The role of the first Russian funeral sermon of the late 17th - early 18th centuries in the formation of the obituary ge.pdf Системное изучение жанра некролога, как он представлен в русской литературе, еще не проводилось. В настоящее время можно найти лишь несколько работ, посвященных данной теме. Так, теоретик и историк журналистики А. А. Тертычный вписывает некролог в систему информационных жанров, где первостепенным является сообщение о факте смерти [1. С. 56]. Социолог литературы А. И. Рейтблат предложил рассматривать некролог как биографический жанр, в котором, на его взгляд, акцентирована, прежде всего, общественная полезность умершего [2. С. 196]. В числе историко-литературных исследований можно назвать работу Т. Кузовкиной, изучавшей контекст статьи Ф.В. Булгарина на смерть В.А. Жуковского [3] и сделавшей обзор некрологов, опубликованных в газете «Северная пчела» за 1830-1840-е гг. Кроме того, К. А. Онипко произвела анализ идей и поэтики первых русских некрологов Н.М. Карамзина и И.И. Борна на смерть И.Ф. Богдановича и А.Н. Радищева [4]. Однако эти исследования, по необходимости, оперируют ограниченным материалом и не претендуют на реконструкцию истории жанра в ее полноте. Между тем изучение некролога связано, с одной стороны, с чрезвычайно актуальными междисциплинарными направлениями современных гуманитарных наук - исследованиями исторической памяти и персональной истории, мемориальной культуры, культурного канона, а с другой - с важными вопросами истории русской литературы, взятой и в своем эстетическом измерении, и в аспекте институциональном. Некролог фиксирует в памяти современников определенный образ ушедшего из жизни чем-либо примечательного лица и тем самым запускает в действие сложные процессы увековечивания или забвения, наращивания символического капитала (П. Бурдье) или его уменьшения, последующей культурной канонизации или деканонизации. Появление некрологических текстов инициируется разными институтами литературы - литературными «патронами» (монархами, вельможами, меценатами, покровителями, начальниками и руководителями), дружескими сообществами, литературными группами и направлениями - и в сильной степени зависит от внутриинститу-циональной культуры. Сложно переоценить значение некролога как отправной точки вхождения в национальный литературный канон или исключения из него. Наконец, некролог является отражением эстетики и поэтики эпохи в ее сущностно важном вопросе репрезентации жизни и смерти. Нужно учитывать и то, что некролог, в отличие от художественных жанров, не может существовать как автономное явление; он всегда глубоко включен в мемориальную культуру той или иной эпохи, которая, в свою очередь, отличается повышенной ритуализацией. Это определяет ракурс рассмотрения того периода, когда в русской культуре формируются предпосылки для становления некролога. Этот процесс, как справедливо констатировали Т. Кузовкина и К. А. Онипко [3, 4], завершился только к началу XIX в., однако уже в XVIII в. появляются жанры, которые повлияли на генезис некролога. Они, в свою очередь, вырастали из новых элементов, появившихся в погребальной культуре России. Исследование последней сегодня преимущественно обращено к ритуалу и его эволюции в пределах определенных исторических периодов. Здесь наиболее масштабными и системными являются историко-культурологическая монография М. Логуновой «Печальные ритуалы императорской России» [5] и историко-антропологическая книга С. Мохова «Рождение и смерть похоронной индустрии. От Средневековых погостов до цифрового бессмертия» [6]. Они позволяют сделать вывод, что траурная церемония представляет собой комбинацию консервативных традиций и элементов, отражающих современные культурные, религиозные, политические и этические потребности. Становление культуры погребального обычая, которая частично сохранилась и сегодня в России, началось в период царствования Петра Великого. Именно первый император существенно преобразовал похоронный церемониал. Реформа погребального обряда была призвана продемонстрировать другим державам и собственным подданным успехи абсолютизма. Одним из важнейших элементов формирующейся похоронной культуры явилась надгробная речь. Ее идеология, риторика и поэтика в католической и протестантской традиции XVI-XVIII вв. разносторонне изучены, в том числе в контексте похоронного обряда в целом [7-14]. Надгробные речи или погребальные проповеди впервые начинают произносить в рамках похоронной церемонии в Европе раннего Нового времени. В протестантской традиции они постепенно становятся неотъемлемой частью траурного мероприятия. К XVI-XVII сложились два варианта этого словесного жанра с разной идеологией и риторикой: протестантская надгробная проповедь, где акцент делался на фиксации коллективной памяти о покойном как свидетельстве его добропорядочной жизни - залоге воскресения во Христе, и траурная речь, более свободная по семантике, насыщенная античными реминисценциями и выражающая скорее рефлексию о смерти, нежели об усопшем. В погребальной проповеди, закономерно, особое внимание обращалось на личные религиозные качества умершего, определившие его праведную жизнь, что усиливало биографические интенции и подготавливало почву для будущего светского некролога. Надгробные речи, появившиеся в России в начале XVIII в., стали не только отражением культурной картины мира эпохи Петра I, но и определили основы мемориальных жанров литературы, став для некролога протожанровым источником. Целью данной статьи является выяснение того, какую роль сыграли первые надгробные речи в формировании жанра некролога в русской словесности. Похоронный обряд, сформированный по инициативе первого императора России, был синтезом русских национальных культурных практик, в свою очередь соединивших языческую обрядность с православным ритуалом, и заимствований из западноевропейских похоронных церемоний. В XVII в. церемония погребения на Руси представляла собой быстрое захоронение тела, как правило, проводившееся на следующий день после смерти, и включала плач и причитания, целование умершего или его гроба. Поминальная культура строилась вокруг идеи путешествия души, согласно которой почитать усопшего было положено на третий, девятый и сороковой день после кончины. «Европеизация» России, которую Петр I проводил в рамках своих реформ, коснулась и культурных традиций - ритуалов и обрядов. Император проявил особый интерес к изменениям в похоронных мероприятиях. Новые правила погребения были впервые апробированы в марте 1699 г. при похоронах ближайшего друга императора и его сподвижника Ф.Я. Лефорта. «В этих похоронах были намечены те детали реформирования траурного ритуала, который отрабатывался на протяжении всего царствования Петра I и нашли свое отражение при его собственном погребении» [5. С. 91]. Так, в похоронной процессии впервые приняли участие гвардейские Преображенский, Семеновский и Лефортовские полки, что с течением времени стало обязательной частью траурной церемонии. В траурном кортеже в первый раз задействовали рыцарей. «Один рыцарь - в золотых доспехах с ярким плюмажем и поднятым мечом, едущий на лошади, другой -в черных доспехах и черным пучком страусовых перьев на шлеме, следующий пешком с опущенным мечом» [5. С. 91]. Образ жизни воплотил рыцарь в золотых доспехах, а образ смерти - в черных латах. Этот символ прочно вошел в традицию светских похорон и трактовался как демонстрация преемственности власти. Латник в золотых доспехах был рыцарем нового императора, а латник в траурных доспехах являлся рыцарем умершего монарха1. В первый раз в церемонии прощания приняли участие женщины и представители дипломатического корпуса, кроме того был произведен оружейный салют, который в дальнейшем сочетали с колокольным звоном. Важнейшей из новаций похоронного ритуала стало надгробное поминальное слово, заимствованное из протестантской традиции. О значении похоронной проповеди в западноевропейской культуре говорит С. Мохов: «Похоронная проповедь и молитва становятся своего рода публичным воспоминанием об умершем с перечислением его заслуг и оценкой его дел» [6. С. 48]. В России надгробное слово впервые произнесли на похоронах Ф.Я. Лефорта. Пастор реформаторской церкви Немецкой слободы Стумпфиус подготовил речь на текст из Библии. «Надгробное поучение в день погребения генерала и адмирала Франца Яковлевича Лефорта» начиналась с цитирования восьмой главы Экклезиаста: «Несть человека, владущего духом, еже возбранити духу, и несть вла-дущего в день смерти» («Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти»; Еккл. 8:8). Подобное вступление было свойственно богобоязненной культуре начала XVIII в., когда рефлексия смерти могла существовать только в религиозной картине мира. Необходимо отметить, что Стумпфиус, говорит не столько об уходе из жизни Лефорта, сколько о смерти и добродетели вообще, о важности праведного образа жизни: «Не властны мы и над смертью: она не щадит ни сильных, ни юных, ни красоты, ни безобразия, ни добродетели, ни порока, и много мог бы я привести тому примеров; но, повинуясь державной воле, не стану широко распространяться; только одно упомяну: трепещите Страшного суда, готового ежечасно поразить вас», «Суетный человек! Взгляни на сей гроб и размысли, где твоя гордость и надменность? Ты более не что, как перст, земля и прах, восходящий и рассыпающийся дым, улетающий прах; вся твоя жизнь подобна вчерашнему дню, который миновал и никогда не возвратиться» [16. С. 266]. В надгробной речи Лефорту можно обнаружить характерные для культуры барокко темы Страшного суда, плясок смерти, загробных мучений2. Стумпфиус в этом плане близко следует лютеранской традиции, акцентирующей в погребальной проповеди апокалиптическую семантику: смерть и погребение здесь выступали лишь поводом для хвалы Всевышнему, спасающему усопшего от тленности земного мира и воскрешающему его в мире вечном. Для пастора Стумпфиуса показать истинное горе из-за смерти важнее, чем восхвалять Лефорта. «Красноречивых похвал ему от меня не ждите: я могу только плакать. Когда сердце преисполнено любви или печали, возмущенный ум не в силах утешить вас струями избранных слов» [16. С. 268]. В речи присутствует лишь самое общее описание личных качеств покойного, который заслуживает почитания и уважения. «Усопший господин, прошедший все степени честей человеческих, на высоте славы своим разумом и талантом так себя держал, что ветры гордых страстей не могли его низринуть» [16. С. 269]. Образцовая жизнь Лефорта, описанная в надгробной речи, также соотносится с протестантской традицией похоронной проповеди. В частности, П. Притчард пишет о важности репрезентации жизненного опыта умершего. «Одна из очевидных задач протестантской похоронной проповеди, то есть увещевание живых через повествование об образцовых духовных деяниях ныне умерших, решается служителем, изображающим покойного как человека, характер и поведение которого заслуживают особого внимания читателей в отношении их собственной жизни» [12. С. 253]. Стумпфиус представляет Лефорта как человека сильного духом. Душа, по словам пастора, сотворена на небе Господом Богом и существует в разуме и воле человека, она, в отличие от человеческого тела, бессмертна. Именно сила духа является определяющим качеством личности, и именно душа помогает примириться со смертью. «Храните же, люди Божьи, это драгое сокровище, не златом гибнущим, но кровью Христа Спасителя искупленное; храните свою душу, красотою без-смертия украшенную, ангелом подобную в частоте непорочной, и не оскверняйте ее ни зловредными грехами, ни плотскими страстями: вы над нею не властны» [16. С. 267]. Первая надгробная речь была закончена поучениями о благодетельной жизни ради блаженной смерти. Религиозно-дидактический пафос проповеди определил подчиненную роль политической семантики: несмотря на то, что Лефорт был важным сановником и государственным деятелем, его общественным заслугам посвящено минимум внимания, причем они растворяются в похвале самодержавной власти в целом. Стумпфиус акцентирует роль «Его Царского Величества» в жизни умершего, значимость Лефорта определена его близостью с царем. «Но память его не умрет: незабвенно и вечно пребудет имя Царского Величества, доколе солнце не перестанет обходить небесный круг над горизонтом Российской Монархии; не угаснет имя и сего великого министра: ибо все мы знаем, что Его Царское Величество было ему свет, жизнь, щит, радость и на земле сей небо» [16. С. 268]3. Император Петр I умер 28 января 1725 г., его похороны состоялись в марте и вместили в себя все новые элементы траурного обряда. «Впервые подготовкой похорон императора занималась специально созданная Печальная комиссия, пришедшая на смену Панафидному приказу. Разработка программы траурных мероприятий была поручена одному из наиболее просвещенных людей своего времени, Якову Велимо-вичу Брюсу, возглавлявшему печальную комиссию и выбиравшему себе помощником генерала Г.И. де Бона» [5. С. 124]. Церемониал погребения Петра I уже неоднократно становился предметом внимания историков [19; 20. С. 112-116; 21; 22]. Масштаб ритуала прощания, пышность его организации и оформления соответствовали традициям культуры барокко, в рамках которой театрализация смерти монарха, включавшая, помимо похорон, еще и годичный траур, насыщалась природно-космической, мифологической и исторической символикой. Важным элементом ритуала выступила и надгробная проповедь. Траурная процессия прибыла к деревянной церкви Петропавловского собора, где у гроба первого российского императора была отслужена панихида. Следом архиепископ Псковский и Нарвский, вице-президент Синода Феофан Прокопович произнес надгробную речь, которая постоянно прерывалась плачем и продлилась почти час. Несмотря на очевидный успех своего «Слова», Прокопович построил его с очевидным отступлением от риторических канонов, которые подробно объяснял еще студентам Киево-Могилянской академии в 1706-1707 гг.: 1. Уся суть uiei промови - похвалити померлого всякими способами. 2. Вступ повинен бути дещо довшим. У ньому оплакуватимемо i наш бшь, i шкоду, яко! зазнала держава або церква з приводу смери такого мужа Дал1 треба перейти до похвал мужа . Якщо ж розглядали б ми його заслуги перед державою i потреби держави, то скажемо, що вш юколи не ми так довго жити, щоб його не потребувала батьювщина, але вш заслужив, щоб юколи не вмирати. 4. Поим треба похвалити все життя або природ-ним способом за поодинокими перюдами ви

Скачать электронную версию публикации