вид, голова опустилась. Я хочу сказать, что язык добра понятен всем живым существам, и потому этот уж понял меня, как и я его» [6. С. 359]. Мотив интуитивного взаимопонимания в условиях ограниченности общего языка перекликается с «индейским» эпизодом у Вулмена, где подобное общение происходит между людьми, представителями разных этносов: «Наши проводники привели нас в дом к глубокому старику, и вскоре явился человек из другого индейского дома И я, узнав, что этот человек стоит у дверей, вышел; у него был томагавк, незаметно завернутый в плащ, и когда я приблизился, он взял его в руку. Я, однако, подошел к нему и, дружески заговорив с ним, понял, что он немного понимает по-английски. Зайдя с нами в дом и поговорив с нашими проводниками, [он] вскоре повел себя довольно дружелюбно, уселся и закурил свою трубку...» [2. С. 179]. Использование «третьего лица». В одной из последних глав «Оплота» примечателен эпизод, когда больной Солон Барнс в полузабытьи неожиданно говорит о себе в третьем лице: «Дочка, что сталось с тем бедным стариком?..» [6. С. 374]. Эту реплику можно соотнести с рассказом Вулмена об удивительном сне, увиденном им во время тяжелого недуга: в этом сне он ощутил «смерть собственной воли». Описывая свои размышления, сопровождавшие сон, автобиограф также смотрит на себя как бы со стороны: «Вскоре я вспомнил, что когда-то был Джоном Вул-маном...» [2. С. 243]. Показательно, что данный эпизод из «Дневника» почти целиком включен Драйзером в текст «Оплота» (Глава LXVI). Трактуя реплику Вулмена, необходимо иметь в виду следующую особенность «Дневника». Призванный транслировать, прежде всего, ценности квакерской религии [30], этот текст постепенно сужает роль центральной фигуры: «образцовый» автобиографический герой Вулмена неизбежно «отбрасывает» свое эго, «иллюзорную» часть себя [31. P. 146], а его задача, в конечном счете, ограничивается задачей сообщения читателям своего духовного опыта. Сходство указанных эпизодов позволяет предположить, что, аналогичным образом и Солон Барнс в «Оплоте» также выступает как персонаж, в финале истории приходящий к чувству иллюзорности замкнутого человеческого «эго». При этом в определенной степени из действующего лица повествования Солон Барнс превращается в «сострадательного зрителя» разыгравшегося перед ним сюжета, его интерпретатора, передающего свой духовный опыт окружающим. Заключение Проведенный анализ позволил зафиксировать наличие в «Оплоте» четырех прямых отсылок к «Дневнику» Вулмена как произведению, играющему важную роль в жизни героев, а также девяти аллюзий на вулменовский текст, реализовавшихся в сюжете романа и образе протагониста. Обобщая результаты сопоставления двух текстов, можно сделать вывод, что роман «Оплот» в значительной мере является художественным осмыслением «Дневника» Джона Вулмена, а созданная Драйзером фигура главного героя и судьба этого персонажа во многом выстроены по модели, заданной автобиографией знаменитого квакера. При этом важно подчеркнуть, что, безусловно, образ Солона Барнса не исчерпывается аллюзиями на Вулме-на. В портрете героя «Оплота», как говорилось выше, нашли свое воплощение черты другого известного квакера - друга Драйзера Руфуса Джонса, а первоначально его прототипами были отцы Энн Тэйтум и самого писателя. В некоторой степени образ Солона Барнса для Драйзера автобиографичен; кроме того, заметны библейские и шекспировские аллюзии, а также отсылки к другим персонажам романиста [8, 10]. На протяжении двадцати пяти лет, начиная с 1914 г., портрет Солона Барнса постепенно выкристаллизовывался в творческом воображении автора, соединяя в себе черты реальных личностей и вымышленных персонажей. Однако замысел долго оставался нереализованным, главным образом потому, что помещение «святого», нравственно безупречного героя в центр повествования было непростой художественной задачей даже для такого опытного романиста, как Драйзер. Знакомство же писателя с историей жизни реального квакерского «святого», Джона Вул-мена, произошедшее в 1939 г., позволило не просто дополнить образ персонажа, но и по-новому осмыслить его духовный путь. В финале романа Солон Барнс становится, подобно Вулмену, «совершенным квакером»7, подлинным оплотом своей веры. В статье, посвященной роману, Ю.В. Ковалев справедливо отмечает, что «художественное исследование Драйзера многопланово, многоаспектно, и результаты его не могут быть сведены к одной фразе» [12. С. 667]. Представляется, что дальнейшее изучение «Оплота» может проиллюстрировать многоплановость и такого вопроса, как рецепция в данном произведении литературного наследия квакерских авторов, в том числе «Дневника» Джона Вулмена. Анализ этой проблемы может быть продолжен и расширен, в частности, на уровне сопоставления религиозно-философского и стилистического аспектов «Оплота» с соответствующими аспектами квакерской автобиографической прозы.

Скачать электронную версию публикации