Unpublished prose of Zhukovsky (from notebooks made up for the teachingof the Grand duchess Alexandra Fedorovna)..pdf 1810-е гг., на которые приходится эстетическое самооп-ределение Жуковского и всей русской литературы, утвер-ждение в ней романтизма с его философией двоемирия, а сдругой стороны - универсализма, ощущение окончательнойисчерпанности сентименталистской эстетики, которая еще вюнце 1800-х гг. многое определяла, особенно в прозе, сыг-рали важную роль в становлении Жуковского-прозаика. Вэти годы у него, отдавшего дань и эстетической бессюжет-ной прозе, и беллетристике в духе карамзинских традиций,зрела убежденность в необходимости поиска новых путейразвития русской прозы, которое все теснее связывалось сактуализацией ее философичности, что во многом подкреп-илось всплеском интереса Жуковского во второй половине1810-х гг. к немецкой романтической философии и эстетике[1.4.2. С. 140-225].Полюс внимания Жуковского плавно переместился заэти годы в сторону лиро-эпоса. Его любимыми жанрами впоэзии становятся идиллия, поэма, заступившие место эле-гии, послания, песни. Весьма показательно в связи с этим,что в прозе Жуковский все чаще обращается к исходнымформам философствования, к дидактико-аллегорическим,наивным, простодушным фольклорным жанрам притчи,анекдота, басни, сказки, что отражало его стремление к по-строению нравственно-философских концепций, к решениювечных, общечеловеческих проблем. Это совпадало и с дав-ним стремлением писателя к «простоте и краткости» в про-зе, и с его педагогической деятельностью, предполагающейпроговаривание истин, наконец, с его глубинной устрем-ленностью к эпической безликой вечной мудрости. РаботаЖуковского в этих жанрах не предполагала пока еще инди-видуальных поисков истины, чем будет отличаться прозаЖуковского 1830-1840-х гг. Но смысловой масштаб егопрозаических опытов 1810-х гг. она укрупняла.Печать обозначенных поисков лежит, прежде всего, напрозе, созданной Жуковским специально для занятий с Ве-ликой Княгиней Александрой Федоровной. В архиве писа-теля сохранилось несколько тетрадей с произведениями,предназначавшимися его ученице для чтения и перевода срусского языка на немецкий. Все эти материалы можно да-тировать концом 1817-1819 гг. [2. С. 54]. За исключением«Библейских повестей» [2. С. 274-281], они не опубликова-ны и до сих пор не учитывались как факт творческой био-графии Жуковского. Среди них - 9 басен в прозе: «Соловейв клетке», «Бесплодное дерево», «Насекомое и ворона»,«Бык и собака», «Терновник и фиговое дерево», «Черепахаи утки», «Рысь и крот», «Орел и черепаха» и «Лягушка иугорь» [3]. Дидактические цели этих произведений не толь-ко не умаляют, но помогают прояснить их эстетическоезначение.Обращение Жуковского - учителя Великой Княгини - кжанру прозаической басни весьма показательно и эстетиче-ски значимо. Еще в статье «О басне и баснях Крылова» пи-сатель связал суть этого жанра с наибольшей эффективно-стью «предложения моральной истины» читателю (о теориибасни Жуковского см. [4, 5]). «Цель сего рассказа (имеется ввиду басня. - И. А.) - впечатление в уме какой-нибудь нрав-ственной истины, заимствуемой из общежития» [6. С. 181].Не менее любопытны и рассуждения Жуковского об исто-рии бытования прозаической басни. Опираясь на «Рассуж-дение о сущности басни» Г.Э. Лессинга, на что указываетН.Б. Реморова [1. Ч. 3. С. 369-434], писатель генетическисвязывает этот жанр с философией: «Вероятно, что преждеона (басня. - И. А.) была собственностью не стихотворца, аоратора и философа. И оратор, и философ, рассуждая о пред-метах политики и нравственности, употребляли для большейясности сравнения и примеры, заимствованные из общежи-тия или природы. От простого примера, в котором пред-ставляемо было одно только сходство идеи предлагаемой спредметом заимствованным, легко могли перейти к басне, вкоторой предлагаемая истина выводима из действия вы-мышленного, но имеющего отношение к действию настоя-щему и, так сказать, заступающего его место» [6. С. 183].Рассматривая басню прозаическую и стихотворную, Жу-ковский видит их отличие не столько в стихотворной формекак таковой («Федр писал в стихах; но его стихи отличны отпростой прозы одним только размером»,- замечает авторстатьи [6. С. 184]), сколько в большем весе в прозаическойбасне «примера», описываемого в ней «случая», доказываю-щего «моральный урок», а следовательно, в ограниченностииносказания, вернее, в сгущении его емкости, его филосо-фичности. «Мораль» как бы уходит в повествование. Скла-дываясь по ходу создания текста как отражениемыслитель-ного процесса автора, она выводится самим читателем в мо-мент восприятия текста. Потому совершенство прозаиче-ской басни Жуковский связывает с кратким, ясным слогом,отсутствием «всякой излишности в рассказе».Если в конце 1800-х гг. Жуковский отдает явное пред-почтение стихотворной басне, то в конце 1810-х гг. он, на-чав занятия с Великой Княгиней Александрой Федоровнойи считая «необходимым преподать члену царской семьи некоторые принципы, руководствоваться которымидолжны люди, причастные к управлению государством» [1.Ч. 3. С. 417], обращается к переводам басен прозаических.Часть из них принадлежит перу Лессинга и переведена Жу-ковским гекзаметром. Сегодня эти басни введены в научныйоборот. Они были обнаружены в архиве писателя и опуб-ликованы М.Л. Гофманом [7], позднее исследованы Н.Б. Ре-моровой [1. Ч. 3. С. 409-423]. Неучтенным остался не менеелюбопытный корпус перечисленных выше басен, переве-денных прозою.Здесь примечателен целый ряд моментов. Прежде всего,заслуживает внимания сам факт параллельной работы Жу-ковского над переводом прозаической басни гекзаметром ипрозой. С.А. Матяш одной из первых указала на то, что «впереводных произведениях Жуковского гекзаметр был ана-логом не только иноязычного гекзаметра , но и прозы» [8. С. 82-83]. Факт этот весьма важен, он характери-зует первые опыты писателя в сообщении повествованиюразмеренного эпического движения, близкого к свободнойразговорной речи. Жуковский, как видим, сознательно рабо-тает над стилем, соединяющим поэзию и прозу, отражая, каксправедливо пишет исследователь, «общие тенденции прозаи-зации русской литературы» [8. С. 95].Интересна проблематика и идейное содержание басен,переведенных Жуковским в прозе. Басня «Соловей в клетке»,записанная в тетради первой, поднимает проблему, котораявсегда была самой важной для Жуковского. Это проблемасвободы как естественного свойства человеческой природы,как единственное условие его нормального существования ижизнедеятельности, как критерий общественного устройства.Тема свободы находит свое органическое развитие в сле-дующей басне - «Бесплодное дерево», где за незамысловатойисторией прочитывается глубочайшая мысль о свободномнравственном выборе, которым наделен человек, и о той от-ветственности, которую он несет за выбранный им путь вжизни. Все это - просветительские идеи, на которых уже в1800-е гг. строилась Жуковским и концепция личности, итеория взаимоотношений человека с миром.Басня «Насекомое и ворона» продолжает темы и идеи«Бесплодного дерева». Она несет вполне определенную ди-дактическую идею просветительского звучания и заканчи-вается «моралью»: «Теперь я понимаю истину изречения:лишь тот живет долго, кто доволен жизнью». Тема ответст-венного отношения к собственной жизни, выполнения пред-назначенной миссии проводится и в басне «Терновник ифиговое дерево».Проблема соответствия возможностей и той роли, кото-рую человек реально играет в обществе, тема ре-ализацииличности, напрямую связанная с идеей самооценки, само-анализа, звучит в баснях «Бык и собака», «Черепаха и ут-ки», «Орел и черепаха», «Лягушка и угорь».Переведенные Жуковским прозаические басни по своейидейно-художественной структуре очень близки к притче.Неслучайно Жуковский, как правило, избегает в своих бас-нях «общей морали». От имени всеведущего автора-настав-ника она звучит именно в форме поучения для всех и каж-дого только в одной басне - «Черепаха и утки»: «Учись за-благовременно искусству молчать, иначе будешь несчаст-лив. Болтливость уничтожает нередко лучшие наши надеж-ды в жизни». В остальных баснях «моральный урок» явля-ется заключением речи героя («Бесплодное дерево», напри-мер, заканчивается словами садовника, «Насекомое и воро-на» - словами вороны, «Терновник и фиговое дерево» -речью фигового дерева и т.д.), либо «морали» как таковойвовсе нет, басня заканчивается описанием события, котороеи должно быть осмыслено читателем в морально-философ-ском плане (для примера укажем на финалы басен «Соловейв клетке», «Бык и собака», «Рысь и крот»).Философско-символическому толкованию в баснях под-вергаются все элементы повествования - звенья сюжета,герои, образы. В силу этого отпадает необходимость «ук-рашения» «морального урока». Жуковский стремится кпростоте и краткости басни. Время и место действия даетсяс минимумом подробностей, но каждая деталь служит сред-ством раскрытия смысла. Так, например, действие басни«Соловей в клетке» происходит в «великолепном жилищебогатого и знатного человека», в которое зашел однаждыодин крестьянин, где и увидел золотую клетку с сидящим вней соловьем, который пел свою печальную песню. «Вели-колепному жилищу», «золотой клетке» противопоставленыестественно свободное пространство полей и рощ, посредикоторых «соловьи возвещают славу обновляющейся приро-де», наполняют «тихой радостью и удивлением» душу кре-стьянина, который с удовольствием возвращается из «вели-колепного жилища» «в сельскую свою хижину, к мирномусвоему полю».Такая пространственная оппозиция имеет «сокровенныйсмысл», связанный с руссоистской концепцией естественно-го человека, от природы наделенного нравственным инстин-ктом и свободной нравственной волей. Примечательны ивременные детали: действие этой и других басен происхо-дит «однажды», в них участвуют «один крестьянин», «одинпоселянин», «одно насекомое, «один бык и одна собака»,«одна черепаха», «одна лягушка». Событие, описанное вбасне, конкретный «пример» выводится за рамки конкрет-ного времени и пространства, приобретая общечеловече-ский, непреходящий смысл.Герои басен лишены индивидуальности, являясь вопло-щением общечеловеческих принципов жизни. При опреде-ленной степени их конкретности они несут в себе, перепле-тая, частное и общее, быт и бытие. Так, например, «одинкрестьянин» из басни «Соловей в клетке», слушающий пе-ние «запертой птицы», стоит «с прискорбным сердцем»,«опершись на свой посох», он молча сносит «насмешливыеулыбки» слуг «знатного человека», их «громкий хохот» вответ на его рассуждения и даже то, что они называют егоглупцом и простодушным дураком. Садовник из «Бесплод-ного дерева» «засмеялся», услышавобвинения поселянина втом, что он дал ему «негодный бесплодный сук вместо пло-довитого дерева». «Столетняя ворона» из басни «Насекомоеи ворона», слыша рассуждение насекомого о смерти и жиз-ни, «вздохнула». Терновник «насмешливо упрекает» фиго-вое дерево. О лягушке из басни «Лягушка и угорь», которая«весьма недавно начала учиться квакать» и «насмехаласьнад угрем за его молчаливость», сказано, что она «молода».Охота черепахи летать определена как «странная», а ее тре-бования к орлу, «чтобы он дал ей уроки летания», - как«неотступность» («Орел и черепаха»). За всеми этими дета-лями не столько прямое называние, сколько «пара-фраза»,«загадывание смысла», его многочисленных оттенков.Большая часть повествования в баснях представляет со-бой диалог героев, которых всегда оказывается не болеедвух. Только в двух баснях - «Бык и собака» и «Орел и че-репаха» - диалог отсутствует. В них все строится на описа-нии действий. Каждый из них выражает свою точку зрения,столкновением которых и движется действие. Эти диалогивсегда эпиграмматически сжаты, отдельные реплики афори-стичны. В ряде случаев голос одного из героев передан не-прямой речью, полностью воспроизводится только слово то-го персонажа, в уста которого вложен «моральный урок».В самых коротких баснях («Лягушка и угорь», «Тернов-ник и фиговое дерево») повествование почти совсем лише-но деталей, описания обстоятельств действия, да и действиякак такового здесь нет: «терновник упрекает» - «фиговоедерево отвечает», «лягушка насмехается» - «угорь отвеча-ет». Сюжет едва намечен. Эпитеты употреблены лишь дляакцентации идеи («скромное молчание» - «громкое, скуч-ное болтовство», «хвастливые цветы»). Введение нового пер-сонажа, необходимое героям для аргументации своей пози-ции, предельно редуцировано: фиговое дерево ссылается на«всякого», который, по его словам, готов подтвердить сла-дость его плодов, а значит, и его правоту. Угорь упрекаетжабу, чей голос достаточно послушать «только раз», чтобыубедиться в моральном уроке», который он преподносит«молодой лягушке». Рассказчик явно склонен к сопоставле-нию, он наделен умением отделить главное от второстепен-ного и за частным увидеть общее. Все это придаетбаснямЖуковского высокий уровень обобщения, принципиальноважный в плане дальнейшей эволюции его прозы, в чемможет убедиться читатель, прочитав опубликованные нижебасни поэта.В.А. ЖуковскийСОЛОВЕЙ В КЛЕТКЕОдин крестьянин зашел однажды в великолепноежилище богатого и знатного человека. Тут услышалон громкое пение птицы, сидевшей в золотой клетке.Он подошел к ней и что же? То был соловей. С при-скорбным сердцем стоял он, опершись на свой посох,и слушал.К нему подошли слуги знатного человека и спро-сили: «Чему ты удивляешься? Отчего стоишь так за-122думчиво?» Крестьянин отвечал: «Я удивляюсь тому,что вы и ваш господин можете сносить в своем бле-стящем жилище печальное пение запертой птицы».«Глупец, - воскликнул один из служащих, - развепение соловья кажется тебе печальным на твоих по-лях и в твоих рощах?» «Нимало, - отвечал земледе-лец. - Напротив, оно наполняет мне душу тихою ра-достью и удивлением». «Но разве твои соловьи поютиначе, нежели этот?» - спросил слуга с насмешливойулыбкой. «Конечно, - сказал крестьянин, - наши со-ловьи возвещают посреди зеленых цветущих ветвейславу обновляющейся природе. Они поют под голу-бым, открытым небом, полным свободы, они поютгимны любви для самок своих, сидящих над птенца-ми». При этом слове слуги подняли громкий хохот иназвали простодушного дураком, но он промолчал ивозвратился домой в сельскую свою хижину, к мир-ному своему полю.БЕСПЛОДНОЕ ДЕРЕВОУ одного поселянина был в городе брат, садовник,который имел превосходный плодовый сад, наполнен-ный такими прекрасными деревьями, что все славилиего искусство и его вкусные плоды.Поселянин пришел к нему в город и удивился де-ревьям, которые стояли прекрасными рядами, вырас-тали скоро и были прямы и гладки, как высокие све-чи. Тогда садовник сказал ему: «Можешь брать, я дамтебе дерево лучшее из всего моего сада, и ты будешьрадоваться, и ты и твои дети».Сказав это, садовник позвал своих работников ипоказал им дерево, которое надо было вырыть. Посе-лянин весьма был рад подарку и велел перенести де-рево на свое поле.На другое утро он долго не мог согласить сам с со-бою, где посадить дерево. Ибо он думал: «Если посажуего там на высоте, то будет дуть на него ветер и собьетпрекрасные плоды прежде, нежели они созреют. Ежелипосажу его здесь, недалеко от дороги, то будут видетьего проходимцы, вкусные яблоки прельстят их, и онименя обкрадут. Если же, наконец, посажу его слишкомблизко к дверям моего дома, то оно не будет защищеноот собственных детей и домашних моих».Так он думал; наконец посадил дерево за амбаром,на севере, и сказал сам себе: «Здесь пронырливые хищ-ники не вздумают искать его». И он радовался втайнесвоему благоразумию.Но что же? Дерево не принесло плода в первыйгод, не принесло его и во второй.Тогда призвал он ксебе своего брата-садовника, начал пенять ему и ска-зал: «Ты меня обманул, ты дал мне негодный бес-плодный сук вместо плодовитого дерева. Поглядисюда, уже третий год, а оно приносит мне одни толь-ко листы».Садовник засмеялся, увидя дерево, и отвечал: «Яне удивляюсь. Ты посадил дерево в таком месте, гдена него дует один только холодный ветер; где оно неимеет ни тепла, ни света. Как же может оно цвести иприносить плоды. Его природа благородна и вечно та-кою останется. Ты посадил его с подозрительной, не-доброй мыслью. Какого же благородного и услади-тельного плода ожидать можно».НАСЕКОМОЕ И ВОРОНАБлизь реки Гипаниса водятся насекомые, которыхвся жизнь продолжается не более одного дня. Одно изтаких насекомых, которое уже около двенадцати ча-сов имело от роду и, следовательно, было стариком меж-ду своими товарищами, сказало однажды: «О, смерть,которую я столь нетерпеливо желаю, так для чего мед-лишь так долго? Я ело, пило, любило и уже многоимело детей. Чего же остается мне желать и ожидать?Когда я родилось, этот блестящий шар начинал толь-ко восходить; уже склоняется он к закату; и что будетсо мною, если переживу его? Итак, лучше теперь кон-чить долгую и счастливую жизнь мою».Неподалеку от насекомого сидела столетняя воро-на. Она услышала это желание, вздохнула и сказала:«Вчера только жаловалась я на то, что мои силы ужеуменьшаются; а это творение, которое я превосхожуво столько тысяч раз долготою жизни, считает себя истарым, и счастливым? Теперь я понимаю истину из-речения: лишь тот живет долго, кто доволен жизнью».БЫК И СОБАКАОдин бык и одна собака были сердиты друг надруга, и это дошло до того, что первый вызвал по-следнего на поединок. Бык принял вызов с презри-тельным видом и надеялся, что творение, столь усту-пающее ему в силах, с первого раза можно проколотьсвоими рогами и растоптать своими копытами.Но в этот раз хитрая собака, в то время, как быкнаклонил к земле свою голову, увернулась от его уда-ра и схватила сильно за (1 слово нрзб. - И.А.) ухо. На-прасно бык тряс головой, напрасно мычал и бил в зем-лю копытом. Наконец, проникнутый нестерпимой бо-лью, он был должен с покорностью и своим разорван-ным ухом просить мира.ТЕРНОВНИК И ФИГОВОЕ ДЕРЕВОТерновник насмешливо упрекал фиговое дерево втом, что на нем никогда не бывает цветов.«Тем более мне чести, - отвечало последнее, - чтоя даю более, чем обещаю; ибо всякий скажет что пло-ды мои сладки, как мед. Ты же, напротив, со своимихвастливыми цветами произвел когда-нибудь что-ни-будь другое, кроме посредственности. Чем более на-ружность твоя обещает, тем более должен ты и совер-шить».ЧЕРЕПАХА И УТКИЧерепаха сидела на берегу и увидела стаю дикихуток, которые летели с моря. «Как вы счастливы, -воскликнула она, - вы можете посещать чужие земли,а я, между тем, вечно должна оставаться там, куда разпопала». Это услышали утки и сказали: «Если тыимеешь такую охоту видеть другие земли, то мы го-товы сделать тебе удовольствие и понести с собою.Возьми только эту тонкую длинную палочку в рот,мы можем на ней понести тебя».Черепаха принесла величайшую благодарность заэто предложение. Каждая утка взялась за один конецпалочки, и они пустились в путь.123Когда они летели над одним местечком, то многиеиз жителей разинули рты от удивления и утверждали,что они подобного в жизни своей не видывали и при-няли ее все за одно чудное животное. «Как бы не так, -воскликнула радостно черепаха. - Это не иное что...». -Но начавши говорить, выпустила она изо рта палочку,упала вниз и была как жертва своего любопытства, аеще более своей болтливости наказана.Учись заблаговременно великому искусству мол-чать, иначе будешь несчастлив. Болтливость уничто-жает нередко лучшие наши надежды в жизни.РЫСЬ И КРОТЗоркая рысь жалела однажды о слепом (мнимо сле-пом) кроте и сказала: «Едва могу понять, как ты мо-жешь сносить так смиренно свое несчастье. Жизнь беззрения кажется мне тяжелей самой смерти». «Благо-дарю тебя за твое сожаление, - отвечал крот, - но мо-жет быть, в самом деле, не так жалко, ибо что приро-да отняла у меня с одной стороны, то заменила онаочень милостливо с другой. Так, например, я слышуочень хорошо, и это предохраняет меня от всякого близ-кого неприятеля. Даже теперь - могу ошибаться, - номне кажется, что я слышу шаги человека, которыйкрадется. Прошу тебя, храбрая рысь, поберегись».Рысь хотела уже посмеяться над кротом, но вдруг за-свистал (1 слово нрзб. - И.А.) охотник, и гордившеесязрением своим животное погибло. Именно потому,что пренебрегло советом слепого крота.ОРЕЛ И ЧЕРЕПАХАОдной черепахе пришла в голову странная охоталетать. Она часто просила орла, чтобы он дал ей уро-ки летания, но орел всякий раз старался растолковатьей, что такое желание совершенно противно рассудкуи ее природе. Однако чем более затруднений он де-лал, тем упрямее настаивала она на своем требовании.Наконец наскучив от ее неотступности, взял он еес собою на высоту и бросил ее, поднявшись на высотуодной башни. Следствие было таково, как и предска-зывалось, ибо в падении разбилась она об землю.ЛЯГУШКА И УГОРЬОдна молодая лягушка, которая весьма недавноначала учиться квакать, насмехалась над угрем за егомолчаливость.«Ты бы, конечно, имела право, - отвечал угорь, -если не смеяться надо мною, то по крайней мере со-жалеть обо мне, когда бы именно каждый голос, какбы он ни звучал, был чем-нибудь завидным. Но на-добно только раз послушать жабу, чтобы почувство-вать, что скромное молчание часто лучше, нежелигромкое, скучное болтовство».

Скачать электронную версию публикации