The cultural codes of Medieval Europe in historical context.pdf Попытка рождавшейся личности выйтисразу как Минерва из головы Юпитерасверкающе-совершенной и божественнойсвидетельствовала, что Возрождение былоне «золотым веком» в понимании личности,а началом трудного пути.Л.М. БоткинМатрица культурных установок того или иного социума все-гда представляет собой систему неких артикулируемых и скры-тых, не явленных смыслов, формирующихся в контексте истори-ческого бытия того или иного социума и одновременно транс-формирующих его. Процесс изменений культурного кода, транс-формации культурных установок социальных страт, составляю-щих общество, всегда изоморфен его исторической динамике.Этот процесс, не будучи линейно направленным, знающий пе-риоды стагнации, попятных движений, тем не менее в макроис-торическом масштабе позволяет при пристальном внимании от-следить общие векторы его изменений в органичной взаимосвя-зи с менявшимися реалиями социальной жизни. Определениевекторов изменений затруднено в немалой степени тем, что на-работка новых культурных идеалов представляет собой сложнуюметаморфозу в ментальном универсуме общества, в ходе кото-рой новые ценностные ориентиры проявляют себя не в отреф-лектированном виде, но в виде новых образов, питаемых сдви-гом, происходящим на уровне бессознательного, сдвигом, содер-жание которого является ответом на меняющийся бытийствен-ный контекст окружающего мира. Эти новые образы, свидетель-ствующие о появлении новых смысловых установок в духовномуниверсуме социума, дают о себе знать как культурно-психоло-гическая мутация, поначалу не поддающаяся сколько-нибудьпрочному укоренению в мироощущении широких слоев обще-ства. Порой ее сложно вписать в контекст общеисторическихтрансформаций той или иной социальности. Ее характер и смыс-ловая направленность чаще всего поддаются интерпретации врежиме, как сказал бы Ф. Бродель, большого времени. Именночерез призму этого времени отчетливее виден присущий запад-но-европейскому культурному коду тот индивидуалистическийхарактер установок сознания, который проявит себя уже в пери-од оформления цивилизации средневекового Запада.Явственнее,чем где-либо, эти процессы обозначат себя в социокультурнойистории средневековой Франции. Данный текст и представляетсобой попытку обозначить некие важные культурные мутациитендерных отношений в средневековой Франции в контекстеспецифичности ее социально-исторического ландшафта.Жанна д' Арк, Маргарита Наваррская, Екатерина Ме-дичи, маркиза де Помпадур, мадам де Сталь, Жорж Санд,Симона де Бовуар - этот перечень имен француженокразных эпох, происхождения, репутации на слуху каж-дого мало-мальски образованного человека. Так или ина-че при посредничестве школы, литературы, кинематог-рафа и иных средств культурной коммуникации большин-ство из нас соотнесет каждую из этих героинь с памят-ной исторической датой, событием, явлением.Конечно же, каждый из этих образов неизбежно ми-фологизирован. И каждый из них многолик настолько,что если кто-либо попытается подвергнуть инвентариза-ции то культурное приданое, что закрепила за каждой изназванных героинь история, а точнее, что наработалаисторико-культурная память о них. то наверняка слепокполучившегося образа скорее напомнит коллаж, нежеликартину. Образ Жанны д'Арк в «Орлеанской девствен-нице» Вольтера так же не ассоциируется с ее образом впоэме «Девственница» Жана Шаплена, как кинематогра-фическое его прочтение Люком Бессоном не находит ни-каких параллелей в версии Глеба Памфилова.Однако сколь бы не противоречили эти версии другдругу, была Жанна ясновидящей, слышавшей голоса свя-тых, известивших избранницу божью о ее миссии -спасения Франции, или же слабоумной простушкой,одержимой манией пророчества и использованной теми,кто «делает историю», для того чтобы поднять дух фран-цузского войска, а затем отданной на произвол церков-ного суда, приговорившего ее как еретичку и колдуньюк сожжению на костре, отдавала она «отчет» своейуникальной индивидуальности или нет, образ Орлеанс-кой девы в коллективной памяти устойчиво контамини-руется с решающими событиями Столетней войны, сня-тием осады Орлеана, коронацией законного короляКарла VII и, в конечном счете, с освобождением Фран-ции. Не случайно 8 мая - день снятия осады с Орлеана в1429 г. - принято считать национальным праздникомФранции, а Жанну французы почитают как нацио-нальную героиню.Точно так же, несмотря на то что молва и культурнаятрадиция сохранили в кладовой истории множество ми-фов, касающихся других названных и неназванных геро-инь, мифов, зачастую не только соперничающих междусобой, но и отрицающих друг друга, именно наличие ихмаркирует нечто более важное, нежели соотношение ис-тины и вымысла в них. Это нечто метафорически соот-носится с широко артикулируемым не только во фран-цузском языке, но практически во всех европейских язы-ках «cherchez la femme».«Обшепринятость» поговорки и ее этнокультурноепроисхождение знаковым образом проговариваются обочень важной составляющей культурной истории Запа-да. Именно Франция явилась своеобразным этнокультур-ным полигоном, на котором «отрабатывались» новыекультурные тендерные стереотипы сознания и поведенияевропейцев, стереотипы, прямо или косвенно закрепляв-шие за женщиной реноме не пассивного и зависимого, аактивного и свободного действующего лица историчес-кой жизни.Здесь необходима, конечно же, оговорка. Процессобретения индивидом свободы настолько сложен, мно-голик и относителен, что порой исследователи предпо-читают говорить о переходе «от некоторой несвободы кнекоторой свободе» [1. С. 8]. Разумеется, тем самым неснимается вопрос о содержательном качестве тех «точекотсчета», с оглядкой на которые и возможен разговор опереходе той или иной исторической общности к «неко-торой свободе» в конкретном ее проявлении. Этот воп-рос относится к числу тех, что «за кадром» формируютисследовательскую сверхзадачу и направляют движениепоиска. Именно в таком смысле этот вопрос может бытьпоставлен и в данном тексте.Во французском историко-культурном интерьере пе-реход или многочисленные переходы к «некоторой сво-боде» тендерного поведения и сознания являют свой ликчаще, порой раньше, а самое главное отчетливее, чем вдругих обществах не только восточного, но и европейс-кого типов. Случайно ли это? Почему именно Францияустойчиво ассоциируется с ролью «законодательницымоды» на «женскую свободу» и «женскую дееспособ-ность», что самыми разными видимыми и невидимымиспособами дает знать о себе во множестве явлений какевропейской элитарной культуры, так и массового созна-ния Запада?Действительно, если задуматься, казалось бы дале-кие по времени и культурному топосу феномены имеютмежду собой определенную связь, будучи помещенны-ми в контекст исторического рассмотрения. Зародивший-ся в средневековой Франции культ Прекрасной Дамыимеет прямое отношение к куртуазному этосу элит сред-невековой и новоевропейской цивилизации, к тому са-мому «джентельменскому» отношению к женщине, ко-торое в самых разных социальных средах до сих пор вос-принимается как идельно-эталонная модель поведениямужчины. Именно из этого историко-культурного ареа-ла средневековой Франции он начал свое «триумфаль-ное шествие», в мутированном виде завоевав себе про-странство в эгалитарной культуре современного Запада,явив себя в таких ее фетишах, как, скажем, феномен топ-модели, как одно из производных традиции демонстра-ции моды, зародившейся опять-таки во Франции, опять-таки как традиция, связанная поначалу исключительно сженщинами.Или же другой пример. Номинированный в прошломгоду на «Оскара» «Мулен Руж» своим успехом обязан вомногом востребованности поднятых в нем тем массовымсознанием, востребованности, уходящей своими отдален-ными истоками в эстетизацию культуры знаменитогоборделя времен Тулуз - Лотрека, а если копнуть глубже,в творчество последнего французского ваганта ФрансуаВийона, в знаменитой балладе которого («Баллада о тол-стухе Марго») культура впервые осознанно заговорила опроститутке в лирико-гуманистическом ключе, увидев заобразом потаскухи образ «падшей женщины», не лишен-ный несомненной привлекательности, женщины, способ-ной чувствовать и дарить спасительное тепло мужчине.Как ни парадоксально, но пафос нарождавшегося ев-ропейского индивидуализма, ощутимый в любовной ли-рике писем знаменитой Элоизы, французской монахиниXII в., отважившейся свободно выразить свое неразде-ленное любовное чувство, от которого никакие перипе-тии судьбы не могут заставить ее отказаться, находит своепреломление в сентиментальной патетике романов ЖоржСанд, Ф. Саган, песен Э. Пиаф, М. Матье и П. Каас, так-же имевших и имеющих культовую значимость для за-падного мира.Этот ряд культурных ассоциаций может быть с легко-стью продолжен, но это не является самоцелью для авто-ра данного текста. Хотелось бы попытаться понять, по-чему именно во Франции обнаружил себя ранее, чем где-либо, новый тендерный код европейской культуры, как иблагодаря чему была нарушена традиционная тендернаяасимметрия, какие историко-культурные основания имелафранцузская тендерная идентичность для той авангард-ной роли, которую ей суждено было играть вплоть доНовейшего времени в культуре Запада?Говоря о том, что тендерная асимметрия ранее всегоначала «изживаться» на французской этнокультурной по-чве и подразумевая некий вектор этого движения, узловыемоменты которого соотносятся с ключевыми явлениямизападно-европейской истории, автор данной статьи далекот примитивно-линейного представления о характере тен-дерной эволюции. В практике серьезных исследованийнакоплен немалый теоретический и конкретно-историчес-кий багаж знания, служащий хорошим противоядием про-тив рассмотрения истории как поступательно разворачи-вающегося во времени и пространстве царства тендернойсвободы [2. С. 20-45; 3; 4. С. 13].Средневековый «ренессанс», отлившийся в изящныеформы рыцарской поэзии и рыцарского романа, создав-ший культ Прекрасной Дамы и сублимированные фор-мы эротической культуры аристократии, уже в серединеXIII в. сменится ревизией возвышающего женщину илюбовь идеала, явственно обнаружившей себя в попу-лярности знаменитого «Романа о Розе», утвердившего иодновременно дезавуировавшего наработанные в средеэлиты понятия «высокой» любви, на которые способнымужчина и женщина, противопоставив им, по словамИ. Хейзинги, более древние и не менее витальные фор-мы примитивной эротики, эстетизировав грубую чув-ственность [5. С. 119, 124-128].Французское раннее Просвещение обогатит культуруобразом «ученой женщины», писательницы, обладающейвнутренней автономией, которой по плечу решение ин-теллектуальных и культурных задач, решаемых мужчи-нами. Но это расширившееся пространство тендерногосознания, в котором женщина фигурирует как субъект,имеющий право голоса не только на кухне и в алькове,будет резко ограничено уже Ж.-Ж. Руссо с его дискур-сом о полах, утверждавшем модель нежной, самоотвер-женной, внешне привлекательной женственности, создан-ной природой не для того, чтобы любить, и уж тем болеезаниматься искусствами, политикой или тому подобны-ми мужскими делами, но для того, чтобы приводить ввосхищение и быть любимой [6. С. 55-108].Пропагандируемый Ж.-Ж. Руссо идеал женщины явновступит в противоречие с одной из ключевых установоккультуры Просвещения и собственной философией мыс-лителя - представления о человеке как субъекте, способ-ном по собственному усмотрению, следуя собственнымимпульсам развивать силу своего духа и тела на путиобретения той счастливой свободы, которую предусмот-рела природа.Безусловно, каждый из «ренессансных» периодов в ген-дерной истории Франции, впрочем как и любой другойстраны, имел свой «откат», наработанные культурой новыетендерные идеалы и поведенческие модели подвергалисьревизии, пародированию, если не отрицанию. Однако привсей сложности процесса оцивилизовывания пространстватендерных отношений в нем все-таки просматриваетсянекая пусть сложная, пусть драматичная логика поступа-тельности, связанная с фиксацией и развитием базисныхустановок, культурных мутаций, которую данный текстимеет целью хотя бы контурно обозначить.Попытавшись реконструировать некоторые ключевыемоменты в изменении этнокультурного интерьера тендер-ных идеалов и моделей поведения во Франции в Сред-ние века и Новое время, мы, может быть, приблизимся кбольшему пониманию механизмов расширения граництендерной свободы, той сложной эволюции, которуюпретерпело наше сознание на пути обретения краеуголь-ной идеи европейского гуманизма - самоценности лич-ности, человеческого «Я» независимо от того, являетсяоно в мужской или женской, взрослой или детской иликакой-либо иной личине. Может быть тем самым сдела-ем еще один шаг на пути обретения той самой «трезвос-ти» взгляда на проблему, которую столь афористичнообозначил Л.М. Баткин (чьи слова предпосланы эпигра-фом к данному тексту) применительно к пониманию про-цесса нарождения европейского индивидуализма в рам-ках возрожденческой культуры?Начнем с того, что рубежом XII-XIII вв., с которогопринято вести отчет с начала трансформации отноше-ния к женщине в средневековой традиции, имея в видузарождение в среде французской аристократической эли-ты куртуазного отношения к женщине, вряд ли стоитмаркировать тот процесс, который может быть условноназван как процесс обретения женщиной некоей автоно-мии и дееспособности в самом широком смысле слова исвязанный с ним процесс осмысления данного движения,78запечатленный в культурных текстах цивилизации. Хотялитературная традиция на первый взгляд дает основаниядля такого прочтения истории тендерного хронотопаФранции эпохи средних веков. Действительно, если мыобратимся к хрестоматийной «Песни о Роланде», то об-наружим в ней характерное для архаики отсутствие лю-бовной и связанной с ней женской тем. Как и в древне-германской поэзии, в ней решительно отсутствует вся-ческая куртуазность, авантюрность, индивидуализация,сколько-нибудь внятный интерес к «жизни сердца», «Вы-сокое» чувство Роланда в последние минуты его жизниобращено не к его невесте Альде, лишь мельком упоми-наемой в тексте, но к его «верной подруге» - Дюрандаль.Он умоляет ее выполнить его последнюю волю и, заклю-чив в прощальном объятии, обещает ей верность за фо-ба [7. С. 131-140].Франция «темных веков» оставила исследователямочень мало источников, причем источников дискретногохарактера, по которым можно было бы представить кар-тину тендерных отношений этого времени. Впрочем, этоотносится к Средневековью в целом. Это породило, посправедливому замечанию А.Л. Ястребицкой, множествоаберраций традиционной историографии в подходе кженщине. Средневековье представляли то как эпоху аб-солютноговраждебного отношения к ней, господстварелигиозного догматизма и мракобесия, то в духе феми-нистской историографии, акцентировавшей дискримина-ционное положение женщины в Средние века, засильепатриархальных отношений и медленную эмансипациюпо мере приближения к Новому времени [9. С. 287].И вместе с тем в каждом из этих историографическихмифов кроется доля истины. Достаточно вспомнить, чтона протяжении длительного времени французская жен-щина предстает в источниках «безголосой» или говоря-щей «мужским» голосом, пока он не «прорежется» в пись-мах Элоизы, произведениях К. Пизанской или М. Навар-рской. Тем не менее мужской дискурс, запечатленный взаконодательстве, хрониках, не говоря уже о литературе,делает ее образ в определенной мере «ощутимым» дляисследователей. Более того, через содержание собствен-но мужских тем, в которых зафиксированы ценностныеориентиры и модели поведения сильной половины, про-зрачнее видны те причины, по которым женский дискурсподвергается репрессии.Казалось бы, эпоха Великого переселения народов иобразования варварских королевств дает самый минимумвозможностей уловить хотя бы абрис тендерной ситуа-ции у франков. Однако некоторые черты к тендерномупортрету этой эпохи можно все-таки попытаться набро-сать, памятуя о бахтинском принципе, согласно которо-му «смысловые явления могут существовать в скрытомвиде, потенциально и раскрываться только в благоприят-ных для этого раскрытия смысловых культурных контек-стах последующих эпох», в режиме «большого времени».Продолжая эту мысль, С.С. Аверинцев писал: «Оно (боль-шое время. - И.Н.) даже реальнее, чем изолированныйисторический момент; последний есть по существу нашаумственная конструкция, потому что историческое вре-мя - длительность, не дробящаяся ни на какие моменты,как вода, которую, по известному выражению поэта, зат-руднительно резать ножницами. Но совершенно понят-но, почему доказательному знанию без этой конструк-ции не обойтись; только внутри исторического моментафакт в своем первоначальном контексте имеет такойсмысл, объем которого поддается фиксации. Сейчас жеза пределами исторического момента он попадает в но-вый контекст новых фактов, сплетается с ними в единуюткань, становится компонентом рисунка, проступающе-го на этой ткани и на глазах усложняющегося, и тогдасмысл его имеет уже не только границы объема, сколькоопорные динамические линии, куда-то идущие и куда-тоуказывающие» [10. С. 210-211].Эти опорные линии прорастающих новых смысловрельефнее проступают в сопоставлении со смысламидругих, пусть чужих, но типологически сопоставимыхкультур. Возвращаясь к «варварской» Франции, можнообозначить ряд зафиксированных традицией установок,которые в сопоставлении с тендерным хронотопом дру-гих культур рельефнее оттенят их специфику в алгорит-ме большого времени. Достаточно обратиться к хресто-матийному сюжету с наследованием аллода в Саличес-ком законе. Франкское королевство очень рано зафикси-ровало изменившийся статус женщины как собственни-цы земли (добавив к Салической правде Эдикт Хильпе-рика - вторая половина VI в.), допустивший женщину кнаследованию аллода. Мы не найдем соответствующихфранкскому аллоду параллелей ни в раннем англосаксон-ском законодательстве, ни уж тем более в древнерусском.Следует, конечно, оговориться, что в Вестготской прав-де, отразившей большое влияние римской традиции, жен-щина обладает широкими правами, что зафиксировалистатьи, делавшие дочерей полноправными с сыновьямив вопросах наследования и наделявших жен широкимиправами опекунства над детьми в управлении собствен-ностью, как добрачной, так и совместной. В большин-стве прочих варварских правд таких «свобод» за женщи-нами не признавалось.То, что у франков в эту эпоху статус женщин де-фак-то и де-юре был выше, чем у многих народов эпохи вар-варских королевств, имеет под собой достаточно вескиеоснования, коренящиеся в исторической логике генези-са франкского королевства. Этот высокий статус женщи-ны имеет смысловой параллелизм с быстротой и отно-сительной плавностью оформления диалога пришлогоэлемента завоевателей франков с завоеванным населе-нием романизованной Галлии. Именно в этом бродиль-ном котле, в котором выплавлялся «брачный союз» заво-евателей и завоеванных, закладывались условия и длянового тендерного диалога, оплодотворенного культур-ной генетикой обеих сторон.Ранее всего этот процесс начался в среде элиты. Аме-риканские исследовательницы, Энн Макнамара и СюзанУемпл убедительно показали, что неспособность женщи-ны наследовать землю начала исчезать вместе с тради-цией покупного брака и умыкания, бытовавшей в древ-негерманском обществе и изживавшейся в среде коми-тата быстрее, нежели в других социальных стратах[11. С. 85-90]. В Салической правде покупной брак кактаковой уже отсутствует, оставив о себе память в видесимволической платы женихом родственникам невесты.Можно попытаться понять взаимосвязь изживания со-циальной архаики с архаикой тендерной. Во всех культу-рах обнаруживается в древних пластах традиции обычаисродни умыканию, покупному браку и тому подобные вещи,так или иначе связанные с практикой агона, который в пе-реводе на язык тендерных отношений означал, что самомусильному и доблестному мужчине, что требовалось дока-зать, доставалась самая лучшая женщина. Судя по Гомеру,у древних греков была довольно распространена атональ-ная практика выдачи замуж, когда невеста становилась да-ром лучшему из женихов за победу в состязаниях. Следыагона можно обнаружить в русских сказках, с их мотивомотправления Ивана-дурака за три моря, в тридевятое цар-ство, тридесятое государство, совершением им там неви-данных геройств и обретением вместе с половиной цар-ства руки царской дочери и т.д.Витальная природа агона в тендерных отношенияхпрозрачно видна в языке. Опять-таки можно найти нема-ло параллелей у самых разных народов. В «Песни о Ни-белунгах», насыщенной архаическими смыслами и лек-сикой, Гунтер, жалуясь Зигфриду на Брюнхильду в пер-вую брачную ночь, говорит, что «не хотела дева ласкать впути бойца» [12. С. 293]. Еще красноречивее зулусскийматериал, выявляющий прямую связь сексуального дис-курса и воинских успехов мужчины[13. С. 34].Важная деталь: в этом общем для человеческого родаагональном коде тендерных отношений уже в эпоху ар-хаики появляется то, что можно назвать признаком ихоцивилизовывания. На определенном этапе культурнойзрелости природные предпочтения начинают теснитьсясоциально знаковыми. Ни Зигфрид, ни Гунтер не виделисвоих невест, за которыми они, как и известный персо-наж русских сказок, отправятся за три моря, их атональ-ные авантюры были продиктованы тем, что и тот и дру-гой были наслышаны об «избранницах сердца», об ихкрасоте, знатности и богатстве.Уже начало меровингской эпохи красноречиво сви-детельствует с том, что у франков в новом социокультур-ном ландшафте их бытования приоритет знатного про-исхождения женщины вступает в серъезные противоре-чия с природным влечением к ней. «Геродот» средневе-ковой Франции Григорий Турский в «Истории франков»дает немало возможностей убедиться в этом. Еще отецоснователя франкского королевства, легендарного Хлод-вига Хильдерик предстает на страницах «Истории фран-ков» как отличавшийся «чрезмерной распущенностью»нравов, развращавшим, как сообщает Григорий Турский,дочерей франков, за что был и изгоняем ими, и лишаемкоролевской власти [14. Кн. 2,12]. Его потомки, имевшиене менее выраженные сексуальные аппетиты, менявшиежен, наложниц, «пользовавшие» приглянувшихся импленниц, уже вынуждены решать сложные задачи, свя-занные с выбором брачной партии.В этом смысле симптоматична история Хильперика I,короля Нейстрии (561-584), внука Хлодига. Имевший,как сообщает Григорий Турский, множество жен, Хиль-перик затевает сватовство к вестготской принцессе Гал-свинте, побуждаемый мотивом соперничества с собствен-ным братом - австразийским конунгом Сигибертом. Ко-нечно же, агон политический (за братьями стояли серь-езные противоборствующие этнополитические силы) немог не быть связанным с агоном психологическим. Вовсяком случае в тексте «Истории франков» сватовствоХильперика недвусмысленно увязано с женитьбой Си-гиберта, выбравшего себе в жены не какую-нибудь слу-жанку, что было в обычае его братьев, как подчеркиваетавтор, а женившегося на «девушке тонкого воспитания»,«благородной, умной и приятной в беседе» [14. Кн. 2,27].Так характеризует Григорий Турский Брунгильду. Имен-но эти «нематериальные» обстоятельства - ореол знат-ности, наконец, престиж хороших манер, воспитания,словом, всего того, что всегда обладает особой притяга-тельной силой для не имеющих данного культурного ка-питала, являлось мерилом соперничества и достиженияпревосходства над другим для каждого из них.Безусловно, материальные обстоятельства ни в коемслучае нельзя сбрасывать со счетов, однако вряд ли имиможно объяснить все тонкости природы соперничества.Григорий Турский сообщает, что поначалу ХильперикГалсвинту «даже очень любил; ведь Галсвинта привезлас собой очень большое богатство» [14. Кн. 4, 28]. К томуже родство с Атанагильдом, отцом невесты, сулило ко-ролю Нейстрии потенциального союзника,,что особен-но было важно в связи с расширившимися границамивладений Хильперика. Дело в том, что когда шли перего-воры по поводу брачного союза, умер старший из брать-ев Хариберт и его земли были поделены между оставши-мися братьями, причем Хильперику достались террито-рии, пограничные с вестготскими владениями. Не слу-чайно в качестве «утреннего дара» - подарка, которымжених одаривал невесту на утро после первой брачнойночи, Хильперик преподнес Галсвинте города Бигорр,Кагор, Беарн, Бордо и Лимож, доставшиеся от дележаземель Хариберта. Родство с Атавигильдом упрощалозадачу защиты новых территорий. Однако, заметим, чтоэти «территориально-политические обстоятельства» вы-рисовались после того, как Хильперик затеял новый брак.Матримониальные предпочтения социокультурногопорядка, как правило, подкрепляются определеннымиобязательствами. Хильперик был вынужден не толькоразвестись, но и удалить от себя своих наложниц. Во вре-мя свадьбы новобрачной были оказаны исключительныепочести. Все приближенное к королю мужское населе-ние поклялось ей в верности, как королю. Как сообщаетФортунат, выстроившись полукругом, знатные люди ипростые воины вынули свои мечи из ножен и, размахи-вая ими, произнесли старую языческую формулу, кото-рой обрекали в жертву мечу того, кто нарушит клятву.Хильперик торжественно поклялся, что никогда не от-вергнет дочери короля готов, и пока она будет жива, невозьмет другой жены. Серьезность намерений была под-креплена «утренним даром» [15. С. 348-349].Однако «природа» вступит в спор с «культурой». Сек-суальные предпочтения Хильперика вскоре заставят егозабыть о политических резонах и уж тем более о клятве.Бывшая наложница Фредегонда вытеснит Галсвинту изкоролевского алькова. А поскольку амбициозные аппе-титы хитроумной женщины были велики, то вскоре ко-ролева будет умерщвлена, чтобы очистить трон для но-вой его владелицы.В этой истории для нас важен не только момент вы-бора королем партнерши знатного рода, не только отказот этого выбора, обусловленный «хрупкостью» природыновых знаковых отношений, но и тот чрезвычайно важ-ный механизм, с помощью которого цивилизация закреп-ляла новые тендерные установки, связанные с практи-кой единобрачия, уважения брачной партнерши, призна-ния за ней определенных прав. И здесь сама историиФранции проясняет социальную подоплеку данных про-цессов. Соперничество Хильперика с Сигибертом былолишь одним из многочисленных атональных примеров,которыми изобилует меровингская история. Свобода во-леизъявления того или иного действующего лица в мно-гочисленных атональных эпизодах ограничивалась ана-логичной свободой других участников соперничества,имевшего сложную синкретичную природу.В случае с Хильпериком механизм такого рода тен-дерного оцивилизовывания виден в следующих событи-ях. Сигиберт объявит брату войну, в которой «повинны»были и желание Брунгильды отомстить за злодейскуюсмерть сестры, и стремление австразийского короля по-вергнуть своего соперника, и жажда добычи тех, кто вста-нет под руку Сигиберта. Важно подчеркнуть, что этотэпизод военного противоборства братьев органично впи-сан в исторический интерьер «войны всех против всех».Сигиберту удастся заручиться поддержкой другого бра-та и короля Гонтрамна, при посредничестве которогоХильперик был призван к суду, обвинен в предумышлен-ном убийстве Галсвинты. Проштрафившийся король обя-зывался вернуть сестре убиенной королевы ее «утрен-ний дар» в виде городов Бордо, Лиможа, Беарна, Кагораи Бигорра. Достоинство и имущественные права короле-вы отстоял соперник ее супруга.Эта война, сопровождавшая процесс оформления ран-несредневековой государственности во Франции, выявля-ет специфику социальной структуры ее элиты. Последняяв свою очередь проливает свет на возможности и границыатонального по своей природе стремления к самоутверж-дению ее представителей. Несколько огрубляя ситуацию,можно сказать, что наличие относительно равновеликихагентов социально-политического поля, как сказал быП. Бурдье, способствовало тому, что их устремления, с од-ной стороны, свободнее выражались, а с другой, быстрееподвергались оцивилизовывающему их ограничению, стал-киваясь с подобными себе в новом культурном простран-стве. Ни один из франкских королей отчасти по этим при-чинам не мог позволить себе наличие гарема, который орга-ничен гендерными практиками обществ, основанных навертикальном принципе структурирования государствен-ности и элит. Более того, унаследованные от предшеству-ющей цивилизации культурно-религиозные ценности иустановки, как, скажем, этическая максима единобрачия, струдом укоренявшиеся в ту сложную эпоху даже в средегалло-римской знати, именно благодаря сложившейся со-циальной структуре взаимодействия элит имели шанс ок-репнуть и дать жизнь новым культурным тендернымпрактикам, дисциплинировавшим витальную безгранич-ность сексуальных влечений.Оцивилизовывание пространства тендерных отноше-ний шло рука об руку с аналогичным процессом в тол-ще той жизни, которую традиционно принято называтьсоциально-политической. То, что новый код тендерныхотношений во франкском королевстве начал оформлять-ся раньше, чем в каком-либо ином, напрямую связано скомплексом многочисленных причин, по которым в немже раньше чем где-либо был заложен прочный фунда-мент под диалог социальных сил, имевший своим ре-зультатом оформление уже собственно средневековогообщества.Принимая во внимание этот социально-историческийи культурно-психологический интерьер агона «равнове-ликих» его участников, можно лучше понять и многиедругие особенности тендерных отношений франкскогообщества. В частности, казалось бы, противоречащиедруг другу, на первый взгляд, модели женской святости сих высоким престижем в самых разных социальных сло-ях и модели сексуальной свободы женщины, так или ина-че при всех культурных мутациях сохранившие и поны-не силу своего исторического генотипа.Что касается последней модели, то она ярко представ-лена уже знакомым нам лицом - фигурой Фредегонды.(Такими персонажами изобилует «История франков».) Ееистория жизни красноречиво свидетельствует о том, на-сколько широки были возможности у женщины восполь-зоваться подаренным ей природой капиталом. Именноблагодаря последнему, а также своей «практической смет-ке» Фредегонда не только завоюет место на королевскомложе, но и на троне. Ее случай прозрачно высвечиваеттот факт, что власть женщины в эту эпоху во франкскомобществе, скорее, проистекала из личной силы, чем по-зиций семьи, рода. Возможности использования тех се-тей влияния, которыми одарила ее женская природа, бу-дут достаточно широки благодаря опять-таки подвижной,не сковывавшей границы индивидуальной свободы струк-туре социальных полей в меровингском обществе. К ска-занному следует добавить, что витальность сексуальныхотношений, их свободного выражения в этом общественикогда не будет подвергаться такому жесткому репрес-сированию (несмотря на ламентации церкви по поводугреховной человеческой природы и инвективы в адресее конкретных носителей), как это могло бы иметь местов социуме с сильным подавляющим культурно-религи-озным и политическим центром.Первая из названных моделей - женской святости -характерно представлена в образе святой Радегунды.Основательница женского монастыря в Пуатье, прослыв-шая в народе великой [14. Кн. 3, 7], была известна своимподвижничеством,аскезой и благочестием настолько, чтона ее погребении присутствовало множество авторитет-нейших людей, среди которых был и почитавший Раде-гунду Григорий Турский. Обретение ею столь высокогорелигиозного статуса, та роль, которую она выполняла воснованной ей обители, широкие полномочия, которы-ми она была наделена (Григорий Турский приводит пись-мо Радегунды епископам, из которого явствует, насколь-ко значительна была ее власть в обители и влияние в цер-ковной среде, а также за ее пределами [14. Кн. 9, 42]),свидетельствуют о том, что в сознании современниковее авторитет мог вполне поспорить с авторитетом свято-го мужского пола.Еще раз подчеркнем, святость Радегунды как одна изэкстрем гендерного кода культуры и природная витальностьФредегонды как ее антипод - звенья одного культурногоцикла, в котором можно увидеть цивилизационную подо-плеку атональной игры, способствовавшей наработке но-вых культурных стереотипов. Напрашивается предположе-ние, что «обращение» Радегунды из особы королевскогорода в основательницу монастыря, ставшую впоследствиисвятой, неслучайно. У истоков этой сложной личной кол-лизии стоит вся та же атональная ситуация. Дочь тюрингс-кого короля Бертахара, ставшая пленницей франкскогоХлотаря (сына Хлодвига), вопреки собственному желаниюбыла обвенчана с франкским правителем. Хлотарь не толь-ко был одним из тех, кто принадлежал к роду, повинному вгибели ее отца, он лично был причастен к убийству ее бра-та-заложника. Она всячески уклонялась от выполнениясвоих королевских обязанностей, пока не решилась на по-бег, приведший ее к постригу.Заметим, что социально-знаковый характер приори-тетов Хлотаря в выборе брачной партии очевиден не толь-ко в факте знатного происхождения Радегунды, но и втом, как восьмилетнюю знатную пленницу готовили ксвадьбе. Ее тщательно воспитывали в Нейстрийском ко-ролевстве, ей было дано образование в соответствии состандартом изысканной галло-римской культуры. Одна-ко, судя по всему, ничто не могло заставить Радегундузабыть то унижение, которое было нанесено ей и ее знат-ным родственникам. Принудительный характер брака,должно быть, лишь закрепилту ненависть, которую онаиспытывала к мужу, равно как и породил отвращение ксексуальной стороне брака, послужившее одним из ис-точников ее аскезы.Тендерный агон как источник кризиса идентичностибудущей святой, приведшей ее к вершинам религиознойнеформальной власти, несомненно сыграл свою культур-но-продуктивную роль лишь благодаря тому, что Раде-гунда обладала и соответствующим материальным и по-литическим капиталом. Основать монастырь, довольнобольшой и влиятельный по тем временам, удерживатьвласть над ним, равно как и заручаться поддержкой силь-ных мира сего в тогдашнюю эпоху, могла только знатнаяи богатая женщина, каковой и являлась Радегунда. Неслучайно, что большинство женских святых этого пери-ода были из королевских семей [16. С. 107].Нелишне подчеркнуть, что наличие во франкскомобществе носителей более рафинированной культурнойтрадиции, нежели собственно франкская, будет способ-ствовать пластичной работе механизмов окультуриванияварваров, что и запечатлеет женский образ святой Раде-гунды. Не просто монахиня, не просто святая, но изыс-канно культурная, по меркам того общества, женщина.От ее образа, равно как и от образов подобных ей, берутсвое начало те смысловые опорные линии гендерногосознания, которые будут явлены в классическую эпохуфранцузского Средневековья в образе знаменитой Элои-зы, на его закате в образах Кристины Пизанской и Мар-гариты Наваррской, в Новое время - мадам де Сталь.Действительно, есть некая смысловая перекличка та-ких явлений, как, скажем, высокий статус святой Раде-гунды во франкском обществе VI в. и соответствующее«реноме» Кристины Пизанской во французском обществеконца XIV - начала XV в. Образ хорошо образованной иотличавшейся святостью души Радегунды, появивший-ся на страницах «мужского» текста «Истории франков»,аналогов которому не дает ни один из известных источ-ников раннесредневековых европейских обществ, в ка-ком-то смысле предтеча образа Кристины Пизанской.Кристину порой называют «первым профессиональ-ным писателем» [17. С. 276], жившим за счет своих ли-тературных трудов, нашедших признание не только у жен-ской, но и мужской читательской аудитории. Ее ученостьи литературный дар, равно как и свобода суждений, обес-печили ей широкую известность в образованных кругахи покровительство Карла VI, его жены Изабеллы Бавар-ской, беррийского герцога Жана, соперничавших междусобой бургундских и орлеанских герцогов. Это покрови-тельство, выражавшееся и в денежном воспомощество-вании, красноречиво говорит само за себя. Впервые вЕвропе общество «признало» за женщиной высокий ин-теллектуальный статус. Пусть эта женщина по происхож-дению была родом из Венеции, пусть мужская часть при-дворного общества видела в ней скорее исключение изправил, чем органичное развитие традиции. Для на

Скачать электронную версию публикации