The problem of Jan Dlugoszs and Maciej Stryjkowskis Russian annalistic sources in domestic and foreign historiography.pdf Восточнославянские летописные памятники являют-ся наиболее важным источником «русских» известийпольских авторов позднего Средневековья и эпохи Воз-рождения. Именно они позволили получить представле-ние о политической истории славянского востока, а так-же значительно дополнить представления средневеко-вых польских анналистов об отношениях Польши исредневековых русских земель. Вместе с тем отношениепольских историков конца XV-XVI вв. к летописям невсегда было корректным. Ссылки на русские летопис-ные памятники в польских хрониках являются большойредкостью, заимствованные из них известия зачастуюпереносились со значительными искажениями, допуска-лись многочисленные ошибки при транслитерированиихоронимов и имен собственных, а также хронологиче-ские неточности, обусловленные погрешностями, свя-занные с переводом дат из летоисчисления «от сотворе-ния мира» в летоисчисление «от Рождества Христова».Отчасти данные недостатки можно отнести на счет пло-хого знания польскими авторами русского языка, а так-же опосредованным характером восприятия русскихлетописных памятников.Вопросу использования летописей «чисто» русско-го и литовско-русского происхождения польскимисредневековыми и ренессансными авторами в качествеисточника формирования представлений о прошломрусских земель посвящена обширная литература. Этапроблематика привлекла внимание И. Даниловича,К.Н. Бестужева-Рюмина, Х. Зайсберга, И.А. Лини-ченко, А. Семковича, А.А. Шахматова, Е. Перфецкого,И.А. Тихомирова, М.Н. Тихомирова, Н.Н. Улащика,А.И. Рогова, Ю.А. Лимонова, Ю. Раджишевской,Ф. Щелицкого, Б.М. Клосса, Н.И. Щавелевой, А.В. На-заренко и др. Эти ученые выявили объем и структурузаимствованных польскими хронистами сведений поистории средневековых русских земель из летописныхпамятников различного происхождения. Наибольшеевнимание исследователей привлек вопрос заимствова-ний свидетельств из русских летописей в сочиненияхвыдающихся польских историков Яна Длугоша (JanDługosz, 1415-1480) и Мачея Стрыйковского (MaciejStryjkowski, 1547-1590), содержавших обстоятельноеописание истории русских земель.Соображения о происхождении русских источниковхроники Длугоша высказывались как отечественными,так и зарубежными учеными уже в первой половинеXIX в. - Н.М. Карамзиным, Р. Роепелем и др. Однакоглубокая проработка данного вопроса была осуществ-лена лишь исследователями второй половины XIX сто-летия, продолжена в XX в., сохраняется к нему интереснаучного сообщества и в наше время. Впервые выборка«русских» известий Длугоша (охватившая период сдревнейших времен до 1386 г.) была осуществленаК.Н. Бестужевым-Рюминым, который опубликовал вприложении к своей монографии «О составе русскихлетописей до конца XIV в.» (1868) фрагменты хроникиэтого польского историка, заимствованные из летопис-ных памятников, нашел соответствия этим фрагментамв русских летописных памятниках, а также частичноперевел их на русский язык [1. С. 64-378]. Вместе с темв работе К.Н. Бестужева-Рюмина не было проведеноглубокого источниковедческого анализа «русских»известий Длугоша и даже не давалось их общей харак-теристики. Этим вопросам в своих работах уделиливнимание польский исследователь А. Семкович и рус-ский ученый А.А. Шахматов.А. Семкович был автором «критического разбора»первых десяти книг хроники Длугоша (доведен до1384 г.), в котором были подробно проанализированыисточники «русских» известий этого польского исто-рика. Комментариям погодных статей Длугоша пред-шествовала обстоятельная характеристика важнейшихгрупп источников этого историка. Летописные памят-ники вызвали у А. Семковича наибольшие сложности:он не берется определить происхождение всего ком-плекса русских источников хроники, ограничившиськонстатацией того, что «все они восходят к одному итому же основанию, а именно к хронике Нестора» [2.С. 52]. Аргументы своих предшественников, называв-ших в разное время источниками Длугоша Ростовскую(Н.М. Карамзин), «Пушкинскую» (Р. Роепель), Троиц-кую и Радзивилловскую (Х. Зайсберг) летописи,А. Семкович считает неубедительными и, со своей сто-роны, приводит доводы в пользу невозможности дос-товерно определить происхождение летописных сво-дов, которые были источниками «русских» известийпольского хрониста. Польский ученый называет в ка-честве причин, затрудняющих работу исследователяэтого вопроса, искажения летописных свидетельствДлугошем вследствие плохого знания им русскогоязыка, произвольные сокращения летописных свиде-тельств и объединения в одних и тех же фрагментахописаний событий разного времени, а также полноенезнание летописной хронологии.Польский исследователь приходит к выводу об ис-пользовании Длугошем «собственно» летописи Несто-ра в качестве источника «русских» известий о событи-ях, произошедших до 1112 г., который, по его оценке,«сознательно изменяя или утаивая детали, невыгодныедля Польши», а также соединяя в своей хронике еесвидетельство со свидетельствами польских источни-ков, нередко соединял в единой целое события, кото-рые «ни хронологически, ни логически не могли бытьсоединены». Период с 1117 по 1239 г., как полагаетА. Семкович, Длугошем освещался по памятникам,созданным «продолжателями» Нестора, в числе кото-рых выделяются Лаврентьевская, Троицкая и Радзи-вилловская летописи, а после 1239 г. в качестве важ-нейшего летописного источника ученым характеризу-ется летописный памятник, «близкий Ипатьевскому иВолынскому сводам» [2. С. 54]. Детально влияние этихпамятников прослеживается в комментариях к «погод-ным» статьям хроники. Вместе с тем польский иссле-дователь также особо выделяет те «русские» известия,которые не находят отражение ни в одном из извест-ных в его время (работа А. Семковича была опублико-вана в 1877 г.) летописном памятнике, характеризуя ихкак «Перемышльскую» летопись (latopis przemyski), иотносит такие свидетельства к неразрешимым загадкамхроники Длугоша [2. С. 53].Влияние русских летописей на Длугоша, по заклю-чению А. Семковича, прослеживается лишь в первыхсеми книгах хроники (последнее летописное известиедатируется 1288 г.). В дальнейшем этот польский ис-следователь констатирует наличие огромного, почти100-летнего разрыва между представленными Длуго-шем свидетельствами, заимствованными из «чисто»русских летописных памятников и «летописей литов-ских». Влияние последних на польского хронистаА. Семкович отмечает лишь при описании событийдвух заключительных десятилетий XIV в. и последую-щего времени. Во всей IX книге сочинения Длугошапольский исследователь не находит «ни одной детали,которая бы была заимствована из русских хроник».А. Семкович также предпринимает попытку связатьотдельные известия по истории восточно-славянскихземель, находившихся под политическим контролемВеликого княжества Литовского, с двумя летописнымипамятниками литовско-русского происхождения, вве-денными в научный оборот польскими учеными в пер-вой половине XIX в., называемыми по именам их изда-телей «хрониками» Даниловича (иначе: Супрасльскаялетопись) и Нарбута (иначе: Хроника Быховца). Приэтом исследователем высказывается предположение отом, что «Длугош использовал неизвестную летопись,происходящую с того же самого источника, что и лето-писи, открытые Даниловичем и Нарбутом», так как необнаруживает прямых соответствий заимствований изэтих литовско-русских летописей его хроники с тек-стом какого-то одного из открытых в XIX в. памятни-ков [2. С. 55]. Таким образом, вопрос литовского лето-писного источника «русских» известий ДлугошаА. Семкович также оставляет открытым.А.А. Шахматов в монографии «Разыскания о древ-нейших русских летописных сводах» (1908) критиче-ски относится к достижениям своих предшественникови подробнейшим образом анализирует летописные ис-точники Длугоша, предпринимает попытку определитьвзаимное отношение друг к другу отдельных списков исводов, имевшихся в распоряжении этого польскогоисторика. Исследователь приходит к выводу о том, чтоДлугош ограничился использованием лишь несколь-ких, «трех или четырех русских летописей» [3. C. 341].Основным источником польского хрониста А.А. Шах-матов называет «общерусский по содержанию и соста-ву своему свод», включавший как статьи, восходившиек «Повести временных лет», так и известия, вошедшиев состав киевской и суздальской летописей [3. С. 342].При этом ученый не берется указать на определенныйлетописный памятник, «вполне соответствовавшийтому составу, который предполагается общерусскимисточником Длугоша», однако предполагает что ос-новным источником его «выборки» мог быть общерус-ский свод 1423 г. [3. С. 343]. Вместе с тем «русские»известия в пределах XII и начала XIII в. А.А. Шахматовсклонен возводить к своду, сходному с Лаврентьевскойлетописью [3. С. 345], которая признана ученым глав-ным источником представлений Длугоша о событияхрусской истории до XI в. включительно.Вторым по значимости летописным источникомДлугоша А.А. Шахматов считает летопись XIII в., на-званную им «Галичской» (соотнесена с Перемышль-ским летописцем А. Семковича), которая, по мнениюученого, частично вошла в состав Ипатьевской летопи-си и общерусского свода начала XIV в. Именно к этомуисточнику А.А. Шахматовым отнесены «русские» из-вестия, не известные составителям общерусского свода1423 г., главным образом касавшиеся событий в исто-рии русско-польских приграничных отношений XII иXIII вв. Русский ученый также высказывает гипотезу овлиянии «Галичской» летописи на «русские» фрагмен-ты Длугоша IX-XI вв. и объясняет именно привлечени-ем этого источника расхождения со свидетельствамиЛаврентьевской летописи [3. С. 352].Таким образом, в заслугу А.А. Шахматову можнопоставить прежде всего попытку определения летопис-ного источника Длугоша, альтернативного «Повестивременных лет», и продолжавших ее памятников, врезультате чего были выдвинуты предположения, неподтвержденные открытием конкретных памятников(каких-либо памятников, указывавших на существова-ние «Галичской» летописи, не было открыто, и потомуэтот памятник так и остался лишь «гипотетическим»сводом). Впрочем, сам А.А. Шахматов отмечал ввод-ный характер своих «замечаний», полагая изучениеДлугоша «со стороны русских источников» делом бу-дущего, видел в этом задачу последующих поколенийисследователей. Изыскания в интересующем нас на-правлении были значительно активизированы в связи спереизданием оригинального латинского текста и со-временного польского перевода хроники Длугоша, атакже публикацией «русских» фрагментов первыхшести книг его сочинения в России.Изучению вопроса использования Длугошем особо-го русского летописца были посвящены работыЕ. Перфецкого и М.Н. Тихомирова. Украинский исто-рик Е. Перфецкий предпринял попытку реконструиро-вать этот памятник посредством сравнения «русских»известий, содержавшихся в хронике Длугоша, «Повес-ти временных лет» и Новгородской I летописи, приэтом он называет его, следуя А. Семковичу, «Пере-мышльским» сводом [4. С. 105-110; 5. С. 31-45]. Ре-зультаты изысканий Е. Перфецкого, определившего«Перемышльский» свод как памятник, производный от«Повести временных лет» и Новгородской I летописи,были поставлены под сомнение М.Н. Тихомировым,который со своей стороны высказал предположение обиспользовании Длугошем более раннего по временивозникновения по сравнению с вышеупомянутыми па-мятниками летописного источника, содержавшего све-дения о древнейшей истории Руси, который был дове-ден до смерти Владимира Святого.Попытка реконструкции этого предполагаемого ис-точника Длугоша была осуществлена М.Н. Тихо-мировым посредством выявления в тексте хроники тех«русских» известий, которые содержательно не согла-суются с «русскими летописными данными», преждевсего с открытыми летописными памятниками, восхо-дящими к «Повести временных лет». Эти расхождения,которые скрупулезно перечислены в работе М.Н. Тихо-мирова, для исследователя являются свидетельствомналичия у Длугоша источника, заключавшего в себе«особую традицию», но в то же время состоявшего внепосредственной связи с «Повестью временных лет» иНовгородской I летописью. Тем самым отрицается са-ма возможность заимствования Длугошем свиде-тельств из этих памятников и на этом основании пере-сматривается ключевой тезис гипотезы Е. Перфецкогоо производности «Перемышльского» свода, хотяМ.Н. Тихомиров и соглашается с высказанным этимученым предположением об использования польскимисториком этого памятника не в первоначальном виде,а в составе более поздней компиляции. При этомМ.Н. Тихомиров не сомневается в южно-русском, аточнее киевском происхождении предполагаемого рус-ского летописца, использовавшегося Длугошем, считаяоснованием для такого вывода особое внимание хрони-ста к событиям в южной Руси, прежде всего основаниюКиева, о котором упоминается раньше, нежели описы-вается сюжет призвания варяжских князей в Новгород,отсутствие упоминаний об Олеге и ряд других особен-ностей [6. С. 235].Еще одним основанием для выделения русского ле-тописца Длугоша в качестве особого памятникаМ.Н. Тихомиров называет игнорирование польскимхронистом хронологии «Повести временных лет»: дати-ровка описываемых событий, как замечает исследова-тель, появляется достаточно поздно (с 968 г.) и при этомне совпадает с датировкой сохранившихся до нашеговремени летописных памятников. Этот аргумент дляконцепции советского ученого крайне важен, посколькуподкрепляет высказанную в свое время А.А. Шахма-товым гипотезу об искусственности внесенных в текструсской начальной летописи погодных дат. Таким обра-зом, летописный источник Длугоша, реконструкция ко-торого могла быть осуществлена посредством анализаего «русских» известий, относящихся к X в., по мнениюМ.Н. Тихомирова, мог послужить основанием для пере-смотра многих устоявшихся взглядов на историю рус-ского летописания в целом [6. С. 237].Спектр летописных источников, рассматривавших-ся в качестве вероятных источников «русских» извес-тий Длугоша, был существенно расширен в результатеизысканий, проведенных Ю.А. Лимоновым: помимоЛаврентьевской (Троицкой), Ипатьевской и западно-русских летописей этот исследователь также был скло-нен относить к их числу Софийскую I летопись, в ко-торой отразились своды 20-х гг. XV в. и Московскийсвод 1480 г., содержавший наиболее полное собраниеизвестий о событиях XII-XIII вв., а также Ермолин-скую летопись [7. С. 11]. Этот ученый полагал наибо-лее вероятным использование Длугошем не множествалетописей, а одного памятника, созданного в совре-менную ему эпоху, на что, по его мнению, указывалислучаи объединения не только в одном «погодном»сообщении, но даже в одной фразе свидетельств, заим-ствованных из разных летописных памятников.Ю.А. Лимонов предполагает, что «русский источникДлугоша уже соединял чтения многих памятников, былсложным по своему составу» и включал различныезаимствования из летописей в зависимости от осве-щаемой эпохи. Так, текст хроники до XII в., согласновыводам Ю.А. Лимонова, основывался на «Повестивременных лет» третьей редакции «с некоторыми до-полнениями из юго-западных сообщений». Текст заXII в. - на известиях, близких сообщениям Московскоголетописного свода 1480 г., а также Лаврентьевской иИпатьевской летописям с добавлением цикла юго-западных галицких известий. Текст за XIII в., помимовсе тех же Лаврентьевской и Ипатьевской летописей,также содержал заимствования, относящиеся к русскойлетописи, посвященной Галичу, которые не находилисебе параллелей в каких-либо сохранившихся памятни-ках [7. С. 94]. Наконец, «русские» известия ДлугошаXIV и XV вв., как полагает Ю.А. Лимонов, были близкисообщениям западно-русских летописей и свода 1480 г.Выводы Ю.А. Лимонова были подвергнуты критикеБ.М. Клоссом, автором вводной статьи к публикациисовременного перевода на русский язык известий Длу-гоша об истории русских земель, содержавшихся впервых шести книгах его труда. Этот исследовательтакже высказал свои предположения о составе русскихисточников польского хрониста. По его мнению, Длу-гошу могли быть доступны памятники четырех типов:(1) летопись типа Лаврентьевской; (2) памятник из се-мейства Софийской I - Новгородской IV летописей(вероятно, одна из переработок относящегося к немусвода митрополита Фотия, оказавшихся на территорииЛитвы [8. С. 43]); (3) южнорусский источник XIII в.,сходный с Ипатьевской летописью и отражающий юж-но-русскую (галицко-волынскую) традицию, а также(4) западно-русская летопись, которая была привлеченадля описания событий конца XIV в. Б.М. Клосс в своемисследовании настаивает на использовании Длугошемсмоленских редакций упомянутых русских летописей,что относится как к южно-русскому источнику, так илетописному своду новгородско-софийского происхо-ждения [8. С. 52].Гипотезы упомянутых выше авторов, несмотря накритические замечания, высказанные в их адрес, несо-мненно, обогатили научные представления о летопис-ных памятниках, использовавшихся Длугошем принаписании хроники, однако не позволили окончательноответить на вопрос о происхождении «русского» про-тографа, ставшего источником его сочинения. Иденти-фикация источников «русских» известий польскогохрониста по ряду позиций вызывала и будет вызыватьсомнения, прежде всего, потому, что его хроника небыла компилятивным произведением, в связи с чемотдельные ее свидетельства вовсе не подтверждаютсярусскими источниками, а в иные польский историкпроизвольно вносил изменения, существенно изменяялетописное сообщение. Прежде всего, мы имеем в видуте сообщения польского историка, которые не согла-суются с общепринятыми трактовками описываемыхсобытий в русских летописях. Эти реляции, как прави-ло, были результатом амплификаций Длугоша, литера-турного «развертывания» им того или иного конкрет-ного сюжета, в основу которого могли быть положенызаимствованные из источников упоминания о фактахили событиях, но при этом фабула сюжета нередкопретерпевала значительные изменения вследствие под-чинения описания задаче доказательства тех или иныхконъюнктурных идей.Русские летописные источники также сыграли оп-ределяющую роль в создании концепции истории рус-ских земель Мачея Стрыйковского. В заслугу этомуавтору можно поставить прежде всего существенноерасширение спектра летописных памятников, привле-ченных для написания им хроники и других историче-ских сочинений. Эти памятники можно разделить надве группы: с одной стороны, «чисто» русские летопи-си, близкие по происхождению источникам Длугоша, сдругой - памятники литовско-русского происхожде-ния, использование которых позволило описать исто-рию тех восточно-славянских земель, которые былиподчинены литовским князьям.К первой группе источников самим историком от-носятся «4 старые киевские хроники» (Kijowskiekroniki stare 4), «старые русские хроники» (Ruskiekroniki stare) и «московская история» (Moskiewskiedzieje). Какие именно летописные памятники были ис-пользованы при написании хроники, Стрыйковский несообщает. А.И. Рогов пришел к выводу, что большаячасть летописей, использовавшихся польским автором,находилась в частных собраниях князей Заславских иСлуцких, а также Яна Ходкевича, который был опеку-ном Супрасльского монастыря, тесно связанного сКиево-Печерским монастырем - крупнейшим центромзападно-русской книжности того времени [9. С. 31-32].Эти возможности, по мнению А.И. Рогова, позволилипольскому автору познакомиться с «Повестью времен-ных лет» через посредство Новгородско-Софийскогосвода 1448 г., Тверской летописи и Летописца Переяс-лавля Суздальского [Там же. С. 108]. Именно они, какполагает исследователь, составляли летописную осно-ву «русских» известий Стрыйковского, благодаря чемуреляции этого польского автора оказались гораздо со-держательнее сообщений Длугоша [9. С. 110].Интереснейшим источником познаний Стрыйков-ского об истории Руси А.И. Рогов называет «русскуюхроничку» - не сохранившийся до наших дней в соста-ве летописных сводов «особый русский летописец»,описывавший события второй половины XI - началаXII в. (открывается известием о смерти князя ЯрославаВладимировича) [9. С. 83]. Источником для составите-ля хронички, по мнению А.И. Рогова, послужили Пе-черская летопись и ряд других памятников [Там же.С. 117-118]. Не вполне ясно, что именно подразумева-ет Стрыйковский под «киевскими летописями» и «мос-ковской историей», фигурирующими в реестре источ-ников его хроники. По всей видимости, определение«киевский» применительно к источнику историческихсведений употребляется в данном случае как синонимопределения «русский», поскольку в тексте хроникипервого словосочетания мы ни разу не встречаем.Упоминая о «московской истории», Стрыйковский,очевидно, имел в виду не какой-либо конкретный па-мятник, а всю совокупность исторических свиде-тельств московского происхождения, использовавших-ся преимущественно при написании заключительныхкниг своей хроники. О том, что это были за памятники,мы можем лишь догадываться по весьма скупым ого-воркам историка. Так, по словам Стрыйковского, в егораспоряжении находилась некая «старая московскаяхроника» (stara kronika Moskiewska, ktorej ja teżexsemplarz mam), содержание которой польский автордаже соотнес с содержанием исторического очерка всоставе записок Герберштейна и сумел выявить междуними сходство [10. С. 128]. О наличии в арсенале ис-точников Стрыйковского каких-либо иных московскихпамятников нам ничего не известно.Ко второй группе летописных источников Стрый-ковского относятся так называемые литовско-русскиелетописи, к которым он получил широкий доступ такжеблагодаря содействию покровительствовавших ему маг-натов и церковных иерархов Великого княжества Ли-товского. Вопрос соотнесения известий польского исто-рика со свидетельствами литовско-русских летописныхпамятниках привлек внимание исследователей в связи соткрытием в 20-х гг. XIX в. польскими ученымиТ. Нарбутом и И. Даниловичем двух «хроник», первона-чально названных их именами, а ныне известных какхроника Быховца и Супрасльская летопись. Содержаниеэтих памятников во многом перекликалось со свиде-тельствами сочинений Стрыйковского. Вместе с теммнения исследователей, сопоставлявших эти источники,разделились. Так, Т. Нарбутом и было высказано мнениео том, что именно список хроники Быховца являлся ос-новным источником тех фрагментов сочинений Стрый-ковского, которые были посвящены литовско-русскойистории [11. С. 579]. И. Данилович выделяет в качестве«чисто-литовских» источников этого автора две летопи-си, названные им «древними». Первая из них не соотно-сится с памятниками, известными современникам, - о еесуществовании исследователь делает вывод на основа-нии свидетельств самого Стрыйковского [12. С. 82].Вторую «древнюю» летопись, использованную Стрый-ковским, И. Данилович прямо называет «Литовской ле-тописью Быховца», считает ее той самой летописью,которая была получена историком от князей Заславских(полагая, в связи с этим, что летописец Быховца болеесправедливо было бы называть «Заславским») [Там же.С. 92], и вслед за Т. Нарбутом склонен признавать еелучшим и наиболее полным источником «литовско-русских» известий Стрыйковского [12. С. 89].И.А. Тихомиров, проанализировавший заимствова-ния Стрыйковского из литовско-русских летописей,пришел к выводу, опровергнувшему гипотезу Т. Нар-бута и И. Даниловича, в частности, их тезис о непо-средственном использовании польским историком тек-ста летописца Быховца. По мнению И.А. Тихомирова, враспоряжении Стрыйковского были различные редак-ции литовских летописей, нередко превосходившие пополноте сохранившиеся памятники, в том числе и ле-тописец Быховца [13. С. 89]. Использование Супрасль-ской летописи Стрыйковским исследователь и вовсе от-рицает [13. С. 90], а при осуществлении подробного обзо-ра «литовских» известий находит соответствия свиде-тельствам польского историка в ряде других открытых ковремени написания его работы (1901 г.) летописных па-мятников литовско-русского происхождения, в числе ко-торых, помимо летописца Быховца (Нарбута), чаще дру-гих упоминаются открытая в 1846 г. О.М. Бодянским«Познанская» рукопись (иначе: список Рачинского), ле-топись Археологического общества и рукопись Красин-ского. Из них исследователь выделяет летописи Быховцаи Красинского, усмотрев в них наибольшие сходства стекстом хроники, что дает ему основание полагать, «чтопервая летопись Стрыйковского - одно и то же с летопи-сью, сохраненной в рукописи Красинского, а вторая - сизданной Нарбутом» [13. С. 87].Отечественные ученые второй половины XX в.Н.Н. Улащик и А.И. Рогов, скрупулезно исследовавшиелитовско-русские летописи, так же как и И.А. Тихомиров,пришли к выводу, что Стрыйковский не использовал не-посредственно текст открытой Т. Нарбутом летописи, аимел в своем распоряжении несколько летописцев «типаБыховца», очень близких ему по содержанию и соеди-нявших черты той или иной разновидности известныхнам летописей [9. С. 128, 130; 14. С. 19]. В числу таковых,помимо упомянутых выше списков Археологическогообщества, Рачинского и Красинского, А.И. Роговым иН.Н. Улащиком была отнесена также неизвестнаяИ.А. Тихомирову Евреиновская летопись, опубликован-ная в составе XVII (1907) и XXXV (1980) томов Полногособрания русских летописей (ПСРЛ).Таким образом, при определении литовско-русскихисточников Стрыйковского целесообразно находитьсоответствие летописных памятников применительно ккаждому конкретному свидетельству. При этом некор-ректно было бы назвать какой-либо из известных нампамятников основным источником сочинений польско-го историка. По всей видимости, им использовался несохранившийся до нашего времени протограф лето-писца Быховца (поскольку именно в этом источникеобнаруживается более всего соответствий с хроникойСтрыйковского), включавший также отдельные свиде-тельства, которые позже могли быть перенесены в ли-товско-русские летописные памятники, сохранившиесядо наших дней. Данная гипотеза нашла подтверждениев исследованиях Н.Н. Улащика и А.И. Рогова, осуще-ствивших источниковедческий анализ «литовско-русских» известий хроники Стрыйковского на предметзаимствований им свидетельств из летописей литовско-русского происхождения [9. С. 123-258; 15. С. 82-129].Н.Н. Улащик дополнил и развил упомянутое вышепредположение А.И. Рогова о наличии у Стрыйковско-го нескольких летописцев «типа Быховца», со своейстороны высказав предположение о схожести или дажеидентичности протографов летописца Быховца и недошедшей до нас летописи князей Заславских, котораябыла названа им Берестовицкой (по местности ВеликаяБерестовица, где ее список был передан ЗаславскимиСтрыйковскому [15. С. 91]). Возникшую незначитель-ную разницу между содержанием этих двух источни-ков Н.Н. Улащик связывал с двумя обстоятельствами: содной стороны, объяснил ее тем, что их гипотетиче-ский протограф при списывании с него Берестовицкойлетописи «был в гораздо лучшем состоянии, чем когдас него списывалась хроника Быховца»; с другой сторо-ны, в качестве причины различий в содержании Бере-стовицкого списка, напрямую переданного Стрыйков-ским, и летописца Быховца указал последующий пере-вод их гипотетического общего протографа, изначаль-но созданного на старобелорусском языке (терминН.Н. Улащика), на польский язык [15. С. 94]. Эти вы-воды могут быть основанием для оценки открытых иопубликованных в XXXII и XXXV томах ПСРЛ лето-писей литовско-русского происхождения в качестве ис-точников, весьма близких летописным памятникам, ис-пользованным Стрыйковским при создании концепцииистории русских земель, но не идентичных им. В этойсвязи объяснимы различия в описании отдельных сюже-тов русской истории между хроникой этого польскогоисторика и доступными нам летописями. В числе по-следних ближе всего к летописным источникам Стрый-ковского оказываются летописец Быховца, Евреинов-ская, Румянцевская, Ольшевская летописи, а также спи-ски Рачиньского и Красинского.

Скачать электронную версию публикации