Historical and ethnosocial aspects of analysis of the efficiency of the Russian state national policy of the XIX-XXI cen.pdf Введение Модернизация форм государственного устройства и социально-экономической инфраструктуры российского государства на основе воссоздания института частной собственности актуализировала внимание к историческому опыту регуляции межэтнических отношений. Возросший в среде историков, политологов и политиков интерес к этой проблематике во многом определяется этносоциальными последствиями распада СССР, сепаратистскими тенденциями начала 1990-х гг., формированием националистических политических режимов в ряде вновь образовавшихся на постсоветском пространстве стран, а также тенденциями, связанными с этнической идентификацией, национальным самоопределением и автономизацией различных этносов собственно внутри РФ. Объективно эти процессы однозначно можно отнести к категории «этнических», имеющих, как правило, латентную форму и выступающих фактором прямого или косвенного воздействия на ситуацию в субъектах РФ. Исторические прецеденты показывают, что в случае дестабилизации социальной обстановки этнические процессы могут способствовать углублению проявившихся в начале 1990-х гг. центробежных тенденций на региональном уровне. Проблема осознания среднесрочных последствий этнических процессов наиболее актуализируется в субъектах с полиэтничным составом населения. В этой связи осознание рисков распада государственности в научном сообществе и политических кругах в какой-то мере способствует формированию социального заказа на информационное сопровождение проводимого политического курса, к выполнению которого привлекаются научные коллективы подразделений РАН и высшей школы. Это проявляется в попытках ввести в правовое поле предпринимаемые в субъектах РФ шаги по организации мониторинга этносоциальной обстановки и проведению этнологических экспертиз [1-4], отчасти направленные и на выявление «реакции» полиэтничного и поликонфессионального населения страны на проводимый политический курс. Формирование социального заказа прослеживается и в «Стратегии государственной национальной политики Российского Федерации до 2025 года» (п. 32) [5], в которой предусматривается корректировка проводимого политического курса «...с учетом... мониторинга состояния межнациональных (межэтнических) отношений в субъектах Российской Федерации и муниципальных образованиях...». Таким образом, очерчивается требование создать на региональном уровне иерархически соподчиненную систему сбора и анализа информации о системе межэтнических отношений и этнических процессах, проявляющихся на уровне не только областных и краевых, но и муниципальных образований. Предложенный в Стратегии подход входит в определенное противоречие со сложившейся в России практикой коррекции проводимого курса, при котором мониторинг социальных процессов и этносоциальной обстановки подменяется экспертными заключениями, выводами пилотажных исследований (опросов) социологов и материалами массмедиа. Поэтому, с нашей точки зрения, необходимо акцентировать особое внимание на существовании грани между представлениями о динамично меняющейся системе внутри- и межэтнических отношений и научным прогнозом направленности, динамики и механизма этнических процессов, инициирующих межэтническую (вариант - межконфессиональную) напряженность, при этом не оспаривая необходимости комплексной, или системной, оценки сложившихся на местах представлений о текущей этносоциальной обстановке и права представителей органов региональной власти и экспертного сообщества на эту оценку. Цель исследования - на основе анализа предметного поля исследований по национальной проблематике очертить апробированные и инновационные методологические подходы, используемые при выявлении и анализе социальных процессов в среде этнических меньшинств, а также при оценке эффективности национальной политики России на разных этапах исторического развития. В статье проанализирован опыт раз- Исторический и этносоциальный аспекты анализа эффективности национальной политики 179 вертывания системы этносоциального и этнологического мониторинга на региональном уровне. Методологические аспекты исследования национальной политики Согласно мировой и отечественной практике, научное прогнозирование изменения характера межэтнического взаимодействия проводится на основе определенных по массовым (статистическим) источникам текущих процессов, их сопоставления с выявленными тенденциями этногенеза, социогенеза и культурогенеза (по этническим группам), очерчивания внешних факторов воздействия на эти процессы, включая проводимый государством курс социальной политики. В связи с этим и в соответствии с методологическими принципами системного подхода «суждения» и «оценки» не могут рассматриваться в качестве логического основания для определения направленности, динамики и содержания социальных процессов (включая этнические), охватывающих достаточно широкий хронологический срез. В лучшем случае на их основе можно очертить сферу столкновений групповых интересов на разных этапах этнической истории и сформировать рабочую гипотезу о механизме (комплексе причинно-следственных связей) формирования очагов перманентной межэтнической и межконфессиональной конфронтации. Основой для прогнозирования изменения этносоциальной обстановки могут служить динамические ряды (результаты обобщения первичных статистических данных), отражающие качественные и количественные изменения в социальной структуре изучаемых сообществ, включая институт семьи и клановую организацию, содержание и структуру внутри- и межэтнических коммуникаций, процессы адаптации традиционных социальных институтов этнических меньшинств к проводимой государством социальной политике. Только в этом случае можно выявить и отразить направленность социального процесса, его глубину и внутреннюю противоречивость. При таком подходе проводимый курс национальной политики выступает одним, но далеко не единственным фактором прямого и косвенного воздействия на традиционные социальные институты (семью, родовые, хозяйственные, конфессиональные и т.д.), являющиеся объектом исследования. Подразумевается, что смена курсов национальной политики вследствие изменения форм государственного устройства, политических режимов, идеологем, рассматриваемых в качестве политических процессов, позволяет очертить механизм (комплекс причинно-следственных связей) и модели (локальную специфику проявления социальных процессов) трансформации традиционных общественных институтов и коммуникаций. Применение «моделирования» как методического приема поиска исторических аналогов при одновременном использовании техник историкосравнительного (компаративного) анализа входит в научный инструментарий научного прогноза средне- и долгосрочных последствий текущей национальной политики. Опыт мониторинга этносоциальной ситуации и научного прогнозирования Следует отметить, что в среде современной западной политической элиты, в отличие от российской, восприятие необходимости научного обоснования прогнозирования последствий принимаемых политических решений на основе осознания механизма, природы и направленности этнических процессов у этнических меньшинств и титульных этносов сформировалось во второй половине XX в. В качестве примера можно привести национальную политику США на территории Аляски [6-13] и Канады. Там принятию в 19701980-е гг. нормативных актов, определяющих изопрагмы этнической территории, системы местного (сельского) самоуправления, правовых основ регулирования и согласования на региональном уровне природопользования коренного населения, предшествовало комплексное обследование, а также анализ истории и характера взаимоотношений на уровне «сельские анклавы - правительство штата - федеральные органы управления». На основе материалов комплексного обследования, охватывающего каждый сельский анклав, была создана база данных, которая постоянно и осознанно обновлялась органами региональной статистики, и сформирована система правового регулирования природопользования сельского населения с учетом его этнического состава. В свою очередь, на основе уже обобщенной (по районам и этническим группам) базы данных, открытого доступа к материалам текущих обследований сельских населенных пунктов для социальных и прикладных антропологов США и Канады была сформирована фактическая основа оценки и научного прогноза изменения этносоциальной обстановки, направленная на анализ эффективности проводимой на региональном уровне политики. Следует особо отметить, что в основу проводимой национальной и экологической политики изначально была заложена идея ограничения возможности доступа этнических меньшинств к подземным ресурсам. В ее концепции последовательно проводилась линия правового отчуждения той части этнической территории, на которой в перспективе могли быть развернуты предприятия горнодобывающей промышленности. Курс на консервацию традиционных социальных институтов и сохранение на этой основе «племенной» (субэтнической) самоидентификации и традиционной культуры, таким образом, стал проявлением не столько гуманитарной направленности социальной политики, учитывающей широкий спектр интересов этнических меньшинств, сколько проявлением политики протекционизма по отношению к крупным корпорациям, способным, в отличие от этнополитических объединений этнических меньшинств Аляски, обеспечить устойчивое развитие приполярных и полярных территорий при сохранении ландшафтов и биоразнообразия. Особый интерес представляет то, что проводимый США курс региональной национальной политики в этом штате опирался на признание преемственности и непрерывности племенной (tribal) организации как А.Н. Садовой, М.В. Белозёрова, В.П. Зиновьев, В.М. Кулемзин 180 традиционного социального института, являющегося объектом политики и субъектом договорных отношений. При таком подходе территория традиционного природопользования рассматривается в качестве подконтрольной племенным лидерам (chiefs) этнической территории, отчуждение которой может проводиться только федеральными органами власти на компенсационной основе, а не властью штата. На этой основе структурами государственной власти признается правомерность национальных лидеров выступать субъектами договорных отношений с государством. Этот подход, оформившийся только в конце XX столетия и только в границах одного достаточно специфичного штата, обеспечивает, с одной стороны, социальную поддержку этническими меньшинствами центрального курса национальной политики и устойчивое противостояние проводимому администрацией штата курса на раскрытие рекреационного потенциала территории и организацию контроля на этнических территориях деревенских корпораций. С другой стороны, снимает с центральных и региональных органов власти и бизнес -структур риски компенсаций за развертывание в будущем горнодобывающих предприятий на уже отчужденных этнических территориях. То есть ответственность за утрату этнической территории на предложенной государством правовой основе в долгосрочной перспективе возлагается собственно на национальную элиту, согласившуюся с этим отчуждением. Приведенный пример достаточно ярко свидетельствует о наличии латентной взаимосвязи между искусственно формируемой центральными органами власти этносоциальной средой, направленной на консервацию традиционных институтов как социальной технологии ограничения доступа к ресурсам на «этнической территории», и механизмом (комплексом причинно -следственных связей) стремления сельских анклавов автохтонного населения сохранить этническую и социальную идентификацию в качестве фактора вхождения в государственные и региональные социальные программы. Оба процесса как проявление последствий применения социальных технологий (с обеих сторон) выступают объектом научного прогнозирования, при котором этническая история и культура рассматриваются в качестве перманентного фактора воздействия на современную этносоциальную обстановку. Здесь следует отметить и то, что с позиции экспертного сообщества, ориентированного как на информационное сопровождение региональной национальной политики, так и на противодействие данному курсу со стороны оппозиционных сил, процедура исследования этнической истории меньшинств уже рассматривается в контексте анализа взаимосвязи широкого спектра политических, социально-экономических, этнических процессов. Динамика изменения структуры семей, экономической мощности хозяйств, компенсационных выплат и тому подобного прослеживается на основе не только описательных, но и статистических источников при последовательном расширении хронологических рамок исследования. Современные этнические процессы рассматриваются в контексте проводимого курса национальной политики в течение нескольких столетий, что диктует формирование системы регионального этнологического мониторинга на основе формирования банка данных по всей совокупности результатов обследования сельских анклавов. На Аляске в библиотеке Университета Аляски (г. Фэрбэнкс) создан фонд научных отчетов, которые позволяют рассматривать этническую историю каждой из локальных групп автохтонного населения штата как комплексно, так и дифференцированно с момента присоединения территории к США. При этом характерно, что курс национальной политики России на Аляске уже традиционно для англо-американской историографии подвергается резкой критике, исходя из геополитических интересов США, и не только в циркумполярной зоне. Принимая во внимание изложенные тезисы, нелишним будет отметить, что методологические подходы американской историографии в области прикладной антропологии формируют предметное поле исследований за счет существенного расширения хронологических рамок спектра интеграционных исследований, к которым активно привлекаются историки, этнологи, социологи, экологи, политологи, экономисты, а также формируют основу для научной критики зарубежной историографии, включая и российскую. Одним из характерных признаков этой критики является грубейшее нарушение принципа историзма, когда оценка эффективности национальной политики государства-«противника» и в целом историографии осуществляется с позиций существующего постиндустриального общества и либеральных ценностей. Вследствие этого инструментом для критики выступают нормы международного права, определяющие приоритеты коренных малочисленных народов в области природопользования и сохранения традиционной культуры, признанные международным сообществом во второй половине XX в. То, что эти принципы сформированы в ходе длительного социокультурного развития международных социальных институтов и, в сущности, не выдерживаются в полном объеме ни в одной стране мира, как правило, игнорируется. Проблема заключается в том, что начиная с 1990-х гг. предлагаемые подходы критики социальной политики по отношению к этническим меньшинствам органически вписываются в содержание уставных документов многих институтов гражданского общества - экологических, природоохранных, национальных общественных организаций, - оказывая прямое или косвенное воздействие на отечественную историографию. В динамично меняющемся общественном (групповом) сознании в той или иной мере уже заложена концепция «вторичности» национальной политики российского государства по сравнению с зарубежным опытом. Для определения обоснованности такой точки зрения, на наш взгляд, необходимо скорректировать предметное поле исследований, посвященных этнической истории народов России и проводимой государством национальной политики. При сопоставлении логического основания разработок отечественной и зарубежной историографии особый интерес представляет то, что, например, в США, осо- Исторический и этносоциальный аспекты анализа эффективности национальной политики 181 знанно или не осознанно, но с конца XX столетия используются стратегии и социальные технологии решения национального вопроса, апробированные с начала XIX в. в отдельных национальных районах Российской империи. Об этом свидетельствует отечественная историография, посвященная реализации принципов «Устава об управлении инородцами» М.М. Сперанского 1822 г. на территории Сибири. Объективно политика, проводимая Кабинетом его Императорского Величества в границах Алтае-Саянского экорегиона по отношению к этническим меньшинствам вплоть до начала административно-территориальных реформ конца XIX столетия, не имела принципиальных отличий от современной политики США на территории Аляски и Канады. Как известно, она основывалась на признании в качестве объекта и субъекта национальной политики традиционных социальных институтов, судопроизводства, систем природопользования, интеграции национальной элиты в структуру местного самоуправления, ограничения переселений на этническую территорию [14]. Более того, практика комплексного обследования этносоциальной обстановки этнических меньшинств, сохраняющих традиционные социальные институты, системы природопользования и жизнеобеспечения, перед проведением реформ в России сложилась уже к концу XIX в. и активно использовалась в первые десятилетия существования советского государства. В качестве примера можно привести деятельность на территории Горного Алтая в конце XIX - начале XX в. комиссии С.П. Швецова, на территории Горной Шории и части Кузнецкого уезда - Переселенческой комиссии 1920-х - начала 1930-г гг. [15], проведение Полярной Переписи 1926-1927 гг., Всесоюзной переписи населения 1926 г., Всесоюзной школьной переписи 1927 г. и другие комплексные обследования национальных районов (к примеру, карточки населенных пунктов в сельской местности, поселенные похо-зяйственные списки, сводные поселенные списки и др.), позволяющие провести корректное сопоставление по этническому признаку демографических, социальноэкономических и социокультурных показателей, полученных на основе материалов полевых обследований сельских территориальных образований. В основе этих работ лежало осознание со стороны органов исполнительной власти в центре и на местах, что при многоукладном характере экономики сельского населения, используя только обобщенные статистические данные на уездном (районном) и губернском (региональном) уровнях, достаточно сложно раскрыть функционирующую систему поземельных связей и эксплуатации природных ресурсов, в которой основным регулятором выступают нормы обычного права - социальный институт, имеющий четко выраженную этническую специфику. Проводимая на территории России национальная политика во многом основывалась на принципах рационализма и морально-этической составляющей двух мировых религий - христианства (православия) и мусульманства, отрицающих широко распространенную в странах Европы и Америки практику решения наци онального вопроса за счет геноцида, этноцида или насильственной ассимиляции народов, находящихся, согласно господствующим там идеологическим установкам ранжирования народов, на «низших» ступенях политического, социально-экономического и культурного развития. Следует особо отметить, что диктуемые в настоящее время в европейских странах и США принципы «толерантности» по своему содержанию не имеют никакого отношения к политике «патернализма», основанной на принципах веротерпимости и консерватизма по отношению к традиционным социальным институтам, особенно к институту семьи. Изменение этого курса, обусловленное принятием в Советской России, а затем в СССР, теории марксизма-ленинизма в качестве идеологической основы с учетом более чем тысячелетней истории российской государственности, не является историческим казусом или отклонением от политической традиции. Это - стремление «ускорить» исторический процесс интеграции этнических меньшинств в политическую, социальную и социокультурную среду российского государства, что было связано с низкой плотностью населения, отсутствием развитой транспортной системы, многоукладностью экономики сельских анклавов, конфессиональной спецификой социальных регуляторов на значительной части территории Российской империи и затем СССР. Поэтому перед органами государственной, региональной и местной власти стояли те же самые системные проблемы, которые столетиями не были решены и во многих странах мира - сохранение государственного суверенитета, формирование условий для устойчивого экономического развития не только центра, но и периферии (национальных окраин), создание унифицированной системы управления и судопроизводства, развертывание системы и сети учреждений образования и здравоохранения, обеспечивающих расширенное воспроизводство и социальную мобильность. Как показал опыт СССР, системное решение очерченных задач стало возможным только на основе централизованного управления ресурсами всей страны и проведения жесткого политического курса, диктуемых государством темпами «роста». В этом контексте научное прогнозирование изменения социальноэкономической инфраструктуры национальных районов коррелировало с мониторингом исполнения принятых на союзном уровне решений. Стоит отметить, что исторических прецедентов проведения социальной модернизации в столь краткие сроки без применения мер государственного принуждения, что отразилось и в проводимом в СССР курсе национальной политики, в мировой истории не прослеживается. Этот тезис поддерживается и тем, что после распада СССР в конце XX в. союзным субъектам, за исключением РСФСР, достаточно трудно было сохранить созданную производственную и социальную инфраструктуру, контроль за ресурсами своей территории. Сложившаяся ситуация отражает общую тенденцию - переформатирование форм государственного устройства и политических режимов на основе идеологии национализма показывает в среднесрочной перспективе историческую несостоятельность. А.Н. Садовой, М.В. Белозёрова, В.П. Зиновьев, В.М. Кулемзин 182 Акцентируем внимание на том, что использованные российским государством социальные технологии решения национального вопроса на разных этапах истории, даже в своих крайних проявлениях (репрессивная политика, переселение и депортации и др.), характерны не только для России; в глобальном отношении они имеют универсальный характер. Их активное использование можно проследить в политической истории государств Европы, Азии, Америки. Общеизвестно, что Великобритания и США в своей внутренней политике в течение XIX-XX вв. активно использовали технологии депортации: Великобритания - при организации «трудовой миграции» для обеспечения рабочей силой своих колоний; США - при формировании резерваций автохтонного населения континента, концентрационных лагерей для японцев в годы Второй мировой войны. Контроль за этническим составом населения, ослабление позиций национальных элит на этнической территории посредством организации миграций - технологии, характерные для всех империй, не только российской. Что касается применения инструментов насилия и политики этноцида как составляющей курса по формированию моноэтничных государств, то эти технологии прослеживаются повсеместно в течение последних двух-трех столетий. В качестве примера можно привести страны Восточной Европы (Австро-Венгрия, Польша, Чехословакия и др.) с характерными проявлениями антисемитизма, геноцидом русинов, массовыми депортациями немцев уже в послевоенный период, сопровождавшимися конфискацией имущества, определившими высокие показатели смертности гражданского населения. Близкий по содержанию курс национальной политики, ориентированный на преференции титульным этносам, прослеживается и на постсоветском пространстве (страны Прибалтики, Средней Азии, в последнее время -Украина) начиная с 1990-х гг. При аксиологическом подходе анализа содержания национальной политики России в отечественной и зарубежной историографии, как правило, игнорируется ее специфика, которую можно проследить по средне- и долгосрочным результатам. Ее следствием однозначно являются сохранение этнического состава государства и осознанное формирование институтов государственной власти, позднее институтов гражданского общества в среде этнических меньшинств, не имевших ранее опыта государственного строительства. Объективно эта политика и привела к выходу из состава СССР тех субъектов, сформированная политическая элита которых была уверена в дальнейшем устойчивом социальном развитии своих республик на основе декларации суверенитета. То, что правящая элита созданных на постсоветском пространстве государств формировалась в том числе и из представителей партийно-комсомольского актива, определяло идеологическое сопровождение этого процесса на основе исторического мифотворчества, выявившего основные тенденции развития региональной историографии [16]. Характерными признаками последней стали «очернение» истории нахождения различных этносов вначале в составе Российской империи, а потом - в СССР, четко выраженная русофобия, по своему содержанию идентичная антисемитизму в его крайних проявлениях. Следует акцентировать внимание и на ставшей уже характерной в отечественной историографии традиции критики как с марксистсколенинских, так и с либеральных позиций проводимого курса национальной политики на всех этапах российской истории. Следует подчеркнуть, что в отечественной историографии фактически нет работ, посвященных анализу национальной политики России с использованием принципов системного и компаративного анализа, позволяющего дать ее оценку на основе сопоставления с «историческим фоном», т.е. с национальной политикой сопредельных государств с позиции их идеологических и мировоззренческих установок. Крайне органичен круг работ, рассматривающих преемственность национальной политики российского государства и этнической истории многонационального населения страны в имперский, советский и постсоветский периоды. Аналогичная ситуация складывается в ходе определения меж- и внутрирегиональной специфики национальной политики на разных этапах исторического развития с учетом полиэтничного и поликонфессионального состава населения нашего государства. В основе современной критики национальной политики, широко представленной в специальной научной литературе и особенно в массмедиа, прослеживается присутствие в общественном сознании ряда составляющих. К таким можно отнести: бесконфликтное решение национального вопроса, этническое мифотворчество, определение «врага» по этническому признаку. Все они тесно взаимосвязаны. Рассмотрим их более подробно. Тезис о возможности «идеального» и бесконфликтного решения национального вопроса базируется на тех отдельных исследованиях, посвященных этнической истории народов России, в которых проводятся элементы концепции «золотого века», периодов истории «национального расцвета» отдельных этнических групп, прерванных, по «оценкам» отдельных представителей экспертного научного сообщества, российской или советской «оккупацией» [17-19; 20. Л. 3; 21-24]. Другим фактором, на котором основывается критика современного курса национальной политики, стала попытка формирования исторической памяти этноса. Безусловно, обращение к тем или иным историческим сюжетам в региональной историографии, обсуждение их в Сети, как и в целом в СМИ, поддерживает историческую память народа, способствует развитию его этнической идентичности и консолидации, определению его места в истории этноса и страны в целом. Точкой отсчета может быть любое значимое историческое событие. От этого события или факта (группы событий и фактов) «отстраиваются» историческое место народа и его роль в происходящих процессах в стране и мире. Таким событием, например для северокавказских и западно-кавказских народов, является Кавказская война ХІХ в. Проблематика, связанная с ней, и, как следствие, формирование так называемого «черкесского вопроса» в историографии, его широкое Исторический и этносоциальный аспекты анализа эффективности национальной политики 183 обсуждение в СМИ вплоть до настоящего времени актуальны для всего кавказского мира [25, 26]. В том и другом случае мы сталкивается с перманентными и накладывающимися друг на друга процессами исторического мифотворчества, прежде всего в среде научной и творческой национальной интеллигенции, которое может оказывать влияние на государственные институты, отвечающие за идеологическое обоснование национальной политики. Этому есть и прецеденты, относящиеся к началу 1990-х гг. Так, в Республике Хакасия лидерами национально-общественного движения хакасского народа и Ассоциации хакасского народа «Тун» были подготовлены итоговые документы (например, проект положения «О статусе съезда и Народного Совета хакасского народа») для IV и V съездов хакасского народа. В них предусматривалось право уполномоченных съезда участвовать в работе органов государственной власти, право законодательной инициативы по вопросам, затрагивавшим интересы хакасского народа, за съездом закреплялось право veto на решения высших органов власти и управления Республики Хакасия на акты, «... ущемляющие интересы коренного народа...» [20. Л. 3, 10, 11]. Деятельность съездов и принимаемые ими документы хакасскими исследователями оценивались однозначно позитивно, трактовались в контексте «пробуждения национального самосознания» хакасов и их политической активизации, осознания факта, что хакасы являются «государствообразующим титульным этносом Республики Хакасия» [27. С. 105, 106]. И в то же время в региональной историографии не была отмечена нестабильность текущей политической и этнососоциальной ситуации в республике в целом [21]. Другой пример отражает ситуацию уже на Черноморском побережье Западного Кавказа и связан с обострением «черкесского вопроса». В частности, это проявилось в региональной историографии в попытках возложить вину за начало Кавказской войны ХІХ в. полностью на российское правительство, в продвижении тезисов о «захвате», «завоевании», «колонизации», «порабощении» Россией кавказских горцев [24. С. 44; 28. С. 122-123]. В ряду работ с подобными оценками в региональной историографии резко выделяются разработки А.В. Сивера, связанные с анализом мифов о «золотом веке», «упадке» и «возрождении» адыгов и шапсугов (субэтнос адыгов, коренной малочисленный народ, проживают на Черноморском побережье). На основе анализа разнообразных источников исследователь приходит к выводу, что в случае с шапсугами эти мифы ориентированы на процесс этнополитической консолидации, проявившийся в лозунге о «возрождении» Шапсугского национального района. В начале 1990-х гг. лозунг автономизации стал решающим в давлении на региональные и местные органы власти [29. С. 135-136, 145-147]. Ярким проявлением конфронтации стал снос в августе 1990 г. памятника создателю Черноморской линии - адмиралу П.М. Лазареву - в пос. Лазаревском (агломерация Большого Сочи). Поводом было «мнение» шапсугской общественности об «оскорблении национальных чувств» [Там же. C. 134]. С начала 1990-х гг. популярным стало определение «врага» по этническому признаку. По своему содержанию при проявлениях мифа мы имеем дело с латентным, многоуровневым и мнокомпонентным этнокультурным процессом, составляющим этническую самоидентификацию, но не имеющим прямого отношения к процессу исторического познания [16]. Его деструктивный характер во многом определяется отечественной традицией «принижения» (в сравнении со странами Европы) своей страны, ее истории и культуры, опыта государственного строительства и т.д. Такая традиция отсутствует в зарубежной историографии и в государствах, имеющих опыт создании империй (Британия, Франция, Австрия, Турция и т.д.). Рассматривая феномен определения «врага» по этническому признаку, отметим, что формирование этнической идентификации и самосознания у некоторых малых народов РФ получило новое качество. Здесь следует подчеркнуть общеизвестное положение: принцип национального самоопределения направлен не только на обретение национальной независимости, но главное -на создание условий для развития национальной культуры, языка, традиций, включая и религиозные, как гарантий психологической безопасности и стабильности. С этой целью используется так называемая в социологической литературе стратегия «социального творчества» (А. Тэшфел и Дж. Тернер). В нашем контексте этнические меньшинства выбирают другую стратегию, определяемую как «самоидентификация с негативной оценкой группы», что ведет к прямо противоположному - формированию ощущения неполноценности своего этноса, обостренному восприятию дискриминации, занижению самооценки личности. Основными в исследованиях, отражающих эти тенденции, являются тезисы об «оккупации русскими (Россией)» и «геноциде» какого-либо этноса, его «искусственной русификации», «утрате» национальной культуры, традиций, родного языка, необходимости сохранения их уникальности, появления мотива восстановления этнической справедливости [26]. Обозначенными тенденциями во многом определяются проблемы современной отечественной историографии, ограничивающие возможности анализа российского и зарубежного опыта и научного прогнозирования изменения этносоциальной и этнополитической ситуации в современной России, и системы взаимоотношений государства и научных школ историографии. Прослеживается это в том, что накопленный нашей наукой опыт комплексного обследования полиэтничного и поликонфессионального населения страны, его социальных институтов и культуры как основы будущего реформирования, анализа элементов традиционной экономики с использованием методов клиометрии был полностью проигнорирован в ходе модернизации политической и экономической структуры РФ в начале 1990-х гг. Повсеместная ликвидация социалистических форм организации сельскохозяйственного и промыслового хозяйства, приватизация движимой и недвижимой собственности в национальных районах в этот период проводились без учета этнического состава населения, проявляясь на низовом уровне мно- А.Н. Садовой, М.В. Белозёрова, В.П. Зиновьев, В.М. Кулемзин 184 гоукладной сельской экономики, этнической и этносоциальной стратификации населения, определяемой ранее политической составляющей повседневной жизни. То, что на уровне субъектов РФ приватизация была синхронизирована с процессами формирования правового поля, оформляющими институт частной или акционерной собственности, придало этническим процессам стратификации латентный (скрытый) характер. Сложилась парадоксальная ситуация, когда в процессе переформатирования в 1990-2000-е годы в объект исследования практически не включалась система межрегиональных и внутрирегиональных территориальных связей, формирования региональных элит, институтов гражданского общества, включая национальные общественные и экологические организации. Во многом это было связано и с тем, что кризисное состояние Российской академии наук и высшей школы не способствовало проведению полевых исследований внутри- и межрегионального характера. Объемы финансирования краткосрочных проектов (не более трех лет) со стороны отечественных фондов (РФФИ, РГНФ) существенно огранивали число привлекаемых специалистов, время экспедиционных работ, сроки обработки данных, включая архивные, в то время как при выявлении лакун в исследовании социально-экономической истории современной России в целом и «локальной», или региональной, истории в частности [30, 31] для адекватной оценки изменения этносоциальной обстановки был особо необходим максимально большой объем информации о процессах, инициированных проводимой государством политики. В этой связи объемы выборок, определяемые в ходе этносоциальных (полевых) исследований, как правило, имели ограниченный характер, а получаемые выводы репрезентативны только для выборочных полигонов и только на заданный хронологический отрезок. Формирование электронных библиотек, вывод на интернет-ресурс ранее труднодоступных источников по этнической истории народов Российской Федерации, формирование со стороны общественных национальных организаций «социального запроса» на исследование малоизученных периодов этнической истории, переоценка п

Скачать электронную версию публикации