Amor mortis (dialectics of free death in F.M. Dostoevsky's creativity).pdf Одной из главных тем в творчестве Ф.М. Достоевскогоявляется тема самоубийства, сквозь призму которой оказы-вается возможным поднять проблемы личной свободы и от-ветственности. веры и гуманизма, смысла жизни, смерти ибессмертия. Эта тема звучит в романе «Идиот», в которомДостоевский выясняет связь атеизма и самоубийства, а так-же в романе «Бесы», где, наряду с прочими сюжетами, осо-бенно ярко присутствует мотив взаимной обусловленностичеловекобожия и вольной смерти. Последний из указанныхсюжетов (человекобог как самоубийца), пожалуй, впервыеобнаружил себя в казусе Эмпедокла, который, желая про-слыть богом, бросился в кратер Этны [1. С. 325]. Связь меж-ду ощущением собственной божественности и самоубийст-вом обнаруживается в образе одного из центральных персо-нажей «Бесов» - самоубийцы Кириллова, на примере кото-рого Достоевским тщательно проработана «модель» класси-ческого самоубийства «из идеи», модель смерти по убежде-нию. Кириллов, конечно, рассуждает и действует в совер-шенно других культурных обстоятельствах, нежели Эмпе-докл; однако совпадение практического результата рассуж-дений Эмпедокла и Кириллова позволяет заподозрить воз-можность некоторой конгениальности этих двух персона-жей. Исследование показывает, что как раз такое «парадиг-мальное» совпадение имеет место. И если инженер АлексейНилович Кириллов неизбежно мыслит в поле действия хри-стианской, а не языческой культуры, то всё же - вопрекихристианству и вопреки Христу. Кириллов - богоборец всамой крайней степени: он не просто становится богом, какэто мог сделать Эмпедокл; он должен прежде убить Бога [2.С. 41-43]. Самое же радикальное средство такого богобор-чества - вольная смерть, к осознанию необходимости кото-рой он неизбежно приходит.Главный вопрос, который хочет решить Достоев-ский на примере своего героя Кириллова, - это вопросо бессмертии; именно у Достоевского мы находимнаиболее глубокую разработку той концепции смертии бессмертия, которая стала одним из главных дости-жений русской философии [3. С. 18]. От решения этоговопроса, по мнению Достоевского, зависит готовностьчеловека жить дальше или покончить с собой: «Безверы в свою душуи в её бессмертие бытие человеканеестественно, немыслимо и невыносимо» [4. С. 348].Человек не может существовать без высшей идеи. «Авысшая идея на земле лишь одна и именно - идея обессмертии души человеческой, ибо все остальныевысшие идеи жизни, которыми может быть жив чело-век, лишь из неё одной вытекают» [4. С. 349]. Ясно,что такая высшая идея не требует для себя никакихоснований (наоборот, она сама является основаниемвсех прочих экзистенциальных идей). «Мысль, что Яне может умереть, - пишет Достоевский, - не доказы-вается, а ощущается, как живая жизнь» [5. С. 555] (обощущении, или «чувстве» мыслей см. беседу Кирил-лова со Ставрогиным в «Бесах» [6. Т. 10. С. 187]).Уверенность в бессмертии - это «сама жизнь, живаяжизнь, её окончательная формула и главный источникистины и правильного сознания для человечества» [4.С. 351]. Если же такой уверенности нет, то теряетсявсякая «вера в правду», «вера в какой-нибудь долг» ипроисходит «полная потеря высшего идеала сущест-вования» [4. С. 245]. Отсюда ясно, что «самоубийст-во, при потере идеи о бессмертии, становится совер-шенною и неизбежною даже необходимостью длявсякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своём раз-витии над скотами» [4. С. 351], ибо без этой «идеи»жизнь теряет всякий смысл. Таким образом, Достоев-ский прямо не задаётся вопросом о том, что есть са-моубийство и каковы его метафизические последст-вия; его занимает другой вопрос: что случается с че-ловеком, если он обнаруживает отсутствие Бога и бес-смертия. «Ответ был ясен: это значит смерть» [7. С. 161].Самоубийство - таков отрицательный ответ героев Дос-тоевского на вопрос о бессмертии души.Можно признать (вслед за Ириной Паперно), что вэтом пункте Достоевский формально не противоречитКанту и даже подтверждает его теоретические выво-ды о том, что «жить моральной жизнью возможно,только если мы верим, что в распоряжении каждогоиз нас - безграничное количество времени, т.е. длятого, чтобы была возможной мораль, человек долженверить в бессмертие души» [7. С. 165]. В своей запис-ной книжке Достоевский рассуждает следующим об-разом: целью человечества является «рай Христов»;но «достигать такой великой цели, по моему рассуж-дению, совершенно бессмысленно, если при достиже-нии цели всё угасает и исчезает, т.е. если не будетжизни у человека и по достижении цели. Следствен-но, есть будущая, райская жизнь» [5. С. 173]. ЗдесьДостоевский вслед за Кантом повторяет аргумента-цию в пользу бессмертия души как «постулата чисто-го практического разума» [ср.: 8. С. 519-521].Однако вопрос о бессмертии души требует суще-ственного уточнения смысла того, о чём спрашивает-ся. Ведь бессмертие может быть понято и как природ-ное свойство, и как возможность (как предмет надеж-ды). Уточнение смысла вопроса имеет и «теологиче-ское» (религиозное) измерение: является ли бессмер-тие признаком врождённой «божественности» чело-века, либо оно есть цель синергийного (Бого-челове-ческого) возрастания твари? Что имеет в своей властичеловек: субстанциально данное бессмертие противБога или личное бессмертие с Богом? Так прояснён-ный вопрос вскрывает всю неопределённость положе-ния человека, стремящегося к бессмертию, ибо a prioriне гарантировано тождество всякой формы бессмер-тия с полнотой личной жизни, с сохранностью сущест-вования. Бессмертие, понятое в пантеистическом смы-сле, приводит от существования к личной смерти. До-стоевский явно обозначил одну проблему (бессмертиевообще), а решал совсем другую (личное бессмертие,не являющееся необходимо данным и, следовательно,представляющее собой норму). Другими словами, онрешал не эссенциально, а экзистенциально постав-ленную проблему смерти, требующую персоналисти-ческого (аксиологического, нормативно-онтологиче-ского) подхода. Для Достоевского важно решить во-прос: «Увижусь ли с Машей?» [5. С. 173]; доктрина«бессмертия вообще» на такие вопросы не отвечает.Отсюда ясно, почему у Достоевского кончают с собойкак неверующие в вечную жизнь («логический само-убийца»), так и верующие в неё, но лишь как в про-должениеэтой жизни, т.е. не в личностном, а в суб-станциальном смысле (Ипполит Терентьев, АлексейКириллов); и то и другое ведёт к суициду.В процессе решения обозначенной проблемы Дос-тоевский пользуется методом, заимствованным у по-зитивистов - экспериментальным методом. «Прост-ранство романа - это лаборатория, в которой растётидея, подлежащая опытной проверке» [7. С. 162]. Экс-перимент Достоевского связан с метафизической си-туацией «смерти Бога» и с возможностью существо-вания человека в этой ситуации. Правда, европейскийпозитивизм способствовал диагностированию смерти«метафизического человека». Однако, вопреки этомудиагнозу, Достоевский в своих сочинениях применилэкспериментальный метод именно к метафизическомучеловеку, тем самым «отказавшись удостоверить егосмерть» [7. С. 162]. Каждая личность, изображённаяДостоевским, «пронизана его взором до такой глуби-ны, на которой открывается отношение её к Богу и за-38висимость от идеала абсолютного совершенства» [9.С. 171]. Эта глубина взгляда и дала повод В.В. Розано-ву назвать Достоевского «глубочайшим аналитиком че-ловеческой души» [10. С. 71]. По словам ВладимираЛефевра, «Достоевский с такой же обстоятельностьюанатомирует души своих персонажей, с какой энтомо-лог расчленяет стрекозу. Хотя, конечно, в подходе Дос-тоевского есть и нечто сверх этого: своим персонажамон при этом ещё и сочувствует» [11. С. 28]. Г.П. Федо-тов отмечал, что Достоевский (подобно Кьеркегору иИбсену) «умел докопаться в каждом нравствен-ном вопросе до метафизического дна» [12. С. 318].Однако перед взглядом человека, для которого«смерть Бога» является не проблемой, а убеждением,открывается совсем другая картина. Вдумчивый, но пре-дубеждённый наблюдатель, анализируя «явления жизни»,способен открыть для себя бесплодность и абсурд-ность самого такого анализа. Эти явления, пишет Дос-тоевский, «до того иной раз озаботят, что (случаетсядаже и нередко) - не в силах, наконец, их обобщить иупростить, вытянуть в прямую линию и на том успо-коиться, - он прибегает к другого рода упрощению ипросто-запросто сажает себе пулю в лоб, чтоб пога-сить свой измученный ум вместе со всеми вопросамиразом» [4. С. 323]. Идея абсурдности жизни (Достоев-ский именует подобныеидеи «несоответственными»),как видим, способна подтолкнуть «честного человека»к смерти. «Идея вдруг падает у нас на человека, как ог-ромный камень, и придавливает его наполовину, - и вотон под ним корчится, а освободиться не умеет. Инойсоглашается жить и придавленный, а другой не согла-сен и убивает себя» [4. С. 243].Логику человека, не согласного быть «придавлен-ным», Достоевский воспроизводит в своём знаменитом«Приговоре» из «Дневника писателя» за октябрь 1876 г.Это рассуждение самоубийцы, сочинённое Достоев-ским, воспроизводит в основных чертах логику разо-чарованного в жизни человека, как бы «формулу» та-кого разочарования [4. С. 345], логическую схему са-моубийства как выражения протеста против метафи-зической картины абсурдного, «обезбоженного» мира[13. С. 34]. Первоначально «Приговор» был опубли-кован без всяких комментариев, о чём Достоевскомупришлось впоследствии пожалеть [см.: 4. С. 344-351].«Приговор, - отмечает Достоевский в своей записнойкнижке, - примут за положительное учение, котороетак и надо. Пожалуй, может случиться, что пря-мо по-следуют ему» [5. С. 612]. Чтобы рассеять многочис-ленные недоумения, связанные с «Приговором», Дос-тоевский написал пространный и обстоятельныйкомментарий к нему («Запоздавшее нравоучение»).«Приговор» - это рассуждение некоего N.N., само-убийцы «от скуки» (имеется в виду метафизическаяскука), «разумеется, матерьялиста» (то есть сторон-ника монистического мировоззрения) [4. С. 325]. «Ло-гический самоубийца» [4. С. 348] возмущён тем об-стоятельством, что само его существование положенобез участия его собственной воли, согласно некимзаконам целого, по непонятному плану мировой гар-монии. Такая «гармония» подавляет человека, погло-щая и включая в себя его самого со всеми его пережи-ваниями и страданиями [4. С. 325]. Но страдать во имяэтой непонятной гармонии целого мыслящий человекне согласен, ибо не видит в этом никакого смысла:страдания индивида не могут быть разумно оправданыблагоденствием целого (человечества, мира), да и самогармоничное целое в любой момент может обратиться«в ничто, в прежний хаос» [4. С. 326]. «И хоть это по-чему-то там и необходимо, по каким-то там всесиль-ным, вечным и мёртвым законам природы, но поверь-те, что в этой мысли заключается какое-то глубочай-шее неуважение к человечеству, глубоко мне оскор-бительное и тем более невыносимое, что тут нет ни-кого виноватого» [4. С. 326]. «Этот самоубийца, -пишет Альбер Камю, - покончил с собой потому, чтометафизически обижен. В каком-то смысле он мстит»[14. С. 296]. Человеку, не согласному терпеть «тира-нию косной причины, с которой нельзя помириться»[4. С. 324], даже «некого проклясть» [4. С. 326]; емуостаётся только не соглашаться с наличным положе-нием дел самым радикальным (и самым деструктив-ным) образом. Сохранение собственной жизни свиде-тельствовало бы о недоразвитости сознания, о близо-сти к животному состоянию, вседовольному и бес-проблемному [4. С. 325]. Самоубийство оказываетсяединственно возможным в этой ситуации способомсохранить остатки собственного достоинства, «самымдостойным способом ухода» [15. С. 404].«Ergo:Так как на вопросы мои о счастье я через моё жесознание получаю от природы лишь ответ, что могубыть счастлив не иначе как в гармонии целого, кото-рой я не понимаю, и, очевидно для меня, и понять ни-когда не в силах -Так как природа не только не признаёт за мнойправа спрашивать у неё отчёта, но даже и не отвечаетмне вовсе - и не потому, что не хочет, а потому, что ине может ответить -Так как я убедился, что природа, чтоб отвечатьмне на мои вопросы, предназначила мне (бессозна-тельно) меня же самого и отвечает мне моим же соз-нанием (потому что я сам это всё говорю себе) -Так как, наконец, при таком порядке я принимаю насебя в одно и то же время роль истца и ответчика, под-судимого и судьи и нахожу эту комедию, со стороныприроды, совершенно глупою, а переносить эту коме-дию, с моей стороны, считаю даже унизительным -То, в моём несомненном качестве истца и ответчи-ка, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу,которая так бесцеремонно и нагло произвела меня настрадание, - вместе со мной к уничтожению... А таккак природу я истребить не могу, то и истребляю себяодного, единственно от скуки сносить тиранию, в ко-торой нет виноватого» [4. С. 326].Такая самоубийственная логика подчёркивает пра-воту Владимира Набокова, написавшего, что «вместес человеком истребляется и весь мир» [16. С. 154]. Вэтой логике Вячеслав Иванов отмечает «призвук со-липсизма», свидетельствующий о «метафизическомбезволии» самоубийцы, осуждающего природу «вме-сте с собою» на уничтожение, тогда как его правиль-но ориентированная воля могла бы «повлечь» приро-ду вместе с ним «к преображению» [17. С. 55]. Здесь -явная аллюзия на апостола Павла: «Ибо тварь с наде-ждою ожидает откровения сынов Божиих: потому чтотварь покорилась суете не добровольно, но по волепокорившего её, в надежде, что и сама тварь освобож-дена будет от рабства тлению в свободу славы детейБожиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает имучится доныне» (Рим. 8:19-22). «Тварью» же апо-стол Павел именует как раз природу, то есть мир с его«высотой», «глубиной», «ангелами», «началами», «си-лами», «настоящим», «будущим», «жизнью» и «смер-тью» (Рим. 8:38-39). Для разочарованного атеистаэтот мир - предмет аннигиляции, для теиста - пред-мет сублимации.Человеческая душа, восставшая против «прямоли-нейности явлений» [5. С. 580], не обнаруживая для себяперспективы реального преображения (трансцендиро-вания наличного), обрывает существование. «Логиче-ский самоубийца» кончает с собой, в частности, из-затого, что не может найти разумных оснований для ве-ры в бессмертие [3. С. 18]. В этом состоит его не столь-ко логическая, сколько экзистенциальная ошибка: веране должна и не может базироваться на разумном осно-вании, но присутствует и действует вопреки претензи-ям разума на такую фундаментальность. Отсутствие ве-ры лишает человека жизненной перспективы: «Нет выс-шего сознания жизни, то есть сознания долга и правды,что единственно составляет счастье», - пишет Досто-евский [5. С. 535]. Это состояние «безначалья» вне ивнутри человека [5. С. 537], этот онтологический ваку-ум разрывает, разносит, аннигилирует личность.Вывод самого Достоевского таков: отсутствие «выс-шей идеи существования» (т.е. веры в бессмертие) чре-вато гибелью; напротив, «из одной этой веры вы-ходит весь высшийсмысл и значение жизни, выходитжелание и охота жить» [4. С. 352]. Только благодарявере в бессмертие человек постигает «всю разумнуюцель» своего бытия; без убеждения в бессмертии та-кой смысл теряется, «а потеря высшего смысла (ощу-щаемая хотя бы лишь в виде самой бессознательнойтоски) несомненно ведёт за собою самоубийство» [4.С. 351]. Тоску «от отсутствия высших целей жизни»Достоевский называет «высшей тоской» [4. С. 353], «ду-ховной тоской» [4. С. 356]. Если же «убеждение в бес-смертии» настолько необходимо для человеческого бы-тия, «то, стало быть, оно и есть нормальное состояниечеловечества, а коли так, то и самоё бессмертие душичеловеческой существует несомненно» [4. С. 351].Казус «логического самоубийцы» высвечивает двасущественных момента в событии сознательной и воль-ной смерти. Во-первых, это борьба с ретроспективновыявленной бытийной пассивностью субъекта; во-вто-рых, претензия на универсальную значимость действийуказанного субъекта, предпринимаемых в связи со сво-им открытием. С одной стороны, человека «травмиру-ет» неучастие в собственном рождении, «несвобода жиз-ни в самом начальном акте её» [18. С. 4]. Человек, какстремящееся к свободе существо, «всю жизнь будет не-сти в себе рану неучастия в выборе собственного рож-дения»; самоубийство - это человеческий ответ на ука-занную проблему. «Если самоубийца говорит, что онпресекает жизнь из-за того, что его так нагло произвелина страдания, то, видимо, на каком-то более глубокомуровне его травмирует неучастие в выборе рождения»[18. С. 4]. Эта идея сквозит в поведении и рассужденииИпполита из романа «Идиот». С другой стороны, пред-смертная исповедь «логического самоубийцы», как отме-чает сам Достоевский, заключает в себе не только «оп-равдание» собственного поступка, но и «назидание» [4.С. 344-345], что делает эту «исповедь» близкой к «идее»Кириллова с её «педагогическим» смыслом. Об этихдвух персонажах сейчас и пойдёт речь.Ипполит - «молодой человек, лет семнадцати, можетбыть и восемнадцати» [6. Т. 8. С. 215], который, как емуизвестно, умрёт через две недели [6. Т. 8. С. 239]. Он неверит в Бога [6. Т. 8. С. 238], а себя принимает (со словстудента Кислородова, «материалиста, атеиста и нигили-ста») за «всеотрицающее высшее существо», которому«умереть, разумеется, ничего не стоит» [6. Т. 8. С. 323].Кажется, на какое-то время он оставляет мысль о само-убийстве, владевшую им: «Знаете ли вы, что, если бы неподвернулась эта чахотка, я бы сам убил себя» [6. Т. 8.С. 248]. Чахотка «подвернулась», и Ипполит удержалсяот самовольного распоряжения собой. Но затем «идея отом, что не стоит жить несколько недель», вернулась иполностью овладела им [6. Т. 8. С. 325].Достоевский создаёт историю Ипполита как своегорода «экспериментальный проект» по изучению мыс-лей и действий человека, «убеждённого в своей неми-нуемой и окончательной смерти, т.е. атеиста». Оказав-шись в безнадёжном положении, «подопытный логи-ческим путём приходит к мысли об убийстве и к по-пытке самоубийства» [7. С. 165]. Будучи «нигилис-том», Ипполит рассуждает о смерти так, как будто за-коны природы являются единственной силой, органи-зующей миропорядок; понятно, что в этих условиях гос-подства общего (природы) «каждый человек находит-ся в положении приговорённого к смерти» [7. С. 165].Если Ипполит и верит в нечто организующее жизнен-ный порядок, то, скорее, в какую-то «бесконечнуюсилу» [6. Т. 8. С. 340], во что-то подобное судьбе, ро-ку или закону. Поскольку личного Бога нет, а надвсем господствует безличный закон (это и есть сутьатеизма), постольку явление Ипполита с его объясне-нием происходящего - «это свидетельство нового язы-чества» [7. С. 169].Ипполит, по его же словам, признаёт «вечную жизнь»и верит в некую «высшую силу» [6. Т. 8. С. 343]. Этойсилой, как он догадывается, «предписано» уничтоже-ние всего индивидуального во имя «пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии в целом» [6. 8. С. 343-344];речь опять идёт об универсальном бессмертии за счётотрицания индивидуальной жизни. Ипполит уверен втом, что есть и «провидение», и «будущая жизнь»; ноон столь же уверен в том, что «мы ничего не понима-ем в будущей жизни и законах её», а такая невозмож-ность «осмыслить непостижимое» снимает с человекавсякую ответственность перед этим «провидением». Сдругой стороны, поскольку Ипполит верит в будущуюжизнь, подозревая при этом, что человеку вообще не-возможно иметь о ней какого-либо положительногосуждения, постольку у него нет жёстких «логиче-ских» оснований для самоубийства [3. С. 20]; очевид-но, поэтому, Ипполит и не идёт до конца в своём пред-приятии, сознательно или бессознательно желая, что-бы пистолет не выстрелил [ср.: 6. 8. С. 353-354, 397].Ипполит возвращается от христианского персона-лизма к пантеистическому монизму. В горизонте пан-теизма смерть имеет особый смысл: она означает аб-солютный конец личности как подтверждение неизмен-40ного порядка бытия целого. Поэтому для ИпполитаХристос не воскрес: Бог умер, самим непреложнымфактом своей гибели указав, как «ужасна смерть» икак «сильны законы природы», делающие эту смертьнеизбежной [6. Т. 8. С. 339]. Мёртвый Христос (уви-денный им на картине Гольбейна) утвердил в душеИпполита «понятие о тёмной, наглой и бессмысленно-вечной силе, которой всё подчинено» [6. Т. 8. С. 339].Бессмертие, в которое верит Ипполит, - это не персо-нальное воскресение и бессмертие как другая жизньтого же человека, который здесь умирает, а там пре-ображается; это не личная жизнь без смерти. Его «вос-кресение» безлично, а «бессмертие» субстанциально.Такое бессмертие требует, чтобы жизнь всегда была«уравновешена», «гармонизирована» смертью; это та-кое бесконечное взаимное обращение жизни и смерти,в котором действительно бессмертен лишь наличныйпорядок обращения, безличная карма. В таком миреприрода побеждает Христа: она бессмертна, а Он невоскрес. Поэтому Ипполит и не может поверить в то,что Христос воскрес и победил природу. Трагедия Ип-полита связана с противоречием, которое он не в си-лах примирить: «он верит в бессмертие вообще, но неможет поверить в бессмертие как преодоление смертии тления» [3. С. 21]. Иными словами, Ипполит спосо-бен принять идею бессмертия только в субстанциаль-ном (платоническом) значении, но не в личностном(христианском). В этом пунктес Ипполитом солидар-ны все самоубийцы Достоевского - за исключением«логического самоубийцы», который является не об-разом реального человека, а скорее «некоторой абст-ракцией [3. С. 21].Уверенность в закономерности всего совершаю-щегося и, следовательно, в неизбежности собственнойсмерти (тем более, если срок этой смерти точно из-вестен) влечёт соблазн освобождения от морали. Суи-цид оказывается самым верным средством такого «ос-вобождения». Самоубийца способен «сделать, уми-рая, какой-нибудь выверт померзче и погрязнее» [4.С. 356]. Иной, пишет Достоевский, «застрелится,предварительно выкинув какую-нибудь скандальнуюмерзость, скверность, чудовищность» [4. С. 352-353].В таком направлении движется и рассуждение Иппо-лита, намеревающегося умереть окончательно. «Я непризнаю судей над собою и знаю, что я теперь вне вся-кой власти суда. Ещё недавно рассмешило меня пред-положение: что если бы мне вдруг вздумалось теперьубить кого угодно, хоть десять человек разом, илисделать что-нибудь самое ужасное, что только счита-ется самым ужасным на этом свете, то в какой просакпоставлен бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку» [6. Т. 8. С. 342]. Apres moi ledeluge - таков эпиграф Ипполита к его «Необходимо-му объяснению» [6. Т. 8. С. 320]. «Какое нам всем дотого дело, что будет потом» [6. Т. 8. С. 318], если дляконечного человека нет никакого «потом». Можносравнить эту идею с переживанием героя рассказа В. На-бокова «Соглядатай», решившегося на самоубийство:«Я подумал, что могу, если захочу, выбежать сейчасна улицу, с непристойными словами обнять любуюженщину, застрелить всякого, кто подвернётся, рас-колошматить витрину» [16. С. 154]. Когда за смертьюпризнают неизбежность и окончательность, тогда мно-roe позволено. «Если я знаю, что умру, предположим,через три дня, то что удерживает меня от эксцессов?»[19. С. 144]. Таково же содержание «новой мысли»Ставрогина: «Если бы сделать злодейство или, глав-ное, стыд, то есть позор, только очень подлый и ... смеш-ной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать бу-дут тысячу лет, и вдруг мысль: "Один удар в висок, иничего не будет". Какое дело тогда до людей и что онибудут плевать тысячу лет, не так ли?» [6. Т. 10. С. 187].Калигула у Камю признаётся: «Если мне легко убивать,то потому, что мне и умереть не трудно» [20. С. 442].Прежде чем «решиться на убийство», люди отрицаютмногое, «даже самоё себя посредством самоубийства»[21. С. 121]. Поэтому абсолютный нигилизм, считаю-щий самоубийство вполне законным актом, с тем боль-шей лёгкостью признаёт законность убийства [21. С. 123].«Отрубят голову - а дальше что ... ваше сиятельство?» -спрашивает готовый к самоубийству и убийству кло-ун Тот из пьесы Леонида Андреева [22. С. 415]. Люди,способные «уничтожить самих себя», пишет АльберКамю, готовы «увлечь с собой в могилу целый мир»[21. С. 123]. Когда самоубийство принято как неиз-бежное, тогда «всё равно» [6. Т. 8. С. 326] («Мне те-перь всё безразлично, раз я буду убит», - говорит ге-рой рассказа В. Набокова «Подлец» [16. С. 96]). Незря ещё один герой «Идиота», Евгений Павлович, за-мечает, что вся идеология Ипполита сводится «к тео-рии восторжествования права, прежде всего и помимовсего, и даже с исключением всего прочего, и даже,может быть, прежде исследования, в чём и право-тосостоит». Отсюда один шаг до признания права «лич-ного захотения» единственным принципом действия[6. Т. 8. С. 245]. Так готовящееся самоубийство уво-дит человека «по ту сторону добра и зла».Ипполит в своём рассуждении чётко различает необ-ходимое условие самоубийства («последнее убеждение»)и его достаточное основание («окончательную реши-мость»); в этом различении надо видеть ещё один вкладДостоевского в философию суицида. Ипполит говорит,что в его сознании созрело «последнее убеждение» в том,что жить не стоит [6. Т. 8. С. 325], поскольку «приговор»ясен и отмене не подлежит [6. Т. 8. С. 328]. Это «послед-нее убеждение» родилось из «логической цепи выводов».Однако «окончательная решимость» привести в исполне-ние свой приговор возникла «вовсе не из логическоговывода», а из «одногостранного обстоятельства», далёко-го от всякого рассуждения [6. Т. 8. С. 337]. Ночью Иппо-литу явилось привидение Рогожина, оскорбившее его на-смешливым взглядом; этого оказалось достаточно, чтобы«решиться» [6. Т. 8. С. 341]. Как видим, согласно Досто-евскому, необходимое условие суицида (каковым являет-ся отчаяние, потеря смысла жизни) можно логически вы-яснить и выразить в общедоступных рациональных поня-тиях; достаточное же его основание оказывается иррацио-нальным, индивидуальным, случайным (если оно рассма-тривается само по себе, в отрыве от необходимого усло-вия самоубийства), поддающимся не столько обобщениюили прогнозу, сколько регистрации. Тем самым указанистинный предмет философской суицидологии - необхо-димое условие самоубийства.Любопытно сравнить это мнение Достоевского с рас-суждением Альбера Камю о достаточных основаниях суи-цида (он называет их «причинами» самоубийства).«Причин для самоубийства много, и самые очевидныеиз них, как правило, не самые действенные. Самоубий-ство редко бывает результатом рефлексии (такая гипоте-за, впрочем, не исключается). Развязка наступает почтивсегда безотчётно» [14. С. 224]. При этом и «малости»бывает достаточно, «чтобы горечь и скука, скопившиесяв сердце самоубийцы, вырвались наружу» [14. С. 224].«Человек страдает, - пишет Камю в эссе «Между да инет», - на него обрушивается несчастье за несчастьем.Он всё выносит, свыкается со своей участью. Его уважа-ют. А потом однажды вечером оказывается - ничего неосталось; человек встретил друга, когда-то близкого и лю-бимого. Тот говорит с ним рассеянно. Возвратясь домой,человек кончает самоубийством. Потом говорят о тайномгоре, о душевной драме. Нет. Если уж необходимо до-искиваться причины, он покончил с собой потому, чтодруг говорил с ним рассеянно» [20. С. 341]. «Горючийматериал, - выражает ту же мысль С. Аскольдов, - мо-жет быть подготовлен и, так сказать, соблазнительно ле-жать, готовый загореться от первой искры, случайно за-брошенной. Однако именно случайности-то и не подле-жат расчётам» [23. С. 235]. Шопенгауэр, в свою очередь,склонен считать такое случайное и внешне парадоксаль-ное основание самоубийства следствием физиологиче-ского расстройства. «Если бисткоАла (тяжёлыйхарактер,дурное расположение духа. - С.А.) вследствие телесныхненормальностей (которые лежат большей частью внервной и пищеварительной системе) достигает оченьвысокой степени, то малейшая неприятность являетсядостаточным мотивом для самоубийства»; и лишь зна-чительная «величина» несчастья может довести до са-моубийства человека, чьей психической характеристи-кой является етшЛкх [24. С. 455-456].Однако главное условие вольной смерти всё же сле-дует искать в более серьёзном расстройстве - в болезнидуха. Безверие, утрата смысла жизни, чувство абсурд-ности происходящего, потеря ценностной ориентации, -всё это можно именовать, по мнению С. Великовского,«пантрагическим настроением». При таком «расположе-нии духа» экзистенциальный срыв отнюдь не обязате-льно вызывается обстоятельствами, из ряда вон выхо-дящими. «Отныне достаточно и толчков обыденно-жи-тейских: доверие к бытию настолько подточено, чтоопрокидывается иной раз мелочами быта. И даже со-всем вроде бы пустяками» [25. С. 47-48]. Таким смер-тельным «пустяком» стал для Ипполита его сон, дав-ший ход его давно созревшему «убеждению».Это убеждение Ипполита выражает осознанную имневозможность вынести потерю достоинства, неспособ-ность выдержать унижение беспомощностью. «Знайте,что есть такой предел позора в сознании собственногоничтожества и слабосилия, дальше которого человекуже не может идти» [6. 8. С. 343]. Отсюда и соответст-вующее отношение к собственной перспективе: «дайтея с собой сделаю, а только чтоб не со мной делали» [5.С. 546]. Единственно возможным самостоятельным де-лом оказывается самоубийство. «Главная причина, при-ведшая Ипполита к его решению, - указывает И. Ев-лампиев, - это бессмысленность продолжения жизни,когда известно, что жить осталось слишком мало, что-бы успеть совершить что-то значительное» [3. С. 19].Он относится к тем самоубийцам, кто (говоря словамиДостоевского) «прежде дела умирает от соображения,что, дескать, век мой короток, всё равно ничего не ус-пею сделать» [5. С. 626]. На это «неправильное сооб-ражение» сам Достоевский отвечает (в записной книж-ке) следующим образом: «Делай дело так, как будто тывек собираешься жить, а молись так, как будто сейчассобираешься умереть» [5. С. 626]. Правда, если «Богмёртв», то молиться некому. Природа, говорит Иппо-лит, «до такой степени ограничила мою деятельностьсвоими тремя неделями приговора, что, может быть, са-моубийство есть единственное дело, которое я ещё мо-гу успеть начать и окончить по собственной воле моей.Что ж, может быть, я и хочу воспользоваться послед-нею возможностью дела? Протест иногда не малое де-ло» [6. 8. С.344].Такой протест («бунт») вызван метафизическимодиночеством человека перед лицом неизбежной смер-ти. Когда не можешь распорядиться своим возникно-вением, крайне соблазнительно распорядиться хотябы своим отходом. «Если б я имел власть не родиться,то наверно не принял бы существования на таких на-смешливых условиях. Но я ещё имею власть умереть,хотя отдаю уже сочтённое. Не великая власть, не ве-ликий и бунт» [6. Т. 8. С.344]. С последним заявлени-ем Ипполита явно перекликаются некоторые мыслиНицше. «Не в наших силах, - пишет он, - воспрепятст-вовать нашему рождению: но эту ошибку - ибо пороюэто ошибка - мы можем исправить. Если уничтожаешьсебя, то делаешь достойное величайшего уважения де-ло: этим почти заслуживаешь жить...» [26. 2. С. 612].Право распоряжения собственной смертью связано уНицше, как и в рассуждении Ипполита, с правом начужую жизнь: «Существует право, по которому мы мо-жем отнять у человека жизнь, но нет права, по которо-му мы могли бы отнять у него смерть» [26. 1. С. 285].Один из героев романа (Евгений Павлович) назы-вает рассуждение Ипполита «откровенностью слабо-силия» [6. Т. 8. С.350]. Н.О. Лосский видит в случаеИпполита распространённое сочетание «самолюбия итщеславия», свойственное человеку со слабым харак-тером, который не способен любить, но требует отдругих людей любви к себе [9. С. 170]. В общем, вслучае Ипполита нам показана безнадёжная попыткапроявить личное согласие с неизбежным под маскойактивного участия в собственной судьбе. Так органи-зованный «бунт» всегдасодержит в себе изначальнозапрограммированное поражение.«Кульминацией» размышлений Достоевского над«высшей идеей» человеческого бытия является образКириллова [3. С. 19]. Самоубийство Кириллова - это«смерть атеиста, имеющая парадигматическое качест-во» [7. С. 180]. Оно стало моделью смерти современно-го человека, живущего «после смерти Бога» [7. С. 189].Атеизм в этом самоубийстве достигает уровня «экзи-стенциального проекта жизни и мира»; исток и смыслего - «борьба против Бога, против трансценденции» [2.С. 37], иначе говоря, деперсонализация бытия.Прежде всего Кириллов ищет ответ на вопрос,«почему люди не смеют убить себя» [6. Т. 10. С. 92],почему «все остаются в живых» [6. Т. 10. С. 470]. Вгоризонте этих поисков он действительно «философ»[6. Т. 10. С. 428], стремящийся прийти к универсаль-ным, общезначимым выводам. По его мнению, лишь42два «предрассудка» [6. Т. 10. С. 92] удерживают чело-века от самоубийства: иррациональная боязнь физиче-ской боли и «тот свет» [6. Т. 10. С. 93]. Если бы этихпредрассудков не было, исчезли бы всякие препятст-вия для самоубийства.Всех самоубийц Кириллов делит на два «рода». Кпервому он относит тех, кто убивает себя «или с боль-шой грусти, или со злости, или сумасшедшие, или тамвсё равно» (иначе говоря, всех тех, в основании суицид-ного деяния которых лежат по преимуществу психоло-гические причины); ко второму - тех, которые идут насамоубийство не «вдруг», а «с рассудка» [6. Т. 10. С. 93],то есть всех совершающих метафизическое самоубийст-во. Себя Кириллов относит ко второму типу; он - само-убийца «из убеждения» [6. Т. 10. С. 468]. И хотя он«терпеть не может рассуждать» [6. Т. 10. С. 77], всё же«думает» всю жизнь «об одном» - как избавиться отБога [6. Т. 10. С. 93]. Способ избавления, найденныйКирилловым, - самоубийство. При этом продуманная ирационально обоснованная идея абсолютной эмансипа-ции настолько овладела своим автором, что вся кирил-ловская логика в конце концов превратилась в «логикубезумия» [2. С. 43]. Знаменательна реплика Петра Вер-ховенского о том, что Кириллова «съела идея» [6. Т. 10.С. 426]. Действительно, он утратил контроль над собст-венной идеей, попал к ней в полное подчинение (хотя ипродолжает считать, что «вся воля» теперь принадлежитему самому). Поэтому и можно говорить о том, что Ки-риллов «одержим идеей свободной смерти» [2. С. 37].«На первыйвзгляд, - пишет М. Бланшо о Кириллове, -его замысел - это замысел спокойного и последователь-ного рационалиста. Люди, рассуждает он, не убиваютсебя, потому что боятся смерти; из страха смерти возни-кает Бог; если я смогу умереть вопреки этому страху, тоя избавлю смерть от страха и низвергну Бога. Такое на-мерение, требующее от человека невозмутимости узко-рационалистического духа, плохо вяжется с лампадкой уиконы, с признанием Кириллова о его одержимости Бо-гом, а уж тем более с ужасом, от которого он чуть непадает в конце» [27. С. 203].Самоубийство выступает для Кириллова как «ре-зультат экзистенциальной дилеммы» [7. С. 159]: Бог не-обходим, но Его нет. «Бог необходим, а потому долженбыть, - говорит Кириллов. - Но я знаю, что Его нет ине может быть». Современное богоборчество во мно-гом основывается на той же дилемме. «Батай, - пишетЖ.П. Сартр, - никак не может примирить в себе два не-поколебимых и противоречащих друг другу положе-ния: Бог молчит, я не могу оставить эту истину, - всёво мне требует Бога, я не могу забыть Его» [28. С. 21].«Неужели ты не понимаешь, - обращается Кирилловк Петру Верховенскому, - что человеку с такимидвумя мыслями нельзя оставаться в живых?» [6. Т. 10.С. 469]. Только из-за неразрешимости этой дилеммы,считает Кириллов, «можно застрелить себя» [6. Т. 10.С. 469]. Как объяснить такое положение дел, при ко-тором «Его нет, но Он есть»? Кириллов находит объ-яснение: Богом именуется определённое метафизиче-ское расположение человека. «Бог есть боль страха сме-рти» [6. Т. 10. С. 94]. Если же Бог есть, то Кириллов -не бог. Для атеиста это мучительное предположение.«Меня Бог всю жизнь мучил», - признаётся Кириллов[6. Т. 10. С. 94]. Одержимый бесами кричал Христу:«Что тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Умо-ляю тебя, не мучь меня» (Лк. 8:28). Бог, пишет С. Бул-гаков, «мучит Собою духов зла и ими одержимых»;такое мучение и переживает Кириллов [29. С. 503].«Бог есть предположение, - заявляет Ницше, - но ктоиспил бы всю муку этого предположения и не умербы?» [26. 2. С. 61]. Кириллов не выдерживает «пред-положения» и умирает. Его смерть - «демонстрациясмерти Бога» через самоубийство человека [2. С. 42].К решению убить себя приводит Кириллова имен-но «озабоченность Богом», точнее - необходимость удо-стовериться в небытии Божьем. «Зачем ему самоубий-ство? Если он умрёт свободно, если испытает и до-кажет себе, что в смерти он свободен, что его смертьсвободна, то он достигнет абсолюта, сам станет этимабсолютом, абсолютным человеком, и вне его не бу-дет больше ничего абсолютного. На самом деле тутнечто большее, чем простое доказательство, - идётневидимый бой, где на карту поставлено не толькознание Кириллова относительно существования Божь-его, но и само это существование» [27. С. 203]. Само-убийство Кириллова, по определению Камю, - «выс-шее самоубийство» [14. С. 296]. В этом случае (в от-личие от казуса «логического самоубийцы») «речьидёт не о мщении, а о бунте» [14. С. 296]. Суициддолжен продемонстрировать «абсолютную свободучеловека, то есть его н

Скачать электронную версию публикации