Street ballad as a source on mentality history of Late Tudor England.pdf Изучение повседневных практик и наиболее распро-страненных массовых представлений и верований требует обращения к источникам, с одной стороны, достаточно репрезентативным, широко распространенным и охваты-вающим значительные слои населения. С другой сторо-ны, эти источники должны быть по возможности макси-мально приближены к сфере повседневной жизни, «демо-кратичны». Для исследования ментального климата Анг-лии конца XVI - начала XVII в. таким типом источника, без сомнения, могут служить «площадные баллады». Они появились в продаже практически сразу вслед за распро-странением книгопечатания и вскоре получили широ-чайшее хождение в стране.Площадные баллады представляли собой стихо-творные произведения, довольно многообразные по стихотворному размеру, длиной в 80 или 120 строк. Этот объем определялся размерами печатного листа, так называемого «broadside», заполненного текстом с одной или с двух сторон. Несмотря на внешне «худо-жественную» форму, по сути своей баллады были го-раздо ближе к газете, к новостному листку, чем к по-этическому произведению, как справедливо замечают некоторые исследователи [1. C. XXIV]. Круг тем, кото-рые раскрываются в балладах, явно свидетельствует об этом. Баллады постоянно повествуют о событиях со-временных или произошедших недавно в Англии и за ее пределами, например: «Печальная баллада о смерти графа Эссекса» [2. C. 394-399], «Новости от Голланд-ского лигера» [3. C. 399-406], а также рассказы об убийстве Генриха IV во Франции, о мире, заключенном между королями Дании и Швеции, о пожаре в городе Корке, о казни Уолтера Рэли и т.д. Иногда появляются обработанные в духе поучительных или комических историй повествования о видных персонах прошлых столетий: об Эдуарде IV и Генрихе II, о любовнице короля Эдуарда Джейн Шор и т.д. [4].Довольно популярным сюжетом для площадной баллады становится текущая криминальная хроника, в основном описываемая в рамках темы о преступлении и неизбежном наказании [5. C. 248-256, 283-288]. Встречаются религиозные поучения, особенно харак-терные для раннего этапа распространения площадных баллад [6. C. 1-8, 23-37], а также рассказы о протес-тантах - мучениках за веру [7. С. 43-48]. Нередки са-тирические изображения Папы Римского и католиче-ских монахов [8. C. 16-17]. Иногда, довольно редко, площадная баллада обращается к библейским или ми-фологическим историям, например о Геро и Леандре или о царе Давиде и Вирсавии. Зато чрезвычайно попу-лярны предсказания будущего, а также события из раз-ряда сенсационных - рождение детей-монстров, урод-ства, чудеса природы: например, появление гигантской рыбы или битва птиц в небе. Обширный ряд баллад посвящен поучительно-развлекательным историям, которые вращаются вокруг вопросов о том, жениться ли и как выбирать жену, о том, как отличать истинных друзей от льстивых лжецов, о вреде игры в кости и о том, что родителей нужно почитать. И, наконец, ближе всего к собственно песенно-танцевальному жанру за-стольные, шуточные песни и джиги.Причем вне зависимости от темы автор баллады чаще всего стремится подчеркнуть два момента: во-первых, ее исключительную правдивость и реальность изложенных в ней событий, во-вторых, эмоциональную насыщенность и эффект, который она, без сомнения, произведет на слушателя. Сами заглавия баллад порой выглядят как развернутый пересказ и изобилуют дета-лями, придающими достоверность произведению. На-пример: «Новая баллада о чудеснейшем и странном падении башни Христовой церкви в Норидже, которую потряс удар грома 29 апреля 1601 г., примерно между 4 и 5 часами дня, с описанием таинственного огня, что на следующее же утро вспыхнул и сжег большую часть церковного придела» - «A newe Ballad of the most won-derfull and strange fall of Christ's Church pinnacle in Norwitch, the which was shaken downe by a thunder-clap on the 29 of Aprill 1601, about 4 or 5 a'clocke in the after-noone, with a description of a miraculous fire, which the verye next morninge consumed and burnt downe a great part of the cloister» [9. С. 152]. «Крики мертвых, или Недавнее убийство, совершенное неким Ричардом Прайсом, ткачом, который бесчеловечно замучил до смерти мальчика тринадцати лет, а до того - еще дво-их, которых он привел к безвременному концу, за что ныне брошен в тюрьму Вайт-Лайон, ожидая суда» -«The cryes of the Dead, Or the late Murther in South-warke, committed by one Richard Price Weauer, who most unhumaynly tormented to death a boy of thirteene yeares old, with two others before, which he brought to vntimely ends, for which he lyeth now imprisoned in the White-Lyon, till the time of his triall» [9. С. 130]. «Печальная песенка о пяти несчастных, которые, напившись, пере-секали Темзу возле Айви Бридж в ночь на воскресенье, 15-го октября прошлого, 1616 года: вот пример для всех подобных осквернителей Господнего дня суббот-него» - «A dolefull dittye of the five unfortunate persons that were drowned in their drunkness in crossing over the Thames neare Iuy Bridge, upon sundaye night the 15 of October last, 1616: set forth for an example for all such prophaners of the Lord's Sabaoth daye» [9. С. 150].Эти и другие крайне многочисленные примеры по-казывают: в заглавии баллады авторы старались отме-73тить точную дату происшествия, имена главных персо-нажей, конкретное место событий - все, что может подчеркнуть правдивость рассказа. В некоторых бал-ладах, посвященных рождению детей-монстров, указы-вается не только где и кем был рожден уродец, но на-зывается также имя повитухи, принявшей младенца или очевидцев, которые, при необходимости, могли бы подтвердить достоверность изложенного [10. C. 32-34]. Этот прием снова возвращает нас к представлению о балладе как о жанре скорее публицистическом, чем художественном, равно как и повышенная эмоцио-нальность, призванная найти отклик у потенциального читателя, желающего развлечься или, наоборот, со-дрогнуться от ужаса. В заглавиях постоянно присутст-вуют такие определения, как: «веселый», «занятный», «поучительный» или же «горестный», «скорбный», «ужасающий». И в самом тексте, как правило, усилен-но подчеркивается, что данный рассказ никого не оста-вит равнодушным: «Возрадуйтесь, соседи / И оставьте свои стенания» [11. C. 278], «Никто не удержится от рыданий…» [12. C. 47]. Часто язык баллад напрямую подчеркивает их публицистичность, призывая узнать «новую историю», «недавнее происшествие» или со-бытие, которое «запомнят многие». Таким образом, акцент ставится на новизну происшествия и на его большую значимость, важность.Создатели большинства баллад неизвестны, но неко-торые авторы подписывали свои произведения, и это дает нам возможность проследить, пусть в общих чертах, био-графии некоторых «балладописцев». Эти люди специали-зировались именно на сочинении площадные баллад, не создавали произведений «высокой поэзии» и крайне ред-ко работали для театров (для сцены они также сочиняли, по преимуществу, только танцевально-вокальные номера, джиги). Однако немаловажно отметить, что некоторые из этих авторов, например Мартин Паркер или Лоренс Прайс, во второй половине XVII в. переходят от сочине-ния баллад к памфлетам в прозе. Это не случайный сдвиг, отражающий лишь развитие индивидуальных писатель-ских карьер, но тенденция, также подчеркивающая бли-зость баллады к публицистике.Неслучайность становится очевидной, если обра-тить внимание на хронологические рамки распростра-нения площадных баллад и эволюцию жанра. По всей вероятности, этот сорт произведений начинает публи-коваться в начале XVI в. одновременно с лавинообраз-ным нарастанием общего количества печатных изда-ний. В начале века broadsides использовались еще не столько для публикаций баллад, сколько для обнародо-вания королевских прокламаций и церковных эдиктов. Однако уже в 1510-е гг. появляются не только broadside ballads, но и авторы, профессионально работающие в этом жанре, такие как Джон Скелтон [13. C. 27-30]. А ближе к середине XVI в. наблюдается настоящий рас-цвет жанра, который сопровождался, во-первых, пере-ходом от преобладания религиозной тематики к свет-ской. Т. Уатт полагает, что количество баллад религи-озного содержания упало с одной третьей от общего количества этой продукции в раннеелизаветинский период до одной десятой после 1624 г. [14. C. 47].Второй особенностью расцвета жанра было небыва-лое расширение тематических рамок и увеличениемногообразия размеров и песенных мотивов. Именно в елизаветинский и ранне-стюартовский периоды пло-щадная баллада выполняет функции новостного лист-ка, сообщая о наиболее громких событиях в стране и за рубежом. Содержательное разнообразие баллады дава-ло ей возможность приспособиться ко вкусам самой различной аудитории. Нужно отметить, что нередко в зачине баллады указывается «целевая аудитория» и песню предлагается послушать «всем молодым лю-дям», или «прекрасным девушкам», или «и холостякам и женатым», или «вдовам и девицам». Но чаще обра-щение расширяется, охватывая «всех добрых людей», «всех, кто это услышит», «все христианские сердца» [12. С. 54-56]. Немаловажно, что в ранней балладе не-редко призыв исполнителя шел непосредственно к Богу как в молитве или гимне, но позже адресаты баллады -это обычно люди, слушатели. Также к концу XVI в. оформляется и становится широко применяемым об-ращение, которое объединяет всех подданных англий-ской королевы: «Добрые подданные АНГЛИИ, ликуйте и веселитесь, Славьте Господа» [12. С. 58].Таким образом, площадная баллада приобретает все более светский характер и «пропитывается» националь-ным самосознанием. Повышается ее значимость не только как средства распространения важных для всей страны новостей, но и своеобразного «средства иденти-фикации» для ее слушателей и покупателей. Подобный вывод можно предложить, однако, только в качестве рабочей гипотезы, поскольку детальной работы, стати-стически и лингвистически анализирующей обращения в балладах и их эволюцию, пока не существует. Но зато достаточно отчетливо заметно, что баллада в первой половине XVII в. постепенно теряла свою актуальность. И этот процесс многократно ускорился, когда в период парламентского правления в 1649-1659 гг. исполнение и печатание баллад было запрещено законом. В эпоху Рес-таврации, несмотря на отмену запрета, баллады стали печатать в меньшем количестве, а также их качество и тематическое многообразие значительно снизились [12. C. 8]. Очевидно, что причиной процесса «увядания» баллады стали негосударственные меры. Скорее, дело в том, что место публицистической, политизированной литературы все более уверенно занимал новый жанр: прозаический новостной памфлет. Рассказы о занима-тельных и трагических событиях - романы и драмы -теперь также чаще обретали прозаическую форму в ряде дешевых брошюр, «chapbooks» [1. C. IX].Писатели активно осваивали новые жанры. Напри-мер, известнейший из создателей баллад Мартин Пар-кер после 1642 г. написал много памфлетов, но бал-лад - всего пять или шесть. По авторскому стилю, по качеству печати, по сюжетам, баллада периода Рестав-рации редко сравнима с балладами эпохи Тюдоров и Стюартов. А главное - она теряет характер непосредст-венного передатчика свежей, сенсационной информа-ции, лишается актуальности, востребованности в са-мых широких кругах общества. В последующий период баллада быстро превращается в развлечение для «низ-ших классов», к которому образованные люди либо не проявляют никакого интереса, либо - исключительно интерес исследователя и стороннего наблюдателя. Этот процесс тесно связан с социальными и ментальными74перестройками общества и, как представляется, даль-нейшее изучение эволюции площадных баллад может способствовать углублению нашего понимания про-цессов социальной стратификации и модернизации английского общества в конце XVI-XVII вв.Помимо вывода о публицистическом характере пло-щадной баллады XVI в. напрашивается также вывод, поддержанный рядом исследователей, что этот жанр -одна из «первых ласточек» массовой литературы [15. C. 34]. Под массовой литературой, согласно определе-нию Д. Макдональда, в данном случае подразумевается литература, производимая не простецами, а для просте-цов, производство которой поставлено на коммерческую основу и ориентировано на массового, «среднего» по-требителя. Массовая литература, как правило, основана на стандартизации и упрощении элитарных эталонов «прекрасного» и «лучшего» [16. С. 10-24].Однако такая формулировка звучит излишне пря-молинейно, ставя четкую грань между произведения-ми, создаваемыми «простецами» и «для простецов». И сам термин «простецы» в данном случае неприменим, поскольку, как показывают исследования, большинство населения Англии в XVI в. если и не было грамотным, то достаточно длительный период жило в окружении письменной культуры. Проследить истоки сюжетов и образов и установить, навязывались ли они сверху или, наоборот, заимствовались из устной культуры, в ог-ромном количестве случаев не удается [17]. В тех же случаях, когда такой анализ возможен, мы сталкиваем-ся с поразительной прозрачностью и взаимопроницае-мостью границ между письменной, «элитарной» куль-турой и устной, «народной» традицией. А. Фокс в сво-ей работе «Устная культура и культура образованных в Англии, в 1500-1700 гг.» приводит наглядные примеры процесса, когда реальное историческое событие стано-вилось темой баллады, потом, постепенно, баллада превращалась в изустно передаваемую песню и, спустя долгий срок, иногда более столетия, записывалась фольклористами как «народная» [17. C. 2-14]. Обрат-ные случаи, когда устные рассказы и песни обрабаты-вались и становились темами для баллады или даже литературного произведения, также немалочисленны. Площадная баллада, таким образом, находится в непо-средственной близи от нечеткой границы между собст-венно народным творчеством и литературными произ-ведениями для массового потребителя из «низших классов».Собственно, сама форма баллады несет в себе от-четливые следы как устной, так и письменной тради-ции. Это прекрасно показано в работе Н. Вюрцбах «Подъем английской площадной баллады в 1550-1650 гг.» [12]. Она демонстрирует на широком круге источников, что баллады, представляя собой произве-дения письменной, печатной литературы, создавались не только и иногда не столько для чтения, сколько для устного исполнения. К листу с текстом баллады, как правило, прикладывалось указание, на какой мотив ее следует исполнять. Распространители баллад реклами-ровали свой товар, распевая баллады и призывая про-хожих послушать, прочесть и купить листок. От собст-венного умения и везения разносчика зависело, удастся ли ему перепродать эти копии и заработать. Он отправ-лялся в людные места и начинал петь (а возможно, и представлять в лицах) текст баллады. В городах суще-ствовала жесткая конкуренция, особенно в Лондоне, поскольку баллад печаталось очень много. Продавец баллад стал настолько обычной фигурой в повседнев-ной жизни XVI в., что этот образ часто возникает эпизо-дически в литературе той эпохи - в шекспировской «Зимней сказке», в «Варфоломеевской ярмарке» Бена Джонсона, в «Торжествующей вдовушке» Уильяма Ка-вендиша. В деревне балладами, вместе с прочим това-ром, торговали коробейники. Купленные баллады часто становились не просто собственностью купившего - их вешали на стены в доме как украшение и чтение. Их читали, заучивали и исполняли - нередко внося измене-ния в оригинальный текст. Печатный и изустный спосо-бы распространения баллад шли рука об руку.Лексический анализ текстов, проведенный Вюрц-бах, также указывает на «полуустный» характер этих произведений, где термины, связанные с «написани-ем», перемежаются словами, указывающими на «рас-сказывание»:«Прошу, люди добрые, собирайтесь поближеИ послушайте, что тут написано»[12. С. 14].«Посему молчите и стойте на месте!Послушайте, что вышло из-под моего пера;Я рассказываю о знамениях добрых и дурных»[12. С. 16]. В целом язык баллад прост и доходчив. В площад-ных балладах охотно и часто используются народные пословицы и выражения, нередко - в качестве рефрена. Например, шуточная песня, поучающая юнцов, как окручивать богатых вдовушек, сопровождается рассу-ждением: «куй железо, пока горячо», а разочарованный влюбленный уверяет, что понял - «не все то золото, что блестит». Муж, жалуясь на вечную ревность жены, бросает аллюзию на хорошо известную поговорку: 'to wear yellow stockings' - что значило «побаиваться, тру-сить»: «Подайте мне мои желтые чулки / Ведь моя же-на - она за мной следит / Вот, гляньте! Вот она идет» [12. С. 74-75]. Интересно, что игра слов в данном слу-чае предполагает целых два смысловых уровня, по-скольку в разговорном английском XVII в. желтый цвет символизировал, с одной стороны, трусость и не-достаток мужества, а с другой - завистливость и рев-ность, качества, проявляемые женой героя баллады. Широко был распространен прием - намекать на та-буированные эротические темы при помощи послови-цы или метафоры, как правило, также взятой из разго-ворного языка. Язык улицы вторгается в текст баллад в виде пословиц, выражений, метафор и даже криков разносчиков и ремесленников, рекламирующих свой товар - как в балладе 'Knavery in all trades' - «Мошен-ничество во всех ремеслах» [11. С. 72-73].Если искать истоки такого стиля поэтического по-вествования, активно включающего народную речь, то аналогия площадной баллады - это речи «рассказчика» (presenter) в средневековой народной драме. Этот пер-сонаж расхаживал по краю подмостков или вокруг них, оставаясь вне действа, пояснял и комментировал его. В серьезной, литургической драме рассказчик отсутство-вал, а возникал только в мистериях, представляемых на75народном языке. Однако следы более академической литературной традиции также уловимы в площадной балладе. Иногда неизвестный автор обращается в поис-ках сюжета или подходящих аллегорий к классической мифологии и истории, и появляются баллады о Тите Андронике, Геро и Леандре, Диане и Актеоне, упоми-наются Амур, Аврора и Церера. Ранние религиозные баллады достаточно серьезно рассматривают вопросы спасения и предопределения. И невозможно однознач-но утверждать, что площадные баллады предназнача-лись и были покупаемы лишь нижними слоями обще-ства, ведь место, которое площадная баллада занимала в иерархии жанров, было весьма своеобразным.Разумеется, наибольшее количество покупателей баллада находила в средних и низших слоях города и, вероятно, сельской местности. Листки были дешевы и доступны практически любому покупателю. Цена ли-стка составляла всего полпенни, что равнялось цене полкуска хлеба в 1580-х гг. В то же время театр, быв-ший, как хорошо известно, развлечением для самых широких кругов горожан, отличавшийся в елизаветин-скую эпоху дешевизной мест и привлекавший как слуг и подмастерьев, так и придворных, обходился дороже: стоячее место в театре на галерке стоило пенни, сидя-чее - два пенса, а кресло в партере - три пенса. Книги стоили от пенса и выше, но серьезные труды - не менее шиллинга. Таким образом, купить книгу не могли себе позволить члены класса, зарабатывавшего около 10 фунтов в год, посетить театр могли практически все, но все же баллада оставалась самым дешевым и дос-тупным из развлечений.Неграмотность также не служила препятствием для распространения баллад, поскольку листки, как пока-зано выше, предназначались не только для чтения, но и для устного исполнения. Нередко книгоноши реклами-ровали и «озвучивали» свой товар на ярмарках, в та-вернах, в театрах, на медвежьих травлях, делая его дос-тупным для всех, кто желал слушать. Но и люди обра-зованные читали площадные баллады: одни с презре-нием, другие - с интересом, третьи - по профессио-нальной необходимости. Отношение к балладе в среде наиболее образованных людей того времени было крайне неоднозначным. Многие представители элиты, в частности церковной, относились к балладам неодоб-рительно по соображениям морали. Уильям Вебб в 1586 г. обрушивал проклятия на «бесчисленные толпы рифмоплетов, сочиняющих баллады, и составителей бессмысленных сонетов, которые больше всего озабо-чены тем, что забивают головы галерке своими выдум-ками и неграмотными памфлетами» [14. С. 49]. Томас Брайс выразил свой протест против «грязных сочине-ний и им подобных развлечений» в стихотворной фор-ме, спрашивая риторически: «Что значат стишки, кото-рых так много/ Продается в любом магазине?/ Кто наш господь - Христос или Купидон?» И призывал истин-ных христиан прекратить печатать бесстыдные балла-ды [12. С. 253].Критики и поэты, работающие в «высоких» жанрах, нередко метали громы и молнии по поводу баллад. То-мас Лодж в своей «Защите Поэзии» просит магистра-тов в городах выкорчевывать «эти дикие песенки, что поют разные негодяи, прекратить непристойности».Эдмунд Спенсер в «Слезах Муз» сокрушается о том, что ныне на устах у всех грубые и глупые баллады, наполняющие уши глупцов лестью и вызывающие проклятия людей достойных [12. C. 256, 259].В этом решительном неодобрении сходились, одна-ко, далеко не все представители образованных слоев общества. К примеру, такая разновидность площадных баллад, как джига, по многочисленным свидетельст-вам, пользовалась одобрением у театралов самого раз-ного социального ранга. Поясним, что джига - это ми-ниатюрная комедия или фарс, написанный в размере, типичном для баллады. Джиги танцевали и пели в те-атре актеры после окончания пьесы, они были обяза-тельным дополнением к театральному представлению. К 1590-м гг. джиги вошли в обычай и в лондонских театрах представлялись постоянно. Эти произведения редко попадали в печать (театры предпочитали охра-нять монополии на хорошие танцевальные номера) и никогда не импровизировались актерами. Джиги сочи-няли профессиональные сочинители баллад, а во время танцев использовались довольно продуманные и под-ходящие к сюжету костюмы и декорации. Вплоть до закрытия театров по приказу Долгого Парламента джи-ги не теряли своей популярности у театралов. Интерес-но что, хотя площадная баллада существовала в ту эпо-ху и в странах континентальной Европы, традиция, соединявшая балладу в образе джиги и театральное представление, судя по всему, сформировалась и про-цветала именно в Англии. Во всяком случае швед, То-мас Платтер, посетивший страну в конце XVI в., счел джигу местной диковинкой, о чем и упомянул в своем дневнике. Его рассказ о посещении театра в Бишопс-гейте завершается сообщением о том, что «в заключе-ние они (актеры) очаровательно танцевали в англий-ском и ирландском стиле» [18. С. 27].Но и помимо театра многие образованные люди не гнушались знакомиться с содержанием «листков за пол-пенни». Более того, в XVII в. многие с удовольствием собирали площадные баллады и создавали настоящие коллекции. Собственно, именно таким коллекциям иссле-дователи и обязаны тем, что значительное количество площадных баллад сохранилось до нашего времени. Наи-более знаменитым собирателем такого рода был Сэмюэль Пипис, человек, прославленный не столько деятельно-стью в Морском ведомстве во времена Реставрации в Англии, но и тем, что оставил нам очень подробный и оригинальный дневник. Помимо дневника он собрал об-ширную и разнообразную библиотеку, в составе которой находились площадные баллады, рассортированные по темам и подшитые Пиписом в пять довольно объемных томов. В целом эта коллекция содержала около 1800 лис-тов. Пипис не был единственным - например, коллекция баллад, собранная Робертом Харли, графом Оксфорд-ским, насчитывает 1 300 баллад и лишь немногим уступа-ет собранию Пиписа. Таким образом, люди знатного про-исхождения, высокого социального статуса и образован-ные (тот же Пипис активно интересовался достижениями науки, дружил с литераторами, переписывался с Джоном Драйденом) находили площадные баллады достойными прочтения и сохранения.Но что особенно показательно, представители вла-сти, вплоть до самых высших кругов, также относились76отнюдь не безразлично к грошовым листкам. Известны неоднократные случаи, когда власти Лондона или ко-ролевский двор принимали меры в связи с появлением той или иной баллады. И отнюдь не всегда дело шло о скандальном политическом произведении.Хочется привести два достаточно красноречивых примера. Первый случай относится к 1560-м гг., ко вре-мени, когда площадные баллады только достигли пол-ного расцвета своей популярности. Когда служанка Агнес Боукер из местечка в графстве Лейстершир, яко-бы, произвела на свет чудовищного ребенка, похожего на кота, это событие стало местной сенсацией. И, как многие подобные сенсации, привлекло внимание не-коего безымянного автора баллад. Появился стихо-творный рассказ о событии с упоминанием имен и гра-вюрой, изображавшей «порожденного ею монстра». К сожалению, сама баллада не сохранилась, но о ее су-ществовании упоминает в письмах ведущий дела ду-ховного суда в округе преподобный Энтони Андерсон. Он занимался разбирательством данного случая и стремился установить истину: действительно ли Аг-несс родила монстра, кто отец ребенка, как все про-изошло. Появление баллады о «чудовище» встревожи-ло его. Андерсон написал о появлении листка Генри Гастингсу, графу Хантингтону, которому он также пе-реслал полный протокол допроса свидетелей со своими замечаниями и комментариями. Поскольку, по мнению Андерсона, баллада «никоим образом не отражает ис-тины, а полностью ложно толкует происшествие» и могла привести к распространению нежелательных толков, дело о необычном рождении было передано на рассмотрение самых высоких сфер власти. От графа Хантингтона оно попало в руки Уильяма Сесила, с тем чтобы он довел его до сведения Королевского Совета. Известно также, что Сесил советовался по этому пово-ду с Эдмундом Гриндалом, епископом Лондонским [10. С. 9-27]. Заинтересованность столь высоких лиц столь частным и, с первого взгляда, никак не связан-ным с государственными делами вопросом сама по себе необычна. Но, вероятнее всего, без появления бал-лады, без выхода этой истории в широкие круги публи-ки подобная озабоченность высших государственных деятелей вообще едва ли была бы объяснима. Власть остро осознавала опасность распространения слухов и ту роль, которую играла в этом распространении пло-щадная литература. Отметим также скорость развития событий: не прошло и месяца с того дня, когда Агнесс разрешилась от бремени «монстром», как новости об этом событии разошлись широко за пределами графст-ва. Высшие чины, несмотря на ознакомление делом, не сочли нужным прямо вмешаться в судебное разбира-тельство, предоставив решение местному духовному суду, и дело заглохло. Агнесс Боукер, по всей видимо-сти «сфабриковавшая» вместе с повитухой историю про монстра, не понесла наказания, хотя судьи и уве-рились в том, что «монстр» никак не мог быть рожден женщиной, а был всего лишь какой-то несчастной уби-той кошкой. Видимо, громкое разоблачение обмана представлялось неуместным, возможно, именно пото-му, что снова могли всплыть ненужные слухи и сплет-ни. Не было, судя по всему, предпринято и никаких мер против автора или издателя баллады. Основнымимотивами, насколько можно судить по неполным дан-ным, были желание установить истину и - прежде все-го - не дать делу превратиться в большой скандал.Другой случай относится к более позднему перио-ду. В 1628 г. при Карле I площадные баллады еще ши-роко ходят по рукам, но недалек перелом, когда пури-танские взгляды на эти произведения приведут к запре-там и штрафам. Событие, породившее балладу «Траге-дия доктора Лэмба», таково: в июне 1628 г. доктор Лэмб, ученый и, по всеобщему убеждению, «колдун» на службе герцога Бэкингемского, был забит камнями на улицах Лондона. История громкая, мгновенно поро-дившая массу разговоров и, конечно же, баллад и даже театральных представлений на эту тему. Причем боль-шинство авторов этих сочинений склонно было при-ветствовать произошедшее как радостное событие:«Возрадуйтесь, соседи,И оставьте свои стенания,Ведь умер доктор Лэмб,Дьявол нашей нации,И это известно всем»[11. C. 278]. Король и герцог Бэкингемский, разумеется, при-держивались прямо противоположной точки зрения. Карл I пригрозил отобрать у Лондона его хартию и по-требовал от города выплаты штрафа в 6000 фунтов. Несколько месяцев спустя, уже после убийства самого герцога, штраф был сокращен до 1500 ф. В переписке тех лет можно обнаружить сведения о том, что «балла-ды, написанной про него, издатель, и продавец, и ав-тор, посажены в Ньюгейт» [11. C. 277]. В данном слу-чае, как видим, власти отреагировали значительно бо-лее жестко. Причем цель их была примерно той же, что стояла перед Советом королевы Елизаветы: не допус-тить распространения слухов, по каким-то причинам нежелательных для власти. Однако манера поведения власти разительно изменилась за неполные полвека: карательные и запретительные меры были избраны как предпочтительные. В немалой степени это изменение соответствует формирующейся традиции «закручива-ния гаек» в сфере цензуры печатных изданий. Инте-ресно, что появления баллад о смерти Лэмба и даже брошюр на эту тему властям не удалось ни предотвра-тить, ни запретить. И это приводит нас к теме цензуры и возможных ограничений, которые на площадную балладу, как жанр, могли быть наложены властями. Насколько влияли цензурные рамки на содержание и форму баллады?Изучение этой проблемы показывает: баллада была одним из наименее регулируемых цензурой жанров. В целом она подчинялась тем же положениям, что оп-ределяли правила публикации всех печатных изданий. В 1557 г. королевой Марией была издана хартия, поло-жившая начало Компании Книгоиздателей: большин-ство печатников, за исключением тех, что работали непосредственно на корону и на университеты, стали ее членами. Все издания, что печатались в стране, в том числе и баллады, обязательно вносились в Регистр Книгоиздателей. Чтобы быть внесенными туда, балла-ды непременно должны были получить лицензию. Первоначально выдача лицензий возлагалась на архи-епископа Кентерберийского или епископа Лондонско-77го, но ввиду необозримых объемов печатной продук-ции правила изменили. Королевский эдикт 1559 г. ус-тановил, что баллады, как и пьесы, и иные тексты ма-лого объема, могут быть напечатаны при наличии ли-цензии от младших государственных или церковных чиновников. За публикацией более серьезных книг следили и лицензировали чиновники более высокого ранга. Декрет Звездной палаты 1586 г. ужесточил про-цесс лицензирования баллад [12. С. 23-25]. Цензурой отсеивались все издания, которые могли быть сочтены «вредоносными и непристойными». Собственно, это одно из появлений процесса массового лицензирова-ния, который происходил в Елизаветинскую эпоху в Англии. Многочисленные статусы были направлены на упорядочение развлечений, на установление прави-тельственного контроля над теми их видами, которые могли способствовать формированию общественного мнения: так, не только книгоиздательская деятель-ность, но и деятельность театральных трупп, а также артистов-одиночек подвергалась лицензированию.Правда, значительность результатов этой кампании для площадной баллады, в отличие от театра, весьма спорна. Прежде всего, такие малые произведения не всегда издавались членами Компании Книгоиздателей. Следовательно, далеко не все баллады проходили про-цесс узаконенного внесения в список и, судя по неко-торым данным, лишь около 65% их оказалось в книгах Регистра Книгоиздателей [14. С. 43]. Далее, согласно предписанию, баллады вносились в регистр перед тем, как их отдавали в печать, и в списке указывались за-главие, имена владельцев, имена тех, кто давал лицен-зию на публикацию, и плата за регистрацию. Но поми-мо заглавия других сведений о содержании не требова-лось. В результате нередко наиболее спорные с точки зрения цензуры моменты просто «прикрывались» дос-таточно нейтральным и безобидным названием. Э. Миллер утверждает, что в елизаветинский период цензура имела скорее номинальный, чем реальный ус-пех. Но исследователь указывает, что сдерживающую функцию отчасти брало на себя в массе своей лояльное и консервативное общественное мнение. В случае с площадной балладой спрос, безусловно, определял предложение, и баллада, негативно отзывающаяся о протестантской вере или о правительстве, не находила поддержки со стороны большинства потенциальных покупателей. Этот исследователь также отмечает, что в целом более негативно воспринимались попытки изда-ния политической подрывной литературы, а не той, что подрывала мораль. Баллада неизбежно сохраняла вер-ноподданнический тон, но при этом стали нормой до-вольно открытые обыгрывания эротической темы. И даже они, как правило, скрывались за метафорами и достаточно прозрачной, но все же достаточно дву-смысленной игрой слов [12. С. 25-26].Однако малоэффективность государственного регу-лирования издания баллад ощущалась властями - с заметной периодичностью возникали дела об авторах нелегальных памфлетов и листков, и виновных сурово наказывали. К примеру, автор и издатель трактата, рез-ко критикующего проект брака королевы Елизаветы с французом, герцогом Алансоном, были приговорены к отсечению правой руки [19. С. 151]. Показательно, од-нако, что чаще всего мы находим сведения о мерах, принятых против авторов трактатов и памфлетов, а не против сочинителей баллад. При том, что примеры убеждают в далеко не безразличном отношении власти к «площадным листкам», это, видимо, значимый факт. Авторы баллад могли пользоваться определенной свобо-дой в своем творчестве. Если мы проследим эволюцию цензурных мероприятий правительства, то убедимся, что со временем (а особенно начиная с 1630-х гг.) законов о цензуре становилось все больше, и они становились все жестче, определяя рамки тем и высказываний, которые не подлежали обсуждению в печати. При этом, пара-доксальным образом, обходить эти законы становилось проще [12. С. 27]. Баллады печатались без лицензии, под нейтральными заглавиями, книги и памфлеты ре-гистрировали под видом баллад и т.д. Точно так же в период запрещения Долгим Парламентом издания и исполнения баллад broadsides продолжали появляться нелегально, пусть и в меньшем объеме, чем прежде. Но уменьшившийся размах сочинения баллад, как уже отмечалось выше, был скорее следствием изменений в жанровых предпочтениях современников, чем ужесто-чения законодательства.Нужно заметить, что и в других отношениях сочи-нители баллад были относительно более независимы, чем авторы книг и пьес. С одной стороны, они не могли надеяться, как «серьезные» авторы, найти себе высоко-родного или просто состоятельного патрона, от которо-го можно было бы получать денежную поддержку, со-чиняя ему льстивые послания, - особенности жанра не давали им такой возможности. С другой стороны, это обстоятельство ставило их вне феодальной по сути системы патронажа, еще «работавшей» на рубеже XVI и XVII вв. в Англии. Распространители баллад также не принадлежали к «гильдии» печатников, также по-строенной скорее по цеховому принципу, и не несли никаких корпоративных обязательств и ограничений. Они продавали баллады где, когда и кому хотели, и единственное, что им следовало иметь, это лицензию на продажу каждой новой баллады. Впрочем, даже это правило порой обходилось. В результате порой оказы-валось, что авторы и продавцы баллад выражают свое мнение достаточно открыто. При этом, конечно, они оказывались на наиболее низких ступенях литератур-ной лестницы. Продавцы баллад и вовсе пользовались репутацией болтунов и жуликов, их даже подозревали в сотрудничестве с карманниками.Итак, площадная баллада не только привлекала ин-терес самого широкого круга читателей из разных со-циальных сфер. Будучи мобильным, актуальным, де-шевым и относительно мало редактируемым цензурой жанром, она играла роль, подчас немаловажную в об-щественной жизни эпохи. Иногда в реакции на балла-ду, посвященную, казалось бы, «частным» темам, та-ким как убийство женой мужа, или рождение уродли-вого дитяти, или наказание высшими силами непочти-тельного сына, вдруг обнаруживается вся актуальность этих тем для общественного сознания. Площадная бал-лада служит великолепным индикатором интереса об-щества, шкалой тех тем и проблем, которые волновали подданных, а порой и власть предержащих. Анализ этой заинтересованности, ее усиления или ослабления,78связь ее с социальными и ментальными трансформа-циями эпохи - плодотворная почва для исследований.Между тем, исследовательский потенциал площад-ной баллады раскрыт далеко не полностью. Этот тип источника порой успешно привлекают в качестве вспомогательной литературы исследователи повсе-дневности, народной культуры и работ по гендерной проблематике. Можно было бы вспомнить уже цитиро-вавшуюся работу Адама Фокса об устной и письмен-ной культуре или книги Дэвида Кресси [20]. Для этих авторов площадная баллада становится важным источ-ником, дающим представление о наиболее «ходовых» идеях, формирующих общественное мнение, о тради-циях и привычках повседневной жизни. Кроме того, сама форма баллады, как и ее содержание, с точки зре-ния Фокса, свидетельствует о взаимных контактах и неос

Скачать электронную версию публикации