Historical writing of «postmodernity»: some words about reasons of distrust in metanarratives and macrohistory.pdf В 1995 г. на страницах Журнала Современной Исто-рии (Лондон) состоялась весьма примечательная дискус-сия: известный британский историк Артур Марвик в рез-ко полемичной форме выступил в защиту истории от такназываемых «постмодернистов», к которым отнес мно-гих именитых представителей самых различных облас-тей знания, в том числе известного американского исто-рика Хайдена Уайта. Поскольку сам А. Марвик высту-пал от лица «нормальных» историков [1. С. 6], большин-ство нападок досталось именно Уайту, в результате чегопочувствовали необходимость выступить в его защитудаже те, кто в целом довольно критично настроен по от-ношению к его взглядам на историописание и историюкак дисциплину. Так было положено начало весьма при-мечательной полемике, где, с одной стороны, были пред-ставлены крайне своеобразные взгляды на постмодер-низм, а с другой - разные точки зрения в его оправдание.Стоит, однако, сразу оговорить, что в данной статьеприменительно к нынешней ситуации в историописаниинамеренно употребляется термин «постсовременность»вместо более привычного «постмодернизм» в силу тогообстоятельства, что последний приобрел к настоящемувремени целый шлейф негативных значений, во многомпо причине того, что этим термином стали обозначатьвсе что угодно, часто не вдаваясь ни в его содержание,ни в анализ феноменов, реально вызвавших его к жиз-ни. Яркий пример тому - приводимая ниже позицияА. Марвика, объединившего под одним ярлыком людей,высказывающих порой диаметрально противоположныепозиции.Статья Марвика начинается с признания в озабочен-ности тем, что из-за постмодернистских безответствен-ных заявлений об истории студенты-историки «.могутоказаться убежденными, что история историков - этоложь, всего лишь идеология, "наши россказни", которыемогут быть заменены историей, оформленной в соответ-ствии с нуждами современных радикальных политиков»(курсив мой. -М.М.) [1. С. 5].Высказанное таким образом опасение за «молодежь»весьма примечательно: трудно не согласиться с мыслью,что когда кто-либо начинает беспокоиться об опасностииспортить молодежь, это всегда верный знак, что объекткритики больно задел некий важный коллективный нерв[2. С. 37]. Что же сфокусировано в этом нерве, если реак-ция Марвика оказалась столь эмоциональной? Представ-ляется, это один из серьезных вопросов, на который мож-но было бы попытаться ответить, проанализировав основ-120ные обвинения А. Марвика (с обязательной оговоркой, чтотакая попытка, конечно же, субъективна и условна).Итак, первое обвинение уже высказано: такие какУайт (и «постмодернисты» вообще, к которым после-дний безапелляционно причислен) своими «безответ-ственными заявлениями» негативно влияют на умствен-но неокрепшую молодежь - в первую очередь на тех сту-дентов, которые занимаются литературными или куль-турными штудиями. Какая же реальная угроза кроетсяза этой подрывной деятельностью постмодернистов?Иными словами, каких последствий опасается А. Мар-вик? Вероятно, ключевой момент этой критики можнорасценить как страх за будущее профессиональных со-обществ, которые в привычном виде должны быть чет-ко оформлены и зафиксированы границами конкретныхдисциплин.История - одна из них. Как можно прочесть через не-сколько страниц, «история - это человеческая деятельность,осуществляемая организованным корпусом подверженныхошибкам человеческих существ, действующих, однако, всоответствии со строгими методами и принципами, спо-собных осуществлять выбор языка, который они исполь-зуют (как, например, между точным и неточным), и извес-тными как историки» (курсив мой. - М М ) [1. С. 12]. Так,страх за вполне реальную возможность утраты этим со-обществом авторитета, а следовательно, определенноготипа власти, находится в тесной связи со страхом за раз-рушение иерархии как таковой, вполне сложившейся иустраивающей всех, кто обрел в ней вполне определен-ное место, - иерархии, включенной в устоявшуюся мак-роструктуру, ассоциируемую во многом с политическойстабильностью Европы. «Наука вообще» занимает в этойиерархии далеко не последнее место.Таким образом, главной задачей статьи Марвикопределил необходимость показать контраст между тем,что делают историки по заявлениям постмодернистов(«сделанным с целью оскорбить историков») (курсивмой.-ММ), и тем, что историки делают в действитель-ности [1. С. 6].Что же, по убеждению Марвика, делают историки?1. Историки пишут честные и недвусмысленные исто-рии, умело избегая всех соблазнов и ловушек языка, пото-му что они «осознали амбивалентность языка задолго дотого, как о структурализме было лишь услышано» [1. С. 6](«Если возможно сотворить двойственность, - пишет Мар-вик, -точно также можно двойственности и избежать.Только так сознавая соблазны и ловушки языка, серьезныеисторики стараются быть настолько точными, насколькоэто возможно» (курсив мой. - MM) [1.С. 8].2. Вдумчиво читают работы друг друга, сурово кри-тикуют их, и это является гарантом против искажений вних прошлого [1.С. 7].3. Наконец, отбросив «простые спекуляции» о про-шлом, долго и скрупулезно изучают его следы, т.е. пер-вичные источники, давая таким образом жизнь знанию опрошлом, поступая при этом так же, как исследовате-ли природного мира. В результате истории, написанныетаким образом, «воскрешают само прошлое», посколькуистория - это не только знание о прошлом, но и самочеловеческое прошлое, как оно известно из работ исто-риков (курсив мой. - М М ) [1. С. 12-13]. Не комменти-руя классический позитивистский пассаж о тождествен-ности естественных и гуманитарных наук, стоит обра-тить внимание на последнее утверждение: с этим после-дним тезисом трудно не согласиться именно потому, что«само человеческое прошлое», которое мы называем ис-торией, известно не иначе как только из работ истори-ков. То, сколь важной эта проблема представляется Хай-дену Уайту, будет рассмотрено ниже. Здесь лишь отмечу,что парадоксальным образом все острые дискуссии (подзнаком которых прошли конец XIX и весь XX в.) о спе-цифике гуманитарных и естественных наук будто бы про-шли мимо А. Марвика, поскольку из приведенных заяв-лений очевидно, что различие двух смыслов слова «ис-тория» (historia res gestae и historia rerum gestarum) длянего не представляется проблемой.Однако далее все оказывается еще серьезнее. Иници-атор полемики убежден, что любой «постмодернист»обязательно имеет определенную политическую програм-му, преисполненную экстремизма: «... подобно большин-ству великих метафизических "историков", постмодер-нисты имеют политическую программу (прославлениеГерманского национального государства или диктатурыпролетариата - вчера; фундаментальный радикализм иниспровержение буржуазно-гуманистического порядка -сегодня)» [1. С. 18]. Осмелюсь предположить, что этофактически самое глубокое опасение Марвика: страхуспеха «постмодернистов» оказывается прочно связан сих якобы неизбежной и нерушимой политической левиз-ной, а их радикализм видится реальной угрозой суще-ствующему либеральному порядкукак основному заво-еванию европейской цивилизации, крушение которогоравноценно крушению всего мира. Именно поэтому, ви-димо, осознав себя в качестве защитника либеральныхценностей западной традиции, Артур Марвик решил при-ложить все усилия, чтобы развенчать подлинные наме-рения идеологов постмодернизма.Высказав это, Марвик на нескольких страницах по-ходя наградил «комплиментами» Лакана, Барта, Фуко,Леви-Стросса, Соссюра (обличив двух последних еще ив недостатке образованности) и многих других [1. С. 14-17] и, наконец, добрался до Уайта. Однако прежде чеммы обратимся к непосредственным инвективам в адреспоследнего, стоит вспомнить: что объединяет все пере-численные здесь имена? Не вдаваясь в детали, отмечуглавное - все названные люди в разное время и с разныхпозиций проблематизировали сам научный язык и, чтоважно, язык вообще, рассматривая его не только как сред-ство передачи информации и обмена сообщениями,но одновременно как мощный инструмент власти и по-давления. Многие из них находились определенное вре-мя под влиянием идей марксизма, что специально отме-чено Марвиком как лишнее доказательство безусловнойполитической левизны оппонентов. Вот те основные опа-сения, которые, осмелюсь предположить, подвиглиА. Марвика взяться за перо.X. Уайт главным образом оказался обвинен в том, чтозаявил о гораздо большей реальной власти текста и ме-ханизмов его построения над историком, нежели это при-знавалось традиционно, тем самым серьезно поставивпод вопрос возможность полного контроля последнегонад собственным текстом.В поисках контраргументов, анализируя процесс созда-ния исторического труда, Марвик представил детали взаи-модействия историка с первичными и вторичными источ-никами, безусловно, признавая частую непроницаемостьпоследних [1.С. 20-21]. Однако, по его твердому убежде-нию, техническое мастерство историка состоит как раз врассортировывании источников. При этом Марвик, очевид-но, игнорирует то обстоятельство, что сам процесс рассор-тировывания материала и есть начало его интерпретации.Но что может быть проще, чем (не желая анализироватьфакты какого бы то ни было языкового давления)сказать:«нет никакой власти над историком, кроме его собствен-ной совести и внимательности к материалу...», какое ре-альное преимущество это дает историку?Получается, что вопрос о власти и с той и с другойстороны неустраним. Но о каком типе власти говорятМарвик и его оппоненты - это особая тема.Когда X. Уайт утверждает, что над историком довле-ет язык, укорененный в обыденном языке того сообще-ства, той культуры, внутри которой находится любой пи-шущий (историк в том числе), он говорит в первую оче-редь о механизмах, известных еще со времен расцветариторики. Речь идет о тропах, в соответствии с которы-ми так или иначе оформляется любой модус повествова-ния (а с тем, что повествовательный, нарративный, эле-мент неустраним из исторического исследования, не спо-рит даже Марвик).Свидетельствуя об этом (наиболее известная работаX. Уайта посвящена исследованию этого влияния на при-мере работ крупнейших историков и философов XIX в.[3]), Уайт пытается обратить внимание на то, что у исто-рика, тем не менее, есть шансы избежать крайностей та-кого давления. Наиболее впечатляющие сочинения, ут-верждает Уайт, написаны как раз теми, кто уловил бре-ши в «экране языка» и таким образом смог прорваться запределы его безраздельного господства. Так, правомер-но сделать вывод, что внимание Уайта к языковым меха-низмам не означает простого признания новой формывласти - в данном случае власти тропов (а если гиперт-рофировать эту идею, то и сконцентрированной в нихреальности) - некой новой химеры - над историком. Уайтравно пытается показать опасность насилия как с одной,так и с другой стороны. Но реальность прошлого - и наэтом делается основной акцент - всегда более уязвимауже по самому факту своего отсутствия (а стало быть,неспособности к сопротивлению). Абсолютно неслуча-ен поэтому уайтовский интерес к «истории побежденных»и к истории таких событий, от описания которых отказы-ваются даже «нормальные» историки [2. С. 20-21]. Имен-но поэтому поиск того «встречного движения», котороемогло бы быть идеалом отношений историка и прошлойреальности, вынуждает его, в конце концов, обратиться копределенным художественным техникам репрезентациипрошлых событий, которые подчас оказываются гораздоболее «реалистичными» и впечатляющими.Будучи вынужденным вступить в полемику с Марви-ком (и в который раз выступая в качестве собственногоадвоката), Уайт больше сосредоточился на теоретичес-ких вопросах - таких, как соотношение события и фак-та, конструируемость фактов в самом процессе их уста-новления как фактов, принципиальной несводимостиопределенного «множества фактов» к тому, «как онов действительности было» [4. С. 239-240]. В целом жев последнее время вся работа Уайта волей-неволей ока-залась сосредоточена вокруг ключевых проблем языкакак некого самоценного универсума, анализ которогоможет показать нам, как пишется история и. почему однитексты кажутся нам правдивыми и объективными, а дру-гие - нет. Более того, почему одни тексты оказывают стольмощное воздействие на читателя, тогда как другие ос-тавляют нас равнодушными, ничего не прибавляя к на-шему знанию и пониманию той реальности, о которой,собственно, и повествуют.Однако здесь стоит, наконец, вспомнить причины воз-никновения ныне уже многим набившего оскомину тер-мина и обоснование его ввода в употребление. Термин«постсовременность» (postmodernism) применительно кособой эпохе, насту пившей после Второй мировой вой-ны, был предложен Ж.Ф. Лиотаром [5. С. 259]. Он воз-ник во многом опять же в контексте проблем власти, аточнее - соотношения, взаимосвязи власти и нарративакак одного из ее ключевых феноменов. С точки зренияЛ иотара, вся предшествующая эпоха прошла под знакомметанарратива (классический пример - философия духаГегеля), то есть того типа дискурса, основной эффекткоторого состоит в объяснении окружающей действитель-ности и ее обосновании как единственно возможной иверной (законной).Эту веру в метанарратив (его золотую эпоху) «взор-вали» чудовищные события первой трети XX в. По Лио-тару, «проект современности не был "забыт" - он былуничтожен: для обозначения этого события Лиотар вос-пользовался словом-символом "Освенцим". После Освен-цима никакая вера в метанарративы уже невозможна:постсовременность открывается этим чудовищным пре-ступлением. Но это не означает, что все без исключениянарративы утрачивают доверие: множество разнообраз-ных микронарративов продолжают плести ткань повсед-невной жизни. Они избегают "кризиса делегитимации"- но как раз потому, что не обладают никакой легитими-рующей силой» [6. С. 304].Если все же вернуться к сообществу историков, товнутри него эта проблема была наиболее радикальнопоставлена именно X. Уайтом. Его позицию вкратце мож-но представить следующим образом: история XX в., ут-верждает Уайт в ряде работ последнего времени, карди-нально отлична от всей предшествующей истории. Тоттравматический опыт, который повлекли за собой ни счем не сравнимые события теперь уже ушедшего века,не укладывается ни в одну привычную форму репрезен-тации, традиционно используемую историками для со-общения о событиях прошлого. Любая попытка предста-вить их в форме традиционного нарратива всегда будетозначать «убийство» реальности, ее «одомашнивание»,особо недопустимое в тех случаях, когда речь заходит отаких неправдоподобных событиях, как Холокост.Эти события, настаивает Уайт, «не только не могли слу-читься до XX столетия, но саму их природу и размах ниодин из предшествующих веков не мог даже помыслить»[2. С. 20].И вот здесь вопрос о смысле встает особым образом.Разве можно обнаружить некий объективный смысл со-бытий, перечисленных выше? Или, еще более определен-но: может ли историк сделать эти события понятнымидля читателя? Либо нам следует вовсе отказаться от ихрепрезентации (тем более что существуют очень весо-мые аргументации сторонников такого отказа)? X. Уайтуверен, что тенденция отказа от репрезентации катаст-роф XX в. сама по себе есть не меньшая - трагическая -ошибка, чем их традиционная нарративизация. Пробле-мы, поднимаемые этими событиями, носят, конечно, неметодологический характер. И речь не об установлениисамих фактов случившегося, но о репрезентации как та-ковой: «репрезентации фактически установленных со-бытий таким образом, чтобы сделать их правдоподобны-ми для читателей, которые имеют не больший их опыт,чем сам историк».В итоге Уайт снова ставит вопрос о стиле, то есть вданном случае о той технике письма, которую мы можемобнаружить в модернистском романе и которую Уайту ка-жется очевидным и необходимым в полной мере задейство-вать в написании истории этих событий. Но почему имен-но модернизм? В сочинениях такого рода, как и во всякомвообще поэтическом высказывании, утверждает Уайт, «ре-альность» не столько представлена, сколько явствует или«преподнесена» в тексте и как текст.Не то чтобы «реальность» «сводится» к сочинению илитексту. Скорее, реальность понята таким образом, что вби-рает в себя строящий ее язык и предстает собой в резуль-тате написания. Это все что угодно, только не «лингвисти-ческий детерминизм». Напротив, это лишь признание тогофакта, что язык, использованный для представления реаль-ности, принадлежит той самой реальности, о которой го-ворит [7.С. 161]. В первую очередь здесь подразумеваетсяопределенная техника письма, введенная модернизмом иизвестная как внутренний монолог, уничтожающий все яв-ные границы между субъектом и объектом.Только таким образом, убежден Уайт, можно избежатькрайностей как полного отказа от репрезентации назван-ных событий, так и обычной нарративизации, которая вгораздо большей степени разрушает историческую дей-ствительность, чем попытка использования пусть лите-ратурной техники, но позволяющей этим событиям всеже быть написанными.В поздних работах Уайта настойчиво, хотя и не все-гда прямо, высказывается мысль о том, что макроисто-рии, в принятом смысле слова, после XX в., похоже, боль-ше не существует (термин «макроистория» означает здесьпопытку постижения историком исторической целостно-сти). Вместо нее может быть только множество микро-историй, каждая из которых будет лишь более или менееприближенной попыткой постижения травмирующегоопыта прошлого.Однако причины, по которым возможность макроисто-рии ставится под сомнение Уайтом и такими известнымиисториками, как, например, К. Гинзбург, Д. Лакапра и др.,различны. Если последние никогда не акцентируют каче-ственного различия между историей XX в. и предшеству-ющих ему, то для Уайта это отличие более чем очевидно.Как утверждается в одной из его концептуально важныхработ, «фашизм в своем нацистском воплощении и осо-бенно в таких своих аспектах, как политика геноцида, пред-ставляет собой ключевую, контрольную точку для установ-ления тех способов, которыми любая гуманитарная илисоциальная наука может интерпретировать свою "соци-альную ответственность" как дисциплины, продуцирую-щей определенный тип знания» [8. С. 76].Прошлое, как связная последовательность событий,в событиях «модернистских» отменило, уничтожилосамо себя, и любые интеллектуальные конструкции со-временных историков есть не что иное, как попытка при-дать смысл тому, что на самом деле смысла не имеет.В этом Уайт отчасти солидарен с теми, кто полагает, что«мир Аушвица лежит по ту сторону речи, как и по тусторону разума». Но только отчасти. Ибо хотя он и убеж-ден, что эти события невозможно вписать в упорядочен-ную, последовательную историю, иными словами в лю-бую макроисторию, тем не менее Уайт уверен, они дол-жны быть написаны, как отдельные, возможно, бес-смысленные, не связанные ни с какой человеческой ло-гикой события, несомненно, имевшие место в том про-шлом, установление смыслов которого в значительнойстепени определяет наше будущее.Здесь-то Уайт и обращается к модернистской техни-ке письма, которая подчеркнуто снимает проблему исто-рической объективности в ее традиционном понимании.А именно: Уайт полагает, что «рассмотрение проблемыисторической объективности в терминах оппозиции "ре-альных" событий "воображаемым", на которой, в своюочередь, основана оппозиция "факта" и "вымысла", за-темняет важный момент развития западной культуры,который состоит в отличиимодернизма в искусстве отвсех бывших прежде форм реализма. Безусловно, кажет-ся одновременно трудным представить как трактовкуисторической реальности, которая не использовала быобразных техник в репрезентации событий, так и модер-нистское произведение (fiction), которое каким-либо об-разом или на неком уровне не предлагало бы суждений оприроде и смысле истории» [2. С. 21].Таким образом, рискну предположить, что Уайт, посути, призывает историков к выражению своего отно-шения к этим (и подобным) событиям посредством эксп-ликации этого отношения в тексте. Иными словами, этоте события, в отношении которых бесстрастность (к ко-торой столь долго стремилась история в ходе своего офор-мления как дисциплины) равнозначна их эстетизации, иливыхолащиванию. То есть буквально повторному Холоко-сту в отношении той реальности, которая однажды ужебыла уничтожена самым жестоким образом и котораятеперь «слишком быстро исчезает из живой памяти иуходит в историю...».Живая память (а ведь, как представляется, историчес-кая память не хочет быть иной) не может быть бесстрас-тной. Видимо, только таким образом возможна интегра-ция некого морально ответственного смысла в культуреили том сообществе, в котором эти события были, и отфактичности которых уйти не дано, если только не поро-дить новых, еще более тяжких мифов, об опасности ко-торых так много говорится в последнее время. И здесьесть над чем задуматься, ведь, как вопрошает Ф. Анкер-смит, «разве не историческая дисциплина, рассматрива-емая в целом, есть внутренний монолог современной за-падной цивилизации о прошлом, из которого она вырос-ла? Разве наша цивилизация не "пишет себя" посредствомисториописания, разве история и историописаниене то место, где наша цивилизация осознает себя и соб-ственную природу и, где она достигает и осознаетсвою идентичность? И, таким образом, разве историчес-кая дисциплина, взятая в целом, не модернистский текст,в терминах которого мы выражаем свое отношение кнашему прошлому?» (курсив мой. - М.М) [С. 191-192].С учетом всего сказанного кажется более чем стран-ным, что в адрес Уайта порой до сих пор раздаются уп-реки в релятивизме, а порой и в безнравственностиин-терпретации работы историка. Остается лишь надеять-ся, что со временем историки действительно начнут бо-лее внимательно и вдумчиво читать работы друг друга,то есть так, как, по убеждению А. Марвика, это происхо-дит на самом деле.

Скачать электронную версию публикации