The significance of the English tradition for V.A. Joukovsky working at the translation of the ballad «Lenore» by G.A. Burger.pdf Первым произведением В.А. Жуковского в баллад-ном жанре стала «русская» баллада «Людмила» (1808), которая сразу заслужила признание публики и принес-ла автору известность. Вопрос о специфике и значении баллады «Людмила» в творчестве русского поэта и пе-реводчика поставлен его современниками и не потерял актуальности до настоящего времени, о чем свидетель-ствуют исследования В.И. Резанова, Р.В. Иезуитовой, А.С. Янушкевича и др.Как известно, Жуковский серьезно готовился к напи-санию баллады с сюжетом о женихе-призраке и целена-правленно изучал огромное количество материала, свя-занного с его разработкой: в первую очередь, это немец-кие и английские баллады, в основу которых легла тра-диционная для европейского фольклора легенда о появ-лении жениха(невесты)-призрака перед возлюбленной (возлюбленным), а также собственно переводы «Лено-ры» Бюргера, выполненные различными авторами.Наряду с немецкими литературными балладами не-малое значение для поэта имеют английские варианты разработки этого жанра, о чем свидетельствует список источников для балладного творчества, оставленный В.А. Жуковским на обороте нижнего форзаца «Всеоб-щей истории культуры и литературы новой Европы» И.-Г. Эйхгорна:Для балладPersi reliquesНемецкие баллады Гольдсмит ШиллерБюргерWalter ScottПфеффель [1].Запись была расшифрована А.С. Янушкевичем и датируется им 1810 г., на который приходится чтение поэтом труда Эйхгорна, где обнаруживаются «много-численные пометы, связанные с историей рыцарства, рыцарской поэзии и английской баллады» [2. С. 92].Интересной представляется в этом отношении фигу-ра В. Скотта, которому принадлежит самый известный перевод «Леноры» на английский язык: «William & Helen» (1796). Именно этот перевод чаще всего упоми-нается в современных литературоведческих исследова-ниях, когда речь заходит о переводах «Леноры» в Анг-лии. В.А. Жуковский, несомненно, был знаком с перево-дом «Леноры» В. Скотта. Среди книг библиотеки поэта находится собрание стихотворных сочинений «The poetical works of Walter Scott» (1830) [3], включающее в себя и переводы бюргеровских баллад.Так как имя знаменитого шотландца впервые начи-нает фигурировать на страницах личных бумаг поэта лишь с 1810 г., вероятнее всего, на момент создания «Людмилы» (1808) он не был знаком с переводом «Ле-норы» В. Скотта. Однако этот факт не отрицает воз-можного влияния данного перевода на балладу Жуков-ского. Оно могло быть осуществлено косвенно через другие варианты перевода «Леноры» на английский язык, авторы которых были хорошо знакомы с балла-дой В. Скотта «William & Helen».В этом отношении интересным представляется из-дание «Lenore. Ballade von Buerger. In drey englischen Uebersetzungen» [von W.R. Spencer, H.J. Pye, J.T. Stanley] («Ленора. Баллада Бюргера. В трех английских переводах» [пер. В.Р. Спенсера, Н.Дж. Пая, Дж.Т. Стенли], 1798), хранящееся в библиотеке В.А. Жуковского в Томском государственном универ-ситете [4]. Издание включает в себя два предисловия на немецком и английском языках. Последнее выполнено В.Р. Спенсером, одним из трех переводчиков, пред-ставленных в сборнике. Далее следуют собственно ва-рианты переводов «Леноры» и, в завершение, ориги-нальный текст баллады. Никаких помет в сборнике не обнаружено, однако дата издания сборника позволяет сделать вывод о том, что английский опыт перевода баллады Бюргера мог быть учтен Жуковским при соз-дании «Людмилы», а позже и «Светланы».На данный момент сложно определить точную дату написания каждого из английских переводов. По всей вероятности, все они были сделаны приблизительно в одно время. Доподлинно известна только дата написа-ния первого перевода: Спенсер переводит «Ленору» в 1796 г., т.е. на 2 года позже В. Скотта, который создает свою балладу в 1794 г. Есть основания утверждать, что Спенсер мог быть хорошо знаком с переводом «Лено-ры» в исполнении В. Скотта, на что указывает ряд сходных черт.В балладе «William & Helen» В. Скотт меняет на-звание, хронологию событий оригинала, а также не-сколько трансформирует композицию, при этом ме-стом действия является «мрачное Средневековье» с характерным хронотопом и образами. Перевод Спенсе-ра практически полностью совпадает с оригиналом. Спенсер сохраняет оригинальное название баллады и следует бюргеровской фабуле повествования, однако полностью отказывается от звукописи и просторечия, а также заменяет ряд оригинальных эпитетов на свои собственные: «coal-black barb» («черный как смоль конь») [4. С. 16], «blood-red moon» («кроваво-красная луна») [4. С. 20].Показательно, что у Спенсера, как и у В. Скотта, в балладе встречаются образы Средневековья. Ленора и ее мнимый жених проезжают на коне мимо городов, деревень и, что характерно, замков: «towns, villages and castles flew» [4. С. 19] (Ср. у В. Скотта: «And cot, and castle flew» [3. С. 419]). Интересно и то, как авторы-повествователи обоих вариантов перевода баллады18комментируют согласие Леноры отправиться вместе с возлюбленным: «Over fear confiding love prevailed» [4. С. 17] («Верная любовь одержала верх над страхом») (Спенсер), «Strong love prevail'd: she busks, she bounes» [3. C. 419] («Любовь одержала верх: она одевается, выходит») (Скотт). Бюргер никак не объясняет согласие Леноры отправиться вслед за ночным гостем, что заметно отодвигает любовную тематику на второй план. Английские же переводчики, во многом следую-Ср:В. СкоттAnd rustling like autumnal leavesUnhallowe'd ghosts were heard [3. С 420].щие сентиментальной традиции, характерной для английской поэзии, не могут пренебречь любовной тематикой в своих переводах.Баллады Спенсера и Скотта также роднят некоторые, свойственные английской сентиментальной традиции образы. В качестве примера можно назвать образ «осенних шелестящих листьев» или «осенних ветров», шуршащих в увядшей осенней листве, с которыми сравниваются духи на кладбище, куда приезжают Ленора и ее жених.И было слышно, как шелестят, словно осенние листья, Грешные призраки (здесь и далее подстрочный перевод мой. -Д.М.).В.Р. Спенсер:Forward th' obedient phantoms push,Their trackless footsteps rustle near,прошуршали рядом,In sound like autumn winds that rash,Through withering oak or beech-wood sere [4. С19].Отметим, что переводчики используют весьма схожую лексику для передачи этих образов: «autumn(al)», «rustle».Послушные духи ринулись вперед, Их не оставляющие следов шагиТак шумят осенние ветра,В увядающем дубе или сухом буке.Похожие образы встречаются и у другого переводчика «Леноры», X. Дж. Пая:Soon they near, and follow fast,Loudly murmuring as they move,Like the shrill autumnal blastWhistling thro' the wither' grove [4. С 30].И вот они близко, и едут быстрее, Громко шелестят во время движения, Словно резкий осенний ветер, Свистя в увядающей роще.Как видно, покорные и меланхоличные духи, которые обитают на кладбище в балладе В. Скотта, В.Р. Спенсера и Х.Дж. Пая, не имеют ничего общего с «воздушным сбродом» («ein luftiges Gesindel») Бюргера. Лишь третий переводчик, представленный в изда-нии из библиотеки Жуковского, Дж. Т. Стенли, использует определение «rabble» («чернь») по отношению к призракам, что, несомненно, гораздо ближе оригиналу, чем образ «шелестящих листьев», напоминающих о поэмах Оссиана.Ср. с Бюргером:Siehda! Siehda! Am HochgerichtTanzt, um des Rades SpindelHalb sichtbarlich bei Mondenlicht,Ein luftiges Gesindel. -«Sasa! Gesindel, hier! Komm hier!Gesindel, kommundfolge mir!» [4. С 57].Смотри! Смотри! Там у виселицыТанцует, вокруг колеса,Едва различимый в лунном свете,Воздушный сброд. -«Ну же! Отродье, сюда! Идите сюда!Весь сброд, идите за мной!»Что касается В.А. Жуковского, то и у него «воздушный сброд» превращается в «тихие тени», шелестящие, словно «легкий ветерок», в листьях повилики: «Слышут шорох тихих теней: // В час полуночных видений, // В дыме облака, толпой, // Прах оставя гробовой // С поздним месяца восходом, // Легким, светлым хороводом // В цепь воздушную свились; // Вот за нимипонеслись; // Вот поют воздушны лики: // Будто в листьях повилики // Вьется легкий ветерок, // Будто плещет ручеек» [5. С. 11-12].Интересным представляется рассказ мертвеца о «комнатке», куда тот намеревается увезти Ленору. У Бюргера мертвец только намекает на то, что комнатка его - гроб, зарытый в могилу:«Sag an, wo ist dein Kammerlein? Wo? Wie dein Hochzeitsbettchen?» -«Weit, weit von hier! -Still, ktihl und klein! -SechsBretterundzweiBrettchen!» [4. С 55].«Скажи мне, где твоя комнатка? Где? И где твое брачное ложе?» -«Далеко, далеко отсюда! -Она тихая, прохладная и маленькая! Шесть досок и две дощечки!»19Того же эффекта неясности пытается добиться иB.Скотт в своем переводе, причем разговор о комнатке«О William, why this savage haste? And where thy bridal bed?» -«Tis distant far, low, damp and chill, And narrow, trustless maid» [3. С 419].В балладе Жуковского мертвец напрямую заявляет Людмиле о том, что его «тесный дом» «хладен, тих, уединенный, // Свежим дерном покровенный; // Саван, крест и шесть досток...» [5. С. 11]. Не случайно А. С. Грибоедов в статье «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады «Ленора» весьма удивлен желанием Людмилы последовать за ночным гостем: «Я бы, например, после этого ни минуты с ним не остался, -пишет критик, - но не все видят вещи одинаково» [6.C.364]. Жуковский расширяет оригинал и вводит вповествование образы савана и креста, которых нет уБюргера. Интересно, что образы эти встречаются в переводе Спенсера, который так описывает «маленькуюкомнатку»: «six dark board and one milk white sheet» [4.С 17] («шесть темных досок и молочно-белое полотнище»). Вполне вероятно, Жуковский внес в балладуобраз «молочно-белого полотнища» не без влиянияСпенсера.В этом отношении следует обратить некоторое внимание и на образ кладбища, на восприятие которого также могли повлиять английские интерпретации «Ле-норы». В балладе В. Скотта посреди кладбища стоят «церковь и башенка», чего нет в оригинале. Интересно, что и в балладе Жуковского на кладбище оказывается церковь: «Что же, что в очах Людмилы? // Камней яд, кресты, могилы, // И среди них божий храм» [5. С. 12]. В английском языке русскому слову «кладбище» (нем. «Friedhof») соответствует несколько понятий: «cemetery», «graveyard» («grave» - могила и «yard» -двор); «churchyard» («church» - церковь и «yard» -двор). Характерно, что внутренняя форма лексемы «churchyard» свидетельствует о наличии на кладбище церкви. Причем именно это определение кладбища использует в своем переводе «Леноры» Дж.Т. Стенли. В отличие от Стенли, ни Бюргер, ни Скотт, ни Спенсер, ни Пай напрямую не называют то место, куда мертвец привозит героиню. Читатель понимает это из описаний1.Then, crash! The heavy drawbridge fellAnd, clatter! Clatter! On its boardsThe hoof of courser rung [3. С 418].2.And hark! And hark! A knock - Tap! Tap!A rustling stifled noise; - [3. С 418]3.Tramp! Tramp! Along the land they rode,Splash! Splash! Along the sea;The scourge is wight, the spur is bright,The flashing pebbles flee [3. С 419].Скотт, также как и Бюргер, сохраняет повторы некоторых слов, а иногда и словосочетаний, что делает повествование более отрывистым: «Busk, busk, andмертвец заводит лишь после того, как Хелен уже согласилась ехать вместе с ним и сидела на коне:«О, Вильям, зачем эта дикая скачка? И где твое брачное ложе?» -«Оно далеко, тихое, влажное, прохладное, И узкое, недоверчивая дева».характерного кладбищенского антуража, в который В. Скотт включает образ храма. В сознании англичанина того времени образ кладбища напрямую связывается с образом церкви, что отражает внешняя форма слова «churchyard». Возможно, Жуковский был знаком с тремя переводами, представленными в его библиотеке до того, как начал работать над «Людмилой», и невольно перенес образ кладбища с церковью в свою балладу.Если говорить о стилистических особенностях баллады Бюргера «Ленора», нельзя не упомянуть тот факт, что в процессе подготовки «Людмилы» Жуковскому пришлось столкнуться со сложнейшей переводческой задачей, связанной с передачей народности подлинника. Бюргер в своей балладе использовал разговорную сниженную лексику, повторы, традиционные для народной баллады, а также огромное количество элементов звукописи, которые придавали повествованию «отрывистости», что приближало «Ленору» к фольклорным балладным образцам. Для России жанр народной баллады был нехарактерен, поэтому Жуковскому пришлось создавать совершенно новое явление: литературную балладу русского типа. В «Людмиле» он полностью отказывается от сниженной лексики и просторечия, а также звукописи, которая стала одной из главных особенностей бюргеровской «Леноры». Вероятно, поэт соглашается с мнением В.Р. Спенсера, который в предисловии к собственному переводу баллады «Ленора», отмечает, что подобное нагромождение звуковых эффектов может весьма подходить к немецкому языку, однако при переводе на английский язык теряет свои описательные функции и звучит, по меньшей мере, нелепо. Тем самым Спенсер оправдывает свой отказ передавать бюргеровские «trap trap trap», «klinglingling» и «hurre hurre, hop hop hop!» при переводе.В. Скотт не отказывается от звукописи, а пытается воспроизвести ее следующим образом:1.Вдруг, треск! Упал тяжелый подъемный мостИ, стук! Стук! По его подмосткамЗастучали копыта лошади.2.Но чу! чу! Стук-топ! топ!Глухой треск; -3.Топ! топ! Через равнины едут они,Плеск! плеск! через море;Конь ретив, шпоры сияют,Искрящийся щебень разлетается.boune», «And hurry! Hurry! Off they rode», «Come all, come along», «And, forward! Forward! On they go», «See there, see there!» и т.д.20В.А. Жуковский, хотя и отказался от звукописи, постарался передать повторы, что, по словам А.С. Грибоедова, получилось у него не совсем удачно, т.к. отдельные выражения потеряли свое первоначальное значение за счет многократных повторений: «...это чу! слишком часто повторяется: "Чу! совы пустынной крики!.. // Чу! полночный час звучит... // Чу! в лесу потрясся лист!.. //Чу! в глуши раздался свист!" Такие восклицания надобно употреблять гораздо бережнее; иначе они теряют всю силу» [6. С. 364], - пишет А.С. Грибоедов.Критик отдает предпочтение «Ольге» П.А. Катенина, которая также является переводом знаменитой баллады Бюргера. Катенин постарался сохранить просодическую форму оригинала, но полностью отказался от бюргеровской звукописи и повторов, видимо, посчитав их неподходящими для русского языка. Более того, перевод Катенина, который высоко оценили Грибоедов и Пушкин за краткость, простоту и народные обороты, пришелся не по нраву публике, «воспитанной на Флориане и Парни». А вот баллады Жуковского были приняты публикой более чем любезно.Также случилось и с переводом «Леноры» В. Скотта, который, как это сделал в России Катенин, постарался передать языковой и ритмический строй оригинала, несколько изменив при этом переводимый материал. Публика не оценила попыток Скотта сохранить элементы народности подлинника (звукопись, повторы), и баллада не снискала популярности читателей. Вероятно, варианты перевода «Леноры» Спенсера, Пая и Стенли должны были восприниматься как более удачные, т.к. переводчики, по всей видимости, были знакомы с вариантами баллады, созданными ранее, и попытались более-менее точно передать содержание и особенности оригинала без ущерба для стройного звучания английского языка. Не случайно практически все переводчики (В. Скотт в том числе) отказываются от использования просторечия в своих переводах и четко следуют сентименталистской схеме «приятности и чувствительности», что, возможно, было более приемлемо для того времени. Жуковский также сознательно выбирает эту схему перевода, т.к переводческая интуиция должна была подсказывать ему, что использование просторечных формв балладе не может быть адекватно воспринято русской публикой из-за отсутствия жанра народной баллады в русской литературе.Если обратить внимание на ритмико-компози-ционную структуру баллады «Ленора» и ее переводов, то и здесь можно заметить близость В.А. Жуковского английским переводчикам. Генри Джеймс Пай, например, меняет размер оригинала с ямба на хорей, как это сделает и В.А. Жуковский. В этом случае с трудом можно говорить о влиянии, однако Жуковского вполне мог заинтересовать пример Пая, который взял на себя смелость изменить размер подлинника, причем сделал это весьма мастерски. Из трех переводов его вариант можно по праву признать наиболее близким оригиналу.Особо стоит выделить «Ленору» Дж. Т. Стенли, который добавляет к оригинальной балладе Бюргера несколько самостоятельных строф, где оказывается, что призрачные видения, как собственно и вся история с мнимым женихом, - это всего лишь сон Леноры. Страшные образы чудесным образом исчезают, день являет свои яркие образы, а Ленора пробуждается от своего кошмара. Подобный сюжетный ход весьма напоминает «Светлану» В.А. Жуковского, что может служить доказательством определенного влияния английских переводов на конечную редакцию «Людмилы» и «Светланы». Более того, пример Стенли наглядно демонстрирует то, как автор корректирует сентимента-листскую концепцию, выстраивая свою балладу по принципу контрастности романтического двоемирия, что могло обратить на себя внимание русского поэта.Таким образом, английские переводы баллады Г.А. Бюргера оказались необходимы для Жуковского, выросшего из «карамзинской школы», продолжающей традиции английских сентименталистов Дж. Томсона, Т. Грея, Э. Юнга. В.А. Жуковский осознавал огромную значимость английской сентиментальной традиции в процессе осмысления жанра баллады и попыток перенесения его на русскую почву. В этом случае английская поэзия и, в частности, английские варианты перевода «Леноры» Бюргера явились важным этапом на пути В. А. Жуковского к романтизму.

Скачать электронную версию публикации