The problem of madness in 1865-1880s novels of F. Dostoyevsky.pdf Согласно теории М. Эпштейна, «безумие - этоязык, на котором культура говорит не менее вырази-тельно, чем на языке разума. Безумие - это не отсутст-вие разума, а его потеря, т.е. третье, послеразумноесостояние личности. В природе есть беззвучие, тиши-на, но молчание свойственно лишь говорящим. В при-роде есть неразумность, немыслие, но безумие свойст-венно лишь мыслящим и разумным. Безумие примернотак относится к уму, как молчание - к речи» [1. C. 512].Остается только понять, что говорит нам мир языкомбезумия, но это и является самым сложным: настолькоразнообразные формы принимает этот язык.Что нужно подразумевать под понятием безумие?Мы можем наблюдать, что под эту категорию попадаютсамые разнородные явления: от психических отклоне-ний, т.е. безумия сугубо клинического, до так называе-мых «странностей» в поведении, состоянии, мировос-приятии. Последние выделяются из ряда «обыкновен-ных» на основании несоответствия принятым в конкрет-ном окружении на конкретный момент за норму. Такимобразом, мы сталкиваемся с проблемой многослойностифеномена безумия, ведь для выделения его в тексте не-обходимо прибегать к использованию весьма неодно-родных критериев. Категория сумасшествия фигурируетв произведениях Достоевского и в медицинском смысле,и в бытовом понимании (коммуникативно-конфликт-ном). Присутствуют высокие культурные коннотациибезумия (донкихотского или гамлетовского типа) и низ-кие, отрицательные («Рече безумец в сердце своем:несть Бог» в «Братьях Карамазовых»).Необходимо осмыслить художественную реализа-цию проблемы безумия в творчестве Достоевского вовсем многообразии его проявлений для создания эмпи-рической и методологической основы изучения эстети-ческих и нравственно-религиозных функций указанно-го феномена в мире писателя. Как представляется, раз-ные формы бытования безумия (а эта разница у Досто-евского может принимать форму контраста, взаимоис-ключающих вариантов) могут выполнять несовпадаю-щие художественные функции.В.Ф. Чиж обращает внимание на то, что Достоев-ский описал большее количество душевнобольных, чемкакой-либо другой художник в мире. Из более ста пер-сонажей, по мнению исследователя, сколько-нибудьочерченных у Достоевского, более четверти - душев-нобольные; такого соотношения нельзя найти ни у ко-го. При этом Достоевский представляет болезненныеявления не как мозговое нарушение, а как следствиепсихической организации героя, истории его духа [2].Достоевский, пожалуй, первым в мировой литературеиспользовал слово с семантикой безумия в качествезаглавия романа («Идиот»). Персонажей Ф.М. Достоев-ского называли «сгустками душевных порывов» [3.С. 47], а романы в целом - «галереей умалишенных» [4.С. 54]. Из-за поразительной точности описаний психи-атры и криминалисты читали в свое время по его про-изведениям лекции, а исследованию психического здо-ровья и психопатологии его творчества отдельное вни-мание уделяли такие корифеи психиатрии, как Крейч-мер и Ломброзо; Фрейд признавал, что без его романовне родился бы психоанализ, но сам писатель и мыслине допускал отнести себя к психологам.М.М. Бахтин говорит об этой особенности творче-ства Достоевского как о «морально-психологическомэкспериментировании» [5. С. 171], призванном разру-шить путем провокаций былую целостность и завер-шенность человека для возможности появления друго-го человека и другой судьбы.Представляется, что значение этого феномена в миреДостоевского гораздо шире принятого и имеет в основа-нии своем особое видение Достоевским сути этого явле-ния. Неоспоримо, что каждый из случаев проявлениябезумия выполняет определенную функцию в возникно-вении дополнительных художественных смыслов в тек-сте, в формировании специфического читательскогоопыта в рамках художественного события.Материалом послужат последние пять романовДостоевского - так называемое Пятикнижие. Следуетоговорить, что «Пятикнижие» рассматривается в на-шем исследовании как метатекст, поэтому мы не ста-вим целью анализ каждого романа по всем основаниям,нашей задачей является выявить общие закономерно-сти, рассмотреть ключевые проблемы на разных этапахих разрешения.В попытке определения понятийного поля феноме-на безумия следует обратиться к фундаментальномуисследованию М. Фуко [6], представляющему историюосмысления феномена безумия в процессе эволюциичеловечества. Как указывает французский ученый,эпоха романтизма на какое-то время реабилитировалабезумие, но именно психиатрия XIX в. создала понятиепсихической болезни, вслед за которой культура созда-ла образ таких болезней, вызываемых глубинами чело-веческого сознания. Мы можем наблюдать этот про-цесс на примере проявления феномена безумия в лите-ратуре данного периода («Двойник, или Мои вечера вМалороссии» А. Погорельского, «Блаженство безумия»Н.А. Полевого, «Русские ночи» В.Ф. Одоевского, «За-писки сумасшедшего» Н.В. Гоголя и пр.). Еще ярчепроцесс проникновения знаний научной психиатрии вхудожественную ткань произведений отразится в твор-честве Достоевского. Особое место в этом ключе зани-мают романы «Пятикнижия», где слово, вплетающеесяв комментарий героев, предоставляется самой медици-не (Порфирий Петрович приводит заключения судебно-медицинских экспертиз, адвокат Рогожина пользуетсямедицинскими заключениями о воспалении мозга у под-судимого, Аркадий читает «медицинскую книгу одногоэксперта» [7. Т. 13. С. 451], герои «Бесов» постояннообращаются к мнению врачей, доктор Герценштубе даетописание падучей Смердякова, московский доктор кон-статирует, «что подсудимый (Митя) пред своим арестомза несколько еще дней находился в несомненном болез-ненном аффекте» [Там же. Т. 15. С. 145] и пр.).В целом безумие в литературе первой трети XIX в.,по мнению Л.К. Антощук [8], констатируется как фак-тическое состояние человека и мира. Снятие этой про-блемы она видит в творчестве Н.В. Гоголя и А.С. Пуш-кина, которые, по мнению исследователя, считали, чтобезумие - это опыт, который надо использовать.Н.В. Гоголь создавал синтетическую реальность, гдебезумие являлось испытанием, через которое долженпройти человек, чтобы восстановить свое единство сродом человеческим, у А.С. Пушкина безумие - дан-ность, которая, однако, еще нуждается в том, чтобыопределили ее место, что предполагает: человек самдолжен взять ответственность за состояние мира. По-добное восприятие категории безумия мы наблюдаем иу Достоевского: «Все в наш век разделились на едини-цы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другогоотдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончаеттем, что сам от людей отталкивается и сам людей отсебя отталкивает. не знает безумный, что чем бо-лее копит, тем более погружается в самоубийственноебессилие» [7. Т. 14. С. 275].Творчество Достоевского не раз подвергалось пси-хопатологическому исследованию, и количество работв этой области не прекращает увеличиваться. Еще со-временники Достоевского указывали на гениальностьизображения писателем явлений психических рас-стройств личности. В начале XX в. появились автори-тетные работы Д.А. Аменицкого, посвященные психи-атрическому анализу Николая Ставрогина [9] и Родио-на Раскольникова [10], опубликованы исследованияН.Н. Баженова [11] и В.Ф. Чижа [2], которые не теряютактуальности и для современных исследователей. В на-чале XXI в. тема также не исчерпана. «Нечего гово-рить, - отмечал В.М. Бехтерев, - что помешательствокак болезненное состояние душевной деятельности ужеиздавна служило предметом художественного воспро-изведения в литературе». Но эти картины «далеко невсегда соответствовали действительности и отвечалихудожественной правде и обычно играли лишь эпизо-дическую роль Но вот является Достоевский, илитература обогащается правдивыми типами тех пато-логических проявлений, которые обозначаются душев-ной болезнью» [12. С. 156].В.М. Бехтерев, В.П. Гиндин [13], Н.Н. Богданов [14] ипрочие исследователи предпринимают попытки охарак-теризовать героев Достоевского с позиции клиническихспециалистов, привлекая все знания симптоматики, выра-ботанные современной психиатрией. И.П. Смирнов [15] иД. Ранкур-Лаферьер [16] рассматривают творчество Дос-тоевского с точки зрения психоанализа.Попытку исследовать проблему безумия в творче-стве Достоевского в литературоведческом ключе пред-принял К.А. Степанян в работе «Юродство и безумие,смерть и воскресение, бытие и небытие в романе «Иди-от» [17]. Он говорит о юродстве и безумии как внешнепохожих, но духовно совершенно различных явлениях.Их суть противоположна: служение Божьей воле,вплоть до крайнего отречения от себя, - и подчинен-ность бесу. К. Степанян отмечает, что слово «юроди-вый» встречается в романе «Идиот» всего три раза,причем лишь в первой части романа [7. Т. 8. С. 10, 14,119], а слова «безумный (-ая)», «сумасшедший (-ая)»,«помешанный (-ая, -ые)» - более чем сто раз. На осно-вании этого наблюдения исследователь делает вывод,что Мышкин по ходу действия романа совершает эво-люцию от «юродивого» к «жалкому безумцу» [Там же.С. 485]. По мысли исследователя, Достоевский вводитбезумие в доказательство несостоятельности Мышки-на, невозможности для человека нести в себе Бога, бе-зумие в этом случае служит маркером того, что человеквзял на себя права, несоразмерные своим возможно-стям. Возвращение Мышкина к клиническому идио-тизму - яркое тому доказательство. Мы, со своей сто-роны, не будем принимать этот вывод как окончатель-ный.Не вызывает сомнения, что феномен безумия трак-туется неоднозначно самим писателем. С одной сторо-ны, Достоевский относится к нему как к психическойболезни, с другой - как к проявлению общей ненор-мальности восприятия, нервозности и эксцентрично-сти, кроме того, безумие предстает перед нами и какнечто, противоположное понятию «норма».Мы можем выявить три типа использования катего-рии безумия в текстах Достоевского, определяемыенами как основные: номинативное безумие, безумиеповеденческого типа и клиническое безумие.Номинативное безумие (использование лексики ссоответствующим значением) включает в себя две раз-новидности: событие называния (характеристики, дан-ные персонажами друг другу или какому-либо явле-нию) и так называемую констатацию состояния (номи-нации и описания, данные автором). Уже эта категорияпоказывает нам тотальное утверждение безумия сами-ми героями относительно друг друга и общего состоя-ния мира, намечающуюся тенденцию к слиянию такихсущностей, как безумие и норма жизни.Анализируя и наблюдая друг друга, герои пользу-ются лексикой, обозначающей болезненные психиче-ские состояния: нервные припадки, бред, белая горяч-ка, бешенство, безумие, исступление, бытие вне себя,экзальтация, сумасшествие, падучая болезнь, истерика,используя их как в медицинском, так и в бытовом тол-ковании. Несколько примеров из «Братьев Карамазо-вых»: каждый замечал, что «Алексей непременно изтаких юношей вроде как бы юродивых» [7. T. 14.C. 29], тетку Катерины Ивановны Митя характеризуеткак «истерическую женщину» [Там же. С. 107], Снеги-рев в момент посещения его Алешей «был как бы висступлении» [Там же. С. 183], а г-жа Хохлакова напротяжении действия романа постоянно «сходит сума» [Там же. С. 167, 195], признается, что «два раза вжизни с ума сходила, и ее лечили» [Там же. С. 195] инаблюдает, как «сходят с ума» [7. Т. 14. С. 167; Т. 15.С. 47] все, кто попал в поле ее зрения; Иван говорит овеликом инквизиторе: «Старику 90 лет, и он давно могсойти с ума на своей идее» [7. Т. 14. С. 259]. Ряд можетбыть продолжен и подкреплен множеством примеровиз других романов «Пятикнижия». Помимо присвоенияякобы «объективной» характеристики, в функции по-добного рода номинаций входит также либо демонстра-ция реакции одного героя на другого, например, Иван:«Сумасшедший, ведь ты убил его!» (о Мите [Там же.С. 128]), «безумный вы старик!» (о Федоре Павловиче[Там же. С. 129]), или же, напротив, - попытка воздей-ствия на другого, что мы можем видеть, например, изреплики Катерины Ивановны в сторону Алеши: «…вымаленький юродивый, вот Вы кто!» [Там же. С. 175].Миусов говорит о событиях в келье старца: «Я засумасшедший дом и за сумасшедших не отвечаю» [Тамже. С. 70], реплика эта относится не только к семьеКарамазовых, в которых остальные соглашаются ви-деть «ненормальность», закрывая при этом глаза насвою, здесь Миусов говорит о монастыре и обо всехнаходящихся в келье. Спровоцировал реплику жестЗосимы (поклон Дмитрию), и мы видим результат: все,что непонятно, априори отправляется в категорию «су-масшествие». Смердяков говорит о Федоре Павловиче:«Сумасшедший он человек со всеми своими детьми»[Там же. С. 205], это при том, что все подозревают вродстве с ним самого Смердякова, т.е. здесь номинациянаправлена и на себя, но в данном случае Смердяков незадумывается о подобной интерпретации, цель его -оттенить свою адекватность на общем фоне девиантно-сти семейства Карамазовых.В то время как обычные персонажи, определяя сим-птомы, называют их своими именами, диагнозы докто-ров зачастую строятся на соматических объяснениях.Анализ психического состояния опирается, однако, нестолько на знания врача, сколько на интуицию неис-кушенных в медицине героев. Будучи «людьми безкожи» (выражение В. Подороги [18]), все они словноспособны проникать в особенности психологии каждо-го, тонко чувствовать душевные состояния друг друга,отмечая внезапные смены настроения или образа мыс-ли, наделяя смыслом такие проявления, как хихиканье,крики, смех, немота или резкие движения.Похожим образом дело обстоит и с авторскими оп-ределениями, но они все же в своем большинстве яв-ляются объективной констатацией поведения и состоя-ния героев. Здесь также присутствует мотив всеобъем-лющего характера безумия. Стоит заметить, что в ходеразвертывания действия мы наблюдаем некоторые из-менения в форме номинации: в начале произведенийпредставленные характеристики практически всегдасопровождаются оговоркой «как бы», по степени при-ближенности к завершению усиливается эффект неос-поримого утверждения. Это является не только показа-телем накала страстей, но и сигнализирует о прораста-нии безумия в жизнь, стремительном расширении гра-ниц его функционирования.Душевные расстройства обращают слова и ощуще-ния (особенно беспокойство и страх) в телесные прояв-ления, т.е. симптомы. Скандалы, чрезвычайные проис-шествия (поджоги, убийства, самоубийства, самообна-жение и самообличение героев), взвинченные, ирра-циональные диалоги о Боге, народе, России, страхесмерти, рассуждения о самоубийстве - все это симпто-мы нездорового состояния внутреннего мира героев. Вобщем контексте событийной эксцентрики одной изустойчивых поведенческих форм в романах Достоев-ского становится явление шутовства и юродства. Мынаблюдаем, что юродивыми в «Пятикнижии» в разныхконтекстах именуются семнадцать персонажей: Соня,Лизавета, Раскольников, Сикстинская Мадонна («Пре-ступление и наказание»), Мышкин, семидесятилетнийстаричок-учитель («Идиот»), учитель Петр Степанович(«Подросток»), Марья Лебядкина, Семен Яковлевич(«Бесы»), Алеша, Зосима, Лизавета Смердящая, отецФерапонт, отец Варсонофий, Федор Павлович Карама-зов, Иван Карамазов, Снегирев («Братья Карамазовы»).В общем контексте пронизывающего художествен-ный мир безумия в новом свете предстает комплексявлений, которые принято считать отклонениями эти-ческими и относить к области морали и нравственно-сти. Безразличие и враждебность Федора Павловича ксвоим детям осуждаются, но не дают повода называтьего безумным, так же как не говорится о ненормально-сти турок, убивающих младенцев, о родителях, истя-зающих детей, о генерале, затравившем ребенка соба-ками, о всем том мире, который становится основаниемдеятельности Петра Верховенского: «Учитель, смею-щийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уженаш. Адвокат, защищающий образованного убийцутем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег до-быть не мог не убить, уже наш. Школьники, убиваю-щие мужика, чтобы испытать ощущение, наши. При-сяжные, оправдывающие преступников, сплошь наши.Прокурор, трепещущий в суде, что недостаточно либе-рален, наш, наш. Сам видел ребенка лет шести,который вел домой пьяную мать, а та его ругала сквер-ными словами» [7. Т. 10. С. 324]. И все это, по сути, -нарушение основного закона природы, что ставит подугрозу существование человечества в целом.Подобное поведение можно считать безумным, ноотносительно перечня признаков, по которым социумразделяет понятие безумного и нормального, оно ужедавно перетекло в норму мира, пусть и «жестокого».Наступил момент, «когда весь мир уже на другую до-рогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем даи от других такой же лжи требуем» [Там же. Т. 14.С. 273]. И сложно в таких условиях сохранить образистины и веры без риска прослыть сумасшедшим: «Вотя раз в жизни взял да и поступил искренно, и что ж,стал для вас точно юродивый» (Зосима) [Там же]. Этопозволяет нам выделить как одну из категорий пове-денческого безумия отклонение от нормы в экзистен-циальном плане (всеобщее насилие, убийства и само-убийства).Р.Г. Назиров говорит, что появление подобныханомалий в текстах Достоевского обусловлено общимсостоянием эпохи, которую Достоевский считал кри-зисной, неестественной и больной, прежде всего этиче-ски [19. C. 134].В заметке «От автора» в «Братьях Карамазовых»Достоевский выстраивает своеобразную апологиюстранности: «странность и чудачество скорее вредят,чем дают право на внимание, особенно когда все стре-мятся к тому, чтоб объединить частности и найти хотькакой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи. Чу-дак же в большинстве случаев частность и обособле-ние. Не так ли?» [7. Т. 4. С. 5]. И далее: «…не толькочудак "не всегда" частность и обособление, а напротив,бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе сердце-вину целого, а остальные люди его эпохи - все каким-то наплывным ветром, на время почему-то от него ото-рвались» [Там же]. Если мы позволим себе провестипараллель между частным проявлением безумия и бе-зумием во всей его целостности, то не будет ли частьносить в себе все качества и свойства целого? Допускаяправомерность подобного заявления, мы получаемуменьшенную модель, в которой чудак равен безумиюв целом, а другие люди соотносятся с мировым поряд-ком, здоровым бытием, жизнью. Таким образом, можноговорить о том, что, по мысли Достоевского, ненор-мальное, с точки зрения социума, поведение есть неотклонение. Чудак нормален, остальное общество -безумно.Выделяя категорию клинического безумия, мы неможем не учитывать, что отношение Достоевского кдействительности во многом определяется его интере-сом к психологии и к психиатрии; несомненно, здесьсказался и биографический фактор. М.А. Волоцкий в1933 г. исследовал генеалогическое древо Достоевско-го и установил, что 329 предков в этой семье страдалипсихическими заболеваниями, из них 41 были больныэпилепсией [13]. Достоевский, также страдающий эпи-лепсией, находился в постоянном состоянии тревоги засвой рассудок, он чувствовал, что балансирует на гранимежду нормой и патологией. Поэтому проблема безу-мия во многом носит для него гносеологический харак-тер. Пытаясь познать это явление, писатель немаловремени уделяет изучению литературы по психиатриии анализирует безумие в своих произведениях.Врач А.Ф. Благонравов признается Достоевскому:«Изображение галлюцинации, происшедшей с И.Ф. Ка-рамазовым, создано так естественно, так порази-тельно верно, что приходишь в восхищение. Об этомобстоятельстве я могу судить поболее других, потомучто я медик. Описать форму душевной болезни, извест-ную в науке под именем галлюцинаций, так натуральнои вместе с тем так художественно, вряд ли бы сумелинаши корифеи психиатрии» (цит. по: [20. С. 72]).Расценивая безумие как серьезное психическое за-болевание, Достоевский вместе с тем осознает зыб-кость грани между нормой и патологией, между здо-ровьем и болезнью. Он отклоняет концепцию психиче-ских процессов, протекающих вне души, с которой онпознакомился в работе К. Бернара «Лекции по физио-логии и патологии нервной системы». Достоевскийсчитает, что одно только движение нервных окончанийне дает ни представления, ни отражения, ни делаетвозможными созерцание или мысль. Для него душа -целостность, и ее мысли и чувства ни в коем случае немогут быть объяснены физическими процессами.Много споров вызывает сущность болезни князяМышкина. Одни исследователи делают акцент исклю-чительно на клинической составляющей [21], другиеусматривают в эпилептических припадках «демониче-скую» натуру князя [22, 23]. Нельзя не согласиться, чтодругие эпилептики Достоевского - Смердяков и Ки-риллов - вполне вписываются в «демоническую» кон-цепцию болезни. Несмотря на то что нередко эпилеп-сию наделяли возвышенно-духовными коннотациями[24], мы видим, что Достоевский являет нам обе сторо-ны этой болезни: приступы Смердякова проходят безвсяких высших ощущений, припадки его называютсяне иначе как «падучая», и Смердяков действительнопереживает только «падение» (на землю или по лест-нице в погреб), без сопутствующего началу приступасостоянию экстаза - т.е. здесь эпилепсия рассматрива-ется именно как болезнь, а не как некий мистическийопыт. Мышкин же наделен «магическим» [25] мышле-нием, более того, он становится выразителем мыслейсамого автора. Если вспомнить пушкинское стихотво-рение «Бедный рыцарь», которое Аглая читает князю[7. Т. 8. С. 39], там есть строки:Он имел одно виденье,Непостижное уму.Изнанкой пророческого «виденья» оказываютсямрак, идиотизм и приятие статуса сумасшедшего в соз-нании окружающих. Постоянная игра Достоевскогоразными вариантами одного и того же явления имеетсвоим следствием активизацию самых разных его кон-нотаций.Помимо того, что исследование данного феноменаДостоевским отвечает личным интересам писателя,присутствие клинических феноменов в тексте рисуетнам картину современного Достоевскому состоянияпсихиатрии и оценивает существующую практику уча-стия врачей-специалистов в уголовных процессах (на-пример, глава «Медицинская экспертиза» в «БратьяхКарамазовых»). Из контекста романа ясно, что Досто-евский иронически относится к подобному методу вработе русского судопроизводства, что, в частности,нашло отражение в рассуждениях г-жи Хохлаковой осущности аффекта [Там же. Т. 15. С. 48-49].Важным элементом в выстраивании модели безумияявляется феномен галлюцинаций. Без него не обходитсяни один роман «Пятикнижия». Привидения являютсяСвидригайлову. Парфен Рогожин слышит, как в сосед-ней зале ходит убитая Настасья Филипповна. «Ходит!Слышишь?» - в испуге спрашивает он у князя. На чтоМышкин твердо шепчет: «Слышу». Но Рогожин ещепытается сомневаться: «Ходит?» - спрашивает он. Нокнязь лишь утверждает Рогожина в его решении: «Хо-дит», - повторяет Мышкин. И они запирают дверь [Тамже. Т. 8. С. 501]. В случаях с Рогожиным и Свидригай-ловым галлюцинации представляют собой явление обра-зов людей, в чьей гибели они считают себя виновными,но это объяснение не срабатывает в связи с Мышкиным,если не предположить, что он считает себя причастнымк смерти Настасьи Филипповны.В келье Тихона Ставрогин признается, «что он под-вержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюци-нациям, что он видит иногда или чувствует подле себякакое-то злобное существо, насмешливое и «разум-ное», в «разных лицах и разных характерах, но оно од-но и то же, а я всегда злюсь…» [Там же. Т. 11. С. 9].Это даже не призрак Матреши, появление которогоможно было бы объяснить синдромом вины, это нечто,превосходящее по силе самого Ставрогина. Герой ока-зывается перед проблемой, с которой столкнется позжеИван Карамазов: необходимо признать существованиедьявола, что невозможно в контексте его безверия.«Вы, наверное, думаете, что я все еще сомневаюсь и неуверен, что это я, а не в самом деле бес?» - спрашиваетон у Тихона [7. Т. 11. С. 9]. И далее продолжает: «Вамстало стыдно за меня, что я в беса верую, а под видомтого, что не верую, хитро задаю вам вопрос: есть онили нет в самом деле?» [Там же. С. 10]. Ставрогин ждетреакции Тихона и желает услышать от него, что это и всамом деле бес, который живет внутри Ставрогина,подталкивая к преступлениям. Возможно, смутноСтаврогин осознает и даже готов признать, что все-таки существует что-то помимо него, но оно настолькослилось с ним самим, что невозможно истребить одно-го, оставив невредимым другого. И поэтому, несмотряна утверждение: «Я никогда не могу потерять рассу-док… Никогда, никогда я не могу застрелиться! Язнаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли,как подлое насекомое; но я боюсь самоубийства, ибобоюсь показать великодушие. Негодования и стыда вомне быть не может; стало быть, и отчаяния» [Там же.Т. 10. С. 514], Ставрогин убивает себя. Не из чувствавины, а из желания свободы, из потребности освобо-диться от некого существа, с которым ему приходитсяделить свою жизнь. А еще мы помним, что, согласносвидетельству рассказчика, вскрытие не показало сле-дов помешательства [Там же].Если исследовать феномен галлюцинаций с точкизрения поэтики, он представляет собой пример двой-ничества в художественном мире Достоевского, отра-жение мысли о двойственной сущности человека. Воснове галлюцинации - превращение внутреннего вовнешнее, что вполне согласуется с теориями М.М. Бах-тина, Н.В. Кашиной [26] и других исследователей, го-ворящих, что черт Ивана Карамазова есть олицетворе-ние его второй, скрытой, сущности («Ты моя галлюци-нация. Ты воплощение меня самого, только одной,впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, толь-ко самых гадких и глупых» [7. Т. 15. С. 72]). Такимобразом, появление черта является мотивированнымкак со стороны общих принципов создания художест-венного мира, т.е. извне, так и относительно законовчеловеческой психики, или, иными словами, мы на-блюдаем и внутрисюжетную мотивацию возникнове-ния галлюцинации. Врачи, кстати, констатируют уИвана белую горячку.Помимо того что описанные Достоевским галлюци-нации являются как раз той критической точкой, кото-рая знаменует перелом во внутреннем мире героев итем самым оказывается катализатором сюжетного дей-ствия, они представляют собой явный пример фанта-стического реализма Достоевского. Мы не можем зая-вить, что галлюцинации в текстах русского классика -это лишь изображение синдромов поражения мозга.Мы помним, на совет Раскольникова сходить к докторуСвидригайлов отвечает: «Они говорят: "Ты болен, ста-ло быть, то, что тебе представляется, есть один тольконесуществующий бред". А ведь тут нет строгой логики.Я согласен, что привидения являются только больным,но ведь это только доказывает, что привидения могутявляться не иначе как больным, а не то, что их нет са-мих по себе» [Там же. С. 279].«Фантастический реализм» Достоевского предпола-гает, что читатель не может утверждать ни реальностьтакого рода событий, ни их иллюзорность. Или ещеточнее: духовно-мистическое признается реальным, нооно продолжает быть мерцающим, неуловимым и не-доказуемым. Вспомним критику Достоевским спири-тизма именно за то, что в рамках этого течения мирдухов воспринимается материалистически, как нечтодоступное органам чувств и опытно-эксперимен-тальному документированию. По мысли писателя, та-кой подход недопустим, духовная реальность имеетсовершенно другую природу и требует другого «реа-лизма» [Там же. Т. 22. С. 32-37, 126-132].Аглая Епанчина однажды заметила князю Мышки-ну: «…хоть Вы и больны умом , но зато главныйум у Вас лучше, чем у них у всех, потому что естьдва ума: главный и неглавный» [Там же. Т. 8. С. 356].Значит ли это, что, по мысли Достоевского, человекнездоровый на самом деле является наиболее адекватноосознающим сущность вещей? Оговорим, что прямоДостоевский это не утверждает, но в этой же связи мо-жет быть осмыслена идея, озвученная героем «Записокиз подполья», где умный человек выступает как анти-тез нормального человека, который должен быть глуп[Там же. Т. 5. С. 104], т.е. в сознании Достоевского су-ществовало некое иное понимание ума, которое непредполагает его обязательную соотнесенность создравым мышлением (ср.: [27]).По его мнению, «…чем менее осознает человек, темполнее живет и чувствует жизнь. Пропорциональнонакоплению сознания теряет он и жизненную способ-ность. Итак, говоря вообще: сознание убивает жизнь»[28. Т. 83. С. 251]. Постижение целого без разложенияего на части - идеальный путь познания для Достоевско-го, т.е. здравый смысл здесь выступает препятствием напути к истине. Стоит вспомнить, например, признаниечерта Ивана Карамазова, который в тот единственныйдень был там, на Голгофе, и, потрясенный увиденным,готов был вот-вот присоединить свой голос к «громово-му воплю восторга серафимов»: «Уже слетало, уже рва-лось из груди, но здравый смысл - о, самое несчастноесвойство моей природы - и тут удержал меня в должныхграницах» [7. Т. 15. С. 76]. Нельзя оставить без внима-ния и слова Ставрогина, ставшие путеводной звездойжизни капитана Лебядкина: «Нужно быть действительновеликим человеком, чтобы суметь устоять против здра-вого смысла» [Там же. Т. 10. С. 348].Князь Мышкин говорит о смысле бытия, которымон проникается в состоянии перед припадком, и оказы-вается единственным, кто понимает истинные мотивыпоступков окружающих. Об этом же состоянии расска-зывает Кириллов.Подобное осознание сущности безумия как методапознания просвечивало и в творчестве предыдущиххудожников. Опираясь на исследование Л.А. Антощук[8], мы можем отметить, что так как в сознании Гоголямир един, а в единстве - многообразен, он допускаетразные степени просматриваемости (провидения), ибезумие - одна из этих степеней (причем высокая). Этосозвучно рассуждению Свидригайлова о привидениях:«…это, так сказать, клочки и отрывки других миров, ихначало. Здоровому человеку, разумеется, незачем ихвидеть, потому что здоровый человек есть наиболееземной человек, а стало быть, должен жить одною здеш-нею жизнью, для полноты и для порядка. Ну, а чуть за-болел, чуть нарушился нормальный земной порядок ворганизме, тотчас и начинает сказываться возможностьдругого мира, и чем больше болен, тем и соприкоснове-ний с другим миром больше» [7. Т. 7. С. 280].Так можно представить типологию форм безумия вмире Достоевского. Данная типология может стать ос-новой определения художественных функций этогофеномена.Как нами было замечено, безумие во всех выявлен-ных формах (номинативное, поведенческого типа иклиническое) является средой самораскрытия героев иобнажения сущности мира («реальности» - ключевойкатегории для реализма во всех вариантах его понима-ния), служит человеку методом познания. Дальнейшейперспективой исследования может стать изучение спе-цифических функций разных форм безумия. Так, однииз них имеют провокационно-диалогическую природу,другие (в частности медицинские) могут служить мо-нологическому завершению и подытоживанию образачеловека.Согласно теории Руднева [29], безумие наступаеттам, где человек перестает видеть язык общения с ми-ром. Эта же особенность безумия не дает ему самомуоказаться понятым и изученным. Зато заставляет обна-жаться скрытое, позволяет обнаружить невидимые свя-зи между явлениями, дает возможность разгадать чело-века. Ведь, по Достоевскому, истина не может бытьпознана только усилиями ума: «…люди сделали, нако-нец, то, что все, что налжет и перелжет себе ум челове-ческий, им уже гораздо понятнее истины. Истина ле-жит перед людьми по сту лет на столе, а они ее не бе-рут, а гоняются за придуманным…» [7. Т. 21. С. 119].Не будем забывать также, что Достоевский утверждалустами своих героев, что нужно жизнь полюбитьбольше, чем смысл ее.

Скачать электронную версию публикации