Early Maladaptive Schemas as Stress and Emerging Mental Pathology “Moderators”.pdf Изучение психологических и социальных факторов, приводящих к возникновению проблем психического здоровья, не теряет своей актуальности на фоне их многообразия в условиях экономических и социокультурных особенностей и информационной насыщенности современной жизни, изменений, происходящих в межличностном (в особенности семейном) функционировании. Воздействие социально-психологических факторов в настоящее время увеличилось в соответствии с современными системными представлениями о возможности их влияния (наряду с целым комплексом биологических факторов) на преобразование генома, связанное с патогенезом психических расстройств (Еричев, 2019; Hornung, Heim, 2014; Tsuji, Miyagawa, Takeda, 2014; Vialou, Feng, Robison, Nestler, 2013). Данный подход, рассматривающий наследственность как модифицируемый фактор, объясняет различия в динамике клинической картины психического расстройства, гендерных особенностях его течения и индивидуальной уязвимости индивидуума (Григорьян, Гуляева, 2015; Еричев, 2019; Landecker, Panofsky, 2013; Shonkoff, Boyce, McEwen, 2009). Эпигенетические механизмы действуют как «интерфейс» между внешней средой и генетическим кодом (Read, Bentall, Fosse, 2009), влияя на регуляцию экспрессии генов, что иногда приводит к вероятности возникновения психопатологических расстройств и расстройств поведения (Barker, Gumley, Schwannauer, Lawrie, 2015; Bredy, Sun, Kobor, 2010). Публикуемые данные, касающиеся заявленной проблемы, представлены в большей степени в трудах зарубежных исследователей, в российских исследованиях имеется некоторый теоретико-эмпирический дефицит. К значимым социально-психологическим эпигенетическим факторам (маркерам) относят травматический опыт периода детства (Розанов, 2015; Maas, Laceulle, Bekker, 2019; McLaughlin, Lambert, 2017) и влияние социального окружения (внешних стрессоров) как источника хронических стрессорных воздействий (Еричев, 2019; Stankiewicz, Swiergiel, Lisowski, 2013), например социальное неравенство, различия в социоэкономическом статусе, расовые различия и различия в отношении состояния здоровья (Kuzawa, Sweet, 2009; McGuinness et al., 2012; Wells, 2010). Подверженность травматическим событиям в детстве по типу доза-реакция связана с уязвимостью к различным психопатологическим состояниям - депрессии, тревоге, антисоциальному и суицидальному поведению, употреблению психоактивных веществ во взрослом возрасте (Reula, Garcia, Fernandez, 2017). Исследование ДНК подростков 11-15 лет (Дарем, Северная Каролина, США) выявило связь эпигенетических изменений с низким социоэкономи-ческим статусом семьи подростков и корреляцию с повышением активности миндалевидного тела, определяющего функционирование в условиях стрессовой реакции. Показан двусторонний характер выявленной связи -между описанными изменениями мозговой активности и депрессивными расстройствами в семейном анамнезе, с одной стороны, и возрастанием вероятности возникновения депрессии у самих подростков - с другой (Swartz, Hariri, Williamson, 2017). Цель представляемого обзора - систематизация научных данных, касающихся изучения ранних дезадаптивных схем как психологического конструкта, определяющего связь последствий травматического опыта детства и неудовлетворения базовых психологических потребностей и формирования нарушений психического здоровья. Особенности детско-родительского взаимодействия, обусловленные патологическими типами воспитания, низким доходом и уровнем образования родителей, даже своеобразием их лексики, могут способствовать повышению активации стрессовых систем (Lupien, King, Meaney, McEwen, 2001) и изменять созревание отдельных областей мозга, таких как префронтальная кора (Farah et al., 2006; Hackman, Farah, 2009). Исследования на животных, изучающие связанные со стрессом изменения в мозговых структурах, показывают, что такие изменения могут сохраняться и во взрослой жизни, влияя на эмоциональное функционирование, способность принимать решения и определяя склонность к злоупотреблению психоактивными веществами, агрессии, ожирению и связанным со стрессом расстройствам (Isgor, Kabbaj, Akil, Watson, 2004; Kaufman et al., 2007). Проблемы детско-родительских отношений рассматриваются начиная с периода беременности женщины. Исследование психологического компонента гестационной доминанты беременных женщин с несбалансированным типом семейной системы выявляет неоптимальные его варианты в сравнении с женщинами, характеризующимися сбалансированностью семейной системы. Отмечается негативное влияние данных факторов на течение гестационного периода, процесс родоразрешения и формирование неблагоприятных форм привязанности матери и младенца (Бибикова, Добряков, 2012). Психологический стресс, вызванный ранними травматическими переживаниями, связанными с родителями, по-видимому, является фактором передачи детской травмы из поколения в поколение, независимо от пола (Гуткевич, Шатунова, 2019; Guterman, Lee, Taylor, Rathouz, 2009; Milner et al., 2010). Подчеркивается, что, хотя ранние невзгоды могут привести к большей уязвимости в более позднем возрасте, имеются данные о наличии позитивного влияния сигналов окружающей среды в раннем возрасте на то, как экспрессируются гены следующего поколения. Большая часть исследований вариаций в экспрессии генов основана на экспериментах на животных, однако эти данные могут дать важные подсказки о том, как различия в раннем воздействии неблагоприятных факторов могут изменить результаты здоровья взрослых людей (McGowan et al., 2009; Whitelaw, Whitelaw, 2006). Травматический опыт детства (в аспекте депривации потребностей в физической и психологической безопасности) относят к числу факторов, способствующих эпигенетическому преобразованию. Триггерами в подобном преобразовании могут являться стрессовые события, которые, накапливаясь, формируют определенную предрасположенность - «психический или генетический диатез» (Wildenauer, Schwab, Maier, 1999), передающийся по наследственной линии. Неблагоприятные жизненные травматические события, происходящие в раннем возрасте - периоде нейронной пластичности, способствуют формированию «сверхчувствительности» нейроэндокринной системы реагирования на стресс, являющейся долгосрочным фактором риска развития психопатологии после воздействия дополнительного стресса (Penza, Heim, Nemeroff, 2003). В ряде исследований показаны вероятные механизмы, связывающие неблагоприятные переживания детства с возникновением ряда психических расстройств (включая психотические): повышение чувствительности мезолимбической дофаминовой системы, изменения в иммунной системе и связанных со стрессом структурах мозга -гиппокампе и миндалевидном теле (van Winkel, van Nierop, Myin-Germeys, van Os, 2013). Отмечено, что жестокое обращение с ребенком может вызывать гиперреактивность гипоталамо-гипофизарно-адреналовой системы, уменьшение объема гиппокампа, повышать выработку дофамина и снижать синтез окситоцина. Все эти изменения влияют на уязвимость ребенка к повторяющимся / систематическим стрессорам и в конечном итоге повышают вероятность развития психоза (Barker et al., 2015). Ранний опыт общения ребенка со значимыми взрослыми и его чувства в связи с этим опытом образуют особое сочетание убеждений, эмоций, воспоминаний, переживаний и ожиданий, которое определяет характер его привязанностей и межличностного взаимодействия в будущем (Боулби, 2004). В неблагоприятных семейных условиях с социальной и эмоциональной депривацией легко возникают отказ от удовлетворения базовых психологических потребностей ребенка и вероятность появления нарушений психологического здоровья (Буторин, Бенько, 2017; Куприянова, Дашиева, Карауш, 2019). Удовлетворенная базовая потребность ребенка формирует устойчивость к возникновению страхов или по крайней мере препятствует их закреплению. В этом контексте понятие «когнитивная уязвимость» означает персональный когнитивный стиль толкования прошлых и / или предвосхищения будущих событий, возникающий на фоне дисгармоничных воспитательных подходов, который повышает вероятность формирования эмоциональных расстройств (Pellerone, Iacolino, Mannino, Formica, Zabbara, 2017). Так, при неудовлетворении потребности ребенка в надежной привязанности формируется депрессивный когнитивный стиль, благодаря которому ребенок, а впоследствии и взрослый, трактует происходящее с ним с позиции поражения, неудачи, потери. Помимо всего, случающиеся в жизни таких людей негативные события способствуют развитию аффективной патологии (Catanzaro, Wei, 2010). В когнитивной психотерапии схема определяется как совокупность «устойчивых, обобщенных структур опыта, которые позволяют предвосхищать порядок развития событий, их содержание и внутреннюю связь, а также предвидеть изменения вида объектов и окружения при собственных действиях и локомоциях» (Величковский, 2006). В соответствии с формулировкой «психическое здоровье - способность проявлять и удовлетворять свои базовые психологические потребности», положениями Л.С. Выготского, Д. Боулби и А. Бека, Дж. Янг ввел понятие «ранние дезадаптивные схемы», которые развиваются в детстве в процессе межличностных взаимодействий и формируют шаблон / стандарт, определяющий интерпретацию дальнейшего жизненного опыта (Young, Weinberg, Beck, 2001). Как причины формирования ранних дезадаптивных схем Дж. Янг рассматривал особенности темперамента и взаимоотношения с родителями в контексте удовлетворения / неудовлетворения потребностей ребенка, дисфункциональное воспитание (Young, Klosko, Weishaar, 2003). Ранняя схема является достаточно устойчивой структурой, включающей совокупность эмоций, воспоминаний, особенностей восприятия себя, окружающих и происходящие события (Young et al., 2001). Схемы образуются при неудовлетворении базовых эмоциональных потребностей ребенка, развиваются в течение всей жизни и, как правило, имеют тенденцию укрепляться. Дезадаптивные схемы остаются невостребованными до тех пор, пока они не будут активированы посредством внешнего воздействия / события, бессознательно воспринимающегося как идентичное детским травматическим событиям. Активизирующаяся под влиянием обстоятельств схема определяет особенности обработки поступающей извне информации и ее оценку с учетом комплекса сформированных дезадаптивных убеждений, что сопровождается символизацией субъективных переживаний. Описано 18 ранних дезадаптивных схем, подразделенных на пять групп в зависимости от потребностей, которые были неудовлетворенными / излишне удовлетворенными в детстве: потребности в надежной привязанности; в автономии, компетентности и чувстве идентичности; в реалистичных границах и чувстве контроля; потребности свободно выражать свои чувства, переживания и нужды и потребности в спонтанности и игре; - а также четыре группы режимов функционирования этих схем. Фрустрация данных базовых для индивида потребностей провоцирует формирование той или иной схемы. Основными отличительными особенностями ранних дезадаптивных схем (РДС) являются: дисфункциональные переживания, возникающие в результате взаимодействия ребенка в процессе общения с членами семьи; восприятие схем как фактических знаний о себе и окружающей действительности; активизация внешними факторами (стрессовые индивидуально значимые события); трудность / невозможность самостоятельного контроля или исправления (Young et al., 2003). В соответствии с определением Дж. Янга, ранние дезадаптивные схемы влияют на когнитивные способности и восприятие индивида, помогая исправлять несоответствия между личными основными убеждениями и реальными переживаниями (Young et al., 2001). Ранняя схема - убеждения и искажения на глубоком уровне самопознания, где содержатся сильные эмоции и ранние воспоминания, поэтому ранние дезадаптивные когнитивные схемы являются источником формирования негативного представления о себе, когнитивных искажений и психопатологических состояний (депрессии, тревоги и т.п.); «неподходящий маршрут, происходящий из повторяющихся, неблагоприятных межличностных отношений с другими людьми, который имел смысл в младенчестве и подростковом возрасте» (ibid.). Дезадаптивные схемы предполагают наличие определенных убеждений и мыслей, определяющих особенности эмоционального реагирования, поведенческие стратегии индивида и возникновение социальной тревоги (Смышляева, Галимзянова, 2016; Calvete, Orue, Gamez-Guadix, 2012). Так, пациенты с социальным тревожным расстройством имеют ложные видения себя и социального окружения, трансформирующие стандартные / обыденные ситуации в воспринимаемые как социальные угрозы (Boden et al., 2012). Сформированность ранних дезадаптивных схем в детском возрасте предрасполагает к гиперактивации их в ответ на возникновение тревоги в последующем и развитию тревожных расстройств во взрослом возрасте (Delattre et al., 2004). У психически здоровых лиц ранние дезадаптивные схемы и дисфункциональные режимы не выражены или выражены несущественно, для них, как правило, характерны так называемые режимы «здорового взрослого» и «счастливого ребенка» (Галимзянова, Касьяник, Романова, 2016). В старших возрастных группах отмечено снижение выраженности большинства РДС (14 из 18), большинства дезадаптивных детских и родительских режимов, что, вероятно, объясняется, с одной стороны, формированием адаптивных способов и стилей реагирования в стрессовых ситуациях, приобретением опыта решения проблем и конфликтов, а с другой - уменьшением с возрастом количества людей, обращающихся за психологической помощью. Для определения наличия и степени выраженности ранних дез-адаптивных схем Дж. Янгом разработан специальный опросник - Young Schema Questionnaire (YSQ), в настоящее время широко использующийся за рубежом (Hoffart, Hoffart, 2016; Pellerone et al., 2017; Tezel, Kislak, Boysan, 2015) и адаптированный в РФ П.М. Касьяник и Е.В. Романовой (Касьяник и Романова, 2013). При этом высказывается мнение, что данный опросник, созданный в большей степени для практического использования и являющийся, по сути, единственным полным инструментом диагностики РДС, не обладает всеми необходимыми психометрическими свойствами для использования в научной психологии (Кабанова, Капустина, Кадыров, 2018). Также известны шкалы и опросники, с помощью которых могут быть определены психологические характеристики, связанные с возникновением или функционированием ранних дезадаптивных схем. Примерами таких методик являются опросник отраженного родительского отношения А.Я. Варга, В.В. Столина, методика диагностики копинг-стратегий Э. Хейма, диагностика межличностных отношений Т. Лири, методика диагностики уровня субъективного контроля Дж. Роттера. В ряде исследований они также являются инструментом для диагностики ряда РДС. Сообщается о попытках разработки новых методик диагностики РДС, например проективного варианта, в основе которого лежит предъявление понятий, являющихся специально разработанными стимулами и соответствующих причинам возникновения каждой из 18 описанных Дж. Янгом РДС и проявлениям этих схем во взрослом возрасте (Капустина, Эльзессер, Кабанова, Кадыров, 2019). Стоит отметить, что все обсуждаемые методики рассчитаны на использование во взрослом возрасте и, исходя из их аннотаций, не предназначены для применения у подростков. Анализ ретроспективных отчетов взрослых психически здоровых лиц выявил взаимосвязь между выраженностью отдельных ранних дезадаптив-ных схем и особенностями детско-родительских отношений в подростковом возрасте (Галимзянова, Касьяник, Романова, 2017). Например, восприятие эмоциональной отстраненности матери (ее эмоциональная холодность, ощущение недостатка любви, тепла, заботы и поддержки) связывают с формированием ранних дезадаптивных схем из группы нарушенных отношений привязанности. Сплошное обследование студентов 18-25 лет (n = 942) с помощью The Rusinek Attitude Questionnaire (французская версия опросника Дж. Янга) показало, что самыми частыми и выраженными схемами были «страх потери контроля» - 49%, «самопожертвование» - 41%, «недостаточность самоконтроля» - 34%, «недоверие» - 28% (Jaouahir, Azzaoui, Ahami, Faid, 2016). Активация подобных схем рассматривается как проявление психологического дистресса и риска формирования психической патологии. Также было показано, что РДС, формирующиеся в процессе жизни, могут существенным образом влиять на содержание, характер и количество возникающих у человека в разные периоды жизни страхов (Смышляева, Галимзянова, 2016). Чаще всего страхи переживают лица со сформированными схемами «уязвимость» или «негативизм»; предполагается, что воспитательные стратегии родителей, определяемые как базис для возникновения таких схем, включали повышенную тревожность и переоценку значимости гипотетически возникающих опасностей (Young et al., 2003), что способствовало формированию и «укоренению» страхов. РДС, возникающие вследствие неудовлетворенных потребностей нарушенной автономии, соотносятся с высокой вероятностью формирования широкого спектра социально оценочных страхов - критического отношения, быть ненужным, оказаться жертвой насилия, не справиться с переживаниями в случае болезни или смерти близких и т.п. РДС «привилегированность», связанная с неудовлетворением потребности в стабильных границах, соотносится с возникновением различных мистических верований и фортуно-фобий (Смышляева, Галимзянова, 2016). Семейное окружение людей, испытывающих подобные страхи, вероятно, характеризовали непостоянство и изменчивость (схема «покинутость / нестабильность»), эпизоды насилия или жестокости («недоверие / жестокое обращение»), равнодушие («эмоциональная депривированность»), игнорирование («дефективность / стыдливость», «социальная изолированность»). Показано, что у пациентов психиатрического стационара с депрессивными расстройствами в соответствии с опросником Дж. Янга чаще сформированы схемы «эмоциональная депривированность», «подавление эмоций» и «жесткие стандарты» (Стоянова, Смирнова, 2018). В основе схемы «эмоциональная депривированность» лежит убеждение о невозможности выстраивания близких, теплых эмоциональных связей с другими при неудовлетворении базисных потребностей в принятии, защите, безопасности. Схема «подавление эмоций» предполагает наличие страха потери контроля над собой, своими переживаниями, чувствами, эмоциями, их подавление; она формируется на фоне родительского запрета или ограничения на выражение ребенком эмоций и переживаний. Схема «жесткие стандарты» возникает в условиях родительских требований высоких результатов, достижений, соответствия их строгим стандартам и предполагает завышенные требования к себе, установки долженствования, ориентацию на максимальный результат. Активированная дезадаптивная схема заставляет человека неправильно понимать свои эмоции и / или интерпретировать их негативно, и именно поэтому частота депрессивных и тревожных расстройств выше у людей с неэффективными эмоциональными схемами (Tirch, Leahy, Silberstein, Melwani, 2012). А.Н. Еричевым (2019) исследованы взаимосвязи между неблагоприятным детским опытом и ранними дезадаптивными схемами у больных, страдающих расстройствами шизофренического спектра. Автором описаны предикторы (ситуации негативного детского опыта) для формирования ранних дезадаптивных схем; к примеру, событие «физическое насилие» взаимосвязано с высокими показателями таких РДС, как «недоверие», «неразвитая идентичность», «поиск одобрения», «покорность» и «пунитив-ность» (убеждение человека в том, что его за ошибки следует жестоко наказывать, склонность к проявлениям гнева, нетерпимости, стремление обвинять окружающих, не отвечающих личным ожиданиям пациента); событие «эмоциональное отвержение» взаимосвязано с высокими показателями таких РДС, как «эмоциональная депривация», «недоверие / ожидание жестокого обращения», «социальная изоляция», «дефективность», «подавление эмоций», «пессимизм» (Еричев, 2019). Также было показано, что имеются статистически значимые различия по показателям 14 из 18 дисфункциональных схем при сравнении пациентов с расстройствами шизофренического спектра и группы здоровых лиц (с большими показателями у пациентов, страдающих расстройствами шизофренического спектра). Высказывается предположение, что полученные данные могут объясняться не только проблемами в удовлетворении базовых эмоциональных потребностей у пациентов с эндогенными расстройствами, но и определенной «дезинтегрированностью» их психической сферы вследствие формирования психического расстройства. По данным K.H. Kwak и S.J. Lee (2015), у пациентов с обсессивнокомпульсивными расстройствами были заметно активированы схемы «дефектности / стыда» и «социальной изоляции / отчуждения» (как проявления неудовлетворения потребности в надежной привязанности); при этом схемы «уязвимость к ущербу или болезни» (как проявления неудовлетворения потребности в автономии) и «самопожертвование» (как проявления неудовлетворения потребности свободно выражать свои чувства) были характерны для пациентов с паническими расстройствами (Kwak, Lee, 2015). По мнению авторов, теория схем и схема-терапия могут быть дополнительным терапевтическим подходом для выявления и лечения хронических психологических проблем у таких пациентов. Эмоциональные нарушения как факторы, способствующие развитию хронической боли, являются малоизученными. Исследование влияния психологических факторов на субъективное переживание боли в выборке из 271 пациента с хронической болью в специализированных клиниках с помощью Торонтской шкалы алекситимии TAS-20, финской версии опросника Young Schema short form-extended, шкалы депрессии Бека-II, позволило сделать следующие выводы. Для пациентов с алекситимией были характерны более высокие баллы по опроснику Дж. Янга (т.е. большая выраженность ранних дезадаптивных схем), шкале депрессии и большая интенсивность боли в сравнении с неалекситимными пациентами (Saariaho, Saariaho, Mat-tila, Karukivi, Joukamaa, 2015). И алекситимия, и депрессия значимо коррелировали с большинством ранних дезадаптивных схем. У наиболее тяжелых пациентов с хронической болью наблюдалось увеличение всех РДС в сфере неудовлетворения потребностей в надежной привязанности, т.е. схем разъединения и отвержения - «брошенность / покинутость», «недоверие / злоупотребление», «эмоциональная депривация», «дефективность / стыд» и «социальная изоляция / отчуждение» (Saariaho, Saariaho, Karila, Joukamaa, 2011). Результаты исследования показали, что пациенты с хронической болью страдали от плохого раннего эмоционального обращения. Современная социально-когнитивная теория агрессии и существующие эмпирические исследования подчеркивают связь между определенными ранними дезадаптивными схемами и агрессией у правонарушителей (Pellerone, Craparo, Tomabuoni, 2016). Агрессивных правонарушителей отличают РДС, характеризующиеся нарастающими состояниями гнева, ярости и импульсивности. Режимы функционирования схем «разъяренный ребенок», «импульсивный ребенок» и «агрессивный задира» были значимо связаны с агрессивным поведением у взрослых мужчин, совершивших противоправные действия (Dunne, Gilbert, Lee, Daffern, 2018). Исследования, касающиеся выявления ранних дезадаптивных схем у подростков, немногочисленны. Обследование испанских подростков (n = 1 052, средний возраст 13,43 ± 1,29) на предмет выявления ранних дез-адаптивных схем, тревожных автоматических мыслей и симптомов социальной тревоги выявило наличие двунаправленных продольных связей между РДС и автоматическими мыслями (например, схемы разъединения / отвержения и автоматические мысли негативной Я-концепции) (Calvete, Orue, Hankin, 2013). По мнению авторов, наличие автоматических мыслей способствовало «увековечиванию» ранних дисфункциональных схем. В выборке из 2 172 китайских учащихся (средний возраст 14,55 ± 1,29) исследованы взаимосвязи между негативными жизненными событиями, ранними дезадаптивными схемами, импульсивностью и склонностью к перееданию (Zhu et al., 2016). Результаты показали, что подростки с большими показателями негативных событий детства, более выраженными дезадап-тивными схемами и высоким уровнем импульсивности чаще демонстрировали поведение, связанное с перееданием. Кроме того, ранние дезадаптив-ные схемы опосредовали связь между жизненным стрессом и перееданием, в то время как импульсивность смягчала эту связь. Исследование роли ранних дезадаптивных схем матерей в прогнозировании ранних дезадаптивных схем детей 8-15 лет (n = 300) в городе Амоль (Иран) выявило существенную взаимосвязь между некоторыми психологическими характеристиками и аспектами поведения матери, такими как отчуждение, недоверие, жестокое обращение, маргинализация, и неразвитой самостью ребенка, а также испытываемыми чувствами одиночества и неуспеха (Moghadam, Quchan, Shomia, 2018). Сообщается, что в структуре суицидального риска подростков (n = 100, средний возраст 14 ± 2,1), соответствующих как минимум одному из трех критериев гомосексуальности (гомосексуальное влечение, идентичность, половые контакты с лицами того же пола) наряду с преобладающими чертами личности - интроверсией, эмоциональной неустойчивостью, экспрессивностью, сниженным самоконтролем, в качестве ведущих схем в соответствии с опросником Дж. Янга определены: «покинутость / нестабильность», «пунитивность», «негативизм / пессимизм» (Ерзин, Семёнова, Антохин, 2017). Наибольшее влияние на суицидальный риск у таких подростков оказывали схемы «дефективность / стыдливость» и «самопожертвование». Таким образом, ранние дезадаптивные схемы отрицательно влияют на психическое здоровье и благополучие личности, формирование полноценных межличностных взаимоотношений, способы эмоционального реагирования, что в целом и определяет необходимость удовлетворения (хотя бы частичного) базовых потребностей детства и разрыва иррациональных убеждений и стереотипов имеющихся схем; это и является основной целью схема-терапии (Еричев, 2019; Кабанова, Капустина, Кадыров, Люкшина, 2018; Hoffart, Hoffart, 2016). Схема-терапия относится к интегративным техникам психотерапии, объединяя элементы когнитивно-поведенческой терапии, психоанализа, гештальт-терапии, теории привязанности Дж. Боулби (2004), теории объектных отношений (Кабанова, Капустина, Кадыров, Люкшина, 2018; Касьяник, Галимзянова, Романова, 2016; van Vreeswijk, Broersen, Nadort, 2012). Особенностью схема-терапии, отличающей ее от других подходов в рамках когнитивно-поведенческой терапии, является направленность психотерапии на изменение когнитивных стилей, признание наличия неудовлетворенных потребностей и работу с ними (Холмогорова, 2014). Наличие ранних дезадаптивных схем зачастую не признается личностью, при этом схема-терапевтическая работа может помощь их осмыслению и пониманию причин возникновения (Абрамов, Абрамов, 2017). Поскольку дезадаптивная схема основана на бессознательно запомненном чувственном опыте травматических событий, она, вероятно, не может быть стерта полностью, однако в процессе терапии подвергается осознанию, а бессознательные реакции на стимулы, которые приводят ее в действие - контролю. Целью терапевта является помощь клиенту в понимании основных эмоциональных потребностей и поиске адаптивных путей их удовлетворения через изменение своих когнитивных и эмоциональных конструктов (Эльзессер, Люкшина, Боленкова, 2018; Bach, Lockwood, Young, 2018). Дезадаптивные схемы, как и другие компоненты эмоциональной памяти, функционируют на основе выработанного стереотипа обработки поступающей извне информации и / или повторяющихся переживаний из прошлого индивида. Эмоциональные составляющие дезадаптивной схемы - самообвинение, неконтролируемость, непринятие, недооценка важности кого-то или чего-то, переоценка и восприятие «катастрофы» (Shamloo, Moghtader, 2019) - могут стать объектом психотерапевтических интервенций. Показана эффективность использования работы с дезадаптивными схемами у пациентов с пограничным расстройством личности (Холмогорова, 2014), посттравматическим стрессовым расстройством, при панических, аффективных расстройствах и расстройствах, связанных с химическими формами аддикций (Кадыров, Мироненко, 2017; Hoffart, Hoffart, 2016), у пациентов с аффективной патологией. При курации пациентов с хронической депрессией терапевт направляет процесс в следующих направлениях: преодоление защитного стереотипа избегания боли и тяжелых чувств, чаще всего характерного для пациента; определение собственных чувств и эмоций, подходов к оцениванию собственной личности, зачастую труднодифференцируемых (к примеру, «плохой» и «печальный» могут восприниматься идентично); обучение пациента умению выражать свои потребности и помощь в частичном удовлетворении этих потребностей в процессе терапии (Стоянова и Смирнова, 2018). Когнитивная теория определяет возникновение дезадаптивных схем как модераторов в ассоциации стресса и психопатологии. Дезадаптивные схемы содержательно объясняют связь между релевантными родительскими переживаниями / воздействиями, препятствующими удовлетворению потребностей в детстве, и эмоциональными состояниями ощущения себя «уязвимым ребенком» во взрослом возрасте. Ранние дезадаптивные схемы, являясь самоповреждающими когнитивными паттернами, формируют у человека способность отображать только релевантную информацию, ограничивать его поведение и в целом формировать жизненный сценарий, снижающий уровень социальной адаптации, способствующий развитию психической патологии и / или ее прогрессированию. Актуальные когнитивные стили, чувства, поведенческие стереотипы определяются не столько случившимися событиями прошлого, сколько их отражением в памяти, в том числе и скрытым (Галимзянова и др., 2017). Этот образ нередко является искаженным и далеким от реальной картины, что может быть «мишенью» психотерапевтических интервенций. Учитывая, что в течение жизни дезадаптиные схемы усложняются, влияют на все большее количество сфер функционирования (Абрамов, Абрамов, 2017), представляется целесообразным выявлять эти схемы в подростковом и юношеском возрасте, на этапе, пока они не имеют четкой структуры, не являются ригидными, «отработанными» на множестве стрессовых ситуаций и межличностных взаимодействий и не вызывают стойкой дезадаптации во всех сферах функционирования. Данный возрастной период позволяет включать родителей в процесс коррекции детско-родительских отношений и надеяться на благоприятный прогноз их оптимизации. Однако до сих пор в исследованиях подростковой популяции аспект изучения роли дезадаптивных схем как связующего звена между травматическим опытом детства, проблемными детско-родительскими отношениями и формирующейся психопатологией был изучен недостаточно, и, главное, в меньшей степени в сравнении со взрослыми разработана психотерапевтическая и психокоррекционная тактика работы с активированными дезадаптивными схемами. На наш взгляд, данный аспект имеет большую значимость в изучении формирования аффективной симптоматики и превенции девиантных форм поведения, включая суицидальное. Как одна из возможностей повышения эффективности психодиагностики и определения «мишеней» психотерапии / психологического консультирования также могут рассматриваться совершенствование и / или разработка новых валидных диагностических инструментов (Кабанова, Капустина, Кадыров, 2018; Капустина и др., 2019). Расширение диагностического репертуара практического психолога может происходить за счет создания либо адаптированных версий опросника (например, для подросткового контингента), либо экспресс-вариантов, представляющих собой более короткий и требующий меньшего времени вариант при сохранности валидности и достоверности.

Скачать электронную версию публикации