To the history of the prosecution of Russian landlords for the abuse of serfs: Initiation of the Saltychikha Case (1757-.pdf В период существования крепостничества в Российской империи многие помещики, включая А.Т. Болотова, В.В. и И.В. Капнистов, Н.И. Новикова, В.Г. Полетику, А.И. и Н.И. Чихачевых, следили за благосостоянием, здоровьем и нравственностью подневольных им людей, с умеренностью наказывали их за проступки и преступления, защищали их от злоупотреблений приказчиков и старост. Так, например, писатель и ученый Андрей Тимофеевич Болотов в 1766 г. сослал своего приказчика в дальнюю вотчину «из подозрения якобы он портил людей» [1. Л. 95 об.; 2. Стб. 303-315; 3. Стб. 63-65, 103, 474-478, 505-507, 638-642, 1123; 4. Стб. 131, 177-179; 5. С. 207-209, 319-350, 471-520; 6. С. 147-156; 7. С. 98-227; 8. С. 203-233]. Однако среди помещиков встречались и садисты-крепостники, которые изнуряли, калечили и убивали свою «крещеную собственность». Повествуя о событиях 1762 г., мемуарист А.Т. Болотов отмечает, что крепостные, находившиеся под управлением Анны Фоминой (в замуж. Кавериной), супруги «внучатого дяди» писателя, терпели от помещицы «не только всякия брани и ругательствы, но и самые побои и мучительствы» [2. Стб. 349-350]. Многие крестьяне четы Кавериных не выдержали такого отношения и убежали из деревни, приведя состояние помещиков в упадок. Фомину мемуарист иронически называет «госпожей Чудихиной» [2. Стб. 511], отсылая к отрицательному персонажу из комедий Екатерины II. Помещица Дарья Николаевна Салтыкова (17301800) - самая известная серийная убийца в России XVIII в. Дарья приходилась внучкой думного дьяка Поместного приказа Автонома Ивановича Иванова (ум. 1709), скопившего за время службы при Софье Алексеевне и Петре I имения, которые населяли около 16 тысяч крепостных. Первым и последним браком Д.Н. Иванова вышла замуж за Глеба Алексеевича Салтыкова (ок. 1714-1756), который служил ротмистром лейб-гвардии Конного полка, и взяла фамилию супруга. После его смерти Дарья Салтыкова принялась калечить и убивать дворовых девушек в своей московской усадьбе, стоявшей на пересечении Сретенки и Кузнецкого моста, а также в подмосковном селе Троицкое. Под управлением «кровавой барыни» находилось более 4 000 крепостных (по данным 3-й ревизии), а значит, она может быть причислена приблизительно к тысяче богатейших помещиков Российской империи. Вдове Салтыковой и ее детям, Федору (1750-1801) и Николаю (ок. 1751-1775), принадлежали селения, находившиеся в Московском уезде Московской губернии, в Малоярославецком и Медынском уездах Калужской губернии, в Вяземском уезде Смоленской губернии, в Унженском и Вологодском уездах Архангелогородской губернии. По приказу барыни и ее мужа из деревень в Москву и Троицкое были привезены 138 крестьянок, большинство из которых к 1762 г. умерли или пропали без вести. Согласно показаниям, Салтыкова и ее помощники из числа дворовых убили 75 крепостных. Их жертвами становились, как правило, «девки» (незамужние женщины), реже - «жонки» (замужние женщины), тогда как всего трое известных жертв были мужчинами. Помещица оправдывала побои и пытки девушек тем, что они якобы некачественно убирали господский дом [9. Л. 8-12 об.; 10. Л. 29-38, 60, 123, 133, 163-163 об.; 11. Л. 285-289 об., 315 об., 391-392; 12. С. 497-498, 526-528; 13. С. 31-34]. Салтыкова совершала свои убийства на рубеже правлений Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины II, когда дворяне приобрели монопольное право на владение землей и крепостными, в отношении которых пользовались практически абсолютной властью. Помещики по своему усмотрению обменивали и продавали, переселяли и женили, наказывали и отдавали в солдаты зависимых от них людей. Во второй половине XVIII в., по словам Е.Н. Марасиновой, подневольный труд не только создавал материальную базу для самоутверждения господствующего сословия: крепостничество прочно переплеталось с бытием дворянина, мощно воздействуя на его сознание. Потребительское отношение к крестьянам и дворовым становилось нормой, и многие дворяне воспринимали убийство крепостных как частное дело владельца. В целях сохранения общественной стабильности государство должно было реагировать на вопиющие случаи крепостнического насилия. По крайней мере, с 1761 г. суды преследовали помещиков за жестокое обращение с подневольными им людьми. Согласно подсчетам, в 1760-х - начале 1790-х гг. более 40 помещиков были приговорены к наказаниям за убийство своих крепостных, в том числе к лишению дворянства и ссылке в Сибирь. Императрица Екатерина Алексеевна в своих конфирмациях на доклады Сената утвердила большинство известных приговоров по таким делам. Как правило, за крепостных в судах ходатайствовали местные светские и духовные власти. Частновладельческие крестьяне и дворовые были вынуждены искать посредников для обращения к представителям власти, поскольку они не имели права свидетельствовать против своих владельцев по уголовным делам [8. С. 203-233; 13. С. 178-222, 370-376; 14. С. 128-144]. Первым случаем, когда помещица-садистка была арестована и наказана после того, как ее крепостные самостоятельно ходатайствовали в суде, стало дело Дарьи Салтыковой. Указом от 2 октября 1768 г. Екатерина II лишила Салтыкову дворянства и запретила подданным именовать ее «названием рода» отца и мужа, т.е. у Дарьи официально отняли фамилию. 18 октября это постановление было прочитано на Красной площади, где Дарья Николаева дочь выстояла час с прикрепленным ей на шею листом, на котором было написано «Мучительница и душегуби-ца». Указ о гражданской казни бесфамильной изуверки был объявлен «во всенародное известие». Вероятно, именно тогда современники и дали крепостнице прозвище «Салтычиха», которое стало нарицательным [11. Л. 400-401 об., 426 об.; 15; 16. P. 82, 124]. С тех пор салтычихами называли помещиц, истязавших своих крепостных (А. В. Козловскую, А. И. Полуэктову, О.К. Брискорн, А.С. Шелешпанскую и Г. Стоцкую), а также любых других жестоких женщин. В XVIII-XIX вв. память о деле Салтычихи сохранялась, прежде всего, в устной традиции. Широкое распространение имел ничем не подтвержденный слух о людоедстве помещицы. Через столетие после наказания «душегубицы» на Красной площади было опубликовано письмо непосредственного свидетеля казни. В Нижегородской губернии была записана легенда о встрече Салтычихи и заточенного в клетку Емельяна Пугачева в Москве (согласно легенде, помещица умерла сразу после свидания с Пугачевым, и на ее «хоромы» прилетели два черных ворона). В 1779-1800 гг. Дарья Салтыкова содержалась в застенке, пристроенном к южной стене собора Ивановского женского монастыря. Желающие приходили в церковь, чтобы посмотреть на заключенную через окно с занавеской, которое выходило на пристройку. Француз П.Д. де Пассенан, работавший частным учителем в Москве, записал в своих воспоминаниях, что нашел монастырскую колодницу уже 70-летней старухой. Пореформенные историки узнали об этом зрелище со слов московских старожилов П.Ф. Карабанова и П.М. Рудина [16. P. 82, 124; 17. С. 18-19; 18. С. 304; 19. С. 650-651; 20; 21. С. 1283-1284; 22]. Исторические сочинения о следственном процессе1 над Д.Н. Салтыковой начали появляться после 1861 г. В год отмены крепостного права историк и этнограф И.М. Снегирев сообщил в публикации, что в его коллекции хранится «обстоятельный экстракт» (краткий пересказ) из дела Юстиц-коллегии о преступлениях Салтычихи. Еще в 1817 г. Снегирев получил этот экстракт от подъячего С.С. Горюшкина [24. С. 66-67]. В сентябре 1863 г. редакция журнала «Зритель общественной жизни, литературы и спорта» заполучила «подлинное, до сих пор никому неизвестное дело о Салтыковой»; в двух номерах было опубликовано его краткое содержание [18; 25]. В статье 1874 г. Г.И. Студенкин подробно описал преступления «душегубицы» и то, как они расследовались, а также составил список жертв Салтычихи (на основании свидетельских показаний, собранных Юстиц-коллегией) [12]. В работе «Крестьяне в царствование Императрицы Екатерины II» В. И. Семевский проанализировал как материалы следствия, так и обширную историографию о деле, накопившуюся к тому времени [13. С. 223-229]. Среди дореволюционных авторов, которые исследовали процесс Салтычихи или публиковали материалы дела, также следует назвать П.Г. Кичее-ва, Л.П. Майкова, Д.О. Шеппинга, Н.П. Розанова и П.И. Мельникова [19-21, 26-28]. При всей фундаментальности всех упомянутых работ, существенным их недостатком является отсутствие ссылок на архивные источники. Кроме того, дореволюционные авторы не ставили задачей реконструировать в хронологическом порядке петиционное движение и следственные дела, возбужденные против Салтычихи. Русисты, писавшие о деле Дарьи Салтыковой после 1917 г., опирались на предшествующую научную традицию. М.Н. Гернет и Е.Н. Марасинова проанализировали приговор в отношении Дарьи Салтыковой [14. С. 134, 202-203; 29. С. 79-80, 84-86, 289-290]. Дж. Блюм в 1961 г. отмечал, что, хотя Салтычиха и ей подобные были психопатами, «бездумная и подсознательная жестокость» имела вездесущий характер в крепостнической России. Блюм преуменьшал роль крепостных в возбуждении следствия, отмечая, что «поведение помещицы обрело дурную славу, и власти были вынуждены что-то предпринять» [30. P. 438-439]. М.Ф. Прохоров рассмотрел жалобы крепостных Салтычихи и других помещиков, поданные в Московской губернии с 1750 по 1775 г., всего 41 петицию. Как оказалось, в 33 челобитных крепостные сообщали о произволе и насилии со стороны владельцев, а в 7 случаях - о взяточничестве и волокитстве в судах, куда они обращались [31. С. 126, 171-176]. Упоминания о деле Салтычихи М.Л. Маррезе отметила, что крепостные практически не имели средств правовой защиты от злоупотреблений помещиков. Только Павел I разрешил подневольному люду обращаться к правителю с жалобами на притеснения владельцев [32. P. 229-231]. С.А. Экштут проанализировал покушения Салтычихи на своего бывшего любовника, капитана Николая Андреевича Тютчева, приходившегося родным дедом поэту Ф.И. Тютчеву [33]. Две работы Л.В. Маньковой 2002 и 2016 гг. представляют собой заимствования из статьи Г.И. Студенкина. Текст Сту-денкина в них скопирован или перефразирован, однако ссылки на него отсутствуют, равно как и ссылки на источники, о знакомстве с которыми заявляет автор [34, 35]. Е.В. Анисимов проанализировал исторический контекст преступлений барыни, отметив, что в 1750-х гг. крепостных окружал «мир каждодневного насилия и издевательства». С этим замечанием трудно поспорить, но нельзя согласиться с указанием историка, что дело Салтычихи началось из-за молвы, которая «возбудила общество» [36. С. 279-285; 37. С. 401-425]. Ю.М. Эскин в публикации 2002 г. привел фонды Российского государственного архива древних актов (РГАДА), в которых хранятся дела о преступлениях Д.Н. Салтыковой, в том числе «экстракты» из следственного дела о преступлениях Салтычихи, которое велось в Юстиц-коллегии. Данные материалы, однако, не используются современными исследователями [38]. В 2012 г. С.В. Черников опубликовал алфавитные списки помещиков Московского уезда в первой половине XVIII в. с указанием числа принадлежавших им крепостных. Выясняется, что, по данным 3-й ревизии, Дарья Салтыкова владела 487 душами м. п. в Московском уезде [39. P. 172, 217]. Участники проекта «Культура и быт русского дворянства в провинции XVIII в.», проводившегося под эгидой Германского исторического института в Москве, на сайте проекта создали вебстраницу о Дарье Салтыковой. Здесь упоминается архивное дело 1762 г., посвященное отправке производств по жалобам на Д.Н. Салтыкову из Сыскного приказа в Юстиц-коллегию [40, 41]. Хотя в историографии 19172022 гг. были рассмотрены новые аспекты следственного дела Салтычихи, историки в значительной степени опирались на выводы дореволюционных авторов, без обращения к архивным источникам. Распространение в историографии, литературе и массовой культуре мифов и домыслов о Салтычихе можно объяснить отсутствием современных историко-архивных исследований о деле помещицы. Необходимо свести в одной работе все известные архивные документы, относящиеся к процессу «душегуби-цы». Вместе с тем представляется актуальным комплексный анализ петиционного движения и следственных дел против Дарьи Салтыковой в 1757-1763 гг. В этот период, совпавший с рубежом царствований Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины II, в широком смысле определялось, найдется ли сила, способная остановить Салтычиху, понесут ли наказание злодейка и ее пособники. Далее я попробую доказать, что инициирование расследования преступлений вдовы Салтыковой было заслугой челобитчиков и Екатерины II, а вовсе не широкой публики. Для этого важно понять, когда и как крепостные добились реакции властей на преступления «кровавой барыни» и почему Дарье Салтыковой удавалось избегать от правосудия весьма продолжительное время. Комплекс делопроизводственной документации, относящейся к делу Салтычихи, по объему превосходит любое другое дело о жестоком обращении с крепостными в России. С 1757 по 1762 г. в московских учреждениях было инициировано по меньшей мере 22 дела об убийствах, приписываемых Салтычихе. Весь этот период Дарья Салтыкова продолжала истязать служанок. Только после обращения крепостных к Екатерине II в октябре 1762 г. все дела, возбужденные ранее против помещицы, были переданы в Юстиц-коллегию, а сама «душегубица» была посажена под домашний арест [9; 10. Л. 19, 32, 39 об., 152 об.-155; 11. Л. 260 об.-264, 290-291 об.; 41; 42; 43. Л. 108-108 об.; 44. Л. 455; 45. Л. 22-24 об.]. Ниже представлена хронология жалоб и расследований по делу Салтычихи. 14 декабря 1757 г. в Московскую полицмейстерскую канцелярию обратилась дворовая Салтычихи, Василиса Нефедьева дочь, сообщившая, что Дарья Салтыкова убила свою «девку» Аграфену Потапову дочь. Дело было передано в Сыскной приказ, где Василиса была наказана кнутом; очная ставка крепостной и барыни не проводилась. По воле Салтычихи девушка была сослана в Оренбургскую губернию. Как показали Савелий Мартынов и Ермолай Ильин, «оное все сделано по подкупу во угождение помещицы их» [9. Л. 14 об.; 10. Л. 165-166; 11. Л. 185-187 об.]. 23 декабря 1757 г. капитан съезжего двора 1-й ко-манды2 Николай Телегин сообщил в Московскую полицмейстерскую канцелярию, что он был призван Д. Н. Салтыковой в ее дом на пересечении Кузнецкого моста и Сретенки для осмотра умершей дворовой Анисьи Григорьевой дочери. Телегин зафиксировал на ней рубцы от побоев. Муж Анисьи, дворовый Трофим Степанов, объявил капитану, что причина смерти - побои Салтыковой. После этого сотские и десятские доставили труп в Московский генеральный сухопутный госпиталь, где на нем зафиксировали телесные повреждения «на всей спине и по обоим бокам». 2 февраля Трофим Степанов сбежал от Салтыковой и кричал около съезжего двора «караул». Крепостной объявил полицейским, что по приказанию помещицы ее «гайдук» (так называли в имении приближенных к госпоже дворовых) Федор Сомин забил до смерти служанку Анну Матвееву. На допросе в Московской полицмейстерской канцелярии Трофим также сообщил, что после истязания Анисья выкинула мертвого младенца и на четвертый день скончалась. Два свидетеля из числа крепостных, которых назвал челобитчик в полиции, не подтвердили его показаний, после чего Трофим был отправлен обратно в дом помещицы. При пересмотре дела в 1766-1767 гг. на основании проведенной ранее судебно-медицинской экспертизы Юстиц-коллегия установила вину вдовы Салтыковой в убийстве Анисьи. Однако факт убийства Анны Матвеевой остался недоказанным [10. Л. 33-34; 11. Л. 213-218]. 24 мая 1759 г. в 4 часа утра в Московскую полицмейстерскую канцелярию пришел упомянутый сообщник Салтычихи Федор Иванов сын Сомин. Дворовый сообщил, что помещица в марте и апреле убила шесть «девок», которых привезла из своих дальних вотчин. Дело было передано в Сыскной приказ. Сомин назвал ряд свидетелей, однако они не подтвердили его показаний. В июле того же года крепостного наказали кнутом и отдали в дом Салтычихи. Согласно показаниям Савелия Мартынова и Ермолая Ильина, он был отправлен в село Вокшино, где был содержан «в железах» [9. Л. 14; 10. Л. 122 об.-123 об.; 11. Л. 187 об.-192]. Затем Федор Сомин был отправлен под надзор старосты деревни Телячковой Никифора Григорьева, от которого крепостному удалось сбежать. В августе 1761 г. Салтычиха лишила жизни Никифора в наказание за плохой надзор [11. Л. 242-244]. Дела по жалобам Василисы Нефедьевой дочери и Федора Сомина не были пересмотрены и далее: в 1767 г. Юстиц-коллегия рассудила, что они были решены на законных основаниях. Проситель Ермолай Ильин, который сообщил, что московские чиновники помогали Салтычихе скрывать совершенные убийства за взятки, был обвинен в ложном доносе и сослан в Нерчинск. Против Ермолая сыграл тот факт, что он соучаствовал «кровавой барыне» в убийствах, а также то, что в 1757-1759 г. он лжесвидетельствовал в полиции «во оправдание помещицы своей» [11. Л. 190-190 об., 381, 405-405 об.]. 19 ноября 1759 г. гайдук Федот Михайлов сын Богомолов объявил караульному московской полиции, что по приказанию Салтыковой в ноябре он стал соучастником убийства своего племянника Хрисанфа Андреева в московском доме помещицы. После избиения Хрисанфа Богомолов отвез умирающего в Троицкое. В селе гайдук встретил старосту Ивана Михайлова, которому рассказал об истязаниях. К тому времени Хрисанф испустил последнее дыхание, и крепостные отнесли тело в сельский хлев. Назавтра Богомолов перепрятал труп под пол кухни господского дома, и в течение нескольких дней обратился в полицию. Дело было передано в Московскую губернскую канцелярию. Узнав об этом, Салтычиха приказала перепрятать труп в поле под снегом; тело покойника нашел подпоручик Суков, отправленный из губернской канцелярии. На допросе староста Михайлов не подтвердил показания Богомолова. В апреле 1760 г. материалы дела и двух крепостных доставили в Сыскной приказ. Через несколько месяцев челобитчика отдали обратно помещице. Только на допросе в Юстиц-коллегии в 1763 г. Иван Михайлов изменил показания, подтвердив версию Федота: убийство Хрисанфа Андреева Салтычихой было доказано. Коллегия выявила, что в 1759-1760 гг. процедура расследования была нарушена и даты, проставленные в документах, не соответствовали действительности [9. Л. 14; 10. Л. 44 об.-50; 11. Л. 192-209; 12. С. 516-517; 42. Л. 2 об.-3]. С 1757 по 1762 г. приходской священник, офицеры съезжего двора, врачи полиции и Московского генерального сухопутного госпиталя провели осмотры пяти служанок, умерших от побоев Салтыковой в ее доме на пересечении Кузнецкого моста и Сретенки: Анисьи Григорьевой дочери, Пелагеи Петровой дочери, Катерины Тимофеевой дочери, Анны Петровой дочери и Дарьи Дементьевой дочери. В разное время эти девушки были привезены в Москву соответственно из деревни Гребенкиной Медынского уезда, из деревни Теплый стан Московского уезда (Пелагея и Катерина), из деревни Анисимовской Вологодского уезда и из села Вокшино Московского уезда [10. Л. 58-63; 11. Л. 213-237]. Иван Иванов был священником Введенской церкви на Сретенке, прихожанкой которой была Д.Н. Салтыкова и ее люди. В обязанности пастыря входило исповедовать и причащать жителей прихода перед смертью на дому, но сделать это получалось не всегда: дворовые Анисья, Пелагея и Катерина скоропостижно скончались в доме Дарьи Салтыковой «без исповеди и причастия». Священники не имели права хоронить умерших насильственной или внезапной смертью, без предварительного получения полицейского свидетельства. Поэтому каждый раз, когда вдова Салтыкова просила Ивана Иванова похоронить девушек у приходской церкви, он требовал от нее «похоронные». После отказов со стороны сретенского священника служитель барыни Мартьян Зотов был вынужден объявить об Анисье, а после о Пелагее и Катерине на съезжем дворе 1-й команды. В усадьбу барыни на Кузнецком мосту приходили полицейские офицеры, сотские и десятские, которые проводили наружные осмотры покойниц, отправляли тела для проведения вскрытия в Московский госпиталь [10. Л. 32-35 об., 60 об.-62; 11. Л. 213-231; 45. Л. 22-24 об.; 48. С. 1303-1308]. Как отмечают А.Б. Каменский и Е.Х. Баринов, осмотры было положено проводить в присутствии свидетелей из числа местных жителей. В Москве середины XVIII в. при освидетельствовании мертвых тел часто присутствовали профессиональные медики. Если участники осмотра обнаруживали следы насильственной смерти, покойников отправляли в госпиталь [49. С. 300-302; 50. С. 32-39]. Других дворовых Салтычихи, Анну Петрову дочь и Дарью Дементьеву дочь, священник Иван Иванов успел исповедать и причастить, но все же отказался их хоронить, подозревая, что их смерть приключилась по вине помещицы. В декабре 1760 г. сретенский пастырь вместе с причтом осмотрел тело Анны в храме и нашел на покойнице «боевые знаки», а потому «без указа» хоронить ее не стал. Иван сообщил о трупе в Московскую духовную консисторию, которая в свою очередь потребовала от полиции расследовать «умертвие». В апреле 1762 г. по просьбе Ивана Иванова причт сретенского храма вместе со священником из другого прихода осмотрели в доме Салтыковой тело дворовой Дарьи и заметили на ее лице «синие пятны». Служители церкви собирались отнести покойницу в церковь, где бы ее осмотрели «богаделенные старухи»3. Но поскольку помещица «мертвого тела в церковь выносить не велела», Иванов подал в московскую консисторию уже второе «доношение», и учреждение провело собственное расследование. Служитель помещицы Мартьян Зотов, в свою очередь, сообщил об Анне, а после - о Дарье на съезжем дворе, после чего покойницы были осмотрены полицейскими и врачами. Как показала коллежская ревизия, не только в этих случаях, но и «почасту» Зотов объявлял полицейским 1-й команды о дворовых девушках своей помещицы, которые якобы умерли от болезни [10. Л. 34 об.-36, 58-62 об.; 11. Л. 220 об.-237]. На каких основаниях врачи Московского генерального сухопутного госпиталя проводили освидетельствование пяти дворовых девушек, и как полиция распорядилась об их захоронении? С петровского времени в Москве тела «подлых людей», найденных на улице, доставляли в основанный Н.Л. Бидлоо госпиталь для проведения учебных вскрытий, хотя рассечения тел проводились в госпитале и в судебномедицинских целях. Генеральный регламент о госпиталях 1735 г. предписывал лекарям и ученикам медико-хирургических школ в Санкт-Петербурге и Москве проводить вскрытия трупов, устанавливать причины смерти, после чего отправлять тела для погребения [52. С. 679-680; 53. С. 52-53, 83, 94-95]. В ходе следствия об убийстве дворовой Пелагеи Петровой дочери коллегия сделала запрос в полицмейстерскую канцелярию, на основании каких распоряжений полиция проводила осмотры покойников, отправляла тела в госпиталь и в «убогий дом». Ответный рапорт сообщал, что Московская Сенатская контора указом от 20 мая 1736 г. предписала московской полиции отвозить «найденные мертвые тела, и брошенные, и подметные телеса» напрямую в госпиталь для освидетельствования, а затем требовать от врачей «верных ведомостей» [45. Л. 22-24 об.]. Соответственно, в декабре 1757 г. полиция отправила тело дворовой Анисьи в госпиталь и потребовала от врачей письменно сообщить, «от чего подлинно смерть приключилась» [11. Л. 213-214 об.]. Как объявил врач, тело покойницы сгнило на спине и по бокам (т.е. в местах побоев), а на ее желудке и печени была найдена «инфлиммация». Московская полиция не стала проводить дальнейшего расследования, несмотря на полученные результаты экспертизы. Дворовый Салтычихи Алексей Савельев доставил тело Анисьи из госпиталя с полученным похоронным свидетельством, после чего Иван Иванов провел похороны [11. Л. 213-214 об.]. Сходным образом из дома на Кузнецком мосту полицейские 1-й команды отправили в госпиталь тело Анны Петровой дочери. Подлекарь Андриан Степанов отказался проводить рассечение, поскольку к тому времени труп уже сгнил, и мертвую возвратили обратно на съезжий двор. Полицмейстерская канцелярия приказала 1-й команде отдать тело для погребения Ивану Иванову, которому предписали захоронить девушку и рапортовать об этом в московскую полицию и в духовную консисторию. Между тем на допросе в ходе коллежского следствия пастырь заявил, что не знает, где в конечном итоге была погребена Анна [11. Л. 223-231]. Дворовые Пелагея, Катерина и Дарья также были осмотрены полицейскими и врачами. Лекари московского госпиталя зафиксировали на телах 3 девушек следы насильственной смерти: ссадины, кровоподтеки, раны и повреждения внутренних органов («пятны, так, как бы от побои», «от побои наружные знаки», пробитие тела «почти до костей», «срастение крови», «много излияния крови густой», «антонов огонь» снаружи и внутри органов, «великое затвердение печенки»). Как выявила коллежская ревизия, полицейские проигнорировали результаты осмотров Пелагеи, Катерины и Дарьи. Каждую из них отправили для погребения в «убогий дом»4 (место хранения и захоронения умерших неестественной смертью в XVIII в.). Об этом следователям сообщили родители покойниц, которые продолжали жить в деревнях (они узнавали о смерти дочерей от московских дворовых) [11. Л. 218-237]. Дворовый Алексей Савельев сообщил в коллегии, что покойница Пелагея Петрова дочь была им отвезена из дома Салтычихи «в гошпиталь же, а из онаго гошпиталя отвезена с письмом для похорон в убогой дом» [11. Л. 218 об.]. Итак, полицейские отказывались расследовать преступления Салтычихи, несмотря на результаты медицинских освидетельствований, которые говорили сами за себя. Вместе с тем, полиция отправила по меньшей мере три крепостных помещицы в «убогий дом» - место захоронения погибших насильственной смертью. Весной 1762 г. дворянин Николай Андреевич Тютчев в Судном приказе подал явочную челобитную на вдову Салтыкову, а также на ее дворового Ермолая Ильина и ее крестьян Романа, Давыда и Семиона Ивановых. Как сообщал Тютчев, крепостные Салтыковой выехали за ним «нарядным делом, на четырех санях с дубьем» [11. Л. 291 об.]. Архивных материалов по этому делу в Судном приказе найти не удается. Между тем, из «доношения» Мартынова и Ильина Екатерине II, а также из свидетельских показаний, собранных Юстиц-коллегией, становится ясно, что Салтыкова трижды пыталась убить Тютчева и его невесту Пелагею Панютину. Капитан Николай Тютчев был землемером и межевал земли по Калужскому тракту, где находились имения Салтыковой: село Троицкое и деревня Теплый стан. По свидетельствам крепостных, их барыня имела любовную связь с Тютчевым. На второй неделе Великого поста, т.е. в конце февраля 1762 г., дворянин перестал ездить к Дарье Николаевне. Тютчев «сговорил за себя» девицу П.Д. Панютину, соседку Салтыковой по имению. Узнав об этом, крепостница решила погубить жениха и невесту. Согласно выписке из московской конторы Канцелярии главной артиллерии и фортификации, еще 12-13 февраля, заблаговременно, служитель помещицы приобрел 5 фунтов пороха. После расставания с Тютчевым барыня докупила серы, смешала ее с порохом и завернула этот «горючий состав» в пеньку. Салтычиха приказывала сначала конюху Роману Иванову, а затем, на другой день, вместе с ним и дворовому Сергею Леонтьеву положить самодельное взрывное устройство под московский дом Панюти-ных. Усадьба, в которой тогда проживали помолвленные, находилась за Пречистенскими воротами «близ бывших Левшинских бань». Иванов и Леонтьев отказались подрывать дом, за что были наказаны помещицей [10. Л. 32 об.-33, 56-57 об.; 11. Л. 290-291 об.]. В тот же Великий пост Пелагея Панютина выехала по Калужскому тракту в Брянский уезд, где находилось имение Овстуг, принадлежавшее ее родителям. В одних санях с Прасковьей отправился Николай Тютчев, провожавший невесту. В это же время по приказу Дарьи Салтыковой дворовый Ермолай Ильин и вместе с ним 20 мужиков выехали из московской усадьбы на большую Калужскую дорогу. План был следующим: когда ночью помолвленные будут проезжать деревню Теплый стан, крепостные разбойники нагонят их в поле и убьют «дубьем». Крестьяне Троицкого и Теплого стана узнали о готовящейся засаде и предупредили Тютчева, когда он проезжал деревню. Капитан вернулся в Москву и подал челобитную в Судный приказ. В 1767 г. Юстиц-коллегия заключила, что «блудное житие» Дарьи Салтыковой с Николаем Тютчевым не было доказано. В то же время явочная челобитная Тютчева и справка о покупке пороха доказывали участие барыни «в сих законопреступных страстях» [11. Л. 290-291 об., 371 об.-372; 12. С. 533-534; 33. С. 52-55; 56. С. 24-25]. Важно отметить, что после жалобы на бывшую любовницу в Судный приказ Тютчев перестал «ходить за делом». В апреле 1762 г. он стал мужем П.Д. Панютиной и поселился вместе с ней в селе Овстуг - именно здесь в 1803 г. родится поэт Федор Тютчев. Супруги занялись хозяйством и тяжбами с соседями, благодаря чему нажили более двух тысяч крестьянских душ [33. С. 52-55]. Во второй половине марта 1762 г. крепостные Иван и Владимир Шавкуновы, Семен Алексеев и Игнатий Угрюмов сбежали из села Троицкого и отправились в Москву. Помещица узнала об этом и послала за ними в погоню «человек с десять». Уходя от преследования, челобитчики «скорей добежали до будки, и у будки кричали караул» [9. Л. 3; 11. Л. 291 об.-292; 12. С. 534-535]. Крестьян взяли полицейские и отвели на съезжий двор, откуда 26 марта 1762 г. их отправили в Московскую полицмейстерскую канцелярию. В тот же день Салтычиха через служителя подала в полицию челобитную о краже беглыми крепостными одежды и денег. В полиции Иван Шавкунов объявил, что он имеет некоторое нужное дело донести самому Его Императорскому Величеству [9. Л. 2-3 об.]; крестьяне и дворовые потребовали отправить их в Московскую Сенатскую контору. Здесь следует отметить, что до 1762 г. политические доносы в России обозначались формулировкой «слово и дело государево». После объявления о «деле государевом» челобитчику требовалось сообщить о конкретных угрозах правителю, измене или бунте. Случай с крепостными Салтычихи был иным: согласно полицейскому допросу, они лишь хотели «донести на помещицу свою об учиненном ею смертном убив-стве» [9. Л. 2-3 об.]. «Недоведение» извета о политических преступлениях в первой половине XVIII в. вело к суровому наказанию изветчика. Шавкунов с товарищами избавились от взыскания только благодаря недавно вышедшему указу Петра III от 21 февраля 1762 г. о закрытии Тайной канцелярии и запрете выражения «слово и дело». 5-й раздел акта предписывал отпускать челобитчиков без наказания и отправлять их в другие инстанции, если выяснится, что им нечего сообщить о двух «пунктах» государственных преступлений: во-первых - о здравии, персоне и чести государя, во-вторых - о бунте и измене [57; 58. С. 123-124, 320-324, 686-687]. Полицейская документация и показания крепостных содержат два различающихся нарратива о дальнейших событиях. Согласно полицейской резолюции, Шавкунову со товарищи объявили, что им необходимо жаловаться в Юстиц-коллегию, а до тех пор - отправляться в дом помещицы «с роспискою». Возвращаться к «душегубице» челобитчики отказались и повторно объявили на съезжем дворе, что «имеют за собой секрет иной до Сенатской конторы и до Его Императорского Величества» [9. Л. 3-3 об., 5]. Тогда крепостных возвратили в полицмейстерскую канцелярию. По силе указа от 21 февраля «доносителей» о государственных преступлениях посадили под крепкий караул без пищи и воды на два дня, чтобы дать «все сие время на размышление», и только затем их отправили в Сенатскую контору [9. Л. 3-3 об., 5]. Согласно петиции Мартынова и Ильина и показанию Алексея Савельева, на Страстной неделе, когда не работали государственные учреждения, солдаты съезжего двора 1-й команды объявили Шавкунову со товарищи, что отведут их в Сенатскую контору, но затем обманным образом доставили к дому Салтычи-хи. Завидев усадьбу помещицы, крепостные трижды объявили за собой «дело государево», после чего солдаты были вынуждены отвести их обратно на съезжий двор. Салтыкова пыталась вернуть своих крепостных с помощью передачи взятки «присутствующему» в московской полиции советнику А.И. Молчанову. Несмотря на это, после Пасхи крепостных доставили в Московскую полицмейстерскую канцелярию, а 23 апреля - в Сенатскую контору [11. Л. 291 об.-300 об.]. 22 апреля 1762 г. на крыльцо Московской Сенатской конторы непосредственно из сретенской усадьбы пришел дворовый Мелентий Некрасов. Он объявил за собой «государево слово и дело» и был допрошен вместе с группой Ивана Шавкунова [9. Л. 2]. 23 апреля на съезжий двор был приведен другой крепостной Салтыковой, Артемий Тарнахин: его привел церковный староста как подозреваемого в краже из храма на Лазаревском кладбище. Затем Тарнахина отправили в полицмейстерскую канцелярию, где он объявил за собой «государев секрет по первому пункту». Крепостной использовал ту же «политическую» стратегию, что и его предшественники. Уже 3 мая Тарнахин был доставлен в Сенатскую контору [9. Л. 2, 4-5 об.]. Допросы в Сенате братьев Шавкуновых, Алексеева, Угрюмова, Некрасова и Тарнахина показали, что в действительности крепостные не намеревались сообщать о государственных преступлениях; они заявили об убийствах «жонок» и «девок», совершенных Салтыковой. 14 мая все шесть челобитчиков были отосланы в Сыскной приказ, где они содержались вплоть до октября 1762 г., когда дело было передано в Юстиц-коллегию; по всей видимости, в течении полугода следствие не проводилось [9. Л. 6 об.-20 об.; 41. Л. 7 об.]. 6 мая 1762 г. в Московскую губернскую канцелярию из Клинской воеводской канцелярии были присланы пойманные в Клину крестьяне деревни Телячково Василий Цыганов, Иван Борисов и Петр Бараков, которые не имели «о пропуске видов»5. Крестьяне были отправлены в Санкт-Петербург для подачи императору Петру III письменного «доно-шения» от имени всей вотчины Телячково о преступлениях Дарьи Салтыковой. В воеводской и губернской канцеляриях задержанные сообщили, что помещица избила или заморозила до смерти 18 крестьянок из их имения. После передачи дела в Москву следствие остановилось. Согласно ревизии, проведенной Юстиц-коллегией, чиновники губернской канцелярии подготовили выписки из указов, относящихся к делу, но так и не допросили челобитчиков о «крепких доводах и свидетельстве». В 1766 г. секретарь Иван Загорский, в «экспедиции» которого находилось производство, объяснял прекращение расследования крайней загруженностью отдела: в 1762 г . в ведомстве Загорского находилось более 800 дел. Отвечая на запрос Юстиц-коллегии, чиновник также оправдывался занятостью по делам, связанным со строительством и ремонтом в Москве в преддверии коронации Екатерины II [42. Л. 1-1 об., 8-8 об.]. 17 мая 1762 г. уже сама Дарья Салтыкова подала челобитную в Московскую губернскую канцелярию о волнениях в ее подмосковных имениях Вокшино и Телячково, после чего в селения была отправлена военная команда. 19 июля в канцелярию были привезены староста Кузьма Иванов и 13 крестьян. Подневольные люди подтвердили, что отказывались повиноваться барыне и присылать ей доходы с вотчин. Они объявили, что Салтыкова лишила жизни старосту деревни Телячково Никифора Григорьева и 20 крестьянских дочерей. Как и в случае производства по жалобе Василия Цыганова, дело осталось нерешенным и было отослано в Юстиц-коллегию уже в октябре 1762 г. [42. Л. 1-1 об., 8-8 об.]. 22 июля 1762 г. от команды Сыскного приказа в Московскую губернскую канцелярию были присланы трое крепостных Салтыковой с мертвым телом Феклы Герасимовой дочери. Труп девушки был осмотрен врачом. Пришедший староста села Троицкого Иван Михайлов показал, что Феклу, еще живую, привезли из московского дома Салтыковой в Троицкое, где она успела рассказать о побоях. В это же время Никита Шестаков показал, что Салтыкова забила до смерти обеих его жен (Матрену Иванову дочь и Устинью Никитину), а Дарья Аврамова сообщила, что помещица лишила жизни всех трех жен Ермолая Ильина (сына Дарьи): Катерину Семенову, Федосью Артамонову и Аксинью Яковлеву [42. Л. 1 об.-2]. 26 июля 1762 г. от команды Сыскного приказа в Московскую губернскую канцелярию были присланы крепостные Ирина Ануфриева дочь и Василий Фомин. Ирина рассказала, что Дарья Салтыкова убила 21 человека. Расследования этих дел, сходным образом, не проводилось, и они были отправлены в Юстиц-коллегию в октябре [42. Л. 2]. Тем временем 17 июля 1762 г. Д. Н. Салтыкова пожаловалась в губернскую канцелярию на непослушание крепостных села Бегичево. 9 августа в канцелярию были приведены шесть крестьян этого селения, которые показали, что староста Иван Осипов отправил их с сеном помещицы на шести подводах в Москву; сено предназначалось родственнику старосты, поручику Василю Иванову, чтобы он «за них имел старание». Тогда же в августе в канцелярию были взяты 23 крепостных села Вокшино и деревни Теляч-ково, которые обвинили свою помещицу в убийстве 21 крестьянина (очевидно, Кузьма Иванов и Ирина Ануфриева дочь ранее сообщали о той же 21 жертве) [42. Л. 2-2 об.]. Как и в других случаях, после допросов крепостных следствие остановилось; иных упоминаний об участии в деле офицера Василя Иванова не сохранилось. Весной-летом 1762 г. в Юстиц-коллегию обратился с жалобой дворовый села Бегичево Василий Антонов, после чего в учреждении допросили и других крепостных [61. Л. 139]. Здесь следует отметить, что в 1767 г.

Скачать электронную версию публикации