English and Spanish picaresque novel as a reflection of the countries' modernization specificity of the 16 - early 17 centuries.pdf Быстрое протекание и непрерывность процесса мо-рованных слоях пикаро и апикарадо, но и в испанскомдернизации стран Западной Европы на рубеже Новогообществе в целом [2]. Не случайно пикарески, едвавремени во многом зависели от широкого комплексавозникнув, оказались востребованы и читаемы в самыхусловий, среди которых важнейшими были: развитиеразных кругах, а впоследствии составили костяк особо-городов и денежного рынка, формирование националь-го жанра, который, видоизменяясь, дожил в европей-ной, относительно централизованной государственно-ской литературе до XIX в. Однако произведения, цели-сти, укрепление связей между сословиями, достаточнаяком посвященные рассказам о плутнях, преступлениях«открытость» элиты. Наличие этих феноменов не толь-и живописующие биографии воров и мошенников нако давало толчок экономическому росту и политиче-рубеже XVI и XVII вв., обрели популярность не толькоской стабильности, оно существенно смягчало «мо-в Испании. Эта тематика переживает подъем практиче-ральный кризис», который неизбежен для всякого об-ски во всех странах Западной Европы. В этой статьещества в эпоху перемен. Показателен пример Англии,речь пойдет лишь о классических плутовских романах,где, несмотря на конфликт, связанный с официальнымхотя в английской литературе основная масса «историйизменением вероисповедания, рост преступности, уси-о преступлениях» приходится на памфлеты и площад-ливающуюся веру в колдовство и гендерную тревож-ные баллады, чему в дальнейшем будет посвящена от-ность, общественная сфера, по словам Ю. Хабермаса,дельная работа.«отличалась согласованным характером» [1. С. 3]. ЭтаКак известно, популярность плутовского романасогласованность, как представляется, во многом под-быстро и далеко перешагнула испанские границы, и водерживалась за счет успешного формирования пози-Франции, Англии, Нидерландах, германских земляхтивной социопсихологической идентичности англичан,стали появляться многочисленные переводы, а впо-внутренней уверенности общества в собственных си-следствии - и подражания этому жанру. Переводы по-лах, отсутствия неопределенности в ситуации мораль-являлись стремительно, и англичане, французы, швей-но-нравственного выбора.царцы знакомились с испанскими пикаресками поройИ одной из ярких черт складывающегося общест-всего на год-другой позже, чем сами испанцы. Так,венного мнения в Англии конца XVI - начала XVII в.анонимная «Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды ибыла лояльность общества по отношению к сложив-злоключения», изданная в Испании в 1554 г. (возможно,шимся в более ранний период моральным и поведенче-в 1550 г.) [3. С. 10], впервые переведена на французскийским нормам. Прежние представления о мироустройст-в 1561 г., а на английский - в 1569 г. «Гусман де Альфа-ве, устоях государственной власти, отношениях междураче» Матео Алемана (1599) на французском языке поя-полами и поколениями, при всех возникавших пороювился уже в следующем, 1600 г., а на английский былострых дискуссиях, не подвергались разложению ипереведен в 1622 г. [4. С. 96].обесцениванию, тотальной эрозии в глазах современ-Но процесс перевода означал также интерпретациюников. Речь, разумеется, идет не о полном отсутствии втекста, которая порой приводила к серьезным качест-сознании англичан XVI - начала XVII в. тревожныхвенным изменениям в понимании романа, его основ-нот, неизбежных в эпоху жестких экономических, со-ных идей, палитры настроений и смыслов. Классиче-циальных и религиозных преобразований, а о том, чтоским примером мог бы стать сюжет «Хромого беса»тревожность эта не привела к системному психологи-Луиса де Гевары, обработанный во Франции А.Р. Ле-ческому кризису, к потере основ, на которых строилисьсажем в начале XVIII в. Английские переводные пика-отношения внутри социума. Под системным кризисомрески также обретали иные, несвойственные им в ори-в данном случае понимается эрозия основных ценност-гинале черты. Кэлхоун Винтон, анализируя как пере-ных установок в общественном сознании, когда тради-водные, так и отечественные плутовские романы, из-ционные аксиомы, касающиеся веры, чести, труда, дол-данные в XVI-XVII вв. в Англии, указывает, что бли-га, семьи, перестают быть аксиомами, оспариваются,жайшими «родственниками» плутовского романа дляосмеиваются и деформируются, что проявляется как вних являлись не столько «классические» испанскиесфере мысли, так и в повседневных практиках.образцы этого жанра, сколько книги о путешествиях иКак показано в работе О.Н. Папушевой, испанскийбиографии преступников [5. С. 79-93].плутовской роман XVI - первой половины XVII в. ука-Для английской аудитории, полагает Винтон, ис-зывает на наличие системного духовного кризиса непанские пикарески были, прежде всего, интересны бла-104только в маргинализированных, практически декласси-годаря своей экзотичности и рассматривались перево-дчиками и издателями как «книги о путешествиях», обязательными приметами которых были в XVI в.: описание географического положения чужой страны, ее климата, дорог, продуктов питания и обычаев мест-ных жителей. Весьма характерным примером является тот факт, что в 1622 г. переводчик «Гусмана де Альфа-раче», Джеймс Мабб, счел нужным сопроводить этот роман обширными примечаниями, в которых привел рассказы о ряде достопримечательностей и обычаев Испании.Таким образом, если для испанских авторов плутов-ского романа путешествия героев служили поводом для того, чтоб шире представить разнообразие челове-ческих плутней, обозначить приметы всеобщей нечест-ности или даже «сумасшествия» окружающего мира, то английские переводчики отдавали предпочтение путе-шествию как способу ознакомиться, оставаясь сторон-ним наблюдателем, с незнакомым миром.Этот подход можно охарактеризовать не столько как сатирический, сколько как развлекательно-туристический. Не менее характерно, что роман Матео Алемана «Гусман де Альфараче» англичане прочли в переводе под заглавием «The Life of Guzman D'Alfarache: оr, The Spanish Rogue». «Rogue», т.е. «вор, мошенник» в елизаветинском лексиконе - слово бран-ное, порой служившее основанием для обращения с жалобой на клевету в духовный суд [6. C. 298]. Оно означало не психологическую характеристику, как, например, «плутоватый человек», а настоящую крими-нальную профессию.Испанский пикаро может быть солдатом, слугой, нищим, студентом, обедневшими идальго, он не привя-зан жестко ни к одной социальной страте, и наиболее характерными в этой сфере являются его вечные по-пытки найти себе доходное и уважаемое занятие, «вы-ше лба прыгнуть», по слова Паблоса, героя романа Франсиско де Кеведо. Результатом этих попыток ста-новится вечное разочарование, возвращение к плутов-ству, вечная маргинальность, невозможность по-настоящему вписаться в социальную структуру. Более того, сама эта структура, увиденная глазами пикаро, представляется пирамидой, построенной на плутнях и воровстве. Английский мошенник в плутовском романе или памфлете - это, прежде всего, вор в прямом смыс-ле слова, плут-профессионал, не выражающий желания сменить род занятий на более «приличный». У него не возникает неразрешимого психологического противо-речия между стремлением войти в круг признанных обществом «добропорядочных граждан» и компенса-торным желанием доказать, что сам этот круг - лишь фикция.Едва ли отмеченное различие подходов объяснимо, если мы попытаемся анализировать его, исходя исклю-чительно из анализа реального уровня преступности в Испании и Англии во второй половине XVI - начале XVII в. С середины XV в. обе страны были подверже-ны общим изменениям в количественном и качествен-ном составе преступного мира. С обострением соци-альной и экономической поляризации общества проис-ходил отчетливый рост всех видов преступлений, по данным Майкла Вайсера, практически удвоение их количества с 1550 по 1700 г. [7. С. 80]. Значимым отли-чием передовых в экономическом отношении регионов от отсталых было лишь преобладание преступлений против имущества над преступлениями против лично-сти [7. С. 82]. И в Испании, и в Англии в городской среде быстро формировалось криминальное дно, отли-чавшееся высокой профессионализацией и своеобраз-ным «разделением труда», формированием собствен-ных властных иерархий, своим языком и обычаями [8]. Но в Англии читательский интерес был привлечен к уголовному миру как к социальной страте «per se», страте, достаточно четко отделенной от всех других невидимым, но прочным барьером, мошенничество и воровство не угрожали пронизать все общество, т.к. пронизывает его плутовство в испанских романах.Эти особенности восприятия темы плутовства про-ступают еще более явно, когда английские писатели сами начинают экспериментировать с жанром пикаре-ски. Нужно отметить, что в английском литературове-дении принято говорить о расцвете жанра отечествен-ного плутовского романа лишь начиная с XVIII в. Обычно к нему относят произведения Тобиаса Смолле-та и «Молл Фландерс» Даниэля Дефо.Когда же речь заходит об истоках жанра, мы встре-чаемся с крайней малочисленностью образцов этого жанра в XVI-XVII вв.Первым плутовским романом в Англии принято считать произведение Томаса Нэша «Злополучный пу-тешественник, или Жизнь Джека Уилтона» [9]. На пер-вый взгляд, главный герой, Джек Уилтон - типичный пикаро, «первый из плутов», «король бутылей и жестя-ных кружек». Он служит пажом в английской армии Генриха VIII, ведущего войну во Франции, и не столь-ко воюет, сколько веселится, всяческими хитростями добывает себе бесплатную выпивку и устраивает ка-верзы несимпатичным ему личностям.Однако проделки Уилтона, жестокие по отношению к пострадавшим, тем не менее, отчетливо морально санкционируются автором романа. Объектами его на-падок служат люди отнюдь не относящиеся к честным и достойным. Первая жертва Уилтона - дворянин, ко-торый, тем не менее, в лагере превратился в жирного кабатчика, наживающегося на продаже солдатам втри-дорога вина и мяса. Этого кабатчика Уилтон запугива-ет мнимой немилостью короля и вынуждает раздать солдатам даром все свои припасы, а королю, чтобы умилостивить монарха, пожертвовать свое имущество в Англии.Таким образом, кабатчик получает заслуженное на-казание и за нечистую наживу, и за забытую фамиль-ную честь. Разделываясь с прочими своими «жертва-ми» Джек также не забывает подробно описать читате-лю их мерзостный облик: это капитан, плутующий при игре в карты, бабник-швейцарец и проворовавшиеся писари.Но есть ли здесь отличие от того, что мы находим в испанских пикаресках? Ведь и там хватает весьма не-приятных «обманутых обманщиков», над которыми куражатся пикаро. К примеру, Ласарильо с Тормеса надувая скупого и жестокого слепца или скрягу-священника, также чувствует себя правым. Но совер-шенно противоположны картина мира Ласарильо и Джека: первый, изощряясь в проделках против слепца,105одновременно учится у него изворотливости и амо-ральности, в них видя надежное средство к улучшению своей жизни. «…После бога даровал мне жизнь этот слепой, и он же, не будучи зрячим, просветил и наста-вил меня на правильный путь» [10. С. 211]. Ведь прак-тически все, с кем жизнь сталкивает Ласарильо, дона Паблоса или Гусмана де Альфараче - обманщики, во-ры, льстивые лизоблюды. Для Нэша и его героя мир довольно четко делится на людей честных (пусть порой и простодушных) и тех, кто запятнал себя низкими по-ступками и, таким образом, сам напросился на то, что-бы с ними разделались. Насмешки Уилтона не распро-страняются на всех, кого он видит вокруг себя, они не касаются ни короля, ни его придворных, ни армии в целом.Герой издевается скорее над отщепенцами этого воинско-героического мира, подчеркивая противоречие нормы и моральных отступлений от нее. Вот коллек-тивный портрет одной из жертв его остроумия: «Ком-пания продувных писарей (повязанная Сатаной, а не солдатским воротником или лентой от шляпы) ощипы-вала благонамеренных бедняг, воруя их провиант. Ми-мо них и грошик из жалованья убитого солдата не про-скочил бы; ни монетки не дали бы они вперед на неде-лю тому, кто потратил все деньги, не дождавшись кон-ца текущей. Нагло смотрели они на величайших и бла-городнейших оруженосцев в своих белоснежных и наиживописнейших рубашках и манжетах…» [9. C. 13].Хитрому пажу Нэша присуще чувство братского коллективизма, отсутствующее у испанских пикаро. Так, перепугав писарей ложной тревогой, Джек Уилтон вскрывает их конторки не только для себя, но и для прочих воинов короля. И точно так же распределяется добыча от надувательства кабатчика: «К следующему дню, скажу вам, мы получили свою долю сидра - сидр в бочках, в чашах, в шлемах и, если бы кто захотел на-лить себе сидра полные сапоги, он мог бы так и посту-пить; провиант сам лез в солдатские карманы, хотели солдаты того или нет. Мы пять раз подряд пальнули в сторону города ничем иным, как втулками и кранами от опустошенных бочек; у каждого рядового, как у Диогена, была своя бездельная бочка, чтоб спать в ней. Мне самому досталось столько отнятых у буфетчиков фартуков, что хватило из них сшить палатку не меньше офицерской» [9. С. 8]. Раблезианскую добычу от своей проделки Джек Уилтон, не задумываясь, щедро делит со всеми солдатами в лагере.Характерно также и то, что Джек, порою получая заслуженные кары за свои проделки, принимает их по-разному. Он негодует на плутни итальянских дам лег-кого поведения или претензии римского ростовщика-еврея, когда становится их жертвой, поскольку видит в этих фигурах отпетых мерзавцев.Иное дело, когда наказание приходит от короля и соответствует проступку Джека. В финале приключе-ния с кабатчиком выяснилось, что король, изумленный «переменой ума в своем бароне сидра» дознался об обмане, и приказал высечь Уилтона. Однако же, добав-ляет не без гордости Джек, много вечеров впоследст-вии воспоминания о проделке веселили короля и его свиту. Погуляв всласть в военном лагере, Джек Уил-тон, пугается возникшей эпидемии и отправляется пу-106тешествовать по Франции, Швейцарии и Италии, а ро-ман из повествования о мошеннических проделках бы-стро превращается в серию путевых заметок, а также драматических и поучительных историй, происходя-щих с Джеком и его спутниками. Это снова напоминает нам о мнении К. Винтон, согласно которому веселые приключения плута часто воспринимаются англичана-ми как канва для рассказа о путешествиях.Заканчивается роман назидательно: много настра-давшись, став свидетелем казни жестокого и нераска-янного преступника, Джек Уилтон женится на своей любовнице и возвращается на родину, чтобы вести благопристойный образ жизни. Этот момент осозна-ется героем как возвращение домой, и в прямом, и в моральном смысле: «К такой честной жизни это побу-дило меня, что еще до отъезда из Болоньи я женился на своей куртизанке, совершил много дел благотвори-тельности, и так спешил оставить Италию, этот Со-дом, что уж через сорок дней прибыл в лагерь короля Англии, между Ардом и Гинэ во Франции, где с вели-ким триумфом он встречал и угощал императора и французского короля, и пировал много дней подряд. И, раз началась моя история с короля в Турнэ и Те-руане, то, думаю, подобает и закончить ее королем у Арда и Гинэ» [9. С. 68].Если Италия и ее нравы для Нэша - содом, мир пре-ступлений и предательств, то Англия на этом фоне мыслится как образец мира и порядочности: «Так пусть рассказывают вам об удивительных происшествиях, изменах, отравлениях, разврате во Франции, Испании и Италии; нет вреда в том, чтобы о них слушать, но сами и близко туда не суйтесь» [9. C. 53].Смысл испанского плутовского романа, едко и по-рой жестоко живописующего родное для авторов об-щество, выворачивание наизнанку всех традиционных представлений о чести, наживе и долге, как видим, яр-ко контрастируют с романом Нэша, для которого про-питаться пороком может весь мир, но не Англия, а сис-тема базовых ценностей непоколебима. Джек Уилтон усвоил уроки жизни, и они заключались для него в том, что плутовство, простительное в молодости и по лег-комыслию, не может вести человека по жизни иначе, чем к позорной казни.Различие между финалом «Злополучного скиталь-ца» и финалами романов Кеведо, Алемана, анонимного автора «Жизни Ласарильо с Тормеса» бросается в гла-за. Разумеется, судить о том, насколько типичен взгляд Нэша на мир для английской литературы о преступле-ниях в целом, было бы слишком смело. Тем более, что «Злополучный скиталец» пользовался, если судить по количеству переизданий, меньшей популярностью, чем другие произведения того же автора. После двух при-жизненных переизданий романа, он не публиковался более ста лет [11. С. 61]. И в целом, при продолжаю-щем увеличиваться количестве переводных испанских романов, английские беллетристы не спешили подра-жать этому жанру, и лишь в 1665 г. появился новый значимый образчик плутовского романа - «Английский вор» Ричарда Хэда [12].Автор намеренно дает читателям основания пола-гать, что источником вдохновения для него послужили именно испанские романы. Название его книги отсыла-ет читателя к «Испанскому Вору», переводному назва-нию «Гусмана де Альфараче».На испанский манер построена говорящая фамилия главного героя, Меритона Латруна (Meriton Latroon), она происходит от испанского «ladron», вор. Наконец, в предисловии автор защищает себя от тех читателей, кто скажет, что «это всего лишь коллекция из Гусмана, Бускона и других, кто писал о том же предмете, и я лишь выжал из них сок (добавив несколько собствен-ных ингредиентов» [12. C. VII].Хэд уверяет, что английский вор, да с толикой ир-ландского вранья, да с малостью шотландского уп-рямства, легко заткнет за пояс всех итальянских, ис-панских и французских воров. Но здесь, в отличие от романа Нэша, мы сталкиваемся с иным типажом глав-ного героя. И авторское стихотворное вступление, и сама история Меритона Латруна подчеркивают: перед нами не просто остроумный проказник, не маргинал, ищущий, где приткнуться в жизни, а вор-профессионал. Меритон был сыном англиканского пастора в Ирландии, в юности отец его любил поде-боширить, за что и был изгнан из университета, так что Хэд, в данном случае, как и авторы испанский пикаресок, дает понять: яблочко от яблони недалеко падает. Отец Меритона погиб во время бунта в Ир-ландии, а сын начал свои деятельность с воровства в садах соседей, дебошей и романов со служанками. Отосланной матерью учиться, он предпочел бросить все и присоединиться к банде бродячих цыган, вместе с ними странствовал по Англии, попал в Лондон, где последовательно был занят нищенством, профессио-нальным воровством, а под конец стал подмастерьем, случайно, и с единственной целью - обворовывать хозяина. После Латрун снова вернулся к воровству и отправился странствовать по Европе и португальским колониям в Индийском океане.Как и у Нэша, роман в этой части отчетливо начи-нает походить на туристический справочник: «Глава 72. Оттуда он направляется в До-Церн, как назвали его португальцы, которые, наподобие Адама (или, с позволения сказать, слишком вольно подражая ему), присваивают имена всем новым местам и вещам. Гол-ландцами он называется Маврикием. Вот общее его описание…» [12. C. 446]. Переходя от потрясающих экскурсий к склонам огнедышащего вулкана к выма-ниванию товаров у китайских купцов, Латрун закан-чивает свою эпопею тем, что женится на темнокожей, но очень богатой индианке.Хэд, вольно или невольно, поставил двойной барьер «экзотичности» между своим героем и чита-телем. Во-первых, повествование с обилием экзоти-ческих стран и редкостей, выглядит скорее авантюр-ным романом о путешествиях, чем осмеянием анг-лийского общества XVII в. Во-вторых, сам Латрун экзотичен для «порядочного человека», читающего роман: он профессиональный преступник. Его мир загадочен, это мир цыганского табора, общества сле-пых, шайки воров, завсегдатаев притонов. Хэд под-робно и со вкусом описывает от имени Меритона профессиональные уловки и трюки воров, нищих исутенеров, и даже включает в роман краткий словарь выражений на цыганском арго.В этом отношении «Английский вор» чрезвычайно напоминает короткие памфлеты о мошеннических про-делках, очень популярные на рубеже XVI и XVII вв. в Англии. С легкой руки автора наиболее яркого из таких памфлетов, Роберта Грина, их стали называть «кони-кэтчингами» [13. С. 17]. Это выражение примерно можно перевести как «ловля кролика», где кролик - это обычный обыватель, потенциальная жертва мошенни-чества.Основная соль большинства кони-кэтчингов - под-робный рассказ о том, как может шайка негодяев оду-рачить честного человека, основная цель - предосте-речь этого честного человека. Как правило, такой пам-флет сопровождается одной или двумя анекдотически-ми историями, иллюстрирующими рассказ, и кратким словарем воровских терминов.Что касается морального посыла кони-кэтчинга, то он в высшей степени традиционен: воровство и обман наказуемы, честность должна быть нормой отноше-ний, памфлет же - одно из средств эту норму подкре-пить.Плутовской роман Хэда отличается теми же мо-ральными ориентирами, что и кони-кэтчинги. Стихо-творный подзаголовок к ранним изданиям «Английско-го вора» предупреждает:«Read, but don't Praсtice: for the Author findes,They which live Honest have most quiet mindes», -«Читай, но не делай: ведь автор считает:Кто живет честно, у того душа спокойней всего».Завершая бурную историю Латруна, Хэд приходит ко вполне стандартному для английской площадной литературы заключению: «Порок обычно в своей вели-чайшей отваге по глупости обнародует себя, думая так создать себе Свиту; а затем то, что есть тайная работа Совести, обращает его оружие против него и громко выступает на стороне его неумолимой противницы, Добродетели. Мы часто обращаемся к добру от проти-воположного, и дурные дела спасают Добродетель от чар Порока» [12. C. 465].Роман Хэда, по всей видимости, отвечал запросам читательской аудитории и оказался востребованным: к 1667 г. появилось уже пять его изданий. Более то-го, «Английский вор» породил серию из продолже-ний, также опубликованных под его именем, но, по мнению литературоведов, принадлежащих перу дру-гого автора, Фрэнсиса Киркмэна [5]. До конца XVII в. вышло из печати уже семнадцать изданий первой части.Английское образованное общество (а плутовской роман в Англии, судя по таким факторам, как цена, объем, язык, предназначался для среднего класса и элиты) маркировало сферу хаоса и криминала очень четко: преступление принадлежит иным странам и от-дельной страте, корпорации воров. Обман, жульниче-ство, грабеж как основа повседневных отношений всех со всеми не стали доминирующим мотивом в англий-ской плутовской литературе XVI-XVII вв., в отличие от испанской пикарески, что не случайно.107ЛИТЕРАТУРА

Скачать электронную версию публикации