Ex oriente lux"? The genesis of the chariot in the light of the latest archeology data.pdf Колесничный комплекс длительное время остается поводом для обсуждения этнических, социальных, технологических и иных аспектов истории обществ эпохи бронзы. Во избежание разночтений оговоримся, что под колесницей мы понимаем - запряженную взнузданными лошадьми, дышловую, снабженная двумя колесами повозку с открытым трехбортным кузовом, используемую для войны, охоты, спортивных мероприятий, ритуальных церемоний, а также в качестве маркера социального статуса владельца. Колесничный комплекс как археологическое явление наряду с повозкой указанного типа включает упряжных лошадей, сохранившиеся детали конской сбруи и набор вооружения. В этой связи не вызывает удивления тот факт, что особое внимание специалисты уделяют вопросам происхождения данного вида транспорта и вариантам его использования в практической и ритуальной сфере. На сегодняшний день в вопросе об исходной зоне формирования феномена мнения специалистов разделились между двумя основными версиями: ближневосточной [1-5] и степной [6-9 и др.]. Каждая из них имеет не только сторонников и противников, но также собственную историю формирования, которая в значительной мере определяет перечень используемых фактов и заключений. Авторы, не будучи сторонниками априорного знания, считают необходимым рассмотреть и оценить совокупность исходных данных, поддерживающих ту или иную версию, а затем делать выводы. Для начала обратимся к истокам ближневосточной гипотезы и ее обоснованию последующими работами. Идея ближневосточного происхождения колесничного комплекса восходит к общему представлению о данном регионе как главном источнике социальных, экономических, технологических и иных новаций. Эта концепция во многом обязана своему появлению на свет таким ученым, как К. Виттфогель [10] и Г. Чайлд [1]. Для последнего развитие средств транспорта было отличной иллюстрацией концепции «Ex oriente lux». Г. Чайлд в своих построениях опирался как на имеющиеся факты, так и на историографическую традицию (например, [11]), но стоит помнить, что к моменту ее оформления материалы по данному вопросу в степной зоне попросту были малоизвестны. Например, первые обобщения по упряжи бронзового века датируются началом 1960-х гг. [12-13 и др.], а находки деталей колесниц сделаны еще позднее [14]. Вычленить в кратком изложении основные аргументы «за» ближневосточную версию происхождения колесничного комплекса непросто, поскольку часто они остаются в сфере подразумеваемого («самоочевидного»). Пожалуй, главным является тезис о высоком технологическом уровне данной новации, который способны обеспечить только ремесленные центры в государствах Месопотамии [2, 15, 16]. Действительно, трудно не согласиться с тем, что массовое производство стандартизированных деталей колесниц, применяемых в качестве самостоятельного рода войск, может быть реализовано только в условиях развитого ремесленного производства, обеспеченного заказом и дорогостоящими ресурсами. Однако все перечисленное не имеет строгой логической связи с вопросом об изобретении колесницы и формировании колесничного комплекса в целом, отражая лишь практику его производства и применения в конкретных исторических реалиях. Наряду с упомянутым выше тезисом в качестве доказательства приводится также длительная история эволюции колесного транспорта на Ближнем Востоке, включая гипотезу о происхождении самой идеи колеса из практики земледельческих работ [4. С. 142 и далее]. Последнее мы оставляем за рамками обсуждения, так как это вне пределов обозначенной темы (обзор наиболее ранних источников см. [17]). Длительность эволюции, видимо, имеет смысл оценивать только в сравнении с территориями, лежащими к северу, что мы и сделаем далее. Прочие возражения противников степной версии имеют оттенок негативности: невозможность боевого и транспортного использования колесниц в условиях степного и лесостепного ландшафтов Северной Евразии (в том числе, и по климатическим соображениям); техническое несовершенство степных колесниц в сравнении с египетскими визави; избыточность колесничного комплекса как средства ведения войны в свете демографических характеристик безгосударственных социумов и пр. [3, 16]. Очевидно, что любое из приведенных положений опирается не на прямые доказательства (факты), а на их оценку. Впрочем, не стоит сбрасывать со счетов то обстоятельство, что ближневосточные источники ярки и разнообразны: изображения, тексты, артефакты (шесть колесниц в гробнице Тутанхамона, одна в погребении Юи и Туи -знатных вельмож XVIII династии, кузов колесницы из гробницы Тутмоса IV, а также находки частей колесниц [18, 19]). В результате образный ряд, связанный с колесницей, ассоциируется в основном с ближневосточными примерами. Между тем, и в аридной части Евразии колесничный комплекс также представлен и обильно, и разнообразно: остатки повозок в погребениях; детали сбруи (псалии) со следами эксплуатации; жертвоприношения лошадей, имитирующие парную запряжку; наскальные изображения. По понятным причинам в этом списке нет и не может быть нарративов, зато корпус достоверных материализованных данных по объему заметно превышает число ближневосточных свидетельств, так что сомневаться в реальности использования колесниц степным населением просто не приходится. Период бытования традиции в этой части Евразии надежно установлен благодаря значительной серии радиоуглеродных дат [9, 20, 21]. Обратимся к сравнениям. Как уже отмечено, в качестве косвенного аргумента в пользу ближневосточных истоков колесничной традиции упоминается длительная история эволюции колесного транспорта в этом регионе [17]. Однако число комплексов ранней и средней бронзы с остатками четырехколесных повозок разной конструкции [22, 23 и др.] в Восточной Европе (конец IV-III тыс. до н. э. (в системе калиброванных радиоуглеродных дат)) сегодня несопоставимо с пе-реднеазиатской серией, не превышающей десятка. По степным находкам также есть возможность проследить эволюцию транспортных средств. Количественный критерий сам по себе, конечно, не может надежно указывать на приоритет степных территорий, поскольку обусловлен спецификой погребальных традиций, но снижает градус противопоставления в дискуссии. Известные факты неоспоримо свидетельствуют, что начало использованию колеса действительно положено населением Месопотамии, но, судя по всему, новация распространилась к северу в сроки, которые археологическими методами просто не улавливаются, поскольку наиболее ранние образцы северной зоны Евразии фактически синхронны ближневосточным [24, 25]. Признание факта широкого и длительного бытования колесных средств транспорта в среде степного населения автоматически снимает вопрос об их производстве - полагаем, трудно найти разумное объяснение их масштабному экспорту из зоны первичных государств. В эту логику укладывается и прослеживаемая в степи эволюция, направление которой вовсе не обязано было совпадать с южными традициями в силу необходимости адаптации к местным потребностям, социальным реалиям, ресурсной базе и пр. Частной, но весьма показательной представляется ситуация с «аргументом» о несоответствии параметров степных колесниц образцам, известным для зоны первичных цивилизаций. На поверку оказывается, что сравнение можно провести только с немногочисленными египетскими артефактами, в остальных случаях речь идет об изображениях (египетских и ассирийских), которые даже в традиционной системе хронологии относятся к более позднему времени (см. далее). При обращении к фактам выясняется, что параметры колесниц каждой из зон отличаются не столь разительно, а главное, нет никаких причин делать заключение о том, какой из вариантов является «единственно правильным». Принципиальные характеристики совпадают (лошади в качестве тягловой силы, дышловая система запряжки, двухколесная база), а технические детали могут и должны различаться для столь разных во всех смыслах территорий и населяющих их обществ. В составе колесничного комплекса не менее, если не более важным и определяющим остальные части компонентом являются лошади. Характер и физические особенности этого животного в значительной степени определили конструкцию экипажа и упряжи. Дикие предковые формы лошади обитали в степной зоне, хотя проблема выявления зоны и времени их одомашнивания в пределах евразийского степного пояса остается в сфере дискуссий [26]. Однако наиболее важен сам факт одомашнивания этого упряжного животного именно за пределами Ближнего Востока, где лошадь спорадически появляется уже в одомашненном варианте после 2500 года до н. э. [3, 5]. Таким образом, если отбросить предубеждения и оперировать фактами, в вопросе о первичном центре производства колесниц на первый план выходит хронология. Для рассматриваемых регионов она построена на принципиально разных основаниях: для северной зоны Евразии речь идет о радиоуглеродном датировании, а для Месопотамии - об относительной хронологии (прежде всего династических таблицах, соотнесенных с ранними историческими хрониками и астрономическими событиями), которая выражена в абсолютных датах правления тех или иных царей и существования древних государств1. Для интересующего нас периода расхождение между хронологическими системами древней истории Месопотамии (коих насчитывается пять) может составлять более двухсот лет. Так, реперными являются даты правления Хаммурапи, царствование которого в соответствии с «ультра-длиннои» системой относится к 1930-1888 гг. до н. э., а в соответствии с «ультра-короткой» - к 1704-1662 гг. до н. э. [27. P. 8; 28. P. 9]. «Средняя» система хронологии относит время правления этого царя Вавилона к 17921750 гг. до н. э. [29. P. 717; 30. P. 46]. Впрочем, для Месопотамии также были сделаны попытки построения хронологической системы на основании анализа радиоуглеродных дат [9, 25, 27, 31]. По результатам анализа наиболее вероятной является «длинная» система хронологии, в которой Хаммурапи царствовал в 18481806 гг. до н. э. Несмотря на то, что серия радиоуглеродных дат невелика и не лишена проблем, именно «длинная» система признана наиболее статистически достоверной [32]. Надежно обеспечена радиоуглеродными датами хронология восточного блока земледельческих культур - Бактрийско-Маргианский археологический комплекс. Так, период формирования и расцвета административно-ритуального комплекса в Гонуре относится к периоду 2500-1900 гг. до н. э. в радиоуглеродной системе хронологии [33]. Бесспорно, интересным представляется факт достаточно ранней даты погребения лошади в царской гробнице № 3200 - 2250 г. до н. э. В этом же комплексе обнаружена четырехколесная повозка [34]. Примерно к этому же времени - 2300 г. до н. э. (правда, в системе традиционных дат), - относится и находка скульптуры жеребца в Сирии [35]. Египетская система хронологии чуть менее проблематична, хотя к настоящему времени снабжена верифицированными радиоуглеродными датами [36]. Так, известно, что колесничный комплекс появляется на территории Среднего Царства вместе с «народами моря», а собственный колесничный комплекс формируется в период правления XVIII династии Нового Царства [37]. Начало Второго переходного периода, во время которого в Египте правили XIII-XVII династии и вторглись «народы моря», в системе радиоуглеродной хронологии начинается не ранее 1871 г. до н. э. (95,4%) [31], а окончание может быть отнесено к 1570 г. до н. э. (95,4%) [36, Supporting Online Materials. P. 26]. «Народы моря» основали XV династию, правившую позже фараона XIII династии Собехкотепа II (1777-1712 гг. до н. э. (68,4%)), но, вероятно, сформировавшуюся уже при фараоне Собехкотепе IV. Другими словами, появление гиг-сосов и их колесниц в Египте относится к периоду не ранее XVII-XVI вв. до н. э. Это хорошо сочетается с традиционными датами правления XVIII династии - 15431292 гг. до н. э. в традиционной системе хронологии, когда происходит расцвет египетского колесничества. Возвращаясь к сопоставлению хронологических систем регионов, следует признать, что в нашем распоряжении, видимо, нет иной возможности синхронизации за вычетом радиоуглеродного датирования. Работа одного из авторов этих строк [8] позволила не только сделать вывод, что радиоуглеродная хронология Урало-Казахстанского региона в целом совпадает с «длинной» исторической хронологией Месопотамии, но также подтвердила, что египетские колесницы существенно моложе наиболее древних евразийских и не могут рассматриваться в качестве эталонных образцов. С учетом заключения о близости систем радиоуглеродной и «длинной» исторической хронологии мы получаем возможность сопоставить датировки реальных артефактов и изображений двух регионов2. В целом, исходя из имеющихся источников, можно говорить об отсутствии надежных данных в пользу приоритета Ближнего Востока в интересующем нас вопросе, хотя распространение домашней лошади в регионе, по всей видимости, относится к заведомо более раннему периоду (рис. 1). Более того, наиболее известные примеры текстов, артефактов и изображений относятся к заведомо более позднему времени, чем рубеж III-II тыс. до н. э. (а именно этим временем датируются степные образцы). Данное обстоятельство, наряду с длительной самостоятельной историей развития колесного транспорта в степи и с аргументом об одомашнивания лошади, заставляет со всей серьезностью рассматривать возможность возникновения колесничного комплекса именно в этой зоне. Рис. 1. Хронологическая схема ранней эволюции колесного транспорта Изложенное выше было призвано проиллюстрировать, что формальных оснований для предпочтения ближневосточной версии нет, однако ее влиятельность сохраняется. Отчасти это обусловлено упомянутой яркостью документальных свидетельств и длительностью историографической традиции. Кроме того, свою роль играет и широко бытующее (особенно в российской научной традиции) противопоставление государственных и ранних комплексных обществ, которое проводится по самым разным основаниям, включая технологическое. На деле, сколь-нибудь строгое разграничение сложных вождеств и ранних государств - едва ли разрешимая задача, особенно по археологическим данным [38, 39]. Мы считаем, что предполагаемая связь между уровнем развития технологий и общественным устройством существует, но речь идет не о строгой корреляции, а о тенденции, складывающейся в результате суммирования начальных условий, разнонаправленных факторов и механизмов. С нашей точки зрения, идея примата государства как источника социальных и технологических новаций, скорее всего, является следствием менталитета современных цивилизованных обществ, для которого сверхценность государства аксиоматична и не требует доказательств. Между тем, археология второй половины XX столетия и нового тысячелетия уверенно продемонстрировала, что человеческие сообщества обладают большой степенью вариативности социальной и политической организации, мультилинейностью развития и государство не обязательно является его венцом [40]. Напротив, даже малые сообщества способны на создание выдающихся технологических новаций, строительство грандиозных архитектурных сооружений. Примеров концентрации значительных трудовых ресурсов и выработки высокотехнологичных решений в обществах, заведомо не имевших государственности, предостаточно - Стоунхендж и мегалиты Эйвбери, монументы острова Пасхи, курган Аржан или североамериканские поселения Кахокия и Маундвиль. С нашей точки зрения, колесничный комплекс является одним из таких примеров, и вопрос о признание / непризнании возможности его создания за пределами зоны первичных цивилизаций связан не со строгим анализом фактов, а с психологическими установками исследователей, в разной степени открытых к новым идеям. В свете изложенного следует признать, что рассмотренная частная проблема иллюстрирует необходимость строгого формулирования методологических оснований любого исследования, что пока остается большой редкостью в отечественной археологии. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Ожидать полного совпадения «исторической» и радиоуглеродной версий не приходится, поскольку вторая оперирует вероятностными периодами, в которые произошла биологическая смерть организма, а не датами событий. 2 Хотя это и является допущением, но оно имеет аргументацию, а, главное, не имеет серьезной альтернативы.

Скачать электронную версию публикации