Words about Alexander Petrovich Kazharkin.pdf Так уж изначально было положено, чтобы нигденичто не доставалось ему легко. А для устойчивостиБог дал сильный ум, спокойный характер, эстетиче-ское чутье, умение петь и быть молчаливо тактичнымв любых ситуациях.Родился Александр Петрович Казаркин на пике мо-розов в первый год большой войны - 12 декабря 1941 г.Рос на заимке у бабушки, где, наверное, единственнойопорой была кержацкая вера да нерушимая старооб-рядческая этика. В школу ходил за 13 верст.Определить свое место в мире было тоже непро-сто: у матери он первый, но еще три сына (теперь оних поддерживает, как может). После школы работал:сварщик, монтажник-верхолаз. Писал стихи, фантасти-ку, мечтал о литературном институте: «Вон там звездаодна горит, так ярко и мучительно...» (это Ап. Гри-горьев, 100 лет назад: космический закон любви - каж-дому своя «звезда»). Ему же на всю жизнь - единая инеделимая страсть к русской литературе, «... чего отсердца нужно ей, ведь знает без того она, что к нейтоскою долгих дней вся жизнь моя прикована...».Поступил на филологическое отделение ИФФ ТГУ(тогдашним абитуриентам, кроме всего, надо былоеще иметь рабочий стаж). Был скромно-незаменимымодним из двух парней в своей дружно-веселой деви-чьей группе. Входил в литобъединение (позднее саммного лет руководил им). Писал студенческие работыо поэтах и поэзии, о жанрах лирического рассказа(этот мощный сейсмочуткий пласт русской культурытеперь почти утонул в водах времени) и автобиогра-фической повести (Казаков, Нагибин, Шукшин, Рас-путин...) и не знал, как скоро ностальгия по юностиотнесется и к нему: «Куда все это канет? По какомустранному закону отсечется, покроется мглой небы-тия, куда исчезнет это самое счастливое ослепитель-ное время?» (Ю. Казаков).Учился - сам! Конечно, были преподаватели, хоро-шие, много. У каждого что-то брал, каждому благодарен:Н.Ф. Бабушкину, Э.Ф. Молиной, А.А. Ачатовой, Е.А. Саф-роновой, Н.Н. Киселеву, Ф.З. Кануновой, В.В. Пала-гиной и др. Но, по сути, он все-таки самородок. Ака-демической специализированной школы, т.е. целена-правленного пестования под эгидой мэтра, не было.Окончил ТГУ с «красным» дипломом, и опять, как ипосле школы, прямо по М. Волошину: «Выйди на кров-лю, склонись на четыре стороны света, простерши ла-донь...». Впрочем, долго дорогу не искал, она сама раз-вертывалась перед ним как древний свиток с мудренымиписьменами - по распределению поехал работать в рай-онную газету в Томской области. Однако вскоре из рай-она его призвали на родную кафедру («Стал преподава-телем университета и, пожалуй, останусь им до концамоих дней»). Женился, между прочим, тоже вполне тра-диционно для настоящего филолога: с милым сердцем,чтобы быть защитником, опорой и надеждой. Три сына:Тимофей, Лев, Глеб Александровичи Казаркины. Вовсяком случае, доброе имя в наследство им обеспечено,только дай бог понять им, что это не мало.Филфак дал хорошее образование: и компас, и пе-рископ времен. Александр Петрович, всегда, как и те-перь, словно лозоходец воду, чувствовал-находил своюлитературную любовь, боль, долг - свою тему. У негоинтуиция на провидческие таланты, на творчество теххудожников-мыслителей, чье видение эпохи было «не-сомненно более адекватно». Его привлекали пробле-мы, решение которых возможно на стыке несколькихфундаментальных наук.Одна из опорных ступеней - фольклор: много еже-годных экспедиций со студентами, обобщения, статьи,курс лекций по устному народному творчеству. Потомза 30 с лишним лет ему довелось прочесть все возмож-ные курсы лекций по русской литературе плюс литера-туре народов СССР. Но эклектикой не заболел, напро-тив, обрел удивительную панорамность видения. В кон-кретном анализе метафоры, образа, сюжета он умеет ви-деть общие закономерности, типологические модели итенденции.Исследуя эстетику поэзии и славянофильства Ап. Гри-горьева, понял, почему А. Блок считал его лучшим вы-разителем русской души, «которую пора перестать про-зевывать». В «скифстве» и «евразийстве» Блока Алек-сандр Петрович прочел этапы становления «русскойидеи» и соотнес ее с концепцией культурного полимор-физма. В последнем увидел открытый выход к пробле-мам конвейерного производства маскульта и негативнойдуховности элитарного искусства, с его утонченным ми-роотрицанием.Удивительна глубина и широта его исследований:Бунин, Мандельштамм, Булгаков, Пастернак, Плато-нов, Н. и Л. Гумилевы, В. Астафьев ... Неукоснитель-ность пристрастий Александра Петровича и необыч-ность диапазона - было время - волновали даже КГБ(чем он, истинный ученый, абсолютно пренебрег).Так уж случилось, что Томск оказался крайней точ-кой магического круга судьбы Н. Клюева и точкой еевозрождения, а А.П. Казаркин - один из бережно-рев-ностных ее исследователей, если не сказать организа-торов и вдохновителей. Статьи, публикации, дискус-сии, доклады, конференции, посвященные подвигу жиз-ни, творчества и подвигу смерти поэта («В планахкнижка о Клюеве, - он ведь старообрядец, и мир егоочень современный, апокалиптический»).Одна из сквозных в русской культуре тема старо-обрядчества тоже магнитно притягательна. Там поми-мо российского (Л. Толстой, Мельников-Печерский) та-кой мощный сибирский литературный пласт: Г. Гребен-щиков, В. Шишков, А. Новоселов и т.д. («Лет 30 коп-лю материалы о старообрядчестве в Сибири и мечтаюдописать книгу об экологической этике и философиикержаков»). Собирает, осмысливает, пишет в основ-ном без надежды на публикацию («Если русское ли-тературоведение существует, то, выходит, для него пи-шу - пока в стол, а там видно будет»). Жаль. Работыего логичные, ясные: глубина мысли, прозрачностьязыка, - читая, наслаждаешься.Еще одна привлекательность Александра Петро-вича - разговорная культура. В Томском клюевскомсборнике опубликован «Опыт интерпретации послед-него стихотворения Клюева «Есть две страны...» вформе диалога двух исследователей. На редкость удач-ный опыт - двойной анализ лирического завещания.Вариация традиционной со времен Горация темы «па-мятника» и, по мнению диспутантов, редкий в лите-ратуре XX века шедевр христианского художествен-ного творчества, даже, может быть, «эталон» в сужде-ниях о национальном образе мира. На мой взгляд, обаучастника диалога - Я. Золотарев и А. Казаркин -«лучшие»: очаровательны мыслью и знанием. Но Алек-сандр Петрович убедительнее: мыслит шире, филосо-фичнее, тоньше читает символику, каждую деталь, каж-дый троп видит в широком контексте онтологическихкорней и ассоциаций.С такой же легкостью, профессорским изяществоми любовью к истине он являет свою позицию в науч-ных спорах с оппонентами. С дамами - мягко. На-пример, Н.М. Солнцева приводит аргумент в формецитаты из А. Белого: «Клюев вошел в литературу в тупору, когда она забродила на дрожжах сектантства».А.П.: «Так уж и вся она забродила?» и дальше отрезв-ляюще: «Ссылка на мнение А. Белого не может слу-жить обоснованием: это его автоинтерпретация».С мужчинами - строго, по-мужски. Например, поповоду неоправданного сарказма К.М. Азадовского:«... Над чем же здесь иронизировать? Именно так:заонежский песенный заповедник вырастил певца рус-ской самобытности, предъявившего запасники нацио-нальной культурной памяти в эпоху геноцида. Кто жееще в XX веке национально-самобытнее Клюева? ...»Или вот ответ коллеге Б. Хазанову, для которого Н. Клю-ев - «талантливый имитатор, одетый вологодским му-жичком».А.П.: «Имитатор - чего? Русского космоса? ...призвания «В последний раз отведать мед от сладкихпасек Византии»? ...»Александр Петрович не из тех, кто, как говорилШкловский о себе, «умеет внашиваться в любую обувь».Сейчас, когда затапливается Атлантида русской клас-сики и под аплодисменты громоздится «вавилонскаябашня» культурных отходов, любой даже самый каби-нетный ученый должен быть гражданином. Снова пе-ред каждым еще более усложнившийся вопрос: «С кемвы? мастера? культуры?» Александр Петрович из тех,кто сквозь все сломы, катастрофы, разрывы временищет, раскрывает, защищает добытый веками свет ду-ховности, «преемство мысли», ритм, лад, гармонию.Он слышит диалог писателей, поэтов, богословов вих конкретных временах и в общей истории - диалогдесятилетий, веков, времен. И пишет о критике и само-сознании, об органической культурологии и литерату-роведении, о концепции русской литературы XX века ирусской литературы Сибири. И во всем главное длянего - выявить, уяснить, определить стержень, ствол,основу русской национальной культуры. Вот где при-годилась ему и кержацкая («не по менталитету, а попроисхождению») духовная твердость и подвижниче-ство. Самостоянье и энциклопедизм.Ученики считают Александра Петровича истинноуниверситетским человеком. Коллеги, серьезно вникаю-щие в его работы, находят вполне правомерным увидетьего имя среди имен тех, кто продолжит генерацию оте-чественных мыслителей и литературоведов - Н. Бердяе-ва, И. Ильина, М. Бахтина, Л. Гумилева, Д.С. Лихачева.То, что уже сделал в науке А.П. Казаркин, моглобы быть результатом работы многих. Но здесь всесогрето единой живой душой. Какой же сложно-на-пряженно-богатой должна быть ее жизнь, чтобы вы-ходили на свет божий такие его едино-разнотемати-ческие исследования во славу и спасение отечествен-ной культуры. Если бы все наши интеллигенты таквзялись за поиск истины, то, говоря словами А.П. Че-хова, «без сомнения, уже в обозримом будущем на-шли бы ее».Вузовские преподаватели знают, что все то, о чемшла речь, феноменально трудно совмещать с работой,за которую зарплату дают. Немеряная учебная нагруз-ка: «часы», лекции, программы, учебники, консульта-ции, рецензии, оппонирование, редактирование, ди-пломники, аспиранты etc, etc.... А у Александра Пет-ровича немалая часть жизни-работы прошла в обще-ственном транспорте, ибо немало лет - и последова-тельно, и параллельно - он связывал собою учебно-научно-литературную жизнь трех кафедр: в Томске,Кемерове, Анжеро-Судженске.Томску на дефицит талантливых ученых и препода-вателей жаловаться грех. Вот только всегда ли, у всех лииз них есть достойные условия для работы? У Алексан-дра Петровича в настоящее время - увы! - ни рабочегостола, ни даже табуретки, и его кафедра общего литера-туроведения ведет кочевой образ жизни. И «не к лицу, ине полетам...».Таких, от природы скромных и сдержанных частопринимают за слабых и нерешительных. А для хорошознающих Александра Петровича, этот его «гамлетизм»только придает прелесть и глубину уважения силе его ха-рактера. Давно ведь замечено, что почти всегда скром-ность прямо пропорциональна талантливости. Спокой-ная простота Александра Петровича - форма его внут-реннего достоинства и неизменно ему присущего муже-ства. И человека, и ученого, и критика. Для него сказатьправду, то, в чем убежден, проще и естественнее, чемлюбую самую дипломатичную и утешительную ложь.Я знала его студентом, потом мы работали на од-ной кафедре, вместе ездили по фольклорным практи-кам, не раз, не два оказывались в сложных ситуациях.Я не знаю случая, где бы Александр Петрович повелсебя неблагородно. «Врут про Гамлета, что он нере-шителен. Он решителен, груб и умен. Но когда кли-нок занесен, Гамлет медлит быть разрушителем и гля-дит в перископ времен». (Это тоже один из любимыхАлександром Петровичем - Давид Самойлов.)

Скачать электронную версию публикации