Historical anthropology of Germany in a mirror of traditions and innovations of knowledge of the past.pdf Оформление нового образца толкования «движениямира во времени» происходило на фоне многообразныхмеждисциплинарных контактов, обусловленных внутрен-ней ситуацией в современной системе гуманитарных наукв целом. Здесь следует сказать о трех связанных друг сдругом тенденциях, которые объединила в себе истори-ческая антропология.Во-первых, это сближение теоретико-методологичес-ких арсеналов истории и социологии, направленное напоиски «номотетически ориентированной историческойнауки» и «идиографически исполненной социологии».Концептам антропологизации истории отводилась приэтом посредническая роль между «понимающими» и«объясняющими» науками, между описанием и обобще-нием, между моделями индивидуализации и генерализа-ции [1. С. 343].Во-вторых, историческая антропология отразила всебе тенденцию к интеграции частных наук, изучающихчеловека, культуру и общество. Так, Вольф Лепениесотносил к предпосылкам её развития как историзациюсугубо антропологических дисциплин (например, биоло-гии, наук о жизни и поведении), так и растущий интереск человеку со стороны истории и других общественныхнаук (экономики, политологии и т.д.) [2. С. 158]. Следо-вательно, речь шла о двух встречных процессах - об ис-торизации и социологизации антропологии и об антро-пологизации наук об обществе.Признавая всю плодотворность междисциплинарно-го партнерства, историки ФРГ между тем оговаривали,что историческая антропология не должна стать резуль-татом простого смешения различных дисциплин. По ихединодушному признанию, её исследовательская перс-пектива - это изучение центрального вопроса человеко-ведения и обществоведения - вопроса о взаимозависи-мости личности и обстоятельств, в которых она действу-ет [2. С. 152; 3. С. 7]. Только в этом случае историческаяантропология будет способна выступить, по замыслу не-мецких учёных, своеобразной точкой интеграции соци-альных изысканий, т.е. предоставит в дальнейшем воз-можность создания комплексной картины прошлого.Показательна в этой связи характеристика В. Лепение-сом «антропологизации истории» как важнейшей состав-ной части междисциплинарных контактов, отражающейсаму их сущность [2. С. 126].Становление исторической антропологии в ФРГ выз-вало естественное стремление учёных проследить пре-дысторию взаимоотношений составляющих её дисцип-лин, тем более что само понятие «историческая антро-пология» содержало в себе некий парадокс [4. С. 141-165]. Он был связан с тем, что ещё недавно науки о чело-веке упрекали в их неисторичности, а историю (хотя и вменьшей степени) - в недостаточном внимании к антро-пологическим компонентам бытия. В ходе предпринято-го в 1970-е гг. «беспристрастного ретроспективного ана-лиза» как развития антропологии в Германии, так и не-мецкой традиции изучения всеобщей истории было по-казано постепенное, объективно обусловленное размы-вание границ между ними, ставшее предпосылкой и фун-даментом их сближения [2. С. 127-131].Всё сказанное обусловило динамику модификациинемецкой науки в эти годы. Конечно, антропологичес-кие проблемы разрабатывались здесь задолго до того, какбыло выдвинуто требование учреждения историческойантропологии. Причём первые заявления о необходимо-сти таковой исходили из самых разных источников иимели различную силу воздействия на ход её формиро-вания. В качестве одной из основных точек роста можноназвать культурную (или социальную) антропологию.К примеру, Вильгельм Е. Мюльман обратил внима-ние учёных на антропологические аспекты националь-но-освободительных движений в странах третьего миравремён их завоевания [5,29]. Анализируя их ранние фор-мы, он попытался, с одной стороны, провести параллелимежду ними и религиозными войнами в Европе. Крометого, автор трактовал такие движения, как «коллектив-ные действия», мотивы которых были связаны с разру-шением идентичности и групповых самоощущений.Именно под натиском превосходящей чужой культуры,ущемляющей национальные чувства коренного населе-ния, на его взгляд, множились (как ответ на это) револю-ционные установки и идеи. Тем самым В.Е. Мюльмансвязывал национально-освободительные движения в Ла-тинской Америке не столько с изменением социальныхусловий и, преимущественно, с ростом угнетения. Онусматривал в них демонстрацию аборигенами собствен-ной культурной ценности, их желаниесохранить илиоживить утраченные традиции. Подобный опыт виденияминувших событий глазами «участвующего в них чело-века» как носителя культуры, бесспорно, не мог не при-влечь внимание историков, ищущих новые ориентирыосвоения прошлого.Ещё одной отправной точкой формирования истори-ческой антропологии в ФРГ стала этнография. Конечно,уже привычные толкования «высокой» и народной куль-туры имели самое непосредственное отношение к моде-лям антропологизации истории. Неразрывно связанныес ними и испытавшие взлет в 1980-е гг., они обладаливместе с тем и собственными традициями, и своей про-граммой, ориентированной на выявление «этнологичес-ких следов» прошлого силами этнографии. Надо сказать,что эту дисциплину социальная история в Германии от-крыла совершенно по-новому, после того как попыталасьотойти от макроисторических конструктов. Этнографияв ФРГ также претерпела значительные изменения. Напротяжении 1970-х гг. она попыталась освободиться отсвоих устаревших подходов и постепенно влилась в рус-ло европейской этнологии (как эмпирической дисципли-ны, изучающей общие закономерности развития челове-ческой культуры), до сегодняшнего дня не потерявшейсвоего значения для историко-антропологических изыс-каний. Более того, вопрос о точной дефиниции, методахи постановках вопросов антропологического исследова-ния дискутировался в те годы не только историками. Самипредставители антропологии или этнологии [6. С. 126-128] не пришли на этот счёт к единой позиции, так какнаряду с влиятельной и доминирующей, начиная с Клиф-форта Гирца, cultural anthropology, разброс других векто-ров толкования располагался между структурализмомКлода Леви-Стросса и неоэволюционными подходамиамериканских «культурных экологов».Учитывая это, в качестве наиболее существенныхпризнаков антропологического подхода в немецкой на-уке были обозначены «полевое исследование» и «участву-ющее наблюдение» с их «плотным описанием» социаль-ного положения дел в рамках культурного контекста.Написанные в 1980-е гг. работы по народной культуреК.-С. Крэмера, X. Мозера, Р. Брауна и Г. Баузингера [7, 8]несли в себе результаты этих изменений и были прочи-таны историками ФРГ под новым углом зрения. Пыта-ясь ответить на этнологический вызов, обозначенный в1960-е гг. благодаря трудам К. Леви-Стросса [9], они под-чёркивали очевидные достижения данного способа ви-дения. Это, в первую очередь, стремление выйти за пре-делы европоцентристской модели исторического процес-са, желание преодолеть линейную хронологию событий-ной историографии, а также сопоставить многообразиеформ человеческих деяний в глобальном масштабе. Неменее интересными представлялись историкампопыткисвязать воедино накопленные этнографией полевые на-блюдения с толкованиями логики мышления представи-телей иной культуры [10].Бесспорно, этнология предлагала живой, конкретныйобраз чужой культуры, поскольку в отличие от другихгуманитарных наук, отдаленных от объекта своего изу-чения, она обладала возможностью наблюдать непосред-ственно «живое целое». Её потенциал постижения цело-стного человека в единстве его социальных, психологи-ческих и биологических свойств был, в условиях поискановых стратегий изучения прошлого, как актуальным, таки весьма поучительным. Успехи этнологии не только ока-зывали стимулирующее воздействие на историков, но и,в определенной степени, задавали масштабы их антро-пологически ориентированных штудий. Изучение «жи-вого целого» в настоящем становилось стимулом дляобращения к аналогичной проблематике в прошлом.Новыми объектами анализа традиционных культур ста-ли системы родства, обычаи, ритуалы, манеры поведе-ния и привычки, связи с природой и т.д. Не оставалисьвне поля зрения и методологические дискуссии в этно-логии, указавшие на трудности достижения достоверно-го знания средствами «участвующего наблюдения» и егопоследующей интерпретации. Вместе с тем были подня-ты проблемы отношения наблюдателя и наблюдаемого впроцессе познания чужой культуры, что также ставилона повестку дня множество вопросов [11. С. 19-21].В силу сказанного этнологический вызов предопре-делил не только творческие импульсы становления ис-торической антропологии в ФРГ, но и в значительнойстепени очертил контуры и ориентиры её концептуаль-ного пространства. Показательна в поисках нового про-чтения прошлого, например, книга Рудольфа Брауна «Ин-дустриализация и жизнь народа» [12]. Во введении к нейавтор говорил о том, что при помощи целевых устано-вок этнографии можно решить достаточно сложные воп-росы. Скажем, допустимо узнать, как изменялся стильжизни людей в тех случаях, когда их существование прак-тически целиком было поставлено в зависимость от пе-ремен в экономическом развитии. Это представлялосьвероятным, - подчеркивал учёный, - поскольку такиеизменения ярко проявлялись в народной культуре. Соб-ственно эту задачу и стремился решить Р. Браун в своемисследовании, раскрывая рождение новой народнойкультуры на фоне индустриализации сельского хозяйстваконца XVIII столетия. Для последующих антрополо-гических постановок вопроса был важен его опыт по-нять этот процесс как из духа времени, так и из повсед-невных условий жизни людей в этот период. Иначе го-воря, притязания исторической антропологии на преодо-ление дуализма человека и общества были не тольконеявно обозначены Р. Брауном, но и частично претворе-ны им в жизнь.Что касается собственно исторической науки, то, не-сомненно, интерес к познанию человека присущ ей из-начально и в той или иной мере реализуется в любомисследовании. Более того, немецкие учёные нашли ужев её недрах такие постановки вопросов, которые стави-ли в центр внимания проблему взаимоотношений чело-века с окружающим миром. Оформление предмета исто-рической антропологии в нынешнем его понимании ониуводили своими корнями в эпоху Просвещения с её осоз-нанием историчности человека и его духа. В качествеважнейшего пункта на пути формирования историчес-кой антропологии единодушно назывались построенияВильгельма Дильтея. Ведь именно он впервые в немец-кой традиции предпринял попытку разрешения дихото-мии человека как природной и социальной сущности,выступившей теперь приоритетным объектом анализа[13. С. 145-148].Ретроспективный взгляд на механизмы трансформа-ции исторической мысли в Германии привел исследова-телей к выводу о том, что ею накоплен немалый опыт всфере изучения различных форм жизни, установок и сте-реотипов поведения людей. Однако они вынуждены былипризнать, что по сравнению с другими странами в не-мецкой науке историко-антропологические вопросы ос-тавались на её окраинах и не определяли её сущности.Одним словом, подходы к интерпретации проблемы«слитности» человека и общества зачастую являлись по-бочным результатом размышлений о движении мира вовремени. Причём наиболее близко к её разрешению по-дошли, в представлении германских учёных, те авторы ишколы, которые ориентировались на концепции культур-ной, универсальной, а с 1960-х гг. и социальной истории.Поэтому анализ антропологических традиций в объяс-нении прошлого переплетался в историографии ФРГ сполемикой вокруг нормативных основ и особенностейисторической мысли Германии вообще. Большое внима-ние уделялось при этом в 1970-1980-е гг. характеристи-ке процессов формирования немецкого историзма и еговидоизменения [14]. Характеристика основных формисториописания, представленных как классиками исто-ризма, так и его реформаторами, сопровождалась анали-зом предложенных ими толкований проблемы соотноше-ний человека и обстоятельств, в которых он жил. С точкизрения самих немецких учёных, столь необходимое под-ведение итогов опыта интерпретации этой проблемы висторической науке было направлено на обобщение ужедостигнутых результатов в её понимании. Это делалосьдля того, чтобы, наследуя их, избежать как повторениякогда-то сделанных ошибок, так и возвращения к ужеизвестным определениям.Наряду с осмыслением антропологических традицийв собственной науке немецкие историки проявили неменьший интерес к обобщению усилий в этой областизарубежных учёных. Анализу деятельности важнейшихинститутов, которые вели работы по изучению антропо-логических сегментов истории, посвятил, например, своюстатью Рольф Шпрандель [15. С. 121-142]. Он подробнопрокомментировал публикации общества Жана Бодина,которое было основано в 1935 г. в Брюсселе и по своейнаправленности близко к школе «Анналов», а также жур-нала «Сравнительные исследования общества и истории»,который издавался с 1958 г. в Чикаго. В. Лепениес до-полнил этот список трудами американской «Ассоциацииприкладного психоанализа», а также «Журналом междис-циплинарной истории», созданным в США в 1970 г.[2. С. 155-156]. В качестве важных вех в развитии исто-рической антропологии были отмечены некоторые изве-стные работы зарубежных авторов. Особенно широко ци-тировались в эти годы книги Н. Элиаса и Л. X. ван денБерга, посвященныеисторической психологии и изме-нениям человека в «процессе цивилизации» [16, 17].По единодушному признанию учёных ФРГ, наиболь-ший вклад в разработку историко-антропологическихвопросов внесла французская школа «Анналов» [18]. Поих мнению, становление исторической антропологии вГермании немыслимо как без влияния этой школы, так ибез дискуссии с её представителями. Вследствие этогоизучением опыта школы «Анналов» в немецкой истори-ографии 1960-1980-х гг. занимались очень активно [19].Наиболее привлекательной для историков оказалась еёотчетливая направленность на объяснение человека вединстве его индивидуальных и пространственно-вре-менных характеристик. Именно поэтому, писал Ханс -Зюссмут, сугубо антропологические интересы школы«Анналов» не исключали анализа социального контек-ста деятельности человека, в силу чего её антропологи-ческие исследования можно рассматривать одновремен-но и как исследования социальные [3. С. 11].Не касаясь здесь специально характеристики школы«Анналов», отметим, что её представители действитель-но претендовали на обновление исторической науки всамой её основе. Они отказались от классической исто-рии великих мужей, а также от традиционных, словаминемецких авторов, «историй через черточку» (историяхозяйства, городов, дипломатии и т.д.), которые раскла-дывали общественный континуум на отдельные сегмен-ты. Искомой стала целостная картина мира, где перепле-тены все области бытия и деятельности человека, а так-же их материальные, природные и духовные предпосыл-ки. Речь шла об «исторической гуманитарной науке»,которая объединяла в «глобальной истории» сферы по-знания социологов и историков, этнологов и географов,психологов и медиков, лингвистов и антропологов.Серьезное внимание немецких аналитиков было об-ращено также на эволюцию модернистских взглядовфранцузских учёных [1. С. 325-343]. На протяжении чет-верти века, как известно, она ориентировалась в своихреволюционных замыслах преимущественно на образ-цы социальной историографии. Положение изменилоськ концу 1960-х гг., когда, осознав трудности в созданиицелостной картины прошлого на пути сциентизации,молодое поколениеакадемического сообщества обрати-лось к истории ментальностей (исторической антропо-логии) под новым углом зрения. П. Шоню характеризо-вал её как «историю на третьем уровне», подчеркивая темсамым промежуточное положение ментальных устано-вок между объективной реальностью и субъективнойдеятельностью человека. Более того, обращение к ана-лизу этого познавательного пространства воспринима-лось как «второе рождение «новой исторической науки».Словами Ж. Ле Гоффа, ментальность стала противоядъ-ем от негативного опыта социальной истории, нацелен-ной на постижение систем и структур [20. С. 85-136].Как раз история ментальностей на протяжении1970-1980-х гг. превратилась в одну из самых популяр-ных парадигм новой, антропологически ориентирован-ной историографии ФРГ [21. С. 234]. По признанию еёприверженцев, ценность данного образца исследованияпроявлялась прежде всего тогда, когда он привлекалсядля разрешения комплексных проблем бытия, предла-гая ориентиры к объяснению социального процесса в це-лом. История ментальностей стремилась соизмеритьобъективную реальность, деятельность людей и их «пси-хологическую конституцию». И надо признать, что внашей науке нет такой области, где её знания не моглибы использоваться. Нарастание процессов гуманизацииисториописания вылилось в антропоцентристские тол-кования, целью которых являлось не просто описание иобъяснение деятельности людей, а проникновение в сутьтех процессов, благодаря которым они становятся акте-рами истории. С этим неразрывно связывалась необхо-димость решения вопроса о том, каким образом чело-век, осмысливая окружающую реальность и действуя вней, включался в происходящие события и участвовал вих изменении. Как раз такими проблемами и занималасьистория ментальностей, нацеленная на углубление зна-ний о поведении человека в обществе. Поэтому она былапоставлена в 1970-е гг., как многократно отмечалось не-мецкими учёными [1. С. 331], в центр исторической ан-тропологии ФРГ, поскольку объяснение деятельностилюдей немыслимо без изучения её мотивов. Более того,история ментальных структур располагалась ими в том пун-кте, где пересекаются постановки вопросов самых различ-ных дисциплин, изучающих человека и общество. На ихвзгляд, появившиеся в эти годы в Германии авангардныеверсии интерпретации прошлого так или иначе включалив себя тематику и исследовательские процедуры историиментальностей. По образному выражению У. Раульфа, онафункционировала по типу «совместного предприятия»[22. С. 9] и принимала участие в истории детства, историиведовства и других многочисленных направлениях чело-вековедения, вовлекая их в свою орбиту.Вместе с тем аналитиками осознавалось, насколькотонкая и трудноуловимая материя - менталитет. Дажесамые тщательные попытки систематизировать его оп-ределения, предпринятые в немецкой историографии[19. С. 11-30], ещё раз продемонстрировали препятствияна этом пути познания. Дело в том, что с самого началаистория ментальностей охватывала довольно широкуюобласть. Она располагалась между практической деятель-ностью людей в рамках определенной культуры и их зна-ниями о мире как виде исторической априорности. С не-четкостью и текучестью предмета истории ментальнос-тей связано многократно отмеченное и подвергнутое кри-тике отсутствие её теории. Известно, что представителишколы «Анналов» решительно от неё отказывались, какот силы, парализующей и убивающей фантазию иссле-дователя [23. С. 56]. Тем не менее немецкие учёные нежелали утешиться словами Ж. Ле Гоффа, что притяга-тельная сила истории мировидения как раз и покоитсяна её неопределенности. Даже если это соответствуетдействительности, подчеркивали они, всё равно нужнообозначить методы, границы, возможности и перспекти-вы данной дисциплины. Необходимость этого связыва-лась ими не столько с формальными признаками, сколь-ко с теми глобальными задачами, которые намереваласьрешить история ментальностей. И прежде всего с еёстремлением не столько раскрыть prima causa, сколькопоказать поле истории как сеть взаимоотношений меж-ду всеми уровнями существования общества. Иначе го-воря, дать характеристику менталитетов как той «матри-цы, которая направляет чувства, а следовательно, и пове-дение людей в том или ином направлении» [22. С. 10].Предложенные школой «Анналов» познавательныестратегии получили высокую оценку немецких учёных.По словам Гангольфа Хюбингера, она предоставила ис-торической науке инструментарий для того, чтобы рас-крыть место и значение коллективного сознания в соци-альных поступках и политическом поведении [24. С. 19].Более того, историки ФРГ сделали вывод, что именноментальные структуры могут стать «синтезирующим»предметом исторической антропологии, ориентирован-ной на объяснение субъект-объектной корреляции «дви-жения мира». Михаэль Эрбе писал по этому поводу, чтоисследователи миропонимания поставили перед собойзадачу ответить на вопрос, чем мотивированы те илииные поступки людей, опираясь на какие сознательныеили бессознательные стереотипы поведения человек из-бирает ту или иную форму действия. При этом, на еговзгляд, особенно важно внимание французских учёных94не столько к форме, в которой выражались манеры по-ведения человека в обществе, сколько к смыслу, кото-рый находил в них выражение и раскрывал глубинныемотивы его мыслей, чувств и поступков [2. С. 135-136;25. С. 21-24].Между тем, изучая опыт французской историографии,учёные Германии исходили из того, что то высокое мес-то, которое занимает школа «Анналов» на международ-ной арене, основано не столько на её попытках создания«новой истории», изменяющей познавательные принци-пы историзма XIX в., сколько на превосходных и убеди-тельных достижениях в области эмпирических изыска-ний [26. С. 78]. Поэтому при осмыслении опыта школы«Анналов» сторонники исторической антропологии в1970-1980-е гг. ориентировались, прежде всего, на ана-лиз проблематики этой школы, описывали круг вопро-сов, которыми она интересовалась, зачастую просто под-робно излагали содержание работ французских авторов.По выражению X. Зюссмута, изучение трудов предста-вителей школы «Анналов», которые всегда занималисьвопросами основополагающей антропологической важ-ности, должно было позволить им открыть и обозначитьконтуры этого поля познания для того, чтобыпродолжитьего разработку [3. С. 15].Под этим углом зрения нельзя не согласиться с утвер-ждением аналитиков, что история ментальностей далатворческий импульс и задала масштабы удивительномуразнообразию интерпретаций. Их палитра простираетсяот классических историй «процессов цивилизации» че-ловечества до трудов интеллектуальной истории, от ис-следований менталитета малых социальных групп допопыток уловить специфический дух времени целой эпо-хи. Между этими полюсами лежит большое количестворабот о народной культуре и набожности, о том, что дол-гое время называлось «историей нравов» и о том, что снедавнего времени называется «социальной историейидей». Не вызывает сомнения и то, что история менталь-ностей имеет давние традиции внутри исторической на-уки Германии. Она начиналась уже там, где выдвигаласьидея, что определенным обществам, политическим струк-турам и экономическим формам соответствуют опреде-ленные мироощущения людей. В силу этого без трудаможно очертить специфическую область познания«субъективного смысла» поведения человека с собствен-ными постановками вопросов и логикой рассуждений.При всех оговорках об удаленное ти классической немец-кой историографии от анализа ментальных структур, ос-тававшихся в тени традиционных образцов толкованияпрошлого [2. С. 157], она была обозначена здесь имена-ми Я. Буркхардта, К. Лампрехта, В. Дильтея и др. Обра-щение к изучению «ментальной материи общества» от-нюдь не означало появления нового предмета изысканий.Речь шла о новом осмыслении «психологических тайнповедения» в свете изменившихся интересов историопи-сания, связанных с поисками его новой, более совершен-ной парадигмы.Продолжая работу в этом направлении, немецкая ис-ториография, тщательно проанализировав уже имеющий-ся опыт «историко-антропологических постановок воп-росов школой Анналов» [25. С. 19-31], пришла к следу-ющим заключениям. Ею была очерчена основная группапроблем, являющихся предметом исследования менталь-ной матрицы общества. Это, прежде всего, различныесегменты бъпда, челов^та \\ отношения,которые интерпретировались на уровне событий повсед-невной жизни: рождение, детство, старость и смерть,манеры и стереотипы поведения, брак и семья, работа ипраздники, реакции на различные экономические и по-литические изменения.Немецкие историки отметили также, насколько ши-роки и разнообразны постановки антропологическихпроблем. Они включали в себя, по их признанию, не толь-ко весь спектр интерпретаций человека в обществе, но итесно примыкали к традиционной антропологии во всейпестроте её вариантов: истории нравов, истории пита-ния, антропометрии, этнологии, истории различных бо-лезней и т.д. Всё это многообразие тем и проблем учё-ные Германии без труда уложили в широкий поток тол-кований миропонимания или способов мышления и чув-ствования, которые присущи различным общностям лю-дей в те или иные исторические периоды. Изучение че-ловеческого поведения - от привычного до спонтанного,от неосознанного до осмысленного, а также всех произ-водных сознания, которые проявляли себя в социальномпространстве. - именно данную традицию истории мен-тальностей продолжала историческая антропология.Необходимо отметить наряду с этим, что значительныйвклад в становление исторической антропологии в ФРГвнесла полемика с теми теоретическими проектами чело-векознания, которые были разработаны за пределами ис-торической науки. Это концепции философской антропо-логии и социологии, психоанапиза и лингвистики, причемво всем многообразии их вариантов в мировой науке. Ины-ми словами, влияние построений М. Вебера, Э. Эриксона,М. Фуко и П. Бурдье на новые формулировки и новое по-нимание социальных процессов было и остается весьмазначительным.Отметим, например, запоздалый, но неуклонно расту-щий интерес мировой науки к концепции «щтвилизацион-ного процесса» социолога Норберта Элиаса, «второе рож-дение» и «открытие» книги которого произошло в Герма-нии в 1968 г. [16]. Учёный предлагал многоплановую «мо-дель взаимосвязей между долговременными изменениямииндивидуальныхструктур человека, с одной стороны, и техконфигураций, которые образуют люди по отношению другк другу-с другой» [16. С. 4; 27. С. 181-198]. Формирова-ние «хороших манер» в западно-европейском аристок-ратическом обществе конца Средневековья и началаНового времени рассматривалось им как часть процес-са цивилизации (и дисциплинирования), сопровождав-шегося усилением механизмов самоконтроля и измене-нием порога смущения и стыдливости образованныхслоев общества.В свою очередь, эти перемены связывались авторомс социально-политическими процессами той эпохи ипрежде всего - со становлением абсолютистских госу-дарств в Европе. При объяснении вопросов обществен-ного контроля и наказания Н. Элиас стремился увидетьмодификации повседневных обычаев поведения челове-ка как социальный процесс его «цивилизации», пробуж-дая тем самым серьезный интерес к реконструкции обы-денной жизни. Именно она, в его представлении, долж-на была встать в центре анализа изменений форм чело-веческого бытия.Yak видим., для^Олиаса не с у щ е с т в о в а л ш шантропологических констант, ибо «привычки» не связы-вались им лишь с сущностью человека, а являлись про-дуктами общественных взаимосвязей. Неслучайно поэто-му его труд, как многократно отмечено аналитиками,сыграл важную роль в кристаллизации нарастающегонедовольства господством «обезличенных» аналитичес-ких категорий [28. С. 80]. Более того, он показал одно-временно пути их возможного пересмотра. Н. Элиас пред-лагал рассматривать социальное в категориях индивиду-альной и групповой взаимозависимости. Он использо-вал понятие «конфигурации» для обозначения всего мно-гообразия связей, которые составляли матрицу социаль-ного универсума и постоянно изменялись его субъекта-ми. Поэтому знакомство с его рассуждениями, как и мно-гих других авторов, безусловно, сказалось на становле-нии историко-антропологического течения в Германии.Стремление к самообоснованию такового вылилось впредельное расширение сферы диалогического общения,вобравшей в себя исследовательскую энергию множестваподходов к изучению прошлого. Оно намеревалось свя-зать определенные научные знания, показать «лакуныкак герменевтическая наука усваивать поступки и пред-ставления людей в их собственном смысле, но одновре-менно и как аналитическая наука интерпретировать ихпо законам причинности [13. С. 143].Историческая антропология была поставлена её пред-ставителями не в ряд с другими науками, изучающими че-ловека, культуру и общество, а над ними. Немецкие авто-ры не приравнивали её ни к этнологии, ни к истории пове-дения или к истории духа. Именно эти последние в своейсовокупности, на их взгляд, прокладывают путь к истори-ческой антропологии, создают тот багаж знаний о челове-ке и обществе, который она намерена переработать. По-этому антропоцентристские изыскания рассматривалиськак попытка подняться на новую ступеньку историческогопознания, где изучение различных процессов и событийнеотделимо от анализа их движущих сил, где политичес-кие, социальные и культурные структуры рассматривают-ся как объективации человеческих мыслей и поступков.Предметом изучения исторической антропологии былопровозглашено социально обусловленное и изменяющее-ся человеческое поведение в его индивидуальных и кол-лективных формах, увиденное сквозь призму «нерасчле-нимости» личности и общества [3. С. 9, 13]. Историку пред-стояло распутать те нити, которые их связывали.

Скачать электронную версию публикации