A Writer’s Diary by F. M. Dostoevsky as a subject of axiological psycholinguistics.pdf Введение Метафорическое мышление - настоящий дар, которым владеет человек; оно позволяет познавать новое с помощью известного, и именно эта способность проникать напрямую к смыслу, как будто минуя логику, а на самом деле, следуя особой логике - метафорической, - эта способность и стала основой открытого междисциплинарного общения в научной среде [Кузьмина, 2006]. Особенно востребован междисциплинарный подход в гуманитарных науках, приступающих к исследованию человека как многомерного объекта. Выдающихся успехов в изучении как индивидуального, так и национального сознания добилась такая стремительно развивающаяся междисциплинарная область знаний, как психолингвистика, объектом которой стало языковое сознание. В рамках Московской психолингвистической школы многообразие объектов исследования опредмечивается в фокусе новых направлений: (нео)психолингвистика, этнопсихолингвистика, лингвокульту рология, аксиологическая этнопсихолингвистика и т. д. (см., например, [Красных, Бубнова, 2015; Бубнова и др., 2017; Шапошникова, 2016] и мн. др.). Современные психолингвистические исследования основаны на теории речевой деятельности и на трудах выдающихся ученых - А. Н. Леонтьева, Л. С. Выготского и др., в работах которых подход к исследованию речемыслительной деятельности человека осуществляется через его социальную деятельность. При этом нам представляется важным учитывать ценностный фактор, или фактор целеполагания: любая социальная деятельность направлена к какой-то цели, осуществление или не осуществление которой ведет к обретению или не обретению «сверхсмысла» (В. Франкл), своеобразной «вертикали» жизни, которая, подобно позвоночнику в человеческом теле, удерживает равновесие всех прочих смыслов. Аксиологическая психолингвистика представляется адекватным методом не только для речевых практик, но и для анализа художественного текста: она позволяет описать ценностный уровень языкового сознания автора, так как текстовый анализ дает более достоверную информацию об аксиологическом статусе ключевых смыслов [Шапошникова, 2016, с. 319]. «Лучшим свидетельством того, насколько та или иная теория правильно познаёт и понимает изучаемые ею явления, служит та же мера, в которой она овладевает этими явлениями» [Выготский, 2017, с. 64]. Целью настоящей статьи и является попытка показать, насколько ценностно-ориентированный психолингвистический метод может «овладеть» таким концептуальным (т. е. «смыслонасыщенным») и многоуровневым произведением, как «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского. Актуальность «Дневника писателя» Русские «вечные вопросы» и вечные ответы на них разбросаны, как драгоценный жемчуг, в творениях классиков: «великие произведения русской литерату-ры - всегда пророчества» [Колесов, 2014, с. 274]. Актуальные ответы на «проклятыевопросы» И. Л. Волгин предлагает искать в жизни итворчестве Достоевского: прошедшая в феврале 2019 г. в МГУ его лекция так и называлась - «Достоевский как национальная идея». В чем ученый и литератор, известный специалист по творчеству Достоевского видит актуальность и важность личности писателя в свете понимания национального самосознания? «История его (Достоевского. - М. К.) собственного духа “в сжатом виде” как бы повторила весь спектр наших национальных духовных скитаний», а сама жизнь Достоевского - это «работающая модель» России [Волгин, 2004, с. 13]. Описание этой «работающей модели» и ее актуальность в свете новых методологических подходов составляет содержание настоящего исследования. «Дневник писателя», издававшийся в 1860-1870-е гг. 1, - это публицистика «с душой», которую чувствовали простые читатели, ценили доверительность и искренность автора, а также были благодарны ему за «ненаучность», т. е. открытую ценностную ориентацию, без претензии на «бесстрастность» и «объективность». Если судить о тираже «моножурнала» по меркам книгоиздательства того времени, то «Дневник писателя» можно считатьбестселлером [Там же, с. 64]. Однако же если «Дневник» оказался таким значимым и был так высоко оценен многимисовременниками, то почему онбыл так надолго забыт? 2 Л. А. Артамонова называет содержание «Дневника писателя» «проповедующим словом» [2012, с. 155], но далеко не все и не всегда готовы слышать это сло 1 Последнийвыпусквышелуже после смертиДостоевского, вначале 1881 г. 2 И. Л. Волгин отмечает, что к 1970-м гг. при наличии впечатляющего количества исследовательской литературы, посвященной романам Достоевского, почти не было работ по «Дневнику писателя». во. И. Л. Волгин показал в своём фундаментальном исследовании (см., например, [Волгин, 2004]), что призыва, прозвучавшего в «Дневнике» и последним аккордом прогремевшего в его знаменитой речи на Пушкинском празднике: «Смирись, гордый человек!» - не услышали ни власть, ни интеллигенция, и катастрофа, «падение в бездну», стала неизбежной. Итак, если согласиться с тем, что «Дневник писателя» - «это попытка показать идеал и пути приближения к нему» [Артамонова, 2012, с. 155], то, возможно, окажется, что именно к нашему времени было обращено слово писателя. Если «гений - это тот, кто каждому следующему поколению необходим так же, как и предыдущему», то «сверхгений - это тот, кто каждому следующему поколению нужен больше, чем предыдущему» [Казиник, 2018, с. 245]. Достоевский писал в записной тетради: «Хотя я не известен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему» [Захаров, 2010, с. 19]. Страдание и «надрыв»: «вино» искусства из «воды» жизни В письме-отзыве на публикацию «Дневника» писательница К. Н. Назарьева восторженно свидетельствует: «Ваша “Кроткая” - это верх психического анализа страдания. Вы - поэт страдания» [Волгин, 2004, с. 79]. У многих читателей, однако, вызывал раздражение тот факт, что автор подвергает своих героев «моральным пыткам» (М. М. Бахтин). В статье «Достоевский надрыв» И. Б. Левонтина отмечает, насколько характерно слово «надрыв» для героев писателя: «Вообще весь мир Достоевского, с выставляемыми напоказ гипертрофированными чувствами, с патологическими характерами и изломанными судьбами - это один сплошной надрыв» [Левонтина, 2005, с. 250]. Исследовательница также приводит высказывание В. Набокова о том, что того больше всего раздражает в Достоевском: «Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всемэтим восхищаться нелегко» [Там же, с. 250-251]. Л. С. Выготский убедительно показал, что цель искусства - не «заражать» чувствами, как это видел Л. Н. Толстой; если бы главной задачей искусства было «умножение» чувства, без преображения его, то это, по мнению Выготского, напоминало бы евангельское чудо умножения хлебов и рыбы: «…здесь чудо только в количестве - тысяча евших и насытившихся, но каждый ел только рыбу и хлеб, хлеб и рыбу. И не то же ли самое ел каждый из них каждый день в своем доме без всякого чуда?» [Выготский, 2017, с. 304]. На самом же деле «чудо искусства напоминает другое евангельское чудо - претворение воды в вино, и настоящая природа искусства всегда несет в себе нечто претворяющее, преодолевающее обыкновенное чувство»; «искусство берет свой материал из жизни, но дает сверх этого материала нечто такое, что в свойствах самого материала еще не содержится» [Там же, с. 305]. На принципе антитезы, по Выготскому, строится катарсис - преобразование чувств в противоположные, и это в полной мере применимо к творчеству Достоевского. Похожую мысль находим и у Д. С. Лихачёва. Говоря о живописи, он отмечает: «Пикассо впускал хаос в свои произведения и стремился найти в хаосе какую-то свою хаотическую оправданность. Хаотическую… Вот это-то и пугает зрителей. Им трудно идти вслед за Пикассо и мириться с хаосом» [Лихачёв, 2006, с. 11]. Зрители и читатели охотнее пойдут вслед за красиво устроенной декорацией мира, тогда как «Достоевский ни на минуту не позволяет нам забыться радостным узнаванием этой действительности (как Флобер и Толстой)» [Бахтин, 2017, с. 42]. В искусстве, как и в литературе, ищут развлечения и «приятности», такого, что ласкало бы зрение или ум и успокаивало; искусству как бы приписываются утилитарные цели. «Спросят: как же - искусство призвано “успокаивать”? Нет, конечно… Искусство призвано бороться с хаосом, часто путем обнаружения, разоблачения этого хаоса, демонстрации его... Обнаружить хаос уже означаетвнестивхаосэлементы системы» [Лихачёв, 2006, с. 12]. В «Дневнике писателя» мы сталкиваемся с множеством таких явлений, которые принято называть культурными доминантами, ключевыми идеями национального сознания и т. д. Например, именно «надрыв», который так свойствен пафосу Достоевского, И. Б. Левонтина отмечает как одну из ключевых идей русской картины мира, хотя замысел появления этого «надрыва», как мы видим, часто ускользает от читателей. Наиболее личное отношение к жизни, к человеку Достоевский демонстрирует в «Дневнике писателя», и тема страдания и вырастающего на его почве со-страдания - однаиз основополагающих. «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества», - считал Ф. М. Достоевский 3, и таковым человека делают испытания и лишения, которые он претерпевает, а значит, у него формируется и «орган» для восприятия страданий ближнего. О масштабе личности, о ее духовном уровне можно свидетельствовать только по отношению ее к другому человеку, и высшей ступенью этого отношения является любовь. Б. Ландау считает, что «духовное - это то, чем мы любим» [2018, с. 42]. Здесь мы входим в «зону психологического»: страдание, сострадание - это личностныйуровеньсознания. Евангельский поворот Достоевского Восхождение от эгоизма к осмысленному принятию интересов других с психологической точки зрения можно представить как прохождение «ступеней», каждая из которых знаменует смысловой уровень личности, которых Б. С. Братусь выделяет четыре: эгоцентрический, группоцентрический, гуманистический, духовный. Каждый последующий уровень содержит смыслы более высокого уровня, чем предыдущий, и чтобы эти смыслы приобрели значимость для человека, необходимо пережить кризис (греч. суд) - «внутреннее осуждение, суд над происходящим» [Братусь, 2019, с. 254], недовольство, невозможность найти выход без того, чтобы посмотреть на ситуацию «сверху», т. е. с более высокого смыслового уровня. Результатом кризиса может стать восхождение к новой ступени. Сила же личности проявляется не в преодолении конфликта - внешнего по отношению к личности, - а в способности выдерживать противоречия смыслов… Идея «удерживания противоречий» встречается и у Гегеля в его знаменитой триаде, и это один из тех случаев, когда философская мысль дает стимул к совершенствованию психологического знания. Японцы говорят: «если вам на пути не встретилось препятствий, купите их за большие деньги». Оборачиваясь назад на прожитую жизнь, человек может осо-знать, что пережитоеим испытание принесло емунечто бесценное - особыйопыт. Не только о неизбежности, но даже о необходимости испытаний и страданий находим свидетельства у Достоевского. Так, в беседе с Вл. Соловьёвым он совершенно серьезно и к ужасу окружающих говорил последнему: «Владимир Сергеевич, всем тыхорош, но вот если бы тебе на нескольколет на каторгу…» 4 Каторга не только дала писателю «опыт» - она дала России писателя. По мнению исследователей его творчества и по слову самого писателя, за время, проведенное на каторге, произошло «перерождение убеждений»: «Суть того, что случилось, Достоевский выразил ёмкой формулой: “Идеи меняются, сердце остаётся 3 Достоевский Ф. М. Идиот. URL: https://ilibrary.ru/text/94/p.21/index.html (дата обращения 15.08.2019). 4 Волгин И. Л. Достоевский как национальная идея (Встреча в клубе «Impressum» 19.06.2018). URL: http://www.impressum-club.eu/index.php?mact=News.cntnt01.detail.0&cntnt 01articleid=1873&cntnt01returnid=66 (дата обращения 28.03.2019). одно”» [Захаров, 2010, с. 10]. На каторге Достоевский по-настоящему узнал русский народ, потому что несколько лет бок о бок «жил с народом, разделил его судьбу и верования» [Там же, с. 11]. Прежние убеждения - теоретические, полные умозрительной «любви к человечеству», выраженной в приверженности социалистическим идеям, сменились жалостью и любовью к конкретным людям - каторжанам. Как мы знаем, в будущем «идея противопоставления христианства и социализма станет сквозной для публицистики и творчества автора» [Целовальни[Целовальникова, 2009, с. 64]. Главным фактором перерождения писателя стала реализация в жизни евангельских слов: как известно, Евангелие, подаренное Н. Д. Фонвизиной, было единственной книгой, которую разрешено было читать на каторге. «Евангелие было для Достоевского воистину Благой Вестью, давним и вечно новым откровением о человеке, мире и правде Христа. Из этой книги Достоевский черпал духовные силы в Мёртвом Доме, по ней он выучил читать и писать порусски дагестанского татарина Алея, который признался ему на прощание, что он сделалего изкаторжника человеком» [Там же, с. 14]. Почему же после суда гражданского произошел этот внутренний «суд» - кризис, приведший к обновлению, переосмыслению жизни Достоевским, а не к самоизоляции или озлоблению? Ведь в каждой личности одновременно сосуществуют смыслы всех уровней. Кто решает, какой смысл побеждает? Поиски ответа на эти вопросы Достоевский вел всю жизнь, и особенно остро это чувствуется в «Дневнике писателя». «Меня зовутпсихологом: не правда, ялишь реалист…» Достоевский так говорил о своем методе: «При полном реализме найти в че-ловеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конеч-но, народен… Меня зовут психологом: не правда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой» (цит. по: [Захаров, 2010, с. 19]). Современная Достоевскому психология основывалась на понятиях естественности и пользы, сводя все психические проявления к физиологии. В «Дневнике писателя» хорошо видно, как он критикует односторонность выводов такой психологии-физиологии применительно к судебной практике, т. е. в поле деятельности, где решаются судьбы людей. Подробному рассмотрению писателя подвергается судебное разбирательство по делу Корниловой - женщины, которая вытолкнула из окна падчерицу - дочку мужа от первой жены, и дочка чудом осталась цела. В наши задачи не входит подробное описание дела, для нашего исследования важны двамомента. Во-первых, Достоевский принял это дело настолько близко к сердцу, что сам общался с подсудимой и во время следствия, и после суда, сделал собственные выводы, о которых сообщал на страницах «Дневника писателя». Подробное освещение им этого случая привело к пересмотру приговора и оправданию подсудимой. В выпуске за декабрь 1877 г. Достоевский пишет о том, что в этом деле ему «случилось принять некоторое участие» (ДП, 1877, декабрь) 5. Таким образом, данный факт косвенно свидетельствует о том значительном влиянии на общество, которое имел «Дневник писателя» и напоминает нам те волны возмущения, которые в наше время поднимаются от публикаций на остро социальные темы в социальных сетях или блогосфере. 5 Здесь и далее в круглых скобках помещена ссылка на текст «Дневника писателя» с указаниемгода и месяца выпуска по изданию [Достоевский, 1982-1984]. Во-вторых, нам важен сам принцип, сам метод, которым Достоевский «работает» с явлениями окружающей его действительности: в каждый волнующий его случай он погружается всей душой, всем сердцем, открыто и честно заявляя о своей позиции, даже если она идет вразрез с общественным мнением того времени («я не потаю моих убеждений…» (ДП, 1876, февраль)). В его отношении к человеку всегда побеждает милосердие, а не справедливость, прощение, а не приговор: «Не лучше ли исправить, найти и восстановить человека, чем прямо снять с него голову. Резать головы легко по букве закона, но разобрать по правде, по-человечески, по-отечески, всегда труднее» (ДП, 1877, декабрь). Достоевского в общем-то волновал тот же вопрос, который является проблемой и для современных когнитивных наук: почему при сходной телесной организации, при всех тех общих характеристиках, связанных с биолого-видовыми свойствами и культурно-социальным опытом, - при всем единстве того, кого мы можем назвать «человек», - нам не ясна природа таких глобальных отличий в субъективной реальности, внутреннем мире? А если мы считаем, что всё происходит в мозгу, можем ли мы полностью ему доверять, зная, насколько он уязвим и хрупок, насколько непредсказуемы последствия нарушений мозговой деятельности? Можно ли, например, сводить гениальность к «отклонениям» в физиологии, связывать творческие прорывы с приступами эпилепсии, как это принято в отношении творчества Достоевского? По мнению В. И. Кобылянского, «сводить суть личности и творчества не только писателя, но и любого индивидуума лишь к особенностям его психики и характера, а также здоровья является неприемлемым», а в случае с «диагнозом» Достоевского - ошибочным [Кобылянский, 2015, с. 30]. Другие «физиологи» делали еще более фантастические предположения. «Совершенно серьезно психоаналитики утверждают, - писал Л. С. Выготский, - что Шекспир и Достоевский потому не сделались преступниками, что изображали убийц в своих произведениях и таким образом изживали свои преступные наклонности» [Выготский, 2017, с. 94]. Очевидно, что невозможно рассматривать серьезно гипотезы о сущности искусства как о «сублимировании инстинктов»; цель искусствасовсем иная, как мыпытались показать выше. Отвергая «физиологизм» современной не только ему, но и нам, психологии, Достоевский слишком высоко ценил реальность бытия. «Что бы вы ни написали, что бы ни вывели, что бы ни отметили в художественном произведении, - вы никогда не сравняетесь с действительностью. Что бы вы ни изобразили - всё выйдет слабее, чем в действительности» (ДП, 1876, октябрь). Смысловой уровень - тот уровень личности, без которого невозможно понимание цельности «Дневника писателя», и, лишаясь которого, психологическое учение «теряет» душу. Этот уровень делает доступными аксиологические смыслы, в которых выражаются ценности - фундамент мировоззрения. Метод Достоевского и современные подходывнауке о душе Метод Достоевского, его способ обнаружения «человека в человеке» оказывается чрезвычайно близок двум психологическим концепциям - к экзистенциальному подходу В. Франкла 6 и христианской, или «нравственной», психологии, разрабаты 6 Виктор Франкл (1905-1997) - австрийский психиатр, невролог, психолог; основатель Третьей Венской школы психотерапии и ее главного метода - экзистенциального анализа и логотерапии. Узник четырехконцлагерей, он и в неволе продолжал быть доктором испас от смертимножестволюдей. ваемой представителями Московской психологической школы Б. С. Братусем, Ф. Е. Василюком, В. И. Слободчиковыми др. 7 Сначала сопоставим подходы Достоевского иФранкла. Для Достоевского жизнь и бессмертие - две «части» одной идеи: «Словом, идея о бессмертии - это сама жизнь, живая жизнь, её окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества» (ДП, 1876, декабрь). Эта мысль созвучна и убеждению В. Франкла в том, что, если человек ищет смысл, значит, он есть, и он - вне человека: «Человеческое существование не подлинно, если не проживаетсяв условиях самотрансцендентности» [Франкл, 2018a, с. 67]. Подобно тому, как Достоевский ввел в литературу реализм изображения не «социальных типов», не «голос автора», а голос «живых» людей, Франкл вернул психологии душу. «Именно Франкл внес в психологию личности духовный уровень не как присказку, украшение или позу, а как неотделимую от психологического составляющую, без учета которойжизнь человека непредставима» [Братусь, 2017, с. 226]. Отметим сходство подходов, некоторое сближение позиций психолога Франкла иписателя Достоевского. 1. Диалог как основа коммуникации Логотерапия, которую Франкл положил в основу психотерапевтической помощи, - это аналог диалогичности в произведениях Достоевского. Образцом для метода логотерапии Франкл считает великую историческую модель «духовной коммуникации» - сократовский диалог [Франкл, 2018б, с. 92]. М. М. Бахтин говорит о диалогичности романов, но можно увидеть прием диалога и на страницах «Дневника». Достоевский часто обращается к мнению «наблюдателей», не согласных с ним, находится в острой полемике с общественным мнением: «Дневник писателя” никогда не сойдет с своей дороги, никогда не станет уступать духу века, силе властвующих и господствующих влияний, если сочтет их несправедливыми, не будет подлаживаться, льстить ихитрить» (ДП, 1877, январь). 2. «Поворот к человеку» Следующей общей чертой подходов Достоевского и Франкла можно считать их «поворот к человеку» - это, в принципе, то, что характеризует науку XX в., но для нас важна основа этого поворота: жизнь души человека становится центральной темой, Достоевский обращается к душам людей с «проповедующим словом», Франклвидит свою миссию доктора в том, чтобы дарить утешение. 3. Героизм и чувство юмора как основа нравственности Франкл был убежден, что отличительными свойствами человеческой личности являются способность к героизму и чувство юмора [Франкл, 2018a, с. 27]. Аналогично и Достоевский стремление к героическим поступкам, «гордые и заносчивые мечты» о «геройстве» считает более живительными и полезными, чем «благоразумие иного отрока», «который уже в шестнадцать лет верит премудрому правилу, что “счастье лучше богатырства» (ДП, 1877, январь). А неспособность к пониманию и проявлению чувства юмора Достоевский ставит причиной падения нравственности: «Заметно перестали (вообще говоря) понимать шутку, юмор, а уж это, по замечанию одного германского мыслителя, - один из самых ярких признаков умственного инравственного понижения эпохи» (ДП, 1876, декабрь). 4. Смысл жизни человека - за пределами жизни человека Наконец, объединяет Франкла и Достоевского то, что оба видят смысл жизни человека вне его земного обыденного существования (как биосоциального организма), и это знание добыто ими таким жизненным опытом, который мог оказаться неподъемным, если бы не истина, которую каждый из них для себя открыл. 7 Разработку христианской психологии cм. в коллективной монографии «Христианская психология в контексте научного мировоззрения», в том числе в главах данной монографии: [Братусь, 2017; Василюк, 2017; Кричевец, 2017]. Для Достоевского смысл жизни - это Христос, Личность, установить личные отношения с Которой и есть, по его убеждению, смысл жизни. В своих текстах Франкл не говорит прямо о своей религиозности; как психотерапевт он занимает нейтральную, «внеконфессиональную» позицию, опираясь на ту духовность, которую видит в каждом человеке, и на совесть (т. е. «интуитивную способность ощущать уникальный и неповторимый смысл» [Франкл, 2018б, с. 65]). Однако же он очевидно свидетельствует, что «есть все основания называть то или того, с кем мы говорим, к кому обращаемся, когда остаемся совсем одни, в полнейшем одиночестве, наедине ссобой, - Богом» [Тамже, с. 127]. Теперь рассмотрим сходство подхода Достоевского и аналитической программы христианской, или «нравственной», психологии. Последняя (как мы отмечали ранее [Кузьмина, 2019]) опирается на следующие основные принципы: личностный подход к человеку, открытость личности в будущее, ценностный подход, предпочтение нравственности по отношению к утилитарности и, наконец, цельность «типа знания». Продемонстрируем, как эти черты представлены в «Дневнике писателя». Личностный подход к человеку. «“Дневник писателя” личностен от начала до конца… В отличие от любого из периодических изданий “Дневник” обладал еще собственным героем» [Волгин, 2004, с. 39]. Голос Достоевского (который и был героем «Дневника») тогда оказался «гласом вопиющего в пустыни»: его евангельский образ - «Се, человек!» (Ин. 19: 5) - воспринимался как пародия, болезненный бред, наконец, как «идиот» среди «нормальных» людей. «Общество было нездорово. Однако болезненность склонны были приписать именно Достоевскому» [Там же, с. 47]. Вероятно, не простое совпадение, что именно наше время характеризуется всплеском внимания к «Дневнику писателя»: как и общество, стоявшее в 1870-е гг. «над бездной», мы стоим перед похожими вызовами. «Смерть субъекта познания» на рубеже XX века привела к тому, что было объявлено: «Бог умер!», «последующий столетний период расчеловечивания человека привел к печальной констатации, что и “Человек умер!”, по крайней мере в европейском варианте модели человека» [Слободчиков, 2017, с. 157]. Появилось множество разных «моделей», которые приписывали человеку то одни, то другие характеристики; личность как она есть, сама по себе, оставалась без внимания науки. Как и Достоевский, христианская психология считает мерой возраста-ния личности следование евангельской вести о спасении, так что истина воплощена в Христе, она - личностна и «вступает во взаимоотношения с другими личностями» [Бахтин, 2017, с. 50]. Открытость личности будущему. Человек у Достоевского - это вечно открытая система и вечно неразгаданная загадка. Философской завершенности, достроенности системы мы у Достоевского не найдем, как отмечает М. М. Бахтин, «и не потому, что она не удалась автору, но потому, что она не входила в его замыслы» [Там же, с. 49]. «В человеке всегда есть что-то, что только сам он может открыть в свободном акте самосознания и слова», и любое «овнешняющее и завершающее» определение о человеке будет неправдой; «он живет тем, что еще не завершен и еще не сказал своего последнего слова» [Там же, с. 88]. Об этой же особенности упоминает И. Л. Волгин: «последнее слово» не сказано в «Дневнике», который, как целое, открыт в будущее [2004, с. 91]. Однако на деле идеал был неосуществим, недостижим - это понимал и Достоевский, это же понимают исследователи, разрабатывающие «нравственную» психологию: весь человек, «во всей потенциальной полноте своего бытия, открыт только своему Создателю» [Слободчиков, 2017, с. 163]. Ценностный подход: нет «как есть», а «как должно быть». «Психологическая антропология должна быть не о том, что есть, - как любая наука о природе, а о том, как должно (или может) быть. Иными словами, исходным основанием для нее является не учение об истинности и объективности того, что есть, а о ценности и смысле самого бытия человека» [Там же, с. 167], поэтому любая деятельность приобретает аксиологическое измерение. Такая позиция очень близка и Достоевскому. В «Дневнике писателя» читаем: «…судитенаш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и онито спасли егов векамучений…» (ДП, 1876, февраль). Нравственность vs утилитарность. С бурным развитием науки утилитарный подход становится всеобъемлющим принципом: даже «венец творения» - чело-век - из цели превращается в средство. «Строгое научное знание о глубинных психических явлениях и состояниях человека оказалось замечательным средством внешнего программирования и кодирования личности. На базе этих знаний разработаны способы оккупации сознания другого и сценирования чужой жизни в собственных целях» [Слободчиков, 2017, с. 159]. В поиске моральных норм мы устремляемся к культуре и ее архетипическим смыслам. Академик Д. С. Лихачёв предупреждал о том, что к культуре невозможно подходить с позиций утилитарности: «культура - это святыни народа». Так и по мысли Достоевского, «святыни нашине из полезности их стоят, апо вере нашей» (ДП, 1876, февраль). Цельность «типа знания». Христианская психология стоит на признании приоритета типа знания над овладением навыком; именно обладание особым - психологическим - типом знания, который имеет самоценность как отличный от других, непсихологических, типов знания, делает вклад психологии в общую семью наук таким важным. «В отличие от навыка, тип знания незаменим. Так, психологический тип знания, психологию нельзя подменить физиологией, медициной, этикой или правом» [Братусь, 2017, с. 215]. «Дневник писателя» - это цельное произведение, отражающее цельность образа мира его автора, а не только особую художественную форму. Судя по многочисленным отзывам читателей со всей России, именно за эту искренность, неангажированность и за эту доверительную интимность выражения своего особенного взгляда на жизнь «Дневник писателя» так ценили его современники. Заключение Ценностная парадигма сознания находится в отношении дополнительности к широко принятому научному методу «общей психологии». Применение такой «расширенной версии» психологической методологии видится оправданным в случае анализа таких многоуровневых творений, как «Дневник писателя» Достоевского. Психолингвистику, воспринявшую «нравственную» психологию в качестве методологической базы, можно назвать аксиологической психолингвистикой [Кузьмина, 2019]. Ценностно-ориентированное индивидуальное сознание гениального писателя выступает как продуцент «сверхсмыслов» и способно поддержать национальное сознание народа в периоды испытаний. Но для этого необходим и субъект познания, «коль скоро существует гениальное созидание, должно существовать и адекватное ему гениальное восприятие» [Казиник, 2018, с. 222], имысновавозвращаемся квозможностям субъективного мышления. Метафорическое мышление как «совершенный дар свыше» придает объем и глубину научному поиску, превращает будни в игру, преобразует пыльные стёкла в искрящиеся витражи. Воспользуемся удачно найденной метафорой, автор которой - выдающийся придворный литератор эпохи итальянского барокко, Эмануэле Тезауро. Труд своей жизни, свою главную книгу по теории метафоры он назвал вполне в духе времени и природы своего предмета: «Подзорная труба Аристотеля» (1670) 8. Грандиозное здание своей теории метафоры он строит 8 Подробнее см. [Кузьмина, 2005; 2006]. с помощью категорий, описанных Аристотелем; метафору он видит как бы сквозь «подзорную трубу» Аристотелевой методологии. Можно назвать подход, о котором мы рассуждали выше, «подзорной трубой» Достоевского, который «заглядывал в чужую душу, как бы вооруженный оптическим стеклом, позволявшим ему улавливать самые тонкие нюансы, следить за самыми незаметными переливами и переходами внутренней жизни человека» (Кирпотин, 1947; цит. по: [Бахтин, 2017, с. 58]). «Глядя» в «подзорную трубу» Достоевского, мы можем тоже многое увидеть и понять ио самих себе, ио своем народе.

Скачать электронную версию публикации