Marc Bloch: the ideal historian image and challenges of modern France.pdf В современной французской историографии суще-ствуют дискуссии, которые, отталкиваясь от многократ-но повторенной темы «кризиса истории», выходят за рам-ки простой констатации неудовлетворительного тонусадисциплины, чтобы произвести ревизию наследия наукии найти в ней ориентиры, способные помочь современ-ному историку заново сформировать свою идентичность.Одним из ключевых объектов этой трудной рефлек-сии, и особенно во Франции, стало движение Анналов.Само изложение истории данной традиции претерпело вотмеченный период существенные изменения. Импульск переосмыслению устоявшихся деклараций движения иего оценок исходил из сердца самого журнала, что былово многом связано с деятельностью «четвертого поколе-ния» редакторов, отличающегося, по мнению Ж.П. Эру-беля, более «рефлексивной манерой» в восприятии на-следия, впитавшего новые подходы, дискуссии и методысовременных гуманитарных наук [1. С. 3]. Показатель-ными в этом отношении стали статьи, написанные в честьпятидесятилетия журнала, где вместо полагающегосяюбилею торжественного перечисления достижений изистории Анналов А. Бюргьер предложил читателям «вер-нуться к источникам, чтобы попытаться отделить эту ис-торию от легенды, которая нам была передана и которуюмы сами подпитывали» [2. С. 1348], а Ж. Ревель утверж-дал, что настоящей истории Анналов пока не существу-ет, поскольку большинство посвященных им работ исхо-дят от дискурса, который Анналы поддерживали о себесами, отмечая прежде всего преемственность и связностьразвития, и пытаются это иллюстрировать. «Постулиру-ют существование школы там, где есть, главным обра-зом, движение, восприимчивость, стратегия, деятель-ность, мало стесненная сущностью теоретических опре-делений...», но оставляют за рамками рассмотрения дей-ствительную социологию движения, его последователь-ные и умножающиеся сплетения, которые с течениемвремени приобщались к Анналам [3. С. 1362].В 1980-х гг. дискуссия о прошлом, настоящем и буду-щем Анналов выплеснулась далеко за пределы самогожурнала и приобрела более критическую направленность,сосредоточившись на линиях «преемственностей» и «раз-рывов» между поколениями,специфике письма аннали-стов, проблемах институализации и социальной страте-гии, императивах исследования и не сложившихся, в си-туации очевидного доминирования движения, траекто-рий развития... К середине 1990-х гг. целый ряд темати-ческих линий, связанных с опытом движения, сфокуси-ровались на личности и трудах Марка Блока, проявля-ясь, главным образом, в частоте упоминаний и прямогоцитирования.Конечно, можно говорить лишь о символическом еговозвращении: формально, как «отец-основатель» Анна-лов, автор блестящих исторических сочинений, герой190Сопротивления - он никогда не исчезал полностью с го-ризонта послевоенной французской историографии.Марк Блок как классик французской медиевистики по-стоянно присутствовал в дискуссиях по целому ряду спе-циальных проблем аграрной истории и феодальных от-ношений. Тем не менее, автор недавно появившейся и вомногих отношениях новаторской монографии, проблема-тизирующей интеллектуальное наследие Блока [4],О. Дюмулен заявил, что после церемонии июня 1945 г. вСорбонне его фигура постепенно «обесцвечивается» вАнналах, обнаруживая расхождение между изъявления-ми преданности и реальным пониманием его идей. Лю-сьен Февр стремился увековечить память друга, но по-зднее «культ святого ученого и мученика-сопротивленцабольше не выполнял той инструментальной роли, какуюприписывают ему некоторые комментаторы, дабы объяс-нить определенные ритуальные упоминания двадцати лет,последовавших после его смерти» [4. С. 27].Анализируя индексы цитирования, О. Дюмулен отме-чает, что до начала 1960-х гг. ссылки в публикациях наоснователей Анналов почти неразделимы, позднее зна-чительно чаще упоминается Л. Февр, а М. Блок присут-ствует, главным образом, в паре со старшим партнером,в перспективе превращаясь в его безмолвную тень. «Не-большими прикосновениями вырисовывается портрет,ставший классическим...; портрет Марка Блока, идеи ко-торого, несмотря на объявленные расхождения, неопро-вержимо отсылаются к концепциям Люсьена Февра, иработа которого проясняется и понимается, начиная сАнналов» [4. С. 120].В 1970-х гг., прошедших под знаком «новой истории»(nouvelle histoire), возрастающий идейный разрыв меж-ду Блокоми его преемниками был отмечен предислови-ем Жоржа Дюби к новому изданию «Апологии истории»,охарактеризованной как «великий текст, который уста-рел. Он разочаровал. Немного слишком фетровый, шеп-чущий», принадлежащий тому, что «сегодня мы можемоценивать как устаревшую толщу традиций и привычек»[5. С. 13]. О. Дюмулен полагает, что и другие текстыМарка Блока не являются для «третьего поколения» бо-лее значимыми: «в сердце 1970-х годов "новая история"видит себя, прежде всего, дочерью Люсьена Февра, ис-тория ментальности... воссоздает свою генеалогию, глав-ным образом, начиная с его "Рабле", "Короли-чудотвор-цы" едва упоминаются» [4. С. 25]. В данном выводе, бе-зусловно, есть момент преувеличения, поскольку, поменьшей мере, часть «новых историков», рассуждая опреемственности в Анналах в связи со становлением ис-тории ментальностей, отдают приоритет историческимработам Марка Блока. По словам того же Дюмулена,Марк Блок «поддался очарованию абсолютного домини-рования группы, в то время как его партнер уделяет вни-мание, всегда более острое, диалектике, которая объеди-няет и разъединяет индивида и группу» [4. С. 104].Jle Руа Ладюри, увлеченный структуралистскими мето-дами и рассуждая об их становлении во Франции, в сво-ей вступительной речи профессора Коллеж де Франс в1973 г. произносит: «Еще полвека назад лучшие фран-цузские историки, систематически систематизирующие,от Марка Блока до Пьера Губера, практиковали структу-рализм со знанием дела или иногда его не зная, и слиш-ком часто без того, чтобы он узнавался» [6. С. 11].А. Бюргьер, анализируя пути развития истории мен-тальностей, приходит к выводу, что в качестве основнойперспективы направление исследований, предложенноеФевром, получило продолжение, скорее, в интеллекту-альной истории. Но исследования скрытых ментальныхкатегорий, вдохновляющих социальное поведение, нео-сознанных и машинально повторяемых действий - «этотвыбор содержится, прежде всего, в том факте, что про-грамма Блока была более реализуемой, он был, в общем,много более связан с использованием источника и нашеллучшее применение в социальной истории» [7. С. 71].Ж. Нуарьель, также констатирующий, что «преемни-ки Марка Блока не приняли его наследия» [8. С. 91], уточ-няет свою позицию, относя этот вывод в основном к про-блематике «Апологии истории», объясняя данную кол-лизию эпистемологическим поворотом начала 1970-х гг.,сместившим акценты исторической рефлексии с опреде-ления специфических оснований деятельности историкана процедуры «написания» истории. Автор иллюстриру-ет широту изменения профессиональной перспективы,представив выборку понятийных предпочтений, фигури-рующих, с одной стороны, в указанном тексте МаркаБлока, с другой стороны, в знаменательном произведе-нии Поля Вейна «Как пишут историю» [8. С. 103]:Марк Блок Поль ВейнПрофессиональная практика Дискурсивная практикаНаучная истина ИнтригаКоллективная работа Индивидуальное сочинениеКоммуникация ВдохновениеДисциплинарная специализация МеждисциплинарностьСолидарность ОснованиеСвязь РазрывЕстественный язык Теоретический языкОтдавать отчет Свобода мыслиТруженик АвторМетод Личная философияВ новой системе ценностных ориентаций историкапроблемы, когда-то беспокоившие Блока, действительнотеряют всякую актуальность. Взамен приходит колоссаль-ное разнообразие подходов и систем объяснения, мно-жатся объекты и стили анализа.Интеллектуальная конъюнктура возвращает в исто-ргло проблематику «ремесла» и «метода» во второй по-ловине 1980-х гг. вместе с сознанием утраченной профес-сиональной общности. Стилистика революционных за-явлений больше не находит сочувствующих, болезненноощущается разрыв между историческим исследованиеми преподаванием истории, «вспоминаются» старые ис-ториографические мотивы. В этих обстоятельствах на-следие блестящего Люсьена Февра - обладателя непри-миримого к противникам, хлесткого пера - начинает ус-тупать, во всяком случае, по индексам цитирования, своевлияние трудам лаконичного и восприимчивого к вопро-сам личной и профессиональной этики Марка Блока.К середине 1990-х гг. воссозданный частыми упомина-ниями образ Блока заслонил Февра. Странная историог-рафическая судьба преследует двух партнеров: в начале1970-х годов Ханс Дитер Манн составил интеллектуаль-ную биографию Л. Февра, почти не обращаясь к Блоку[9], а на рубеже 1980- середины 1990-х гг. были изданыдве биографии М. Блока, парадоксальным образом неоставивших места для Л. Февра [10, 11].В настоящее время фигура великого медиевиста ведином фокусе собирает ныне целый комплекс насущ-ных вопросов. Главный из них связан с поисками леги-тимных оснований профессиональной деятельности ис-торика, все более и более независимой, самодостаточной,но также вызывающей сомнение в ее общественной нуж-ности, - то есть с тем кругом проблем, которые стали всвое время темой «Апологии истории». В 1993 г. ее но-вое дополненное издание Ж. Ле Гофф сопровождал пре-дисловием, которое содержало пожелание: «надо вновьотправляться от этой книги» [12. С. 31]. Сборник «Passesrecomposes», подводящий итоги развития исследователь-ских практик истории за последние двадцать лет и со-ставленный из статей многих авторов, по разным пово-дам цитирует Блока значительно чаще других [13].А. Про в книге «Двенадцать уроков по истории», пред-назначенной студентам - будущему науки, пишет: «Доконца 1980-х гг. методологическая рефлексия об историипроходила во Франции как ненужная. Один только МаркБлоксо своей «Апологией истории» пытался объяснитьремесло историка» [14. С. 8]. Ж. Нуарьель в своем труде«О кризисе истории», предприняв убедительный анализинтересующих его аспектов «Апологии истории», такжеапеллирует к Блоку за поддержкой, видя в его теорети-ческих изысканиях возможный путь преодоления атоми-зации исторического знания.Все эти книги внушают понимание того, что в первуюочередь история должна осознать себя в качестве социаль-ной практики и уже потом рассуждать о себе как о научнойдисциплине. Историк должен разобраться в том, что длянего наиболее естественно, что он и без предварительногоразмышления имеет привычку делать в рамках професси-ональной группы, ее практик и эволюции. «Существуютгруппы историков, которые заявляют о себе традициями,создают школы, признают основополагающие правила сво-его ремесла, соблюдают деонтологию, практикуют ритуа-лы инкорпорации и исключения» [14. С. 13], и, следова-тельно, могут подвергаться социологическому анализу.Значительно ранее широко известных работ П. Бурдье,вслед за монографией Макса Вебера [15] и впервые воФранции, эта тема теоретически осмыслялась Марком Бло-ком в «Апологии истории».Можно взять за основу современных рассуждений опроблематике «Апологии истории» размышления Ж. Нуа-рьеля. Учитывая трагический социальный контекст, в ко-тором создавалась так и не получившая завершения книга,он объясняет ее появление и причинами сугубо эпистемо-логического порядка, как ответ на интеллектуальные вы-зовы начала XX в. в момент первого «кризиса истории».Даже в отсутствие прямых свидетельств специалис-ты по Блоку заключают, что он был в курсе дебатов остатусе истории, проходивших еще до Первой мировойвойны, в которых обретали силу немецкий позитивизм игерменевтика [16. С. 419-431]. Несмотря на принципи-альную непримиримость противников и те и другие счи-тали возможным выявить общие основания историчес-кого и, шире, гуманитарного знания. Миссия по произ-водству универсальных критериев доверялась ими фи-лософам-теоретикам, не практикующим те эмпиричес-кие дисциплины, судьбу которых они должны определить.Данная общая позиция нашла своих критиков, в том чис-ле. Макса Вебера, который утверждал, что для историказнание эпистемологии не более обязательно, чем знаниеанатомии для того, чтобы научиться ходить [17. С. 220].Во Франции того же времени дебаты о природе и при-звании истории противопоставили историков-«методис-тов» и философов-социологов. Знакомство с этими дис-куссиями позволило Марку Блоку, по выражениюЖ. Нуарьеля, «отбросить не позитивизм, но позитивиз-мы» [18. С. 10]: в этот спектр «позитивизмов» попадалии последователи Э. Дюркгейма, верившие^то историяможет быть наукой того же плана, что и науки о природе,и «методической» школой, которая вообще отрицала вистории, не способной выводить универсальные законыи отношения, качество науки, тем самым на свой лад ут-верждая принципиальность в духе О. Конта.М. Блок находился также под впечатлением концеп-ций, пришедших из современной ему физики [16. С. 425-426], убедительно показавших, что и в точных наукахопытным путем полученные результаты во многом кон-струируются заранее характером задачи, поставленнойисследователем. Таким образом, неопределенности вплане обретения истин в истории, других гуманитарныхнауках наслаивались на релятивизм науки как таковой,отражая неспособность философии познания выделятьего общие критерии, и привели Марка Блока «к идее, чтолучший способ размышлять об истории - не поощрятьдискуссию о предмете дисциплины, но интересоватьсяпрактиками историков» [18. С. 10].Ратуя за необходимую множественность научногопознания, он отвергал любую попытку империалистичес-кого захвата соседних областей исследования, особеннос помощью заимствованных «извне» абстрактных прин-ципов, часто используемых лишь с целью «дискредити-ровать как «ненаучные» способы действовать, в которыхэти принципы не разделяются или неизвестны».Данный вывод ценен для Ж. Нуарьеля, размышляю-щего о кризисе истории, поскольку по прямой аналогииотсылает нас к ситуации рубежа 1980-90-х гг., когда про-пасть между теоретиками и практиками истории стано-вится почти непреодолимой и неотразимым средствомкритики является упрек в «эпистемологической наивно-сти». Историки пытаются защищать себя внутреннимисносками на видных теоретиков гуманитарного знания,о чем свидетельствует, в частности, анализ фигур речив текстах «новых историков», предпринятый Ф. Кэррэ-дом [19. С. 154], но в действительности участвоватьв теоретических дискуссиях и одновременно синтези-ровать это участие в профессиональную практику, какправило, не удается.Марк Блок не отвергает право философии как осо-бой сферы познания на существование. Речь шла толькоо том, что «историки не могут требовать от философии«гарантий», способных узаконить знания, которые онипроизводят» [18. С. 10-11]. Историк может обращатьсяк философской теории для решения какой-либо конкрет-ной задачи, подчиненной определенной цели. Но поискпрофессиональных оснований должен начинаться с соб-ственной компетенции историков, собранной в той эм-пирической работе, которую они проводят, чтобы понятьмиры, отличные от их собственного.Так, откликаясь на самый продолжительный дебатистории по проблеме исторической истины и способовверификации, Блок переводит ее из разряда философс-ких в практическое, социальное измерение. Историчес-кий факт может рассматриваться как истинный, если онпризнан в качестве такового специалистами. Это не от-меняет возможностей его пересмотра, уточнения илиоспаривания, но работа историка должна обязательнополучать коллективную оценку и признание. Способностьданного профессионального сообщества разрабатыватьи поддерживать общий язык, сохранять цеховые крите-рии выводит историю из ранга литературных занятий иявляется единственным способом автономного производ-ства исторической истины.Отсюда то значение, которое придается в «Апологииистории» вопросам коммуникации исторического знания.Это постоянное внимание к коллективному измерениюработы историка проявляется в заботе о профессиональ-ном языке, который должен быть понятен всем истори-кам, общим правилам критики источников, тому «исто-рическому методу», который позволяет размещать при-оритеты «истинного» и «ложного» в истории.Ж. Нуарьель выделяет две идеи «Апологии истории»,которые, на его взгляд, являются центральными. «Пер-вая состоит в постоянном отказе у Марка Блока смеши-вать ремесло историка и ремесло «прокурора»; ...что при-водит его к отрицанию того..., что он называет «маниейприговора», подразумевая толерантный, «понимающий»стиль мышления, далекий от поиска правых и винова-тых. Вторая придает большое значение ...тому, что мож-но назвать «профессиональной этикой», вынуждающейисторика ««держать отчет» перед своими читателями».Обе эти характеристики, совмещает в себе «приговорспециалистов», процедуры которого - защиты диссерта-ций и прочие традиции коллективного посвящения илиотторжения-удостоверяют уровень профессионализма,дополняя собой исторический метод.Рассуждая о дисциплинарной идентичности, М. Блокпридерживается сбалансированной позиции в отношениисоседних областей знания: с одной стороны, «историчес-кие исследования не страдают от автаркии», историк име-ет потребность в диалоге со смежными дисциплинами, но,с другой стороны, нужно избегать в исторических иссле-дованиях прямых заимствований чуждых понятий и тео-рий. М. Блок рассуждает о междисциплинарности в тер-минах осторожного усвоения: нужно «переводить» дости-жения одной науки на языки других, адаптируя пришед-ший извне опыт к потребностям «своего» знания.Другая часть ремесла историка, не менее значимая иобеспечивающая ему признание, связана с взаимодействи-ем истории и общества. Блок подчеркивает, что его глав-ная цель - объяснить; «прежде всего, как и почему исто-рик занимается своим ремеслом, чтобы читатель решил,заслуживает ли это ремесло того, чтобы его осуществ-лять» [20. С. 74], добиваясь, естественно, утвердитель-ного ответа. Но здесь нужно различать «легитимность»ремесла, дающую историку законное, в том числе мо-ральное право заниматься тем, чем он занимается, и «по-лезность» ремесла в системе общественного разделениятруда. Легитимность ремесла обеспечивается вкладом вразвитие человеческих знаний, требующим особой ком-петенции, специально и в течение длительного времениприобретаемых навыков, и, следовательно, ограничиваякруг лиц, способных им заняться. Имея статус особогои непростого ремесла, историки имеют право претендо-вать на высокий уровень внутренней автономии.В то же самое время историческое исследование все-гда чувствительно к вопросам и проблемам общества, вкотором оно укоренено. Знания о прошлом, согласноБлоку, должны быть еще и полезными, помочь человеку«жить лучше». Деятельность историка и общество свя-заны многими, с трудом поддающимися артикуляции вза-имосвязями: это цена за сложную работу перевода с од-ного языка на другой, которую историк вынужден про-изводить, чтобы совместить научные занятия и вызовымира, который его окружает. Если он отталкивается отвопросов, рожденных внешней для ученого сообществасоциальной средой, чтобы задействовать эти импульсыв своем исследовании, он должен преобразовать их в за-дачи, соответствующие научным требованиям дисципли-ны. И наоборот, чтобы представить свои результаты насуд общественности, он должен адаптировать для неесвой научный язык. В этой части его призвание имеетмного общего с журналистикой. Но историк вместо того,чтобы судить и обвинять (или извинять), старается«объяснять, мобилизуя орудия, которые совокупностьсоциальных наук придумала, чтобы изучать социальныймир, и разыскивая ответы на вопросы, которые были раз-работаны коллективно специалистами рассматриваемойобласти» [18. С. 17]. Именно «переводя» свои исследо-вания на общедоступный язык, историк участвует в фор-мировании коллективной памяти.Линия солидарности сообщества историков, обозна-ченная «Апологией истории», очень созвучна «прагма-тической перспективе», которая берет начало в знамени-той статье «Анналов» 1989 г. о «критическом повороте»в истории [21]. Одним из способов развития идей МаркаБлока в данном русле Ж. Нуарьель считает «прояснениеповседневных профессиональных практик» [8. С. 191-203], содержащее несколько связанных элементов:- пора перенести дискуссии с рассуждений об осно-ваниях знания на другие аспекты исследования;- развивая междисциплинарность, необходимо дока-зывать на языке своей науки полезность произведенныхзаимствований;- разным специалистам необходимо чаще работатьнад коллективными проектами;- создавать новые общности, но при этом четко про-говаривать всю последовательность необходимых дей-ствий - не только «что делать?», но и «как делать?».Автор отмечает и трудности прагматической перспек-тивы. Одна из них связана с существующим разделени-ем на «публичный» и «частный» исторические дискур-сы: общество довольно жестко регулирует намеренныепроявления субъективности историка, без учета которойневозможно рассуждать о собственной профессиональ-ной практике. Неудивительно, что большинство автоби-ографий и эгоисторий пишутся в финале состоявшихсяакадемических карьер.Другая сложность заключается в том, что историк неможет поддерживать связный дискурс о своей практике,не опираясь на язык и ссылки той же философии. Заим-ствуя чуждые источники, историк рискует натолкнутьсяна проблему непонимания с коллегами.Прагматический проект вынужден «демистифициро-вать демистификаторов», т.е. спорить со всеми интеллек-туальными течениями, которые пытаются опрокинуть нор-мы исторического познания, объявив, что социальное несуществует, заменив «истины» на «интерпретации» и т.д.Призыв уважать язык своего сообщества может бытьвоспринят как боязнь интеллектуальной конкуренции,более того - как подавление права науки на демократи-ческое развитие и права ученого на интеллектуальноесамовыражение.Обсуждение прагматической перспективы развитияисторической науки продолжается.Другой пласт наследия Марка Блока связан с недав-ним становлением так называемой истории современно-сти. А. Руссо, стремясь представить движение француз-ской историографии к институализации данной областизнания, первым цитирует Блока. «Все-таки, в "Странномпоражении" Марк Блок проявляет себя как историк на-стоящего времени со сверкающей ясностью, он представ-ляется там как историк, то есть как ученый, вооружен-ный критическим методом, обязанный интересоватьсяжизнью и, значит, отбросить иллюзию, что прошлое мер-тво, но также как свидетель, который говорит о своемопыте и который бросает взгляд на свое собственное вре-мя» [22. С. 28].Анализ биографии и книг Марка Блока выводитУ. Рольфа еще дальше, на размышления о своеобразииисториографии XX в. в целом.Если историческая наука XIX в. нашла себя в полити-ческой и национальной истории, исследовала логику про-исхождений, то в двадцатом столетии она была одержиманастоящим - с его колоссальной событийной наполненно-стью, его возрастающим давлением непредсказуемого бли-жайшего будущего, формирующими очень сложные, ин-тенсивно мыслимые, но крайне неуверенные представле-ния. Они достигаются случайно и оставляют у современ-ника чувство, что в сердце настоящего в этом веке суще-ствует тайная болезнь. Это чувство часто проявляет себя вформе парадоксального отказа от истории вообще. Как быни воплощала себя традиция неприятия истории в XX в.,под какими бы идеологическими знаменами она ни прята-лась - она неизменно обнаруживает под собой «тоталитар-ный презентизм нашего столетия - вот убеждение, кото-рое только начинает медленно проявляться. Какая другаяэпоха насчитывает столько врагов среди наиболее выдаю-щихся своих мыслителей? Однако, и это парадоксально,некоторые из них составляли часть лучших историковсвоей эпохи...» [23]. Но независимо от характеристикмышления «историк XX века составляет часть того об-раза, который пытается создать».Марк Блок тоже, с точки зрения автора, не мог избе-жать настоящего, но и не стремился к этому, посвятивсовременным ему событиям «Записки о Первой миро-вой войне» и упомянутое ранее «Странное поражение».С точки зрения автора, уже в «Записках...» юный Блоквоспринимает войну как сорт лаборатории, которая по-зволяет историку проверять эффективность восприятияи обработки исторической информации» [23. С. 26].Анализируя «Странное поражение», У. Рольф приходитк выводу о том, что Блок выступает в книге в качестве«свидетеля перед будущим трибуналом», но также видит«в событии, которым была война - с ее хаотической се-рией событий, характеризуемых катастрофическим воз-растанием, - вызов для исторического знания» [23. С. 35].Обращает на себя внимание тот факт, что, оказавшисьпо воле интерпретаторов на перекрестке различных по-требностей современной эпохи, ищущей полезных уро-ков прошлого, «Странное поражение» и даже концепцияремесла историка Блока может довольно ощутимо ме-нять свой смысл. Ж. Нуарьель, сосредоточившийся на«Апологии истории», пишет о «понимающем», далекомот функции прокурора ученом, объясняя эмоциональный,обвиняющий тон «Странного поражения» тем, «что этоговорит гражданин, мобилизующий все ресурсы поли-тического языка, обличая ответственность тех, кто при-вел страну к поражению» [8. С. 179]. У. Рольф, не фикси-руясь на толерантном профессоре из «Апологии исто-рии», создает образ настоящего профессионала, вынуж-денного стать военным, который, как журналист под бом-бежкой, несмотря на кошмар происходящего, пытаетсяделать свою работу. Более того, ему доверено и он беретна себя право «осуществлять правосудие» над современ-никами на том основании, что «он понял историю своейстраны своим разумом, как и своим сердцем» [8. С. 46].Как видно из приведенных выше примеров, много-плановая личность Марка Блока, поделенная на ипоста-си ученого и гражданина, профессора и капитана армии,не оставляя в целом впечатления двойственности, явнопротивится процедуре канонизации.Между тем дебаты с привлечением памяти Блока при-обретают еще и широкое общественное звучание. ОбразМарка Блока качественно трансформируется, «в середи-не 1990-х годов кристаллизуется его превращение в граж-данскую фигуру, поскольку он меняет регистр, покидаяисторические словари, тень амфитеатров, ссылок внизустраницы ради колонок «Monde», «Nouvel Observateur»,и «Dernieres Nouvelles d'Alsace» [4. С. 43]. Этот новыйстатус имел к книгам ученого весьма опосредованноеотношение, собирая воедино несколько политическихозабоченностей современной Франции.Первая из них оказалась связана напрямую с пробле-мой франко-германского сотрудничества в частности иевропейской интеграции в целом. 6 мая 1994 г. две третисовета администрации только что открытого универси-тета гуманитарных наук в Страсбурге проголосовалипротив присвоения университету имени Марка Блока.Никто из них не мотивировал свой отказ, но стало извес-тно, что накануне голосования распространялись аноним-ные листовки антисемитского содержания [24. С. 42].Ассоциация Марка Блока обратилась в суд, университетв Страсбурге при участии студентов и преподавателей витоге получил имя ученого, а на страницах газет развер-нулась дискуссия. «Маленький человек в круглых очках»раздражает спокойствие тех, - писала газета «Monde», -кто желает построить франко-германское сотрудничествона забвении». Далее последовала волна наименований вчесть Блока исследовательских центров в Германии иСША, улиц и школ во Франции. Эта «жестокая блокома-ния» проходила при минимальном участии ассоциацииМарка Блока, занимающейся изучением и распростра-нением его интеллектуального наследия, став результа-том стихийно возникшего сразу в нескольких странахобщественного поветрия.Затем Марк Блок стал символом политической органи-зации, заявившей о себе в марте 1998 г., которая призваласплотиться всех сторонников «республиканского права»перед угрозой глобализации и политического разложения,чреватых новым «странным поражением» Франции. Про-блемы поиска и определения новой национальной иден-тичности Франции в условиях кардинально меняющегосямира, усиленные недавними исследованиями отношенийвласти и политики в ученом сообществе, также вывелипублицистику на дискуссии о социальном поведении ин-теллектуалов в кризисной ситуации. В частности, не былобойден вниманием «синдром Виши», проявившийся, вситуации личного выбора, конформизмом Люсьена Февраи героизмом Марка Блока [4. С. 37-42]. Французское об-щество ищет среди выдающихся людей еще такого близ-кого и уже такого далекого XX в. модели поведения, дос-тойные стать примером. «И Марк Блок, очевидно, нахо-дится на пересечении дорог, человек без родины, погиб-ший как партизан, абсолютный ученый, покинувший ар-мию критики ради критики армий, ...примиривший в себеученого и гражданина» [4. С. 49].Что же можно вынести за скобки столь разных мо-дальностей современных обращений к Марку Блоку? Гдебудут обнаружены те границы понимания, что приведутк новым научным парадигмам, помогут выстроить «пра-вильные» траектории карьеры, честно обосновать лими-ты специальностей и правила профессиональной конку-ренции, обрести новые качества цельности национальныххарактеров? Единственный пока ответ, невозможно яс-ный, но трудно поддающийся формулам языка, - пора-зительная для историка судьба «маленького человека вкруглых очках», одна из многих загадок прошлого века,и его книги, дающие возможность неторопливо, вероят-но, со множеством повторов и преувеличений, размыш-лять о том, что действительно важно.

Скачать электронную версию публикации